Диана Ва-Шаль
Зарево. Пекло
Дорт потирал глаза и недоуменно смотрел по сторонам. В его взгляде скользнуло непонимание, но, заметив меня, он внезапно, почти инстинктивно, поднялся, чуть не падая и с шумом сбивая кресло. Горгоновцы резко обернулись. Сэм, ругаясь себе под нос, кивнул мне в сторону лестницы; пошла вслед за ним, бросив напоследок взгляд на военных, вновь склонившихся над изрядно исписанной картой.
Позади остались скрипучие ступени и коридор со сквозняком. Сэм прикрыл за нами дверь в комнату, сразу постарался разузнать, как прошла вылазка; я бросила пару незначительных фраз, всем видом показывая, что не особо горю желанием обсуждений. Напряжение изматывающего возращения сковывало.
Шум дождя снаружи стал тише.
– Штеф, я много думал. Знаешь, нам пора уезжать, – внезапно проронил Сэм; я вскинула бровь, а Дорт и не думал торопиться с объяснениями. Выждал театральную паузу. – Мы покинули Четырнадцатый. Прошло уже три недели. Сидим на месте. Мы можем двигаться дальше сами, без "Горгоны".
– Сэм, – проговорила устало, – ну что ты такое говоришь? Куда мы поедем? Ты будто забыл, что происходит за пределами промежуточных трасс. Что мы будем делать? Бессмысленно мотаться, в попытках найти спасения? Слепцами пытаться проложить путь среди хтони, паники и разрухи? На ощупь пытаться найтись в Государстве? Куда двигаться?
– Домой. Назад. Вперед. Куда угодно, – он пожал плечами, параллельно покачивая головой. – Штеф, мы стоим на месте. При таком раскладе мы с тобой и сами можем сидеть где-нибудь в укромном углу. И сами можем аккуратно и тихо переезжать из места в место; а там, кто знает, может хоть что-то найдем. Я уверен, ни мы единственные пережили этот кошмар. Ты ведь сама чувствуешь, что на данный момент мы завязли с военными. Я думал, что оставшись с "Горгоной", мы будем двигаться, искать. Что, оставшись с ними, сможем найти разрешение ситуации, ее улучшение. Но, кажется, происходящее не станет лучше. Тогда зачем нам быть с горгоновцами? Всё становится лишь хуже, Штеф, понимаешь?
– Это ты должен понять, Сэм: становится хуже не рядом с горгоновцами, но потому что обстановка вокруг делается тяжелее и безнадежнее, – я чуть склонила голову, глядя на Дорта. Мнительный. Не хочет находиться бок о бок с военными и ищет любую причину, реальную или фиктивную, чтобы уехать. – Ситуация всё хуже не потому, что мы рядом с "Горгоной", а потому, что вокруг нас – зона поражения, мёртвая земля. Я боюсь даже представить, что бы было, окажись мы с тобой вдвоем, не возьми Роберт нас с собой.
– Штефани! – он всплеснул руками, хватаясь за голову. – Ты что, не видишь? Почему ты внезапно стала так слепа? Роберт не только нас с тобой пытается одурить, но и своих собственных людей. Я не спорю, дорога сложная; но и стоянок мы делали достаточно. Как много мы бы успели проехать, если бы просто продолжали движение? Если бы не остановились здесь, на базе? Как давно мы могли бы уже быть у Старых рубежей?!
Сердце мое пропустило пару ударов; я сама ощутила, как замерла и побелела, но, благо, и комната сокрыла мои переживания в полутьме, и Дорт был слишком эмоционален, чтобы считать состояние собеседника.
Тайны изводят. Угнетают. Они – средство силы и разрушения.
– Сэм, – постаралась прервать его, – не считай себя единственным заложником условий. Будь прагматичен. Признай ты уже: вокруг нас апокалипсис. Мы не можем остаться без защиты и ресурсов "Горгоны". Это глупо и рискованно. Любая альтернатива – опаснее.
– Ты перестала вникать, растеряла уроки жизни в Государстве. Горгоновцы – люди Главнокомандующего. Неужели ты думаешь, что за решением командира группы не кроется скрытый мотив? Отголосок другой игры?
