Диана Дит
Лужа
– Тащишь меня поближе к постели?
– Нет, ты можешь сесть, где захочешь.
– Зачем?
– Поговорим.
– Говори, отсюда тоже всё слышно.
– Хорошо. – На вдохе Д’Анджело взял паузу, расправил грудь, на неё же опустил подбородок словно растягивал шейные позвонки. Он до щелчка в позвоночнике крутил головой каждый раз когда злился, не имея права того показать. – Закрой глаза.
– Зачем?
– Потому что я сказал.
“Даниель вёл себя точно так же. Я не понимаю почему хочу подчиниться этому снова.”
Ноги привели брюнетку к гавани мехового коврика, постеленного перед ростовым зеркалом в углу комнаты. Она доверила искусной подделке под белую тигриную шубку свою безопасность. Скрестила колени, поджав длинные ступни к круглым бёдрам. Обняла себя, став меньше вполовину и послушно сомкнула веки.
– Ничто не уродует человека как терпение и покорность. Но ты прекрасна. – Подумал падре или сказал вслух. Тишина изолированной от внешнего мира комнаты проглотила его слова, словно они и не были сказаны. Дальше его потянуло на вполне реальные вопросы, голос стал звучать громче и отчётливей. – Эй, ты очень сильная девочка и давно ни от кого не зависишь. Расскажи, как тебе спится по ночам?
– Тупой вопрос. Как и всем. – Моник равнодушно ответила, не считая серьёзным такой вопрос.
– Тебе всё ещё снятся кошмары?
– Да. Откуда ты знаешь…
Он действовал осторожно, зная как подцепить красавицу. А точнее, вопросами о ком.
– Страшно потому что он снится?
– Да. – Опомнившись, девушка взбрыкнула. – Эй, иди к чёрту. Пытаешься устроить мне сеанс гипноза? – Откинув чёрные локоны за спину, она пристально уставилась на своего заклинателя. – Я терплю этот бред только из-за денег, понимаешь же?
– Понимаю. Расскажешь кто он, чем сломал тебя? И почему подражаешь тому, кто ужасно с тобой обошёлся? Хочешь оказаться на его месте и отомстить окружающим за свою боль? Разве это справедливо к тем, кто ещё не заслужил подобного обращения?
– Хах, “ещё”? Невиновных нет, падре, сам знаешь. – В словах её было больше правды и горечи, чем в самой крепкой бутылке бальзама. От вспененных с лёгкой руки воспоминаний, потемнел голос Моник, поникла улыбка, чёрные краски подчеркнули впадины овального женского лица.
В грусти своей она была по-особенному привлекательна. Д’Анджело не смог оставаться равнодушным перед дамой в беде и на пару шагов подался вперёд, с трудом остановившись у середины светящейся белым светом постели. Не хотел выдавать себя и прерывать пылкостью едва зарождавшееся между ними доверие.
– И кто же по-твоему больше всех неправ?
– Слабаки и трусы.
– Тебе было страшно с ним?
– С ним – нет. Без него – да.
– Почему?
– Я боялась только потерять его.
– Но потеряла? Выходит, сейчас нечего бояться.
– Шерлок, успокойся. Все твои вопросы ходят вокруг, да около сути. Ты совсем не в том направлении копаешь. Небось уже представил меня жертвой абьюзера или тирана отца? Хуйня всё. Моя реальность страшнее даже этого. – Моник видела готовность падре выслушать всё, а потому опустила повёрнутую голову, обняла себя и слишком спокойно продолжила рассказывать. – Мой муж – Даниель… прошлой весной разбился на мотоцикле, но не насмерть – хуже. Сейчас он лежит дома, парализованный до шеи. Представляешь, каково молодому мужчине оказаться абсолютно неподвижным, без возможности даже взять за руку жену? – На губах девушки заиграла улыбка, Д’Анджело предположил, что потеплела она от воспоминаний о муже. – Врядли. Так вот, я не могу сказать сколько стоит медицинское обслуживание инвалида тяжёлой степени, ты всё равно мне не поверишь. Поэтому я и стою здесь, стараюсь быстрее заработать денег на весь этот кошмар. – Было слышно, как дежурно она чеканит историю, словно привыкла к ней.
Конечно, ко всему привыкают и ко всякому, но не когда дело касается большой трагедии. Люди легче теряют свободу, ещё быстрее самих себя, но однажды любимый человек остаётся любимым навсегда. Поэтому в выдержке брюнетки чувствовалось больше превозмогания и закалённого горем стержня, чем правды.
