Дин Кунц
Краем глаза
Когда я писал эту книгу, в моем кабинете постоянно звучала удивительная и прекрасная музыка Израэля Камакавивооле. Я надеюсь, что читатель получит от книги удовольствие, сравнимое с той радостью и утешением, которые я находил в его голосе, душе, сердце.
Когда я заканчивал эту книгу, Кэрол Бауэрс и ее семья провели здесь целый день, под покровительством Дрим Фаундейшн. Кэрол, прочитав книгу, ты поймешь, почему твой визит, пришедшийся столь ко времени, еще более убедил меня в сверхъестественной взаимосвязи событий и глубоком и загадочном смысле нашей жизни.
Герде
Среди тысяч дней моей жизни самым знаменательным был, есть и всегда будет день нашей встречи
Даже малейшее доброе деяние отзывается через дальние расстояния и любые промежутки времени, сказываясь на жизни тех, кто слыхом не слыхивал о щедрой душе, источнике этого доброго эха, потому что доброта передается от человека к человеку и с каждым переходом растет и крепнет, пока простое доброе слово годы спустя и совсем в других краях не оборачивается самоотверженным поступком. Точно так же и всякая маленькая подлость, всякое сгоряча высказанное оскорбление ведет к большему злу.
Г. Р. Уайт. Этот знаменательный день
Никто не понимает квантовую теорию.
Ричард Фейнман
Dean Koontz
FROM THE CORNER OF HIS EYE
Copyright © 2000 by Dean Koontz
© В. Вебер, перевод, 2018
© Издание на русском языке. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2018
Издательство АЗБУКА®
* * *
В восемь лет Дин Кунц писал свои сочинения от руки, делал к ним цветные обложки и продавал соседям. Первый его роман «Star Quest» (в русском переводе «Мутанты») был издан в 1968 году. Начав с традиционной фантастики с вкраплением элементов хоррора, после 1975 года Кунц пишет исключительно хоррор. На сегодняшний день у писателя выпущено более 90 произведений, переведенных на 38 языков мира и изданных тиражом 450 миллионов экземпляров. По его романам сняты кино- и телефильмы. Критики нередко ставят писателя на равный уровень со Стивеном Кингом и Питером Страубом.
Восхитительно… Замечательный роман, доставляющий наслаждение. «Краем глаза» – подлинное волшебство.
The Times-Picayune
Первоклассный триллер!.. Возможно, это венец творчества Дина Кунца… Драйв в ритме нон-стоп заставляет судорожно листать страницы.
Minneapolis Star Tribune
Взрыв эмоций… Захватывает воображение и заставляет думать – другой такой роман нужно еще поискать.
Baton Rouge Advocate
Глава 1
Бартоломью Лампион ослеп в три года, когда хирурги скрепя сердце удалили ему глаза, чтобы спасти от быстро прогрессировавшего рака, но и без глаз в тринадцать лет к Барти вернулось зрение.
Руки святого целителя не имели никакого отношения к этому внезапному переходу от десятилетия тьмы к великолепию света. Божественные трубы не возвестили о возвращении ему зрения, как промолчали и в момент его появления на свет.
«Русские горки» сыграли в этом событии определенную роль, а еще – морская чайка. И нельзя сбрасывать со счетов истовое желание Барти стать гордостью матери до ее второй встречи со смертью.
Первый раз она умерла в день, когда Барти родился.
6 января 1965 года.
В Брайт-Бич, штат Калифорния, большинство жителей с любовью отзывались о матери Барти, Агнес Лампион, за которой закрепилось прозвище Леди-Пирожница. Она жила для других, сердце Агнес само настраивалось на волну душевной боли и нужд ее ближних. В этом сугубо прагматичном мире ее бескорыстность зачастую с подозрением воспринималась теми, у кого в крови хватало не только железа, но и цинизма. Но даже эти закаменевшие души признавали, что у Леди-Пирожницы масса доброжелателей и нет врагов.
Мужчина, который взорвал семейный мир Лампионов в день рождения Барти, не был ей врагом. Лампионов он не знал, но их линии жизни пересеклись.
Глава 2
6 января 1965 года, утром, в начале девятого, когда Агнес выпекала шесть пирогов с черникой, у нее начались схватки. На этот раз не ложные, потому что боль опоясывала всю спину и живот, а не локализировалась только в нижней части живота. Если в момент схватки она стояла или сидела, боль едва чувствовалась, если шла – значительно усиливалась: еще одно свидетельство приближения родов.