– Хватит. Это паранойя.
– Это не паранойя, Штеф. Мы бы давно могли добраться до пункта помощи. До точки размещения войск. Но мы сидим на месте. Думаем о вылазках, а не о передвижениях. Я готов избегать зараженных, готов избегать мародеров, готов заниматься поисками, готов заниматься собирательством…
– Это пустые слова, Сэм. Ты не готов.
– Не пустые, – Дорт нахмурился, принимаясь мерить комнату шагами от стены к стене. – Роберт почти никому не позволяет ловить передачи в приемнике.
– Их почти нет.
– Может, он просто заставляет нас в это поверить?
– К чему ты пытаешься клонить? – я начинала злиться.
– Откуда нам знать? "Горгона" – правительственная группа. Может, Роберт близкий приятель Трех? Может все это спланировано…
– Большей глупости в жизни не слышала! – искренне возмутилась, лишь чудом усидев на месте. – Конспирология не уместна здесь, Сэм! Ты взращиваешь свои подозрения лишь потому, что не перевариваешь военных и пытаешься найти в них оправдание всему этому ужасу. Не пытайся увидеть знаки или причинно-следственные связи там, где их нет. То, что сейчас ты говоришь – бред. Несуразица и глупость.
Я слышала сердитое дыхание Сэма. Ответил он не сразу:
– Мне страшно остаться один на один с этим миром. Да. Но "Горгона" меня пугает не меньше. А как вспомню, как они расстреляли тех ребят на дороге…
– "Тех ребят"? Мародеров, которые первыми по нам открыли огонь?
– Может, я и не прав в чем-то. Но горгоновцы – опасные люди, ты сама это знаешь. Даже жнецы не рисковали с ними сталкиваться.
– Поэтому именно с "Горгоной" для нас сейчас безопаснее всего находиться.
– Это не меняет того факта, что мы не двигаемся с мертвой точки. С таким же успехом мы можем отсидеться сами.
– Мы не можем сами, Сэм, – твердо возразила.
– Но разве ты не чувствуешь, что Роберт затягивает нас в дела группы? – осторожно проговорил парень, присаживаясь рядом со мной. – Сегодня мы занимаемся вылазками и починкой машин, а что завтра? Я не хочу иметь руки по локоть в крови.
–И я этого не хочу. И никогда этого не будет.
– Но ты уже выстрелила, Штеф, – слова Сэма ударили в грудную клетку, выбив воздух из легких; я дрогнула, тяжело сглатывая, а Дорт продолжил, не сводя с меня глаз. – "Горгона" плохо повлияет на нас, если мы останемся рядом с ними. Я думаю, мы должны двигаться сами. Штефани, – Сэм взял мои холодные руки в свои, – я хотел бы сказать, что знаю о благополучном исходе; что понимаю происходящее и легко свыкаюсь с нынешними реалиями, но это будет ложью. Единственное, в чем убежден: мир рушится вокруг нас, но я не хочу, чтобы мы рушились. Нам не нужно становиться похожими на горгоновцев; тебе не нужно перенимать их опыт, нам не нужно уметь убивать зараженных.
– Сэм, – произнесла совсем тихо, освобождая руки из его ладоней, – мне тоже страшно. Очень страшно. И очень давно. Я стараюсь не думать и не вспоминать, как медленно и постепенно кошмар правлении Трех не взошел к апогею и перешел черту. Но… Нам нужна "Горгона". Мы не сможем сами. Пока не сможем, понимаешь?
– Сможем, – с мольбой протянул Дорт, но я упрямо мотнула головой.
– Нам нужно время обвыкнуть. Перестроиться под нынешнюю ситуацию, научиться защищать себя. Понять, в конце концов, что делать дальше и как жить дальше.
– Это не твои слова.
– Это мои слова, – твердо отрезала. – Нам необходима "Горгона", и мы не уйдем сейчас. Я не уйду. Дай мне время.
– Только чтобы не было поздно, – почти неслышно проговорил парень. Я кивнула.