– У него есть шанс встать на ноги?
– Будет большим чудом, если он почувствует хотя бы кончики пальцев.
– А ты веришь в чудо?
– Нет.
– Тогда зачем борешься?
– Чтобы видеть блеск в его глазах.
С десять минут они молчали, Моник от стыда за болезненную откровенность, Д’Анджело выжидаюче. Он узнал свербящую тайну от прекрасной женщины, расколол её менее чем за час болтовни и в своей обнажённой трагедии, она казалась ему ещё более привлекательной. Оба симпатизировали друг другу, поэтому неудивительно, что при всей располагающей обстановке они занялись сексом. Бесчувственным, почти не касаясь губами, будто это было самым непозволительным нюансом процесса. Только в конце, кончив в презерватив, пастор поцеловал собранный сожалением бантик губ и утёр с щёк ручеёк слёз.
Стараясь вернуть себе ровное дыхание, брюнетка пару минут сверкала взмокшим телом перед мужским взором, потирала ладонями лицо и отбрасывала волосы за влажную спину.
– Ты расстроена тем, что впервые принимаешь здесь мужчину?
– Снова мимо, Шерлок. – Она улыбнулась, перетекая на свободный край постели. – У тебя нет способностей к дедукции, можешь больше не пытаться задавать мне наводящие вопросы. Стреляй прицельно в лоб.
– Если бы солнечные лучи не огибали, а просто ложились на землю, множество прекрасных садов и озёр просто выкипели бы и засохли.
– Скорее, они бы все засохли от твоего занудства.
– Можешь ответить без ёрничества?
– Так задай вопрос прямо.
Спорить с саркастичной прямотой оказалось слишком ленно после хорошего секса. Д’Анджело смиренно повернул голову и спросил:
– Почему ты плачешь?
– Плачу? Разве? Я уже закончила.
“Снова смеётся надо мной.”
Не выдержав пренебрежительной манеры, он подпрыгнул на постели и всей силой жилистых рук вдавил плечи Моник в подушку.
– Я ведь просто прошу у тебя ответа.
– Можешь попробовать умолять. – Пускай её голос вздрагивал на каждом сказанном слове, она не растеряла своего насмешливого упрямства.
– Эй. Мы видимся первый и последний раз в жизни. Последующих встреч не будет, поэтому что бы мы не сказали друг другу, не станем ни ближе, ни дальше.
– В этом есть смысл.
Их тела были более честны в общении, чем языки. В постоянных прикосновениях они высказывались о вспыхнувшей симпатии, особом принятии, удовольствии близости, вообщем о том, что могут найти и понять лишь любовники.
– Поделись своими мыслями. Скажи, думаешь сейчас о нём? – Падре сменил хватку с грубой на более нежную и провёл тёплыми ладонями по всей длине плеч девушки.
– Да. Знаешь, если бы не твоё отдалённое сходство с Даниелем, мы бы не переспали.
– Мы бы не переспали, – Д’Анджело засиял странноватой улыбкой, —если бы я не подстроил то самое ДТП и не уничтожил его жизнь.
– Что?
– Да, милая. Я так долго ждал этой ночи.
Мужество
#драма #армия #пленник
– Мы вроде ровесники, не против, если перейдём на “ты”? Эй. Дин, посмотри на меня.
– Как скажешь, мне всё равно.
Молодой офицер Честейн отозвался. Лучи его зелёных глаз оторвались от пола, взлетели бледными ресницами вверх и, казалось, подсветили пространство палатки. На самом деле они, конечно, всего лишь отражали желтоватый свет, падающий от настольной лампы.
Его вопросительный взгляд упёрся в меня, ещё не зная чего ожидать от малознакомой девушки. И напротив, я чувствовала себя ультра комфортно, как и в любой компании, поэтому перед занудной процедурой допроса, стала забивать голову младшему офицеру – Дину Честейну, рассказами о заостровной жизни. К тому же, я разливала кипяток по чашкам. Чай обещал поспособствовать беседе или хотя бы чуточку надломить молчаливость моего собеседника. Да, для замкнутости у него были причины, но я старалась не проникаться ими, не позволять себе излишнее сочувствие. Иначе испортила бы момент вялого налаживания коннекта.
– Сколько тебе добавить сахара?
– Я сам добавлю.
– Это можно расценивать как недоверие? – Я забавлялась, хотя чувствовала, как неаккуратно перебираю выражения и после сказанного одёргивала себя.
