Дин Кунц
Фантомы
Эта книга посвящается той, которая всегда рядом, той, которая все принимает близко к сердцу, той, которая все понимает, той, подобной которой не существует: Герде, моей жене и моему лучшему другу
Dean Koontz
PHANTOMS
Copyright © 1983 by Dean R. Koontz
© Н. А. Косолапов, перевод, 2019
© Издание на русском языке. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2019
Издательство АЗБУКА®
* * *
В восемь лет Дин Кунц писал свои сочинения от руки, делал к ним цветные обложки и продавал соседям. Первый его роман «Star Quest» (в русском переводе «Мутанты») был издан в 1968 году. Начав с традиционной фантастики с вкраплением элементов хоррора, после 1975 года Кунц пишет исключительно хоррор. На сегодняшний день у писателя выпущено более 90 произведений, переведенных на 38 языков мира и изданных тиражом 450 миллионов экземпляров. По его романам поставлен ряд кино- и телефильмов. Критики нередко ставят писателя в один ряд со Стивеном Кингом и Питером Страубом.
Литературное чудо… Гобелен, сотканный из интриги и постоянной атмосферы тревоги.
The Boston Globe
Потрясающе!.. Книга, заставляющая сердце биться с удвоенной силой.
Cosmopolitan
В книгах Кунца действие развивается стремительно – в сравнении с ним у большинства авторов триллеров сюжеты стоят на месте.
The Denver Post
Дин Кунц практически монополизировал жанр. Он великолепно умеет завораживать читателя и держать его в напряжении.
Richmond Times-Dispatch
Взрыв эмоций… Захватывает воображение и заставляет думать – другой такой роман нужно еще поискать.
Baton Rouge Advocate
Часть I
Жертвы
Объял меня ужас и трепет и потряс все кости мои.
Книга Иова, 4: 14
Цивилизованный человеческий дух… не в состоянии избавиться от ощущения, что в мире существует нечто сверхъестественное.
Томас Манн. Доктор Фаустус
Глава 1
В полицейском участке
Где-то в отдалении раздался и мгновенно стих пронзительный вопль. Кричала женщина.
Пол Хендерсон, помощник шерифа, оторвался от журнала «Тайм» и насторожился, прислушиваясь.
В лучах солнца, настолько ярких, что казалось, они пронзают саму раму окна, медленно кружились пылинки. Тонкая красная секундная стрелка настенных часов беззвучно скользила по циферблату.
Единственным звуком в комнате был скрип кресла под Хендерсоном, когда он слегка изменил позу.
Сквозь большие окна фасадной стены участка Хендерсону была видна часть Скайлайн-роуд, главной улицы Сноуфилда. В этот послеполуденный час, под золотыми лучами солнца, улица была совершенно пустынной и спокойной. Лишь трепетали листья и слегка раскачивались ветви деревьев под легкими дуновениями ветра.
Какое-то время Хендерсон старательно прислушивался, пока наконец сам не засомневался, не померещился ли ему этот крик.
«Воображение разыгралось, – решил он. – Мне просто хочется, чтобы хоть что-нибудь произошло».
Ему действительно почти хотелось, чтобы это и в самом деле оказался чей-то крик. Его неугомонная, деятельная натура испытывала сейчас какое-то тревожное беспокойство.
В межсезонье, с апреля и до конца сентября, он был единственным полицейским, постоянно приписанным к участку в Сноуфилде, и это была не служба, а тоска. Зимой, когда в городок съезжались несколько тысяч лыжников, приходилось возиться с пьяными, разнимать драки, расследовать кражи из номеров в гостиницах, пансионатах и мотелях, где останавливались отдыхающие. Но сейчас, в начале сентября, работали только два небольших мотеля, охотничий домик и гостиница «При свечах». Местные жители были людьми спокойными, и Хендерсон, которому было всего двадцать четыре и который дослуживал лишь самый первый год в должности помощника шерифа, помирал от скуки.
Он вздохнул, взглянул на лежавший перед ним на столе журнал – и снова услышал вопль. Как и в первый раз, кричали где-то далеко, и звук мгновенно оборвался, но на этот раз вроде бы кричал мужчина. Это был не возглас восторга и даже не крик о помощи; это был вопль ужаса.