Несмотря на сумбурность речей Сэма, я понимала, о чем он волнуется и что его гложет. Конечно, его не нравилась "Горгона" и горгоновцы; пугало то, что под их влиянием и под воздействием обстоятельств мы потеряем остатки человечности и милосердия. Но стать жестче, не значило стать бесчеловечным – к сожалению, для Сэма эти понятия были синонимичны. Да и не знал он, что Старые рубежи пали, и что авиаудары по многим городам наносили по приказу уже Штиля, который Сэм считал последним оплотом. Да и то, что Холодный Штиль перестал выходить на связь, Дорт тоже не знал.
Пока Сэм пытался найти способ жить с более-менее привычным для него ритмом и мироощущением, я считала часы до конца сущего. Окончательно запуталась. Сбилась. Потерялась. Ощущала себя выброшенной на волю судьбы в ураган… И этот ураган окончательно затянул меня внутрь, начиная медленно, но верно разрывать.
Дождь лил всю ночь, не переставая ни на миг, барабанил по крыше и окнам. Завывал ветер в щелях, рычал гром над лесом. Яркие вспышки молний освещали мрак комнаты – и в этих всполохах виделись мне озаренные светом черные небеса, окрасившиеся в багровый из-за взрывов, горящих городов и проливаемых рек крови.
Бессонница одолевала. Я крутилась в состоянии полубреда на кровати, то впадая в болезненную дрему, то без сна смотря в белый потолок. Сотни мыслей переплетались в сознании шипящим комком. Думала о словах Сэма, вспоминала тихий безмолвный ужин с горгоновцами. Разыгрывала сценарии и анализировала планы того, как следовало поступить.
Дорт, быть может, в чем-то прав. Мы слишком зависели от "Горгоны", завязли с военными, будто не было другого пути… Но, в действительности, существовал ли он?
Сэм хотел лишь переждать бурю, а я хотела научиться с этой бурей бороться.
Уже под утро, когда начал утихать дождь, я провалилась в сон, и виделись мне правительственные казематы, охваченные огнем города и едкий черный дым, пожирающий догорающее алое солнце.
***
– Поднимайся! Семь утра, подъем! – раздалась надо мной, и я еле приоткрыла глаза. – Поднимайся, Штеф, я и так дал тебе поспать подольше! – Норман, бодрый лишь потому, что еще не ложился после ночного дежурства, бесчувственно тормошил меня. Толком и проснуться не успела, как горгоновец уже тащил меня за собой вниз по лестнице. – Дождь прошел, везде грязюка страшная, но, считай, начнешь тренировки с мини-утяжелителем. В лес я тебя, так уж и быть, не выведу, но вокруг базы круги нарежешь. Первые дни обойдемся без классических утяжелителей; но вскоре я уже не буду так милостив. А после бега приступим к силовым…
Именно так начались мои тренировки по физподготовке.
Тяжелый подъем, пробежка. На улице прохладно, сыро, я еще не до конца проснувшаяся. Прыжки, приседания, отжимания, подтягивания и прочее, прочее, прочее… Первый день – все по минимуму, но Норман сразу же обозначил план тренировок и наращивание объемов упражнений. Тренировка два раза в день – в ускоренном темпе, но чтобы утружденные мышцы не сделали из меня бездвижную куклу. Занятия с Крисом откладывались, так как Роберт предпочел, чтобы холодное оружие и рукопашный бой я освоила после того, как изучу "основную программу".
Завтрак. Я все еще не успела прийти в себя. Сразу после – инструктаж у Стивена. Дэвис, как и обещал, показал свою коллекцию "вскрывателей". Начал рассказывать. Я, как студентка, конспектировала нюансы. Краткий отдых. Занятие у Сары. Большой объем теоретической информации об оружии. Наглядное представление – передо мной арсенал, которому позавидовал бы любой военный музей, – обозначение плана того, что нужно будет знать и уметь, какие виды оружия требуется освоить. Получасовой отдых, во время которого я почти без сознания упала на постель и сразу задремала. Разбудил Стивен. Обед. После обеда занятие у Михаэля. Много записей. Очень много записей. Занятие у Стэна. Затем перехватил Норман – уж не чувствовала собственного тела. Все волнения забылись, растворились в нагрузке. Ужин. Еле добрела до своей постели. Легла и сразу же уснула, без привычного вечернего разговора с соседями по комнате. Провалилась в темноту. Кажется, мне даже ничего не снилось. По крайней мере, я не запомнила ни одного образа. Снег разве что.
