Диана Ва-Шаль
Зарево. Пекло
С Сэмом поспешно вышли из комнаты. Льюис, облокотившийся о противоположную стену, красноречиво глянул сначала на Дорта, затем на меня. Сэм юркнул вперед, оставляя нас с горгоновцем один на один.
– Смело и безрассудно, – фыркнул Крис, в ответ на что лишь пожала плечами. – Я почти не удивлен.
– Действую по твоей схеме.
Мужчина вскользь усмехнулся, вслед посерьезнел:
– Оружие взяла? Шайер, не смотри так на меня, – скривился, когда я глянула на него ни то с мольбой и отчаяньем, ни то со злостью и пренебрежением. – Я прекрасно знаю, и что ты чувствуешь, и что хочешь мне сказать.
– Серьезно? – вздернула брови. – Прекрасно знаешь?
Льюис сжал губы в тонкую нить.
– Хочешь поговорить об этом? Поговорим. Но позже. Сейчас вылазка, и ты должна быть с оружием, – твердо и спокойно ответил, а я, с секунду помедлив, раскрыла перед ним рюкзак; сверху лежало два пистолета. – И в чем была проблема сразу ответить? Ладно, забили. Только лучше держи оружие под рукой. Так, чисто для страховки.
– И какой лучше? – почти неслышно спросила, и голос мой был полон безнадежности.
Со стороны, наверное, казалось, что еще немного, и я расплачусь. Но, несмотря на тихий дрожащий голос, внутри меня царило пугающее холодное спокойствие. Поначалу оправдывала его выгоранием, притупившим сильные эмоции; правда крылась глубже. Сильно глубже.
Льюис отпрянул от стены, делая пару шагов мне навстречу.
– Ты же не отстреливать зараженных собралась, аки снайпер, – добродушно хмыкнул мужчина. – Бери тот, что тихий, – голос Криса стал глуше. – Если есть возможность не стрелять – не стреляй. Если нужно бежать – беги, – желваки перекатились на его щеках. – Если стреляешь, всегда считай оставшиеся пули. Всегда, Шайер, – он предельно серьезно заглянул в мои глаза.
– Справлюсь, – хрипло ответила, только сейчас осознавая, во что ввязалась.
Горгоновец ухмыльнулся уголком губ:
– Я знаю, – и махнул головой в сторону лестницы. Я выудила пистолет, убрала его за пояс штанов, и, уже направляясь вперед, наспех застегнула и надела на плечи рюкзак. – Рацию не забыла?
– В рюкзаке, но включать не буду, – бросила через плечо взгляд на Криса, обгоняя мужчину на спуске, – Норман или Сара будут на связи, незачем всем тратить заряд аккумулятора.
Льюис довольно кивнул.
Вышли на улицу. Рядом со Стэном стояли две объемные тачки, наполненные пустыми канистрами. Там же валялись и сумки для провизии или других полезных вещей. Роберт давал заключительные напутствия – примерно к девяти часам вечера мы были должны вернуться, – пока военные проверяли готовность к выходу. Затем Норман и Стэн взяли по тачке, я ближе подошла к Саре, курирующей вылазку. Стивен открыл двери, выпуская нас наружу. Я глянула на Сэма, что оставался серьезным и откровенно взволнованным, а потом бросила взгляд на Льюиса. Горгоновец шутливо отдал честь двумя пальцами. Посмотрела на Роберта, и он в ответ мне чуть улыбнулся – правая рука командира была заведена за спину, – и почему-то в ту секунду мне показалось, что Сборт единственный из той троицы не беспокоился за меня, ибо был уверен, что осилю и преодолею. Уголки моих губ чуть дрогнули наверх, и через пару секунд железная дверь во внутренний двор со скрежетом закрылась.
Я отвернулась, сдавленно выдыхая и прикрывая на мгновение глаза. Прохладный невесомый ветерок пригонял запах сырости. Мы всё ещё лелеяли надежду, что обойдется без дождя; некстати он сейчас, хотя легкая передышка после долгой недели испепеляющей жары пошла бы всем на пользу.