Нахмурившись, Хендерсон встал и направился к двери, поправляя на ходу кобуру с револьвером, висевшую на правом бедре. Он миновал открывающуюся в обе стороны дверцу в ограждении, отделяющем «стойло» – внутреннюю часть участка – от предбанника для посторонних, и уже почти дошел до выхода, как вдруг услышал позади себя какое-то движение.
Этого просто не могло быть. Весь день он просидел в участке в полном одиночестве. В трех камерах, расположенных в тыльной части здания, арестованных не было уже больше недели. Задняя дверь была заперта, других входов в участок не было.
Однако, обернувшись, Хендерсон обнаружил, что он здесь уже действительно не один. И вся обуревавшая его скука исчезла в мгновение ока.
Глава 2
Возвращение домой
В предзакатный час того воскресного дня, в самом начале сентября, горы были окрашены лишь в два цвета: зеленый и синий. Сосны и ели выглядели так, словно были сделаны из сукна, каким покрывают бильярдные столы. И повсюду лежали холодные голубые и синие тени, с каждой минутой становившиеся все длиннее, все темнее, приобретавшие все более глубокий оттенок.
Сидя за рулем своего «понтиака», Дженнифер Пэйдж радостно и беззаботно улыбалась при виде красоты этих гор и в предвкушении возвращения домой. Она искренне любила эти края и душой всегда была здесь.
Она свернула с трехполосной магистрали, дороги штата, на местное, покрытое черным асфальтом, узкое шоссе. Еще четыре мили непрерывных поворотов, подъем к перевалу – и они будут в Сноуфилде.
– Мне здесь так нравится! – проговорила сидевшая рядом ее сестра, четырнадцатилетняя Лиза.
– Мне тоже.
– А снег когда будет?
– Через месяц. Может быть, раньше.
Деревья подступили почти вплотную к дороге. «Понтиак» въехал в тоннель, который образовывали смыкавшиеся над асфальтом кроны деревьев, и Дженни включила фары.
– Я никогда не видела снег. Только на картинках, – сказала Лиза.
– К следующей весне он успеет тебе надоесть.
– Только не мне. Никогда. Я всегда мечтала жить в таких краях, где бывает снег. Как ты.
Дженни искоса посмотрела на девочку. Даже для сестер они были поразительно похожи друг на друга: одинаковые зеленые глаза, одинаковые рыжеватые волосы, одинаково высокие скулы.
– Научишь меня кататься на лыжах? – спросила Лиза.
– Ну, голубушка, когда сюда съезжаются лыжники, бывает обычно масса сломанных ног, растянутых мышц, поврежденных спин, порванных связок… Я тогда занята по горло.
– Да-а-а… – протянула Лиза, не в силах скрыть свое разочарование.
– А потом, зачем учиться у меня, если ты можешь брать уроки у настоящего профессионала?
– У профессионала? – Лицо Лизы немного просветлело.
– Конечно. Если я попрошу, Хэнк Андерсон тебя научит.
– А кто он такой?
– Владелец охотничьего домика, который называется «Сосновая гора». И он инструктор по горным лыжам. Но учит только очень немногих, тех, кто ему нравится.
– Он твой парень?
Дженни улыбнулась, вспомнив, какой была сама, когда ей было четырнадцать лет. В этом возрасте большинство девчонок одержимы мальчиками, прежде всего мальчиками, и ничем больше.
– Нет, Хэнк не мой парень. Я его знаю уже два года, с тех самых пор, как приехала в Сноуфилд. Но мы просто хорошие друзья.
Они проехали мимо зеленого щита, на котором белыми буквами было написано: «ДО СНОУФИЛДА – 3 МИЛИ».
– На спор: здесь наверняка будет много ребят что надо моего возраста.
– Сноуфилд не очень большой городок, – предупредила сестру Дженни. – Но, думаю, пару хороших ребят ты здесь найдешь.
– Во время лыжного сезона их тут, должно быть, десятки!
– Господи, малышка! Не станешь же ты встречаться с приезжими! По крайней мере еще несколько лет тебе это нельзя.
– Почему это?
– Потому что я так сказала.
– Но почему нельзя?
– Прежде чем встречаться с каким-нибудь мальчиком, ты должна узнать, откуда он, из какой семьи, что собой представляет.