Три дня пролетели по щелчку пальца. Я не успевала полноценно проснуться и сразу мчала на тренировку – в течение дня краткий отдых, полудрема и перекусы. Все остальное время – занятия, инструктажи, практика и записи. Ноги уже сами несли на пробежку, губы сами беззвучно повторяли за Михаэлем последовательность наложения бинтов, руки сами разбирали пистолет двенадцатого калибра. И во сне я видела карты, таблетки и патроны. Все мешалось в единую кучу, абсолютно не давая времени оправиться и хоть на секунду задуматься о постороннем. Я даже не успела разболеться после холодного дождя – шоковая терапия для организма, прибывающего в растерянности от происходящего, – мое сознание полностью заняли бесконечные уроки с горгоновцами, которые и сами с удовольствием принимали участие в этом "экспресс-курсе молодого бойца".
Периодически моросил дождь, но к концу третьего дня земля в целом успела просохнуть. План большой вылазки к тому моменту был продуман до мелочей; вещи собраны, и рано утром, еще до рассвета, на четвертый день начала моих тренировок, горгоновцам предстояло выдвинуться в путь.
В ночь перед вылазкой не могла уснуть; даже физическая усталость не стала спасительным снотворным – каждый участок в теле отзывался тянущей свербящей болью, – и я бодрствовала, встревоженная и переживающая, будто с утра мне самой надлежало уезжать на встречу с неизвестностью. Лежала, отвернувшись к стене. Мысли, запутанные и дурные, клубились неповоротливой бесформенной массой, а под ребрами скреблось и кусало. Тихо посапывала Сара, раздавалось парное сопение Сэма и Нормана (последний привычно прихрапывал). Когда посреди ночи Льюис поднялся и вышел из комнаты, я поначалу не обратила на это никакого внимания. Прошло минут десять-пятнадцать, а горгоновец все не возвращался. Первую половину ночи дежурил Стэн, а потому Крис не мог задержаться на задушевную беседу – он явно не стал бы тратить драгоценные минуты сна на общение с Тарэном.
Поднялась на кровати, огляделась. С секунду помедлила, затем осторожно опустила ноги на холодный пол. Натянула берцы и бесшумно нырнула в дверь. Темно и тихо. Вслушалась, неспешно направляясь к лестнице. Ноги гудели, напряженные мышцы делали движения угловатыми. Спустившись наполовину лестничного пролета, замерла. Льюис сидел один на кухне, вальяжно развалившись на стуле и вертя в руках тлеющий окурок сигареты; вокруг мужчины клубил тающий дым. Крис откинул голову к стене; на столе стояли наполненная окурками стеклянная пепельница и открытый термос. Я помедлила, не зная, стоит ли сейчас беспокоить горгоновца, но Кристофер, лениво приоткрыв глаза, уже заметил меня:
– Ты чего не спишь? – спокойно проговорил он, поднося сигарету к губам. Я вздохнула, начиная спускаться. Льюис сделал глубокую затяжку, затем направив изящным движением очередной окурок в пепельницу.
– Бессонница.
– Не устала после учебного дня? – саркастично хмыкнул мужчина, на что я закатила глаза, присаживаясь напротив. – Кофе?
– Не откажусь.
Льюис придвинул мне термос, и я, не раздумывая, отпила. Кофе был холодным, крепким и без сахара. В первую секунду скривилась, отпрянув от термоса. Военный с интересом наблюдал за мной, в легкой ухмылке натянув уголок губ. Я фыркнула, вновь отпивая кофе. Глоток, второй, третий… Горечь заполнила, ударила в голову, прочищая мозги и взбадривая. Внутри все словно загорелось.
– Отвратительное пойло. Рецептом не поделишься? – спросила, тряхнув волосами; Льюис хохотнул, да и я сама искренне улыбнулась. – А ты чего полуночничаешь?
– Никогда не мог нормально спать перед выездами, – нехотя ответил Крис. – Пытаюсь мысли в порядок привести.