Впрочем, особых неудобств она не испытывала. Схватки повторялись регулярно, но с большими промежутками. И она не пожелала отправиться в больницу, не завершив намеченных на день дел.
Для впервые рожающей женщины этот этап схваток в среднем длится двенадцать часов. Агнес полагала себя самой что ни на есть обычной женщиной в сером костюме для бега трусцой с веревкой-поясом, которую она распустила, чтобы хватило места большущему животу, а потому пребывала в полной уверенности, что второй этап схваток начнется никак не раньше десяти вечера.
Джо, ее муж, хотел отвезти Агнес в больницу еще до полудня. Он положил необходимые вещи в чемодан, отнес его в машину, отменил все свои встречи и теперь держался неподалеку, следя за тем, чтобы его и Агнес разделяла как минимум одна стена: боялся, что она рассердится и выгонит его из дома, если он будет мешаться под ногами.
Всякий раз, когда он слышал, как Агнес тихонько стонала или со свистом втягивала воздух, чтобы снять боль, он пытался определить промежуток между схватками. И столь пристально вглядывался в циферблат наручных часов, что уже боялся поднять глаза на зеркало: думал, что увидит впечатавшееся в них отражение бегущей секундной стрелки.
Мнительный по натуре, хотя внешне и не производил такого впечатления, высокий, сильный, Джо мог бы сойти за Самсона, выворачивающего колонны и обрушивающего крыши на головы филистимлян. Его отличали доброта и полное отсутствие наглости и самоуверенности, зачастую свойственных мужчинам его габаритов. Всегда счастливый, всегда радостный, он считал, что его с лихвой одарили деньгами, друзьями, семьей. Вот и опасался, что однажды судьба решит, что пора свести все к общему знаменателю.
Особых богатств у него не водилось, но на жизнь вполне хватало, и Джо не боялся потерять деньги, зная, что всегда сможет снова их заработать благодаря врожденным трудолюбию и старательности. И если что мучило его по ночам и мешало спать, так это тревога за своих близких. Жизнь Джо воспринимал как первый зимний ледок на пруду: более хрупкий, чем казалось на первый взгляд, пронизанный скрытыми трещинами, с холодной темнотой под ним.
Кроме того, Джо Лампион не считал Агнес обыкновенной женщиной, что бы она сама ни думала по этому поводу. Для него она была великолепной, уникальной. Он не ставил жену на пьедестал лишь потому, что ни один пьедестал не мог поднять ее так высоко, как того заслуживала Агнес.
Потеряв ее, он бы потерял все.
Все утро Джо Лампион размышлял о всяческих медицинских осложнениях, связанных с родами. Об этом он уже знал много больше, чем следовало, несколько месяцев тому назад проштудировав толстый медицинский справочник. И от сведений, содержащихся на страницах справочника, волосы на затылке Джо вставали дыбом куда как чаще, чем от отменного триллера.
Без десяти час, не находя себе места от вертящихся в голове описаний предродовых кровотечений, послеродовых кровотечений и эклампсических судорог, распахнув дверь, он ворвался на кухню и заявил:
– Хватит, Агги, мы ждали достаточно долго.
Она сидела за столом и писала подарочные открытки к шести выпеченным утром пирогам с черникой.
– Я прекрасно себя чувствую, Джой.
Кроме Агги, никто не решался называть его Джоем. Шесть футов три дюйма роста, вес двести тридцать фунтов, суровое, словно вырубленное из камня, лицо, он внушал страх, пока не начинал говорить своим низким мелодичным голосом или пока человек не замечал доброты, светящейся в его глазах.
– Мы сейчас же едем в больницу. – Он навис над столом.
– Нет, милый, не сейчас.
И хотя Агги ростом не доставала Джо до плеча, а весила, за вычетом тех фунтов, которые прибавила во время беременности, в два раза меньше, он бы не смог поднять жену со стула, не будь на то ее воли, даже если бы решил воспользоваться домкратом. В любом противостоянии с Агги Джой всегда играл роль остриженного Самсона.
С глухим горловым ревом, которым мог бы убедить гремучую змею вновь свернуться клубочком, превратившись в смирного дождевого червя, Джой добавил:
– Пожалуйста.
– Мне надо написать открытки, чтобы Эдом утром разнес их вместе с пирогами.
– Меня заботит только один пирожок.
– А меня – семь. Шесть с черникой и один в животе.
– Вечно ты со своими пирогами, – раздраженно бросил Джо.