– Только если ты ищешь ерундовую причину обидеться.
– Не причину, а способ заставить тебя улыбнуться.
– Кто в армии служил, тот в цирке не смеётся. Слышала такое выражение?
Дин продолжал держаться строго, но уже активнее вовлекался в диалог. Это было нашей общей победой, за которую я вручила ему стакан чая, чернеющий от заварки с невероятной скоростью и поставила перед ним на стол пузатую сахарницу с воткнутой в её нутро керамической ложкой.
– Не слышала. А разве может служба атрофировать чувство юмора?
– Она всё может. – И тут он потух, возвращаясь в кокон мрачных мыслей и крепче обнял ладонями стакан, словно хотел обварить их кипятком.
– Как такое возможно? Даже не жжёт? – Я кивнула на очевидный селфхарм.
– Мелочово. Не сравнится с ощущением… Кхм. Болью, когда белокардийские боевики облили бензином и подожгли форму. Кхм, прям на мне.
– Вот блять. – Вырвалось из моих губ. Игнорировать, бешено нарастающее сочувствие к военному, становилось всё сложней. До боли сдавливающей горло и мешающей вести беседу.
Теперь прояснилось почему кисти офицера Честейна выглядят грязными даже после встречи с умывальником – это, чёрт возьми, ожоги, бурыми кругами обводящие гладь его светлой кожи. Если так выглядят его руки, то что там с телом? Крепкое, молодое уже изуродовано?
– С тех пор я устойчив к высокой температуре.
– Эй. Сейчас тебе не нужно испытывать себя. – Накрыв его ладони своими, я развела их в стороны. – Здесь ты точно в безопасности.
– На территории врага?
– Эй, наши страны теперь союзники.
– Значит мне никто теперь не союзник, дамочка.
Тяжёлый мужской вздох ещё больше закапывал меня в эмпатическую яму. Ноги становились ватными, словно его страх испытанный в плену, кандалами схватил мои щиколотки. Я локально, где-то в основании конечностей чувствовала фразы, которые он пока не произнёс и от горечи этих несказанных слов, засвербило подбородок.
Если бы не глоток подслащенного чая, через пару секунд я бы разрыдалась лицом в стол. От сочувствия и понимания положения каково это ходить чужим среди своих. Честейну, должно быть, очень одиноко сейчас.
– А ты, кстати, чем здесь занимаешься? Парни сказали, ты – переводчица, но не очень-то похоже.
– Почему?
– Не вижу при тебе словаря.
– Боже. – Я прыснула от такой простой логики, плюнув из чашки чаем на столешницу. – Он мне не нужен, я по происхождению белокардийка. Родилась уже не здесь, а в Ге-Басиде, но родители всегда воспитывали меня в традициях родной страны и обучали вашему языку.
– А сюда как затянуло? Зов крови, предков?
– Нет. Всё просто: пригласили на работу. Сразу в штаб. Деньги неплохие, обещали льготы на медицину и жильё, да и практика языка хорошая.
– На месте военный действий? Ты, походу, совсем отчаялась, да?
– Типо того.
– А что случилось?
Дин не давил вопросами, они сами возникали по ходу диалога. Правда, мне стало неловко чувствовать себя предметом изучений. Пришлось даже взять небольшую паузу на раздумье: съюлить ли или рубануть правду. И за то, и за то мне потом будет стыдно. Не люблю откровенничать в принципе, но прикинув, что возможно это первая и последняя встреча с офицером, я затолкала ненужные думки в дали подсознания и с улыбкой ответила:
– Жених бесследно исчез за месяц до нашей свадьбы и вслед за ним мне тоже захотелось исчезнуть, умчать куда-то так далеко, где был бы риск не вернуться обратно.
– Испытываешь судьбу?
– Именно.
– Выходит, пока она к тебе благосклонна. Как давно ты здесь?
Чай согрел пленника до очаровательно проступивших румянца и испарины на лбу. Пятерней пальцев он откинул челку в сторону правого виска, забавно стриженного, как будто наотмашь. Признаюсь, я ненадолго загляделась, ведь была рада видеть Дина таким по-человечески обыкновенным. Оживленным. Просто беседующим.
– Четыре месяца. А ты?
– Плен за службу не считается, так что три года и два месяца.
– А если бы считался?
– Тогда на 77 дней больше. Плюс две недели вашего госпиталя.
– Кстати, что там сказали о твоем состоянии? Разве доктора не должны комиссовать тебя после пережитого стресса?