– Хреново у тебя получается, судя по наполненности пепельницы и облаку дыма вокруг.
– Вероятно, придется с тобой согласиться.
– Позволь поинтересуюсь из праздного любопытства, ты со всеми нехотя соглашаешься, или это исключительно моя прерогатива? – в глазах Льюиса мелькнула лукавая чертовщинка; он сощурился, улыбаясь хищно, а я театрально замахала руками. – Хотя, нет-нет-нет, можешь не отвечать! Это одна из черт твоего паршивого характера.
– О, Штефани, как иронично с твоих уст слышать о паршивости характера, – настал мой черед пренебрежительно усмехаться, а Льюису играючи зеркалить мои слова. – Позволь поинтересуюсь из праздного любопытства, ты во всех жизненных ситуациях такая строптивая? – он не говорил, почти урчал; тембр голоса и обольстительная ухмылка придавали словам Льюиса абсолютно двусмысленное значение.
Обаятельно улыбнулась. Притянула к себе термос. Сделала ещё пару глотков.
– Вот видишь, как хорошо, что я пришла. Тебе не пришлось бороться с кашей в голове. Будешь мучить свою голову другими не менее увлекательными вопросами.
Крис прыснул от смеха – понятное дело, он лишь согласился сыграть со мной в очередной обмен любезностями; но мы друг друга тем и спасали, не все же время задушевные речи толкать. К тому же, иногда смех, ирония и цинизм были единственным лекарством борьбы с гнетущей действительностью.
Пахло табаком, кофе, кремом для обуви и маслом для чистки пистолетов.
Откинув голову, горгоновец тяжело выдохнул. Задумался. Побарабанил пальцами по столу. Посерьезнел. Посмотрел на меня внимательно.
– Что?
– Очень уверено оружие в руках держишь, Шайер. Ты ведь в тире занималась не ради удовольствия и спортивного интереса?
Ответила спустя недолгую паузу:
– Нет.
Взгляд Льюиса остался таким же выжидающим, и я чувствовала, как внутри у меня дрожит и ломается.
– Я знакома со жнецами не понаслышке, – вырвалось у меня раньше, чем я успел обдумать слова. Льюис напрягся, но промолчал. – Глупо надеяться, что, озвучивая точку зрения, отличную от официальной, в один момент в твои двери не постучат блюстители режима. Они умеют ждать, иногда годами, пока ты не оступишься, не скажешь то, что уже нельзя оправдать или назвать неверной трактовкой. Пока не залезешь в дело, от которого не отмыться. Пока не переступишь черту, после которой прекращаются звонки, записки и исправительные беседы, – выдохнула, опуская взгляд на свои руки. Я выучила, что такое истинный страх; он невидим и тих, как жнецы. Они приходят без предупреждения, серые тени могущественных Трех, без имен и лиц. – Ты пробуешь смелость на вкус понемногу, но слишком поздно начинаешь ощущать, как рот наполняет кровь. В какой-то момент страшным стал не образ гипотетической тюрьмы, следственного изолятора или дознавательных камер. Стало страшно идти утром в издательство и вечером возвращаться домой, – меня немного потряхивало. Отвернулась к окну, за которым расплывалась глубокая темнота. До рассвета еще долго. – Потому что было четкое понимание: можешь не дойти до нужной точки, внезапно исчезнуть, потому что твое помеченное имя вычеркнули из списка. Убрали инородный элемент из идеальной структуры, – вновь посмотрела в лицо Криса, остававшегося неподвижным. – Ты первый, кому я заикнулась об этом. Но обговаривать детали или обсуждать это я бы не хотела. Ни сейчас, ни позже.
– Хорошо. Я не буду ничего спрашивать, – он чуть склонился в мою сторону, – но, с твоего разрешения… – горгоновец взял меня за пальцы и провел ими по коже под воротом футболки, ниже своей левой ключицы, где темнели причудливые линии татуировок. Я вздрогнула. Подушечками пальцев ощутила рубцы. – Одному ублюдку показалось забавным оставить мне памятку о том, кем он меня считал. "Монстр", – Льюис отпустил мою руку. – Я бывал в плену и в Штиле, и у "Анцерба", но после радушного приема жнецов те разы казались мне раем.