– Вечно ты со своими тревогами, – парировала Агнес, одарив мужа улыбкой, которая растопила его сердце, как горячее солнце растапливает сливочное масло.
Он вздохнул:
– Допиши открытки, и поедем.
– Допишу открытки. Потом позанимаюсь с Марией английским, – уточнила Агнес. – А потом поедем.
– Ты не в том состоянии, чтобы учить английскому.
– Когда учишь английскому, нет нужды поднимать тяжести, дорогой.
Все это время она не оставляла своего занятия, и он наблюдал, как аккуратные буквочки слетают с конца ее шариковой ручки.
И лишь когда Джой наклонился над столом, Агги подняла голову и ее зеленые глаза блеснули в отброшенной им тени. Гранитное лицо Джоя приблизилось к ее фарфоровому личику, и, словно боясь разбить его, Агги чуть привстала, чтобы встретить поцелуй мужа.
– Я люблю тебя, вот и все. – Звучащая в ее голосе беспомощность только разозлила его.
– И все? – Она вновь поцеловала мужа. – Мне этого достаточно.
– Что же мне сделать, чтобы не сойти с ума?
Звякнул звонок.
– Открой дверь, – предложила Агнес.
Глава 3
Девственные леса побережья Орегона огромным зеленым куполом накрывали холмы, и на земле, как и в любом святилище, царила тишина. В вышине, над изумрудными шпилями, выписывая широкую дугу, парил орел. Темнокрылый ангел, познавший вкус крови.
Под сенью деревьев не шелестели травой мелкие зверьки, не чувствовалось даже легкого ветерка. В глубоких лощинах недвижно лежали подушки тумана, оставшиеся там после ухода ночи. Тишину нарушало лишь поскрипывание опавших иголок под ботинками и ритмичное дыхание опытных туристов.
В девять утра Каин Младший и его молодая жена Наоми припарковали «шеви субарбан» на лесной противопожарной просеке и направились на север, по лосиным тропам, уходящим в глубины леса. Даже в полдень солнечным лучам лишь в редких местах удавалось пробить зеленый покров и подсветить могучие стволы.
Когда Младший шел первым, он иной раз удалялся достаточно далеко, чтобы остановиться, повернуться и полюбоваться приближающейся к нему Наоми. Ее золотые волосы сверкали всегда, что в тени, что на солнце, а лицо являло собой тот идеал, о котором грезят юноши, ради которого взрослые мужчины жертвуют честью и проматывают состояния. Иногда их маленькую колонну возглавляла Наоми. Следуя за ней, Младший видел только ее стройную фигурку, не замечая ни зеленого шатра над их головами, ни подпирающих этот шатер стволов, ни роскошных папоротников, ни цветущих рододендронов.
И хотя для покорения его сердца хватило бы одной красоты Наоми, Младшего зачаровывали и ее грация, энергичность, сила, решительность, с которыми девушка одолевала самые крутые склоны и заваленные валунами прогалины. Собственно, все жизненные вершины, не только в турпоходе, она штурмовала с энтузиазмом и умом, страстно и смело.
Они поженились четырнадцать месяцев тому назад, но с каждым днем его любовь только крепла. Ему едва исполнилось двадцать три, и иногда у Младшего возникало ощущение, что его сердце слишком мало, чтобы вместись в себя все чувства, которые он питал к жене.
Другие мужчины ухлестывали за Наоми, некоторые красивее Младшего, многие – умнее, все – богаче, однако Наоми хотела только его, не за богатство или грядущее наследство, а потому, что, по ее словам, видела в нем «сверкающую душу».
Младший работал инструктором по лечебной физкультуре, дело свое знал, занимаясь в основном теми, кто попал в автоаварию или перенес инсульт, но не смирился с несчастьем и хотел в максимальной степени восстановить физическую форму. Он не сомневался, что без работы не останется, но прекрасно понимал, что в особняке на холме ему не жить.
К счастью, Наоми отличала простота вкусов. Пиво она предпочитала шампанскому, бриллианты не жаловала и не грустила из-за того, что не повидала Париж. Любила она природу, прогулки под дождем, пляж, хорошие книги.
В турпоходе, если выдавался легкий участок, она часто пела. Обычно одну из двух песен, ее любимых, «Где-то над радугой» и «Какой прекрасный мир». Голоском, звенящим, как весенний ручеек, и теплым, как солнечный свет. Младший и сам просил ее спеть, ибо в песнях Наоми ему слышались любовь к жизни и заразительная радость, которые окрыляли его.