Грозовые тучи неспешно плыли в высоте, поглощая голубое небо болотно-угольной дымкой низких грузных облаков.
– Ну-с, вперед, – бодро проговорил Норман, – погнали.
Стэн улюлкнул, Сара весело со мной переглянулась, и наша четверка двинулась вперед. Тарэн и Роудез тащили за собой погрызенные коррозией тележки, что скрипели и постукивали, становясь главным объектом нашего праведного негодования.
Предстояла долгая дорога и, впрочем-то, пасмурная погода – благоволение. Я боялась вообразить, как можно пройти шестьдесят километров под палящими лучами солнца. Пытаясь меня подбодрить, Роудез упомянул адово пекло Холодного Штиля и раскинувшихся там пустынных земель, мол, можно выжить, даже дыша песком и обжигаясь через одежду о ветер. Сердце мое почему-то точно оборвалось; я смотрела на горгоновцев и даже не могла представить, что они переживали, какие испытания миновали ранее.
До самого леса шли молча. Тишину разбавлял только налетающий ветер, да трещащие тачки.
– Начинает парить, – заметила Сара. – Надеюсь, под дождь мы все-таки не попадём. Постараемся управиться поскорее, а потому не надейтесь на перекуры, котики.
– Кто бы сомневался, – Роудез хохотнул, – мы даже если помирать будем от усталости, ты все равно поведешь нас вперёд.
– Не возмущайся, Норман, – сладко протянула девушка ему в ответ, – иначе будешь тащить обе заполненные тачки.
– Роудез, включай свой режим ворчащего деда, я с радостью сплавлю тебе ношу, – расплылся в улыбке Стэн.
Напряженное молчание разбито, волнения спугнуты настроем горгоновцев.
Мне нравились горгоновцы. Несмотря ни на что. Несмотря на их приближенность Трем. Несмотря на байки об этой группе. Несмотря на неоднозначную репутацию. Я и в мыслях не могла представить, что жизненная дорожка столкнет меня с "Горгоной", и уж тем более – поставит плечом к плечу. Но никакой проницательности и понимания людей не хватило бы, чтобы понять досконально каждого из горгоновцев – они же словно чувствовали друг друга, – а, быть может, мне только так казалось, в силу безумия, которое постоянно царило вокруг нас. Кто знает, как в привычных спокойных условиях я воспринимала бы этих военных. Но то, что "Горгона" следовала собственной философии, обладала особой душой – неоспоримо.
И эту душу мне очень хотелось понять.
2
Извилистая дорога терялась среди высоких деревьев; сухая трава и увядающие цветы источали сладковатый запах, смешанный с запахом земли, которой отчаянно не хватало влаги. Солнце то пряталось за облаками, то вновь проглядывало, делая зеленые листья над нами позолоченными. Прошедшие полтора часа ходьбы прошли почти незаметно и вполне легко под шутки Нормана, иногда доходящие до абсурда на грани приличия и морали. Сара пересмеивалась вместе с ним, порой и мне доводилось "доработать" какую-то из баек Роудеза. Стэн вспоминал забавные бравые истории из отпускной жизни горгоновцев. Временами нас захватывал гомерический гогот, который мы были не в силах сдержать – смех эхом разносился по лесу, и даже появись откуда-то зараженные, мы бы так и продолжили задыхаться истерическим смехом (может, это действительно работала своеобразная самозащита истощенного организма, старающегося искусственно привести эмоциональное состояние в баланс).
За нашими спинами осталась база, река; теперь почти миновали лес.
Глубоко в душе я понимала: чем грубее наши шутки, чем громче смех – тем сильнее старание отогнать неприятный липкий страх, ползущий по венам холодом.
Каждый помнил об опасности, но не позволял ей руководить рассудком. Каждый фокусировался, но сдерживал паранойю. Мне думалось, что нужно бояться, но в действительности ожидание во всякой тени и в шорохе чего-то, что могло убить – изматывало и снижало концентрацию.
Наконец пересекли последние заросли, оставляя за спинами темнеющий лес, и вышли на широкую асфальтированную дорогу; дальше нее стелились бесконечные просторы с редкими кустарниками и одинокими деревьями. По ту сторону неровные очертания ландшафта пропадали ни то в облаках, ни то в дымке.