– Жнецы посягнули на горгоновца?!
Льюис мотнул головой:
– Я тогда еще не был частью группы. Непослушный мальчишка, только пришедший на службу и позволявший много и жестко говорить о том, о чем не следовало, – мужчина усмехнулся. – "Урок будет повторяться, пока ты его не усвоишь". И я усвоил. Но интерпретировал иначе. Перенял опыт, так сказать.
Не знала, что ответить. По позвоночнику расползлось внезапное ощущение холода. Дернулась. Взяла Льюиса за руки и крепко сжала – эмоциональный порыв.
– Будьте осторожны в поездке, – сказала почти шепотом. – Я знаю, что все будет хорошо, но… Будьте осторожны. Мне еще нужно у тебя поучиться, так что обязательно возвращайся с вылазки, – не получилось сказать иронично; голос подрагивал. Я опустила взгляд, с секунду помолчала, затем взяла термос и допила за один раз остатки кофе, стараясь сбить сжавший горло спазм.
– Мы вернемся дня через два, – буднично ответил Льюис. – Спешить не будем, всё внимательно осмотрим. Не накручивай себя. Это рядовая поездка, – он махнул рукой, удобнее устраиваясь на стуле. – Главное вы оставайтесь начеку. И не ходи без оружия, ладно?
– Сэма постоянно передергивает, когда он видит у меня в руках пистолет, – горгоновец в немом вопросе вздернул бровь. – Просто… У Сэма очень жесткие моральные рамки. Он убежден, что можно избежать любого кровопролития. Сэм не сторонник насилия в любом его проявлении. Даже в теоретическом.
Льюис в задумчивости кивнул, ничего не ответив, и я тоже замолчала на время; когда разговор возобновился, то медленно перетек абсолютно в иное русло, далекое от крови, убийств и рушащегося мира.
Мы много говорили. Поток мыслей, баек, шуток на грани, размышлений обо всем на свете. Незаметно пробегало время. Стэна сменил на дежурстве Михаэль, мы с Крисом выпили еще один термос кофе, который в потемках заливали еле теплой водой, наспех нагретой разожженными на улице газетами. Я чувствовала легкую усталость и представляла, как утром снова будет нужно нестись на тренировку с Норманом.
Откровенно говоря, я боялась даже предполагать, как грядущий день проведу на ногах.
Оставалось часа полтора до подъема, когда мы с Льюисом все-таки решили пойти вздремнуть. Крис замер у входа в комнату, обернувшись ко мне.
– Судя по тенденции, мы собрались поочередно вытаскивать друг друга из эмоциональной ямы?
– Наверное, это одна из вещей, на которых строятся крепкие дружеские отношения.
– Что ж, в таком случае спасибо, что не оставила меня наедине со своими мыслями.
– И тебе. И отдельное спасибо за кофе.
Льюис улыбнулся, распахивая передо мной дверь.
Ещё темно. Ещё осталось время немного отдохнуть перед ранним подъемом. Опустилась на кровать, натянула до самого лица одеяло. Не чувствовала ни рук, ни ног; закрыла глаза, ощущая, как покачивало от пульсирования крови по организму. Провалилась в сон мгновенно. Жизнь умолкла, время остановилось.
***
Роберт давал напутственные распоряжения Михаэлю, пока участники вылазки перепроверяли готовность к выезду. Остальные горгоновцы вместе со мной и Сэмом стояли поодаль, дабы не путаться под ногами. На удивление, спать совершенно не хотелось – утренняя тренировка отлично привела в бодрое состояние; а вот Дорт кутался в плед и не переставал зевать.
Финальные сборы завершились минут за пять. Горгоновцы разместились в машине, Норман открыл им ворота.
Сердце билось в горле. Я смотрела на уезжающую машину, молясь всем известным мне богам: пусть все пройдет удачно. Благоволите Небеса, убереги Богиня Матерь!
Роудез закрыл ворота, Михаэль махнул рукой. Всё возвращалось на свои места. Все возвращались на свои места. Я понеслась на занятия, Сэм направился досыпать, пока солнце не покажется из-за туч.