Тот январский день выдался не по сезону жарким, далеко за шестьдесят градусов.[1] На столь близком расстоянии от океана снега не было и в помине, так что их наряд составляли лишь шорты и футболки. Младший разогрелся от быстрой ходьбы, мышцы приятно ныли, воздух пропитался смолистым ароматом, стройные обнаженные ноги Наоми, ее аккуратная попка радовали взор, песня ублажала слух: рай, если и существовал, по разумению Младшего, мог быть только таким.
Оставаться в лесу на ночь они не собирались, шли налегке, содержимое рюкзаков ограничивалось аптечкой первой помощи, питьевой водой, ланчем, поэтому выдерживали достаточно высокую скорость. Вскоре после полудня тропа привела их к узкой прогалине в лесу, с которой они и попали на последний виток петляющей по лесу противопожарной просеки, которая вышла к этой точке своим маршрутом. Просека вывела их на вершину холма, где стояла наблюдательная пожарная вышка, отмеченная на их карте красным треугольником.
Вышка находилась на широком гребне – впечатляющее сооружение из пропитанных креозотом бревен, усеченная пирамида со стороной основания в сорок футов. Грани пирамиды сходились к наблюдательной площадке на ее вершине. В центре наблюдательной площадки поблескивала стеклами комнатка для дозорных.
Каменистая, солончаковая почва не отличалась особым плодородием, поэтому у гребня самые большие деревья едва достигали сотни футов, более чем в два раза уступая в высоте великанам, растущим внизу. Так что вышка со своими ста пятьюдесятью футами парила над ними.
Винтовая лестница в центре сооружения вела к смотровой площадке. Если не считать нескольких прогнувшихся ступеней и чуть расшатанных перил, прочность лестницы не вызывала сомнений, но Младшему уже после двух пролетов стало как-то не по себе. Он не понимал причины тревоги, но интуиция подсказывала: будь настороже.
Поскольку осень и зима выдались дождливыми, опасность пожара расценивалась как низкая и пост с вышки сняли. Помимо своего главного предназначения, она служила и смотровой площадкой для всех, кому доставало упорства подняться наверх.
Ступени поскрипывали, скрип эхом отдавался от стен вышки, как и их тяжелое дыхание. Эти звуки не могли быть причиной для тревоги, но все же…
По мере того как Младший и Наоми поднимались все выше, «окна» между скрещенными балками стен сужались, пропуская меньше света. Под самой площадкой сгустился сумрак, но они обошлись без ручного фонарика.
К запаху креозота теперь добавился затхлый запах грибка или плесени, хотя ни то ни другое вроде бы не могло выжить на пропитанных креозотом бревнах.
Младший остановился, всмотрелся вниз, словно опасаясь, что кто-то поднимается следом. Да нет, попутчиков вроде не было.
Компанию им составляли только пауки. Несколько недель, а то и месяцев никто не поднимался на пожарную вышку, чем пауки и не преминули воспользоваться. Вытканные ими тончайшие кружева липли к лицу и волосам, цеплялись за руки, ноги, одежду, и вскоре путники уже напоминали мертвецов в истлевших саванах.
Пролеты становились все короче и круче. Последний оборвался в восьми или девяти футах от смотровой площадки. К открытому люку вела приставная лестница.
Когда Младший следом за своей проворной женой выбрался на смотровую площадку, у него захватило бы дух от открывшегося перед ними великолепного вида, если бы быстрый подъем и так не сбил дыхания. Отсюда, с высоты пятнадцати этажей от гребня холма, и пяти – от вершин самых высоких деревьев, они увидели зеленое море игольчатых волн, поднимающихся к туманному востоку и сбегающих на запад, к настоящему океану.
– О, Ини, – прошептала Наоми. – Это прекрасно!
Это имя придумала ему она. Не хотела называть Младший, как остальные, а он терпеть не мог, чтобы кто-нибудь называл его настоящим именем, Енох. Енох Каин Младший.
Что ж, каждому приходилось нести свой крест. Слава богу, что он не родился с горбом или третьим глазом.
Сняв друг с друга паутину и обмыв руки водой из бутылки, они принялись за еду. Сэндвичи с сыром и сухофрукты.
С сэндвичами в руках не раз и не два обошли смотровую площадку, наслаждаясь видом зеленых просторов. На втором круге Наоми коснулась рукой перил ограждения и обнаружила, что некоторые стойки прогнили.
Она не облокачивалась на перила, так что опасности свалиться с вышки не было. Но стойки чуть подались наружу, одна треснула, и Наоми сразу отступила от ограждения.