Парило. Над раскаленной землей переливался и струился воздух. Знойное марево окутывало.
Повернули по шоссе вперед. Дорога почти не петляла, но была холмиста – один из спусков круто уходил вниз, затем вновь поднимался, и уже ровной полосой дорога стелилась дальше. Там, почти у горизонта, виднелись линии закрытых рабочих станций – своеобразных муравейников, "купольных городков". Еще один символ власти Трех. Еще один символ клеток их верноподданных. Да, передвижение по землям Государства было ограничено и строго регламентировано, но "купольные города" возводили это в абсолют: люди там рождались, работали и умирали, запуская бесконечный цикл смены поколений. Кого-то ссылали в купольные городки в качестве меры наказания – тех, кто избежал кары жнецов и не располагал основаниями угодить в тюрьму, но не имел права на привычное существование, – кого-то в качестве ироничного поощрения – лучшие специалисты трудились в отведенных городах во благо процветания Государства. Люди, оказавшиеся в "закрытых прозрачным колпаком селениях", больше никогда их не покидали. Попасть в купольные городки самостоятельно было невозможно. В этих местах функционировали различные конструкторские бюро, передовые научные центры, наиболее значимые объекты военно-промышленного комплекса.
Дальше линий станции – голубые ломаные контуры далекой горной цепи; шоссе там начинало змеиться серпантином. Мое сердце пропустило удар, тоскливо засосало под ложечкой – никогда не забуду чувство, когда впервые увидела вживую очертания гор. Хотелось заплакать.
Государство действительно было красивым: невероятные разнообразные пейзажи, умопомрачительная архитектура с характерными особенностями земель… Но верноподданные практически того не видели. Мало кому хотелось возиться с таможенниками, бумагами и пропусками – бюрократические согласования могли затягиваться на недели, месяцы; чем дальше пункт следования, тем более замороченная процедура, перемещение между землями – дополнительные сложности. Да, зачастую тяготы оказывались не напрасны, и люди получали желанные разрешения на поездки. А порой – нет. И тогда время, деньги и нервы сгорали в бессмысленности попытки.
Сара посмотрела на наручные часы. Перерыва не дала, и мы продолжили путь. От дороги нещадно парило. Жара стояла колючая и дурманящая – ощущалась она сухостью в горле, песком на губах, и подрагивающим плавящимся воздухом. В ту секунду никто бы не удивился, если бы под нашими ногами размягчился и поплыл асфальт.
Шли молча, посматривая то на темнеющий по правой стороне лес, зловеще наблюдающий за каждым нашим шагом, то назад, словно ощущая на спинах чей-то пристальный взгляд.
***
Сон тревожный, поверхностный; когда машина вдруг останавливается, я сразу приоткрываю глаза, всматриваясь в темноту ночи.
Широкая река. Арочный мост. Заграждения, перекрывающие дорогу. Рядом с ними таможенный пост. Роберт, осматривающий тросовое ограждение, дает указание жестом.
Слышу, как Кристофер шумно выдыхает, выходя из машины, и сама спешно скидываю плед – ночь не по-летнему холодная, – на секунду мешкаю, но затем тоже распахиваю дверь.
На улице промозгло. Ночь темная, безветренная. Нарастающая луна затянута пепельными облаками. Оглядываюсь. Холмы поросли низким кустарником, усыпаны все мелкими белыми цветами – Льюис говорил, что они называются п о кори, – яркими точками, виднеющимися за пределами трассы. Широкая река, похожая на разлившуюся нефть, бездвижна и нема: ее очертания теряются во тьме горизонта.
Верчу головой, всматриваясь во мрак ночи. Боюсь, что кто-то из темноты всматривается в меня, пристальным взглядом следит за каждым моим движением; ждёт, когда отвернусь, когда потеряю на мгновение бдительность…
Но вокруг пусто. Безмолвный пейзаж. Оставленный таможенный блокпост. Кроме меня да Роберта с Крисом больше никого на улице нет. Поздняя ночь, пахнущая теми белыми цветочками и землей, что целый день погибала под палящими солнечными лучами; Сэм и все горгоновцы спят (кроме, конечно, водителей).