– Ну, я потрясно разбираюсь в людях! – заявила Лиза. – На мое первое впечатление всегда можно положиться целиком и полностью. Обо мне не беспокойся. Какой-нибудь маньяк-убийца или сумасшедший насильник меня не подцепит.
– Надеюсь, – ответила Дженни, притормаживая перед крутым поворотом, – но все-таки встречаться ты будешь только с местными ребятами.
Лиза вздохнула и покачала головой, подчеркнуто театрально изображая разочарование и чувство безысходности.
– Если ты не заметила, Дженни, то могу сказать: пока тебя не было, я уже вполне созрела и больше не ребенок.
– Это я заметила, не беспокойся.
Они проехали поворот. Впереди лежал прямой участок дороги, и Дженни снова нажала на газ.
– У меня уже даже сиськи есть, – похвасталась Лиза.
– На это я тоже обратила внимание, – ответила Дженни, решив не дать сестре вывести себя из равновесия ее подчеркнуто откровенными заявлениями.
– Я уже больше не ребенок.
– Но ты еще и не взрослая. Ты пока подросток.
– Я молодая женщина!
– Молодая? Да. Женщина? Еще нет.
– Ха!
– Послушай. По закону я твой опекун. Я несу за тебя ответственность. А кроме того, я твоя сестра и я тебя люблю. И я буду делать то, что, на мой взгляд, будет лучше для тебя же. Я уверена, что лучше.
Лиза демонстративно громко вздохнула.
– Потому что я тебя люблю, – повторила Дженни.
– Значит, ты будешь такая же придира, какой была мама, – бросив на сестру злой взгляд, проговорила Лиза.
– Может быть, даже строже, – согласно кивнула Дженни.
– Жуть!
Дженни искоса посмотрела на Лизу. Девочка глядела в боковое окно машины, и поэтому Дженни видела только ее профиль. Но все-таки по лицу не было заметно, чтобы Лиза сердилась по-настоящему. И губы у нее не были надуты, скорее уж они непроизвольно стремились растянуться в улыбке.
«Детям необходимы строгие правила, понимают они это сами или нет, – подумала Дженни. – Дисциплина – это выражение любви и заботы. Главная трудность в том, чтобы не навязывать правила и дисциплину жесткими, грубыми методами».
Переводя взгляд снова на дорогу и немного разминая лежащие на руле руки, Дженни проговорила:
– Могу сказать, что я разрешу тебе делать.
– Что?
– Я разрешу тебе самой застегивать туфли.
– Ну да?! – Лиза подмигнула ей.
– Разрешу принимать ванну в любое время, когда тебе только захочется.
Не в силах больше выдерживать позу оскорбленного собственного достоинства, Лиза захихикала:
– А есть, если мне захочется, ты мне позволишь?
– Безусловно, – широко улыбнулась Дженни. – Я тебе позволю даже убирать за собой по утрам постель.
– Ах, какая вольница! – проговорила Лиза.
В этот момент девочка казалась даже еще младше, чем была на самом деле. В теннисных туфлях, джинсах и свободной, как носят на Западном побережье, блузке, не в силах сдержать смех, Лиза выглядела сейчас особенно милой, хрупкой, нежной и ужасно беззащитной.
– Друзья? – спросила ее Дженни.
– Друзья.
Дженни была удивлена и обрадована той легкости, с которой она и Лиза общались друг с другом во время этой долгой поездки на север от Ньюпорт-Бич. Все-таки, несмотря на кровное родство, они были практически чужими людьми. Дженни была на семнадцать лет старше Лизы – ей уже исполнился тридцать один год. Она уехала из дома, когда Лизе не сравнялось еще и двух лет, за полгода до того, как умер их отец. На протяжении всего того времени, что она училась в медицинском колледже, а потом проходила практику в пресвитерианском госпитале при Колумбийском университете в Нью-Йорке, Дженни постоянно приходилось очень много работать, к тому же она была слишком далека от дома, чтобы более или менее регулярно видеться с матерью и Лизой. Потом, закончив обучение, она вернулась в Калифорнию с намерением открыть собственный кабинет в Сноуфилде. В течение двух последних лет она трудилась изо всех сил, чтобы обзавестись надежной врачебной практикой в самом Сноуфилде и нескольких других таких же небольших городках, разбросанных в горах. Недавно умерла их мать, и только тогда Дженни пожалела о том, что у нее не сложились более близкие отношения с Лизой. Может быть, теперь, когда они остались вдвоем, они смогут как-то восполнить то, что было упущено в прошлом.