– Нет, по их мнению я – годен продолжать службу.
– Это правда?
– Не уверен. Но пока до меня никому нет дела, раз мои старшие офицеры ещё не подсуетились забрать меня. Уверен, они боятся, что я “промытый”, – на этом слове он несогласно покачал головой, – и при случае перестреляю взвод. Или на себя руки наложу.
– А были мысли?
– Об убийстве?
– О самоубийстве.
Клянусь, у него по радужке пробежали молнии. Дин отрапортовал своё “нет”, но секунду назад взглядом ответил “да”. Чёрт, я не просила откровенничать со мной, а теперь тем более не знала как распоряжаться правдой и почувствовала на щеках распаляющийся стыд. Стыд за желание защитить его. Такое неуместное и героически-инфантильное для подобных обстоятельств.
Вряд ли я в самом деле смогу положительно повлиять на его положение, добиться комиссования или хотя бы брать с собой на прогулки по местному рынку, его просто не пустят. Ни свои, ни чужие. Он никому не нужен.
Разочарованной колибрею прохлопав ресницами несколько секунд, я попробовала сгладить напряжение.
– Прости за прямоту. Знай, ты можешь не отвечать на очень личные вопросы.
– А ты перестанешь их задавать?
– Кажется, нет.
Дин спрятал яркую улыбку за дном стакана, осушая его, а затем жарко выдал:
– Интервью пока не складывается, зато я рад оказаться в женской компании. Столько времени не общался с девушками в простой обстановке, что с непривычки даже заволновался. Мне совсем не хочется быть мудаком и уходить от ответов, короче, если уж выворачивать себя наизнанку, то намного приятнее будет это сделать здесь. С тобой. Доставай бумагу и записывай, что там от тебя требовали узнать. – Сощурившись в улыбке, он откинулся назад на спинку стула, скрестил руки на груди, будто туго-туго себя обнял и протянул ноги под столом.
– Ох. Спасибо.
Камень с души сорвался. Не придется выкручиваться и подводить диалог к нужной теме. Однако, теперь встала другая проблема – весь кошмар пережитый Честейном, мне придётся выслушать. Должно быть, это испытание для нас двоих.
Дай бог не сдохнуть от слез.
– Может начнем немного издалека?
Мне нужно было настроиться прежде, чем пасть в пекло основного рассказа. Пока ладони потели, я старалась держать самообладание, цепляясь за предметы на столе. То за чашку, то за фантики конфет, успевая разглядывать отдельные их вкусы и одновременно болтать.
– Хочешь узнать о моём детстве?
– О выборе. Как ты решился отправиться в горячую точку в молодом возрасте?
Зелёные глаза как два ножа уткнулись в стол. Поскребли поверхность и сосредоточенно поднялись на меня. Разделывать?
– Я не выбирал, этому поспособствовал отец. Отомстил мне за детские мечты стать певцом. Детские, не в смысле глупые, инфантильные, а в смысле первые в жизни настолько яркие, такие трепетные к сердцу.
– Вау. Откуда столько страсти к пению? У тебя в семье были музыканты?
– Нет, так шайка-лейка из военнослужащих и мелкой администрации Чёрчфолла. А это… просто моё наваждение. Когда пою, чувствую себя в нужном месте. Там, где должен быть. Тебе знакомо это чувство? Испытывала когда-нибудь подобное?
– Да, постоянно. В целом я люблю работу, которой занимаюсь. – Найдя просвет в биографии парня, хотелось сфокусировать свет общения на этой приятной и любимой для Дина теме. – А вот ты… Можешь спеть что-нибудь сейчас?
– Шутишь?
– Нет.
– Странно как-то.
– Почему?
– Никогда раньше я не пел кому-то лично.
– Может выберешь популярную песню и споём вместе?
– По погонам тоже получим вместе, это же палатка с хорошей слышимостью. Снаружи стоят парни, но ладно. – Зазвучав с капелькой тоски, офицер улыбнулся, но приглушил голос до проникновенного повествовательного и запел:
– Ты плывешь по небу навстречу мне,
Значит я и ты на одной стороне?
Расстоянье пешком в четверть века,
Для ног наших разве помеха?
Сам ответ не найду, но в рисунке твоём,
Есть подсказка с отмеренным нам огоньком.
Он в другом заключён, но боли-не боли,
Я тобой увлечён от зари до зари.
И будь счастлив с тобой этот “кто-то-не я”
Уходи, не волнуясь, моя-не моя.