—..да, конструкция полуавтоматическая, – доносится голос Сборта; командир почти философски относится к ставшей постоянной потере времени при пересечении контрольно-пропускных пунктов. Местами мы застревали на многие часы, порой тратя целый день, чтобы проехать очередную пограничную черту. Когда зараженные (да и эвакуирующиеся) хлынули потоком, большую часть барьеров заблокировали. Так что хвала Матери и Небесам, что хотя бы здесь нам не приходится прорываться через сотни машин. – Вон тот участок открывали дистанционно на посту; давнишняя установка, такие хлипкие уже лет семь как не ставят. Считай, нас силы свыше по этой дороге повели. Конечно, автоматизировано мы сейчас проезд не откроем, но стойки не забетонированные, да и внутри полые.
– Думаешь, получится снести?
Роберт неоднозначно пожимает плечами.
– Думаю, что есть ручной рычаг. Так будет проще и разумнее; неясно, насколько прочными окажутся сами тросы. Мы, вроде, никуда не торопимся, можно осмотреть КПП. Там и рычаг найдем, и будет очень неплохо, если что-нибудь из боеприпасов попадется.
– Я могу пойти с вами? – выпаливаю сразу, и горгоновцы недоуменно оборачиваются. – Если, конечно, там никого нет, будет безопасно, и я не помешаю, – проговариваю все так же скороговоркой. – Мне никогда еще не доводилось проникать внутрь административной части таможенного поста, посмотреть, как она организована изнутри. К тому же, может я смогу найти что-то интересное. Или полезное.
Льюис кривит губы в недовольстве, но Роберт кивком головы подзывает к себе, а когда подхожу – протягивает фонарик.
***
Из круговорота мыслей вытянуло яркое красное пятно, вспыхнувшее среди зарослей кустарников и низеньких деревьев.
– Машина Марка, – первым проговорил Норман. Он переглянулся с нами и ускорил шаг.
Схваченное напускное спокойствие испарилось. Можно сколько угодно выстраивать крепостные стены замка из облаков, да только таяли они от любого соприкосновения с реальностью; и красная груда металла, показавшаяся перед нами, напомнила о действительности происходящего.
Глазам предстала жуткая картина: смятая машина, капот которой превратился в гармошку металла. От лобового стекла остались только кровавые осколки.
Я замерла в нерешительности, не в силах сделать следующий шаг. Скрутило живот от волнения, зашумело в голове. И Марк, и случайная его попутчица мертвы. И так болезненно столкнуться с тем, что напоминало об истекающих их минутах. Но короткий миг буквально ощутила их страх и панику, ощущение потерянности и отчаяния, перехватывающего дыхание. Представила, сама того не желая, последние секунды перед обращением девушки. Она ведь понимала, что происходящее с ней не просто недомогание? Она ведь чувствовала, что в затылок ей дышала смерть? И, уверена, она до безумия хотела жить. До безумия боялась того, что неминуемо надвигалось.
– Штефани, – Норман тронул за плечо, и я дрогнула, совершенно не заметив, как подошел горгоновец. Постаралась улыбнуться ему, кивнула.
Стэн в это время оставил тачку на дороге, а сам поспешно спустился к машине. Сара шла следом за ним, поднеся руку к кобуре. Тарэн ударил ногой по приоткрытой двери машины, чтобы та распахнулась настежь. Затем, приложив немалые усилия, поднял заклинивший багажник.
Ни внутри салона, ни внутри багажника ничего ценного не обнаружилось.
– Рваные шмотки; ими только костер развести, – сухо констатировал Стэн, похлопав по машине.
– А что по бензину? Есть что слить? – нахмурился Норман. – Шланг с собой.
– Марк сразу обмолвился, что бензина у него совсем немного оставалось, – покачал головой Тарэн. – Если литра три здесь будет, то уже хорошо.
– Посмотри, может, у него есть пустые бутылки, – проговорила Сара, заглядывая внутрь салона, – можно в них слить, три литра это уже что-то… О, а вот и газировка, – она вытянула полупустую бутылку с яркой оранжевой жидкостью.