Узкая дорога шла на подъем, долина с ее тенями и полусумраком осталась уже позади, и, по мере того как «понтиак» забирался все выше, сгущавшиеся сумерки вокруг машины как бы на время отступали.
– Такое ощущение, словно уши заложило ватой, – проговорила Лиза, широко зевая, чтобы компенсировать разницу в давлении.
Впереди был крутой поворот, и Дженни притормозила. Дальше, за поворотом, шел еще один длинный, взбирающийся вверх прямой отрезок, и в конце его узкое местное шоссе переходило в Скайлайн-роуд, главную улицу Сноуфилда.
Лиза с жадным любопытством всматривалась вперед, через испещренное полосами от разбившихся насекомых ветровое стекло. Городок явно произвел на нее впечатление.
– Это вовсе не то, что я ожидала!
– А что ты ожидала?
– Ну, знаешь, что-нибудь вроде скопления безобразных мотелей с неоновыми вывесками, массу бензоколонок, нечто в этом роде. А тут так симпатично!
– У нас очень жесткие правила застройки, – сказала Дженни. – Неоновые вывески запрещены. Пластмассовые щиты и знаки тоже. Никаких кричащих цветов, никаких кафе, которые были бы выстроены в форме кофейника.
– Тут здорово, – сказала Лиза, глазея с любопытством по сторонам, пока они медленно ехали по городу.
Вся уличная реклама ограничивалась лишь грубо обструганными, выдержанными в деревенском стиле досками, на которых было написано название заведения и то, чем оно занимается. Архитектура была несколько эклектичной – можно было видеть дома, выстроенные в норвежском, швейцарском, баварском, франко-альпийском и итало-альпийском стилях, – но каждое здание было выдержано в стиле, принятом в той или иной горной местности. Широко использовались самые разные строительные материалы и приемы отделки: камень и кирпич, дерево и шифер, проолифенные или искусственно состаренные брусья и доски, цветное и затемненное стекло, оконные рамы с разнообразными вычурными переплетами. Жилые дома, выстроившиеся вдоль дальнего конца Скайлайн-роуд, выставляли напоказ цветочные ящики под окнами, балконы и парадные крылечки с перилами, под которыми красовались причудливые решетки.
– Очень красиво, – сказала Лиза. Они ехали в гору, в сторону лыжных подъемников, что были установлены в противоположной от въезда части города. – А тут всегда так тихо?
– Ну нет, – ответила Дженни. – Зимой тут бывает очень оживленно и…
Она не закончила фразу, внезапно поняв, что городок выглядит не просто тихим, но мертвым.
Обычно в сентябрьское воскресенье, после обеда, когда на улице тепло и сухо, кто-нибудь из местных жителей обязательно прогуливался бы по вымощенным булыжником тротуарам, кто-нибудь сидел бы на крыльце дома или на одном из балконов, что выходили на Скайлайн-роуд. Приближалась зима, и горожане очень ценили эти последние погожие деньки. Сегодня же, хотя вечер еще только начинался, на балконах, тротуарах, возле домов не было ни одного человека. Даже в тех домах и магазинах, где горел свет, не было никаких признаков жизни. Единственной машиной, движущейся по довольно длинной улице, был «понтиак» Дженни.
Она затормозила перед знаком «Стоп» возле первого перекрестка. Здесь Скайлайн-роуд пересекала Сент-Мориц-уэй, которая шла на три квартала к востоку и на четыре к западу от главной улицы. Дженни посмотрела в обе стороны, но и там никого не было видно.
Следующий квартал вдоль Скайлайн-роуд был тоже совершенно пустынен. Тот, что за ним, – тоже.
– Странно, – сказала Дженни.
– Наверное, по телевизору показывают что-нибудь потрясное, – проговорила Лиза.
– Наверное.
Они миновали «Горный вид», стоящий на углу Скайлайн-роуд и Вейл-лейн. В ресторане горел свет, но внутри – это было отлично видно сквозь большие окна – не было ни души. Местные жители любили заглядывать в «Горный вид» и зимой, и в межсезонье, и потому было очень необычно, чтобы в такое время дня ресторан стоял совершенно пустой. Не видно было даже официанток.