Солнце дальше продолжит светится над нами,
И щебетом птиц говорить с небесами.
Мотив, как и саму песню, я слышала впервые, поэтому подпевать не смела, лишь расслабленно восхищалась меланхоличному смыслу, свитому в крутую структуру текста.
– Так проникновенно поёшь, будто бы знаешь о чём. Сам написал слова?
– А что, похоже?
– Да. Либо ты слишком круто перевоплощаешься во время исполнения.
– Спасибо. – Мой собеседник отвёл взгляд в стену, но та молчала в невозможности ответить за него. Комплимент прошёл через нас двоих одной нитью. От меня требовалась только честность, он же акварельно заалел скулами и собранными на столе пальцами, через пару мгновений обернулся обратно: – Да, это моя последняя песня, пришедшая на ум тут – в Рамхале.
– Жаль, что гитары здесь нет. Очень хочется послушать твою песню целиком и с музыкой. Кстати, она кому-то посвящена?
– Не-а, никому. В моем случае, жизнь подражает искусству, а никак не наоборот. Эй?
– А? – Я отвлеклась на настенные часы и не уловила сказанного Дином. Времени на наш разговор было отмерено 60 минут, из которых две трети призраком рассеялись.
– Торопишься куда-то?
– Нет, случайно загляделась. Прости, что ты имел в виду?
– Моя лирика полна переживаний, не испытанных на самом деле. Все сюжеты, обороты – не больше, чем красивые сказки. Что говорить, даже вдохновение приходит случайно, стоит взять в руки бумагу и ручку. Сложно объяснить, да и будет звучать безумно, но такое чувство, что невидимая муза является по ночам и нашептывает известные ей строки, желая передать их в мир через меня.
– Получается, ты… посланник? Нет, инструмент богов? – Эта фраза и в голове-то звучала странно, а произнесённая вслух сэпатировала мой лёгкий смешок.
– Или заложник собственных глюков. – Улыбка одним уголком губ сделала его лицо по-мальчишески нагловатым, но добродушным. Словно он среди подростков кичился дурной славой, на деле являясь бабулиной гордостью. Если бы у меня было право, я бы могла влюбиться в эту мимику со второго взгляда. Жаль, нельзя полюбоваться ею чуть подольше.
Время вобще беспощадно обходилось с нами – дразнясь, бегало вокруг. Оно как-то быстро пасило свет на улице, вынуждая меня зажечь керосиновую лампу, прицельно осветившую стены палаток и напомнив другим военным о нас. Через пару минут в палатку вошёл командир белокардийского взвода.
Гиперболизированный солдафон своим появлением поделил на клочки островок царящего здесь спокойствия. Тяжёлыми шагами отмерил площадь самоназванной кухни и жирным от власти голосом порешал:
– Свидание окончено. Честейн, парни тебя проводят в санчасть, а ты Мариха, идёшь со мной в штаб.
– Мы не закончили, сэр. – Пыталась противиться я. Как досадно, что не прошло отведённого часа на разговор. А он, и мне, и Дину был глотком свежего воздуха в зашоренности и тяжести армейского устава.
– Приказы не обсуждаются. Все свои претензии и промахи опишешь в рапорте. А сейчас встали оба.
Дин поднялся первым, безучастной к собственной участи, куклой. Равнодушно откланялся прямой спиной и вышел. А я осталась с взводным один на один.
– Сэр, можно ли будет повторить подобный сеанс?
– Зачем?
– Мы едва наладили контакт. – Только Бог знал, сколько уверенности было вложено в эти слова. – Вы же прекрасно знаете, что сержант вернулся из плена нелюдимым, уверяю, ему просто нужно больше времени на “раскачку”.
– Ты не успела его ни о чём расспросить?
– Нет.
– Значит ты плохо понимаешь цель заданной миссии, Мариха. И справляешься с обязанностями так же херово. Давай на выход.
В штабе я через пелену разочарования отписывала в рапорте какую-то чушь под диктовку военного секретаря, потому что моими собственными словами о прошедшей беседе с пленником – “можно только задницу вытереть”. Пришлось писать о несговорчивости Дина, его упрямстве и окольных повествованиях. Чёрт, ничего из этого не стоило ни грамма правды, но спорить с вояками было занятием неблагодарным.
Они несколько раз за час приказывали мне заткнуться. Им первостепенно важно было выведать секреты врага, детали царящей обстановки внутри отряда Честейна, а Дин молчал. И будет молчать. Ночью он покончил с собой. Застрелился из АК-47, который отобрал у спящего часового.