Тем не менее Младший так занервничал, что предложил Наоми немедленно покинуть смотровую площадку и доесть ланч уже на твердой земле. По его телу пробегала дрожь, а сухость во рту вызвал отнюдь не сыр. Голос так вибрировал, что Младший едва его узнавал.
– Я чуть не потерял тебя.
– О, Ини, мне ничего не угрожало.
– Не знаю, не знаю.
Поднимаясь на вышку, он не вспотел, но теперь почувствовал, что лоб покрылся испариной.
Наоми улыбнулась. Бумажной салфеткой промокнула ему лоб.
– Ты такой милый. Я тоже люблю тебя.
Он крепко ее обнял. Она словно стала частью его тела.
– Давай спустимся, – настаивал он.
Выскользнув из его объятий, она откусила сэндвич. Ей удавалось оставаться прекрасной даже с набитым ртом.
– Мы же не можем спуститься, не выяснив серьезности проблемы.
– Проблемы?
– Ограждение. Может, прогнила только одна секция, а может – все ограждение. Мы должны досконально во всем разобраться и, вернувшись к цивилизации, поставить в известность Службу охраны лесов.
– А почему бы просто не позвонить им, чтобы они сами проверили ограждение?
Улыбнувшись, она ухватила его за левую мочку, подергала:
– Динь-дон, есть кто-нибудь дома? Звоню, чтобы выяснить, знает ли здесь кто-нибудь значение слов «гражданская ответственность»?
Младший нахмурился:
– Разве звонок в Службу охраны лесов – безответственный поступок?
– Чем больше мы будем знать, тем более достоверно прозвучит наша информация, тем меньше вероятность того, что они примут нас за шутников, которые хотят заставить их впустую прогуляться по лесу.
– Глупость какая-то.
– Отнюдь. – Наоми доела сэндвич. – Хорошенько подумай, Ини. Представь себе, что какая-нибудь семейная пара поднимется сюда с детьми.
Он ни в чем не мог ей отказать. Тем более что она очень редко обращалась к нему с какой-нибудь просьбой.
Ширина смотровой площадки между краем и центральным постом составляла порядка десяти футов. Прочность досок сомнений не вызывала. Опасность могла исходить только от ограждения.
– Ладно, – с неохотой согласился он. – Но проверять прочность ограждения буду я, а ты останешься у стены, в безопасном месте.
– Мужчины сражаются с яростным тигром. – Наоми понизила голос, подбавила в него неандертальской хрипотцы: – Женщины наблюдают.
– Так уж повелось в жизни.
– Мужчины находят сие естественным порядком. – Хрипотца не исчезла. – Женщины видят в этом всего лишь развлечение.
– Всегда счастлив поразвлечь вас, мэм.
И когда Младший шагнул к ограждению, чтобы проверить его прочность, Наоми осталась у остекленной стены.
– Будь осторожен, Ини.
Его рука легла на шероховатые перила. Он понял, что бояться надо скорее заноз, чем падения, но держался на расстоянии вытянутой руки от края площадки. Шел медленно, то и дело покачивая ограждение, выискивая расшатавшиеся или прогнившие стойки.
За пару минут замкнул круг, вернувшись к тому месту, где Наоми обнаружила слабину. Оказалось, что это единственный опасный участок.
– Ты довольна? – спросил он. – Теперь спускаемся.
– Обязательно спустимся, но сначала доедим. – Она достала из рюкзака пакетик с курагой.
– Доедим внизу, – гнул свое Младший.
Она вытряхнула два сушеных абрикоса ему на ладонь:
– Я еще не налюбовалась этим великолепием. Не дави, Ини. Мы знаем, что бояться нечего.
– Хорошо. – Он сдался. – Только не облокачивайся на перила даже там, где ограждение крепкое.
– Из тебя получилась бы прекрасная мамаша.
– Да, но у меня возникли бы определенные трудности с кормлением грудью.
Они вновь обогнули смотровую площадку, останавливаясь через каждые несколько шагов, чтобы лучше запечатлеть в памяти здешние красоты, и напряжение, словно тисками сжимавшее тело Младшего, ослабло. Как всегда, присутствие Наоми действовало на него успокаивающе.
Она положила ему в рот сушеный абрикос. Он сразу вспомнил свадьбу, когда они кормили друг друга кусочками торта. Жизнь с Наоми превратилась для него в бесконечный медовый месяц.
Наконец они вернулись к тому месту, где ограждение едва не развалилось от ее прикосновения.