Лиза, кажется, уже потеряла интерес к этой противоестественной тишине, хотя она первая обратила на нее внимание. Но сейчас она снова во все глаза смотрела по сторонам и восторгалась зданиями необычной архитектуры.
Дженни, однако, не могла поверить, будто все жители городка действительно засели перед телевизорами, как предположила Лиза. Озадаченная, она, нахмурившись, медленно ехала в гору, вглядываясь по дороге в каждое окно. Но нигде не было видно ни малейших признаков жизни.
Сноуфилд протянулся вдоль идущей снизу вверх главной улицы на шесть кварталов. Дом Дженни находился в центре самого дальнего квартала, с западной стороны Скайлайн-роуд, там, где начинались лыжные подъемники. Это было двухэтажное шале, выстроенное из камня и дерева, с тремя мансардными окнами в той его части, которая смотрела на улицу. Причудливо изломанная, крытая шифером крыша была выкрашена в серый, синий и черный цвета. Дом стоял позади живой изгороди из вечнозеленого кустарника, высотой примерно по грудь взрослого человека, футах[1] в двадцати от мощеного тротуара. На углу, возле входа, был врыт столбик, на котором висела табличка: «ДЖЕННИФЕР ПЭЙДЖ, доктор медицины» и стояли часы приема.
Дженни припарковала «понтиак» на дорожке перед гаражом.
– Отличный домик! – восхитилась Лиза.
Это был первый дом, который смогла приобрести Дженни за всю свою жизнь, и она любила его и гордилась им. Один только вид этого дома пробуждал в ней самые теплые чувства и действовал успокаивающе, и на какое-то время Дженни позабыла о той странной тишине, что, подобно одеялу, опустилась на весь Сноуфилд и накрыла его.
– Ну, он для меня немножечко мал, особенно если учесть, что половину первого этажа занимают мой кабинет и приемная. И принадлежит он в большей мере банку, чем мне. Но у него есть свое лицо.
– А то! – подтвердила Лиза.
Они вышли из машины, и Дженни обнаружила, что с заходом солнца подул холодный ветер. На ней были джинсы и зеленый свитер с длинным рукавом, тем не менее она задрожала. В горах Сьерры осенью теплые, приятные дни всегда сменялись как бы контрастирующими с ними холодными, даже морозными ночами.
Она потянулась, расправляя мышцы, одеревеневшие за время долгой поездки, потом захлопнула дверцу машины. Звук захлопывающейся дверцы эхом отозвался наверху, в горах, и внизу, в городке. И это был единственный звук, раздавшийся в сумеречной тишине.
Дженни постояла минуту-другую возле багажника «понтиака», глядя вдоль Скайлайн-роуд в сторону центра Сноуфилда. Все было по-прежнему неподвижно.
– Я бы могла здесь жить вечно, – заявила Лиза, обхватывая себя руками от холода, но радостно вглядываясь в открывшийся ее взгляду городок внизу.
Дженни прислушалась. Эхо, вызванное хлопком дверцы, растаяло, но на смену ему не возник никакой другой звук. Только легкие, в южную сторону, дуновения ветра.
Бывает тишина – и тишина: различные ее разновидности не похожи друг на друга. Скорбная тишина в обитой черным бархатом и устланной толстыми коврами похоронной конторе сильно отличается от мрачной, холодной и жуткой скорбной тишины в спальне вдовы. Дженни казалось очень странным, что царившая в Сноуфилде тишина как будто бы несла на себе отпечаток скорби. Она, однако, не могла понять, чем вызвано у нее такое ощущение да и откуда оно вообще возникло. Она подумала о той тишине, которая бывает теплой летней ночью и которая на самом деле вовсе не тишина, но причудливое сочетание хлопанья крыльев бьющейся о стекло ночной бабочки, стрекота сверчков и чьих-то шорохов в траве, потрескиваний на веранде и других с трудом различимых звуков. В безмолвной дремоте Сноуфилда тоже было нечто похожее, она рождала ощущение, что где-то рядом идет лихорадочная деятельность – что-то движется, звучат голоса, кто-то с кем-то борется, – но все это происходит на грани и за гранью человеческого восприятия. Однако было в этом безмолвии и нечто большее. Есть ведь еще и особая тишина зимней ночи – тишина глубокая, холодная и бессердечная, но скрывающая в себе ожидание, что по весне все взорвется звуками пробуждающейся, растущей жизни. В этом безмолвии тоже было скрыто ожидание, и оно-то и вселяло в Дженни чувство тревоги.