День проходил в движении. На месте никто не сидел, у всех свои дела и обязанности, а потому времени думать и переживать не оставалось. К тому же, Норман сохранял позитивный настрой и подбивал всех остальных соответствовать. Я дежурила вторую половину дня, и тогда же упражнялась в разборке, чистке и сборке четырех разных пистолетов, винтовки и полуавтомата – то, что Сара мне объясняла в предыдущий день.
Сборт дважды выходил с нами на связь. Все шло по плану, а потому даже к вечеру мы оставались в бодром и приподнятом расположении духа. Стэн приготовил свои "фирменные" макароны с тушенкой, и в тот миг мне казалось это лучшим и вкуснейшим блюдом во всей моей жизни. Сэм мирно беседовал с Михаэлем о книгах прошлого столетия. Иллюзия нормальности была настолько реалистичной, что я поверила в нее на несколько часов.
В сравнении со спокойным днем ночь далась мне значительно тяжелее: сначала я задремала, уснула плохо и чутко, и проснулась сразу же, когда на дежурство второй половины ночи ушел Норман, сменивший Михаэля. Мы остались с Сэмом в большой комнате вдвоем, и пока Дорт тихонько посапывал, я крутилась ворочалась в немом страхе. Липкий холодок струился по спине, всюду мерещились тени и образы ночных кошмаров. Спящий рядом Сэм не успокаивал и уверенности не придавал.
Воображение подбрасывало всякое неприятное и угнетающее. Тягостные минуты тянулись нестерпимо долго. Повернулась на спину, уперлась взглядом в высокий потолок; повторяла заученную мантру: уже ничто не будет, как прежде. Время вспять не вернешь, обратно не отмотаешь. Из сердца бури дороги не существует, и остается только выстоять, переждать шторм. Пускай это сделает нас сильнее.
Я мучилась от бессилия, в воющей тоске ожидая рассвета. Только над горизонтом забрезжили первые солнечные лучи, как тут же подорвалась с кровати, стремглав мчась вниз, на утреннюю тренировку. Первую из трех в наступающем дне. С новыми препятствиями и нагрузками. Все сложнее и труднее. Но я не чувствовала уже тяжести в теле, боли в мышцах – теперь мысли оказались сильнее и глушили физическое восприятие. Отдавалась делам полностью, дабы отвлечься.
Время летело. Я хваталась за все задания, пыталась быть везде и сразу, помогая Стэну и Сэму проверять машины, вызываясь на дежурство во второй половине дня. Тренировалась с Норманом, затем с ним же перечищала оставшееся оружие. Впервые за всё время с начала эпидемии я чувствовала себя настоящей, наконец-то вырвавшейся из-под власти страха и эмоций. Сэм тоже не унывал, погрузившись в работу. Он даже изредка шутил, вспоминая забавные истории, связанные с издательством и нашими коллегами. На улице было жарко и солнечно; на небе ни тучки.
Роберт сообщил, что все в порядке, но возвращение может немного сместиться от первоначальных временных рамок: новые задачи требовали разрешения; содержательнее командир не распространялся.
Вечер. Тренировка. Повторение изученного. Без сил упала на кровать. Подумала об уехавших. Уснула. Проснулась, когда Норман уходил часа в два на свою смену. Напросилась с ним. Оставшуюся половину ночи разговаривали. О моем обучении, о том, что происходит в мире, о "Горгоне".
Группа становилась семьей. Ничего больше не существовало, других глубоких привязанностей бойцы избегали: это помогало целиком отдаваться службе. Горгоновец не должен был бояться терять. Что угодно. Кого угодно. Конечно, уставом не запрещалось иметь семью, но негласный кодекс рекомендовал принимать в ряды группы тех, кто не мог своей кончиной кому-то принести чрезмерную боль и невосполнимую утрату; да и горгоновцам проще было бросаться на амбразуру, зная, что никому не обещали вернуться. Так надежнее в бою. Так преданнее собратьям по оружию. Обязаны лишь "Горгоне" и себе. Верны лишь "Горгоне" и себе. Так проще, так легче не бояться ни смерти, ни Всевышних сил, ни всевидящих властей, ни озлобленных недругов.