– К тому же, – выдавила я, – тряпки есть, бензин есть – вот уже готовый костер. Да и, если прикинуть, тех же трех литров должно километров на двадцать хватить? Сколько ваши машины точно топлива едят? Шестнадцать на сто, да?
Даже издалека увидела нескрываемое изумление на лице Стэна. Лицо Нормана расплылось в довольной улыбке.
– Шайер, – сказал он, имитируя интонацию Льюиса, – приятно удивляешь.
Роудез давил лыбу во все тридцать два, а я неуверенно покосилась на Сару. Та тоже улыбалась, а затем коротко кивнула Тарэну, махнув рукой. Через несколько секунд была обнаружена еще одна пятилитровая бутылка с остатками воды.
Сара выудила большой черный пакет и бесцеремонно начала закидывать туда наспех брошенные в багажник одежды. Остатки газировки и воды незамедлительно оказались слиты Стэном. К нашему счастью заливная горловина топливного бака была без замка, и Норман с легкостью ее открыл. Роудез опустил один конец шланга в бензобак, а второй плотно обхватил губами. Резко потянул воздух и мгновенно опустил шланг в бутылку.
– Сразу с собой возьмем, – Стэн глянул на Сару, – или на обратном пути?
– Зараженным ни бензин, ни тряпки не нужны, а живые не будут копаться в разбитой машине, когда в поле видимости заправка с магазином. Оставим в багажнике и заберем, когда будем возвращаться.
Норман отряхнул шланг, забросив его следом в тачку. Бутылку с бензином крепко закрутили и оставили вместе с вещами. Багажник захлопнули, оглянулись по сторонам. Я еще раз украдкой посмотрела на выбитое стекло и потемневшие остатки засохшей крови.
Слова Роберта "слезы нужно оставить позади" и "не смей отчаиваться" от Льюиса холодно и несколько грубовато прозвучали в голове. Поспешно поднялась на дорогу за горгоновцами, глубоко вдохнула, прислушиваясь к тишине.
Солнце секундно выглянуло из-за туч, а сильный поток ветра пронесся в верхушках деревьев. Зашелестели листья неразличимым шепотом. Словно не существовало обратной дороги. Была только точка цели – вперед, ни шагу назад, ни лишней мысли.
Вновь заговорили о пустом, но незаметно речь перешла к "Горгоне". Спрашивать напрямик я пока не решалась, да и не знала, с чего следовало начать. Горгоновцы удивительным образом сочетали в себе две ипостаси: с одной стороны, как когда-то выразился Сэм, были безликими тенями, сокрытыми именем своей группы. Их не знали по собственным именам. Не знали по лицам. С другой – именно горгоновцы являлись боевым символом, военной элитой, не раз вершившей исход сражений и поворотных моментов. Не стоило забывать, что первые Трое укрепились у власти именно благодаря поддержке "Горгоны" (вернее сказать, ее прародителю – Серпенсариевской гвардии); развязка того переворота предрешилась и армией, и церковью, но последний гвоздь забили гвардейцы. Их командиры стали первой "Горгоной". Безымянные. Как и их потомки. Даже настолько значимое и переломное событие не внесло имен первых горгоновцев в историю. А, быть может, они сами утаили свои имена? Или триединые монархи их вычеркнули по своему обыкновению?
Вникать в систему и идеологию, действующую внутри группы, тяжело и непонятно, особенно, когда пытаешься понять ее со стороны. Иногда казалось, что горгоновцы иррациональны в своей вере в командира, в почти благоговейном отношении к своему званию, в слепом следовании неписанным правилам и традициям. Горгоновским правилам и традициям. Но они буквально жили этой группой. "Горгона" жила в каждом из них.
О прошлом бойцов знал один лишь командир. Если кто-то из них хотел, он мог поделиться своей историей, рассказать о событиях "догоргоновской" жизни. Но горгоновцы предпочитали молчать – что-то незначительное могли раскрыть, о чем-то могли догадаться сослуживцы, что-то могли хранить в памяти; однако уважение к чужим тайнам и чужому прошлому – парадигма. Служба под знаменем Змееволосой Девы значила начать всё с чистого листа, и вступление в группу – не просто новая глава или этап. Это новое рождение. Новая жизнь.