И тут Младший так сильно толкнул Наоми, что ее ноги едва не оторвались от пола. Глаза молодой женщины широко раскрылись, изо рта выскочил недожеванный кусок сушеного абрикоса. Спиной она врезалась в дышащий на ладан участок ограждения.
На мгновение Младший подумал, что стойки выдержат удар, но раздался треск, несколько стоек, часть перил и Наоми исчезли из виду. Случившееся так удивило ее, что кричать она начала лишь на второй трети своего долгого падения.
Удара о землю Младший не слышал, но крик резко оборвался, свидетельствуя о том, что полет закончен.
Ему оставалось только дивиться самому себе. Он и понятия не имел, что способен на хладнокровное убийство, тем более спонтанное, без анализа риска и потенциальных выгод от столь решительного поступка.
Собравшись с духом, Младший двинулся вдоль края площадки, шагнул к ограждению там, где его прочность не вызывала сомнений, посмотрел вниз.
Наоми лежала на спине, крохотная светлая точка среди камней и травы. Одна нога согнута под невероятным углом. Правая рука вытянута вдоль тела, левая отброшена в сторону. Вокруг головы – нимб золотых волос.
Он так сильно любил жену, что просто не мог на нее смотреть. Отпрянул от ограждения, пересек площадку, сел. Привалился спиной к стене центрального наблюдательного пункта.
Какое-то время безутешно рыдал. Потеряв Наоми, он потерял не просто жену, не просто друга и любовницу, не просто родственную душу. Он лишился части самого себя, в его теле появилась дыра, словно кто-то вынул мышцы и кости и заменил их пустотой, холодной и черной. Ужас и отчаяние навалились на него, он даже подумал о том, чтобы тут же покончить с собой.
Но потом ему стало лучше.
Не так, чтобы совсем хорошо, но определенно лучше.
Пакетик с курагой выпал из руки Наоми перед тем, как девушка исчезла за краем площадки. Младший подполз к пакетику, достал из него сушеный абрикос, положил в рот, пожевал. Вкусно. Сладко.
Так же ползком добрался до самого края, посмотрел на лежащую внизу свою потерянную любовь. Она лежала в той же позе.
Разумеется, он и не ожидал, что она встанет и начнет танцевать. Падение с высоты пятнадцатиэтажного дома наверняка отбило бы такое желание.
С площадки он не видел крови. Но сомнений в том, что вылилось ее много, у него не было.
В застывшем воздухе по-прежнему не чувствовалось ни малейшего дуновения ветерка. Ели и сосны застыли, словно каменные изваяния на острове Пасхи.
Наоми мертва. Только что была такая живая – и вот ушла. Невероятно.
Небо цветом напоминало делфтский фаянс чайного сервиза его матери, облака на востоке – взбитые сливки. Солнце – масло.
Проголодавшись, он съел еще один сушеный абрикос.
Ястреб более не кружил в небе. Над лесом не летали птицы.
Внизу лежала мертвая Наоми.
Как странно устроена жизнь. Какая она хрупкая. Никогда не знаешь, что ждет тебя за углом.
Шок, в котором пребывал Младший, уступил место глубокому изумлению. Всю свою не такую уж длинную жизнь он исходил из того, что мир – место очень таинственное и правит в нем судьба. А теперь, благодаря этой трагедии, вдруг осознал, что человеческие разум и сердце не менее загадочны, чем все остальные творения Создателя.
Кто бы мог подумать, что Каин Младший способен на столь внезапный, немотивированный акт насилия?
Только не Наоми.
Только не сам Младший. Как страстно он любил эту женщину. Как дорожил он ею. Думал, что не сможет без нее жить.
Видимо, ошибался. Наоми внизу, очень даже мертвая, он – наверху, живой. Короткий суицидальный приступ прошел, он знал, что как-нибудь переживет эту трагедию, что боль так или иначе утихнет, что время приглушит острое чувство потери, что он снова кого-нибудь полюбит.
Так что, несмотря на горе и душевную боль, в будущее он смотрел с оптимизмом и интересом, каких давно уже не испытывал. Ему просто не терпелось узнать, что ждет его впереди. Если он способен на такое, значит он совсем не тот человек, каким всегда казался себе. Более сложный, более динамичный. Bay!
Младший вздохнул. Хотелось, конечно, и дальше лежать здесь, глядя на мертвую Наоми, грезя наяву о своей будущей жизни, интересной и яркой, но сейчас предстояло заняться совсем другим.