Быть горгоновцем – привилегия, честь. Не каждого даже рассматривали в бойцы. Не каждому позволяли даже предложить свое кандидатуру. Да, откровенно говоря, не каждый смог бы принять условия и соответствовать требованиям, которые "Горгона" выдвигала. В частности, покинуть группу было возможно лишь тремя путями: самым частым и наиболее привычным была смерть; горгоновцы зачастую иных вариантов даже не рассматривали, убежденные, что погибнут нас службе. Некоторые могли дослужиться до почетной пенсии за особые заслуги – то был подарок судьбы и командира, который бойцы нередко отвергали, предпочитая носить мундир до конца. Однако, даже пенсия оставляла горгоновцам звание – и только третий путь срывал погоны, вычеркивая бойца из группы. То было позорное исключение. И исключение из "Горгоны" ставило крест на любой дальнейшей карьере, связанной с военной или силовой деятельностью, становилось клеймом всей жизни. Досадно-иронично, что практически единственными горгоновцами, имена которых узнавали массы, становились изгнанные или кончившие жизнь на военно-полевом трибунале бойцы. Командир судил, командир приводил приговор к исполнению.
И не было более профессиональных, подготовленных и верных бойцов, чем преподносившие свою жизнь на жертвенный алтарь Змееволосой Девы.
Мы сидели с Норманом на крыше, вдыхая благоухание разнотравья, клубящееся в свежем ночном воздухе. Здесь пахло иначе, нежели дома. Запахи были густыми, насыщенными, совершенно не похожими на те, к которым я привыкла. Влажную прохладу пронизывали ароматы смолистой коры и горьковатые запахи трав; были они по-особенному тяжелыми, глубокими, а поверх них словно разливался тонкий, сладкий аромат цветов – терпкий, дымный.
Ощущалось приближение осени; тени становились длиннее, промозглый ветер налетал внезапно, заставляя ежиться.
Норман говорил о том, что нужно побороть эмоции, подчинить страх, и тогда возможно справиться со всем; но особенно сильно акцентировал мое внимание на другом: "Позитивный взгляд на жизнь спасает. Нужно относиться проще, нужно уметь отпускать и не позволять мыслям рвать тебя на части. У нас много причин нервничать, Штеф, но если ко всему относиться как к неизбежному, однажды это просто сломает. Меньше стресса – в добрый путь".
Судный день, апокалипсис, конец света – не в наших силах это остановить, замедлить, переменить. Оставалось только подстроиться, смириться и… Двигаться дальше? Как бы то ни было, мы с Норманом сошлись на том, что, вполне возможно, Государство действительно заслужило соль беспощадную чистку. Слишком уж прогнило всё вокруг, покрывшись плесенью лжи и бессмысленной жестокостью. И пусть невозможно было заглушить боль за множество невинных жизней и несчастных судеб, затянутых и перемолотых в этом зловонном круговороте напрасно, мы понимали, что расплата пришла закономерностью. Может, и несправедливо, но кармически – логично и обоснованно. Система, которая десятилетиями питалась слезами, жертвами и кровью своих граждан, наконец оказалась под гибельным коллапсом, к которому шла все это время. Нам же оставалось только сохранить человечность, сохранить себя и двигаться дальше. Продолжать бороться.
Но даже философствовать с Норманом в серьезной манере долго не удавалось: Роудез предпочитал любую драматичную ситуацию или сложный вопрос превращать в ироничный каламбур. Впрочем, вполне в духе каждого горгоновца – превращать свою боль в идеальную тему для очередной шутки.
Утром после тренировки и у меня выдалось свободное время. Пошел третий день рейда Сборта, планируемая дата возвращения горгоновцев. Норман занялся любимым делом – крепко спал в обнимку с подушкой; я, почему-то, усталости пока не чувствовала – в этом было виновато и легкое волнение, и кофе, настоянный по любимому рецепту Криса: чем крепче и горче, тем лучше. К тому же, я задумала небольшую авантюру (в сущности, просто глупость, но в нынешнее время она ощущалось серьезнее и опаснее взлома административного документационного хранилища).