Единственный человек из нынешнего состава, о прошлом которого мне хотя бы что-то стало известно – Михаэль. Он заочно позволил Норману побыть рассказчиком, и Роудез, пока мы шли к заправке, поведал, что Боур – потомственный медик. И его отец, и его дед, и его прадед – все трудились и преуспевали в медицине; только они больший упор делали на научную деятельность, а Михаэль предпочел практику, да и к тому же избрал звание военного врача (что не одобрили отец с дедом). С самого детства Боур изучал фармацевтику, анатомию, читал врачебные труды и присутствовал на осмотрах и операциях (даже без своего на то желания; его "учителя" постоянно водили его наблюдать медпрактику: работу врача, операционного блока; когда стал постарше – ассистировать). То, что сейчас Михаэль мог почти всё – начиная от диагностики заболеваний, заканчивая проведением сложнейших хирургических вмешательств, – было результатом нескончаемого обучения и бесконечной практики. Он много раз буквально вытаскивал горгоновцев с того света. Норман даже заикнулся, что однажды Михаэль смог в полевых условиях стабилизировать полумертвого Льюиса, которого "Горгона" еле вызволила из плена; особенно подробно Роудез не рассказал – его с силой пихнула в бок Сара, видимо зная, что Крис не захотел бы распространения этой "конфиденциальной" информации. Однако… Однако все заслуги Михаэля меркли для его требовательного и деспотичного деда и не менее требовательного и деспотичного отца. Конечно, горгоновцы не знали деталей, почему разладились отношения Боура с родными окончательно: известно было, что от него буквально отреклись, запретив ему возвращаться в родной дом, пока он носит звание горгоновца… И Михаэль выбрал "Горгону". И изменил настоящую фамилию на укороченную и измененную: "Боур".
Почему Льюис позволяет себе обращаться к Михаэлю "Миха" я спросить не рискнула; но все же собрала волю в кулак и решилась узнать, откуда у Нормана взялся шрам, рассекающий правую бровь.
Оказалось, случилось это примерно во время первой годовщины Роудеза, как горгоновца: очередной выезд в горячую точку (тонкости мне, конечно, вновь не рассказывали; старались избегать конкретики, и в основном рассказ не выходил за пределы главных действующих лиц, но по проскальзывающим описаниям местности и климата, а также соотнеся этот рассказ с историей появления фирменной Нормановской фляжки, я могла почти уверенно предположить, что боевые действия велись на территории Холодного штиля). Ближе к ночи противник "Горгоны" внезапно пошел в самоубийственную стремительную атаку. Горгоновцев отбросили от командного пункта, где оставалось два укрепленных взвода правительственной армии, и оттеснили к руинам древнего города. Сара живописно рассказывала, как в ночи от выстрелов и взрывов вздымалась земля и песок, и полуразрушенные колонны и стены дрожали. "Артиллерии было так много, что беспросветной до обстрела ночью стало светло, как днем". А потом недалеко от Нормана подорвали грузовик со снарядами. Ударной волной Роудеза отбросило в сторону, и пара (всего лишь!) осколков задела мужчину, чудом нанеся раны только средней тяжести. Не меньшим чудом было и то, что Норман не лишился глаза. Ему рассекло стеклом лоб, бровь, щеку. Роудеза, теряющего сознания, всего в кровище, вытаскивали из-под прямого огня Карани с Льюисом. Когда Норман пришел в норму, то обнаружил шрам, разрывающий бровь и тянущийся еще выше сантиметра на три. Сейчас, конечно, рубец стал менее выраженным, но бровь так и осталась поделенной – сущая мелочь по сравнению с тем, что горгоновец мог не просто потерять глаз, но погибнуть.