Ей захотелось окликнуть: «Кто тут?» Но она не стала этого делать, на ее крик могли выйти соседи, которые сейчас спокойно сидят по домам, и тогда она оказалась бы в глупом положении. А врач, который в понедельник на виду у всех повел себя глупо, во вторник лишился бы практики.
– …Жить здесь вечно, всегда-всегда, – говорила Лиза, все еще не в состоянии прийти в себя от восторга, вызванного красотой этого горного городка.
– А тебя ничего… не настораживает? – спросила Дженни.
– Что именно?
– Тишина.
– Что ты, мне она нравится! Здесь так спокойно.
Вокруг действительно было спокойно. Ни малейшего признака беды, никаких причин для волнений.
«Тогда отчего же мне так чертовски не по себе?» – подумала Дженни.
Она открыла багажник и достала оттуда вначале один чемодан Лизы, потом другой.
Лиза подхватила второй чемодан и полезла в багажник за сумкой с книгами.
– Не перегружайся, – сказала Дженни. – Все равно придется еще пару раз сходить.
По лужайке они прошли до выложенной камнем дорожки и направились по ней к парадному крыльцу, вокруг которого в янтарно-красных лучах заходящего солнца пролегли уже во все стороны удлиняющиеся тени, чем-то напоминающие расходящиеся лепестки ночного цветка.
Дженни открыла входную дверь и вошла в темную прихожую.
– Хильда, мы приехали!
Никакого ответа.
Единственный свет в доме горел в дальнем конце холла, за открытой дверью, что вела на кухню.
Дженни поставила чемоданы на пол и включила свет в холле.
– Хильда?!
– А кто такая эта Хильда? – спросила Лиза, бросая свой чемодан и сумку с книгами.
– Моя экономка. Она знала, в котором примерно часу мы должны приехать. Я думала, что она уже накрывает на стол.
– Ого, экономка! И она постоянно тут живет?
– У нее квартира над гаражом, – ответила Дженни, кладя сумочку и ключи от машины на небольшой столик под огромным зеркалом в бронзовой раме.
На Лизу эти слова произвели впечатление.
– Ого! А ты что, богатенькая?
– Да нет, – засмеялась Дженни. – На самом-то деле экономка мне не по средствам. Но и без нее я тоже не могу обойтись.
Недоумевая, почему на кухне горит свет, если Хильды там нет, Дженни направилась туда через холл. Лиза почти вплотную шла за ней следом.
– Мне надо строго выдерживать часы приема, да еще выезжать на срочные вызовы на дом в три других городка в здешних горах. Если бы не Хильда, мне пришлось бы питаться одними бутербродами.
– Она хорошо готовит? – спросила Лиза.
– Великолепно. А десерты так даже слишком хорошо.
Кухня была большая, с высоким потолком. В центре нее была устроена рабочая зона – гриль и рабочие столы, – по периметру которой на полке из сверкающей нержавеющей стали стояли, лежали и висели кастрюли, сковородки, черпаки, большие ложки и всевозможные приспособления. Шкафы были сделаны из темного дуба, верхняя часть столов покрыта керамической плиткой. В дальнем углу кухни стояли двойная мойка, большая плита, микроволновая печь и холодильник.
Войдя в дверь, Дженни сразу же повернула влево, к секретеру, за которым Хильда составляла меню и списки того, что необходимо будет купить. Именно здесь она должна была оставить им записку. Но никакой записки тут не оказалось, и Дженни уже направилась обратно, когда вдруг услышала потрясенное «ах!» Лизы.
Девочка прошла к дальнему углу центральной рабочей зоны и сейчас стояла возле холодильника, уставившись на что-то, что лежало на полу около мойки. Лицо у нее было мертвенно-бледным, ее всю трясло.
Почувствовав вдруг прилив необъяснимого ужаса, Дженни быстро обогнула центральную часть кухни и подошла к сестре.
На полу на спине лежала Хильда Бек. Она была мертва. Ничего не видящими глазами она уставилась в потолок, а между сведенных судорогой губ был зажат кончик языка, сейчас уже обескровленного и обесцветившегося.