– Так знаешь, как меня утешала Сара, когда у меня вся рожа в кровище была? – возмущался Норман. – "Не переживай, солнышко, если что, я научу тебя рисовать брови"! – Сара прыснула со смеха, пытаясь тут же принять серьезное выражение лица. Я и сама силилась не заулыбаться. – Охереть не встать! Я уже на тот свет собирался, думал, всё – хана! Время помирать, готовьте за упокой! А она меня успокаивала, что шрам небольшим будет! Штеф, ты бы меня тогда видела, меня будто в таз с кровищей окунули!
Возмущения Нормана напрочь отбивали мысли и о машине Марка, и о том, что идти до заправки еще долго.
– У нас было два счастливчика в группе: Норман, который постоянно влипал в передряги, собрал наибольшее количество нелепых ранений, и раз в пару месяцев стандартно оказывался на больничной койке, и… – Стэн, еще секунду назад улыбающийся, болезненно скривился. – Чарльз, – имя тяжело сорвалось с губ Тарэна; он впервые упомянул брата за всё время, – которой за время службы в группе ни разу не был ранен.
На время воцарилось молчание.
Стали спускаться по склону. Солнце практически не показывалось из-за туч; нестерпимая духота крепчала, и от каждого вдоха раскаленного воздуха лишь сильнее кружилась голова. Дорога – бесконечная; каждый шаг словно отдалял от итоговой точки.
Норман вез тачку то впереди себя, то за собой. Стэн тоже не особо был рад грохочущей "груде металлолома" – и внезапно в моей голове мелькнула дурная мысль. Возможно, она появилась из-за жары; быть может, из-за напряжения, которое продолжало нашептывать ожидание чего-то ужасающего и натягивать нервы в тугую струну. Я еле удержалась, чтобы не засмеяться лихорадочно-уставше. Под вопросительные взгляды горгоновцев пришлось объясняться:
– Ну, смотрите. Мы сейчас спускаемся по склону, и у нас есть пустые тачки, которые, судя по всему, килограмм шестьдесят-восемьдесят выдержат без проблем… – Норман с Сарой восторженно заулюлюкали, сразу вникнув в мою ребяческую затею. Даже поникший Стэн добродушно ухмыльнулся.
– Здесь явно Криса не хватает, он такое "безрассудство" любит, – гыгкнул Роудез; Стэн при упоминании Льюиса скривился. – А, впрочем, если прикинуть, вполне неплохой вариант спуска.
– Если мы в эту "карету" сядем, то всю добычу придется тащить на руках, – усмехнулся Тарэн. – Но дамы волне могут устроить себе скоростной спуск.
– Слушай, и чего мы в таком случае ждем? – просияла Сара, а я до сих пор не могла принять, что мои слова восприняли серьезно; однако Карани и не думала оставлять задуманное. – Да брось, мы ничего не теряем и ничем не рискуем: спуск не крутой, а у тачек крупные устойчивые колеса. Спустимся быстро, сможем отдохнуть, пока эти двое плестись будут, – я мешкала, но запал Сары был заразителен, а потому идея становилась заманчивее. – Давай, соглашайся, Штеф. Немного ребячества нам не повредит. К тому же, котик, напомню: это твоя идея.
– Что ж… "Раз начинаешь – доводи до конца", – ответила я негромко.
Норман со Стэном помогли нам с Сарой забраться в скрипящие "корытца на колесиках"; я вцепилась в бортики тачки так сильно, что побелели костяшки, и, переглянувшись с Карани, выдохнула спокойнее, не замечая, как брови сдвинулись у переносицы, а уголки губ дернулись вверх.
– Готовы? – коротко спросил Стэн, и под наше синхронное "да!" нас толкнули вперед.
Охнула. Ветер ударил в лицо, тачка с грохотом понеслась вниз – казалось, что мы летим по воздуху, оторвавшись от асфальта, – я все ждала, когда перевернусь, упаду… Но тачка, сделав внизу небольшой поворот в сторону, остановилась. Из-за шума в ушах смех Сары казался приглушенным и далеким. Лихой спуск занял пару секунд; я, в каком-то отрешенном состоянии откинула голову назад, смотря на серое небо, на тучи, очерченные золотым ореолом солнечных лучей, и, остро различая собственное сердцебиение, пыталась поверить, что все взаправду, что еще дышу, что жива по-настоящему.