Лиза оторвала взгляд от мертвой женщины, перевела его на Дженни, попыталась что-то сказать, но не смогла произнести ни звука.
Дженни схватила сестру под руку и оттащила ее в противоположную часть кухни, откуда труп не был виден. Там она обняла Лизу.
Лиза тоже обняла ее и прижалась к ней. Крепко. Изо всех сил.
– Как ты себя чувствуешь, малышка?
Лиза ничего не ответила. Ее продолжало трясти.
Всего лишь шесть недель назад, в Ньюпорт-Бич, вернувшись как-то в начале вечера из кино домой, Лиза вот так же обнаружила в кухне на полу свою мать, умершую от обширного кровоизлияния в мозг. Для девочки рухнул сразу весь мир. Она никогда не знала отца, скончавшегося, когда ей было всего два года, и поэтому всегда была необычайно близка с матерью. Утрата глубоко потрясла ее, на какое-то время ввергла в депрессию и вытеснила из ее сознания все остальное. Постепенно, однако, Лиза примирилась со смертью матери, научилась снова улыбаться и смеяться. В последние несколько дней она, кажется, вновь стала самой собой. А теперь вот это.
Дженни отвела девочку к секретеру, усадила ее, а сама присела перед ней на корточки. Она вытянула бумажную салфетку из стоявшей на столе упаковки «Клинекса» и промокнула выступивший у сестры на лбу холодный пот. Лиза была не только мертвенно-бледна, но и холодна как лед.
– Что сделать, сестричка?
– Н-н-ничего, сейчас все пройдет, – дрожащим голосом ответила Лиза.
Они взялись за руки. Хватка Лизы была сильной, почти до боли.
Спустя какое-то время она проговорила:
– Мне показалось… Когда я увидела ее здесь… вот так, на полу… мне показалось… смешно, но показалось… будто это мама. – Глаза у Лизы были полны слез, но она не давала себе расплакаться. – Я з-з-знаю, что мама умерла. И эта женщина на нее даже не похожа. Но это было… так неожиданно… так страшно… я так растерялась.
Они продолжали держать друг друга за руки, и постепенно судорожная хватка Лизы ослабевала.
Через некоторое время Дженни спросила ее:
– Тебе лучше?
– Да. Немного.
– Хочешь прилечь?
– Нет. – Она отпустила руку Дженни, чтобы вытащить новую салфетку, вытерла нос и посмотрела в ту сторону, где лежало тело. – Это Хильда?
– Да, – ответила Дженни.
– Как жалко…
Дженни очень любила Хильду Бек и в глубине души была потрясена ее смертью. Но в этот момент больше всего на свете ее волновала Лиза.
– Сестричка, думаю, будет лучше всего, если ты отсюда уйдешь. Посиди пока в моем кабинете, ладно? А я тем временем осмотрю тело. А потом надо будет вызвать шерифа и коронера.
– Я побуду здесь с тобой.
– Будет лучше, если…
– Нет! – воскликнула Лиза, и ее снова затрясло. – Я не хочу быть одна.
– Ну ладно, – успокаивающим тоном сказала Дженни. – Посиди здесь.
– Господи… – со страхом проговорила Лиза. – Как она выглядит… вся раздувшаяся… черно-синяя. А какое у нее выражение на лице. – Лиза вытерла глаза тыльной стороной ладони. – Почему она вся черная и так раздулась?
– Ну, она явно умерла уже несколько дней назад, – ответила Дженни. – Но знаешь что, тебе сейчас лучше не думать о таких вещах…
– Если она умерла уже несколько дней назад, – дрожащим голосом спросила Лиза, – то почему же здесь не воняет? Тут ведь должно вонять.
Дженни нахмурилась. Конечно, здесь должно было вонять, если Хильда Бек умерла так давно, что тело ее успело уже потемнеть и раздуться. Здесь обязательно должно было вонять. Но никакого запаха не было.
– Дженни, что с ней произошло?
– Я еще не знаю.
– Я боюсь.
– Не бойся. Сейчас уже нечего бояться.
– Какое у нее выражение на лице, – проговорила Лиза. – Просто ужасное.
– Как бы она ни умерла, это должна была быть быстрая смерть. Непохоже, чтобы она мучилась или с кем-то боролась. И ей, судя по всему, было не очень больно.
– Но… впечатление такое, словно в момент смерти она кричала.