До сих пор жива.
***
Минуло больше четырех часов с начала пути. Сара единожды связалась с Робертом, дабы доложить обстановку. Небо полностью затянули тучи, периоды нестерпимой духоты сменялись холодным промозглым ветром, пробирающим до костей – сомнений в грядущей буре не осталось. Ноги налились свинцом, спина потеряла тактильное чувство – один сплошной комок тягучей боли; полупустой рюкзак казался сделанным из осмия, тянул вниз, врезаясь в кожу плеч нестерпимой ношей; я ощущала себя титаном, удерживающим небосвод. Поглядывая на горгоновцев, старалась не выказывать усталости. Силилась продолжать двигаться в их темпе. Не могла подвести. Не имела права, согласившись идти, стать для них обременительной заботой.
Солнце не показывалось из-за туч и еле заметным отблеском среди дымки облаков зависло где-то над нашими головами. Вид близящейся заправки придавал сил – цель близка, – о предстоящем пути назад, отяжеленным грузом, лучше вовсе не думать.
Затерлось время. Шла, потупив взгляд под ноги и теряясь в мыслях, а потому крайне удивилась, когда мы оказались у места назначения.
Сара подняла руку, задерживая нас на месте.
Заправка, одинокая машина с раскрытыми дверьми, разложившееся тело поодаль. Я спешно отвернулась, давя рвотный рефлекс. Кислота подступила к горлу, перед глазами мелькали картинки, воспоминания, одно хуже другого. Стэн взял меня за плечо, потянул за собой. Сара, держа пистолет поднятым, осторожно продвигалась вперед.
Я подняла глаза к небу – птица пронеслась совсем низко над землей и скрылась в дымке облаков, – не прошло и пары секунд, как на лицо упало несколько капель дождя. Затем еще. И еще. Заморосил мелкий теплый дождик. Затихло на долю мига, а затем прокатился далекий раскат грома.
Горло сжал болезненный спазм, в глазах стало горячо – в сознании ярким кровавым пятном вспыхнула ночь в °22-1-20-21-14, апокалипсическая буря и начало кошмара наяву. Не знаю, почему мысли вернули в самое начало – после той судьбоносной ночи и грозы рокотали, и гром рвался, но оголенные нервы среагировали на триггер именно тогда, у заправки. Тело откликнулась каждой частичкой, и внезапное изнеможение обуяло, почти сбивая с ног. Вся тяжесть стянулась в район солнечного сплетения и рухнула вниз, придавливая к земле. Хотелось лечь прямо здесь, прямо на асфальт, прямо под начинающимся дождем; но горгоновцы уже подходили к придорожному магазинчику, и следовало поспеть за ними.
Сама вызвалась идти. Сама пошла. Никто не заставлял. Ныть, жаловаться или жалеть себя непозволительно. Роберт сказал как-то: "если ты заранее даешь себе установку, что не справишься, даже не берись что-либо делать".
Но я подобную установку себе не давала. Никогда. Если уж бороться, то до конца.
Нащупала за поясом пистолет и бросилась вслед за горгоновцами.
Тучи опускались ниже, на улице темнело; помещение небольшого магазинчика погружено в синий полумрак. Хаос. В воздухе витал запах пыли и чего-то горелого. Полки перевернуты, разбита витрина, пол усеян осколками. Хвала Матери – без видимых следов борьбы. И крови не было.
Карани несколько раз ударила по ближайшему стеллажу, и эхо металла расползлось по магазину, зазвенев в далеких углах протяжным стоном. Горгоновцы держали оружие наготове, и я, сама того не замечая, сильнее сжала пистолет обеими руками, чуть приподнимая дуло от пола; не обратила внимания и на то, что чуть согнула ноги в коленях, что стала полубоком – так обычно делал Льюис, идущий на осмотр, – а когда заметила, лишь усмехнулась, качнув головой. Бессознательно скопировала движение, чтобы чувствовать себя увереннее, чтобы выглядеть увереннее. Или чтобы сорваться прочь без промедлений – "бей или беги".