Ставка на любовь
#азарт #абьюзивные_отношения #мелодрама
– Почему ты так долго смотришь на меня? Ударить хочешь или поцеловать?
На её лице играла такая самодовольная улыбка, что глаза-искры полностью скрывались за блестящими веками. Но поскольку в темноте улицы я не видел другого света – моя душа мотыльком потянулась к красивому лицу, точнее к губам Мели.
– Стоп. Неужели, сейчас ты хочешь поцеловать Яна? – Женская ладошка остановила мой порыв на уровне груди. Застыли и литры крови в венах и пульс притих, даже голос я понизил от расстройства. Не могу назвать это иначе – Ян сорвал поцелуй предназначенный мне?
– Вы стали с ним настолько близки? – Я не обрывал визуальный контакт, искал невинную ложь в её словах, но честность на бусинках зрачков сбегала под веки снова.
Она смеялась с неподдельным удовольствием, зная что наконец берёт реванш в наших натянутых отношениях, где тиран и жертва по абсолютно примитивной случайности поменялись позициями. Тиран влюбился, вознёс добычу на алтарь любви и буйство головы сложил перед ней. Сточил вилы мрачных помыслов, цветами заменив их. Да только потом узнал, что любовь это ничуть не прикольная игрушка. Любить – ужасно больно, тем более ту, которой долгосрочно доставлял одни проблемы.
– Кажется, тебя это задело, Иен?
– Нет. – Соврал я. – Но будь ты единственной его девчонкой, может быть я бы поверил в ваш поцелуй.
– Хочешь сказать, у него есть другая?
– Хочу сказать, что врать – не мешки ворочать, а ты даже в этом оказалась лохушкой. Уверен, между вами ничего нет.
– Мы встречаемся. – Мели снова улыбнулась, но куда-то в сторону. Вслед за этим пространным взглядом, она повисела один локоть на перилу набережной, создававшей тёмными волнами слишком гармоничный фон этому ангелоподобному созданию.
– Гонишь. У Яна же есть голова на плечах, зачем ему ходячая катастрофа рядом?
– Каждому рыцарю нужна дама в беде.
– Да хуйня всё. – Однако, треснувшее сердце велело осесть на асфальт, держаться на ногах я больше не мог. – Амелия, и ты знаешь зачем я здесь, и я знаю, почему ты пришла. Хотя, балаболка, могла бы пойти к своему парню.
– Становится уже интереснее, продолжай.
О, дикарка, любовь моя, Мели села себе на пятки, голыми коленями наземь. Господи, она всегда с почти детским азартом встревает в мною начатое безобразие. Если мы не предназначены друг другу, зачем вобще создан белый свет?
Я не хотел позволять ей сидеть со мной на земле.
– Встань, задницу не морозь.
– Буду сидеть пока не выслушаю подводки к твоим умозаключениям. Поторопись, если не хочешь оставить меня бездетной и расскажи, почему мы здесь?
– Ты – потому что я стал твоим триггером, фетишем и манией. Сколько бы не скандалил, не создавал проблем – ты считаешь меня своим.
– Слишком самоуверенно, но давай дальше.
– Хах? – Я подполз ближе к ней, подтверждая слова о моей самоуверенности, хотя земля под задницей дрожала. – Амелия, тебя очень легко прочитать.
– О, боже. – Она стала похожей на ребёнка, изобразив удивление. Очень мило вскинула брови и приоткрыла губки, а потом в секунду вернула стандартный бич фейс. – Допустим, это так и вселенский кретин заставил прийти меня сюда. А самому кретину нужно что?
– Ты. И немного любви в ответ.
– А? Смеёшься что ли?
– Только не сейчас.
Подобной реакции я не ожидал. Мы будто находились в дораме. Она прокрутилась джинсами по земле и отвернулась. Из-за её бархатного кардигана послышались всхлипы, похожие на плач, оттого я вскочил и кинулся обнимать дрожащие плечи. А дрожали те… от накатившего смеха.
– Играться с тобой одно удовольствие, Иен. Кошки-мышки, так по кругу. Бессовестные приколы, подставы – это всё имело цель как можно сильнее взбесить тебя. А сейчас говоришь, будто мы шли по этой дорожке к одной большой любви? Да я в жизни не стану любить такого мудака. В тебе нет ничего настоящего, живёшь фейком: лакая из большой ложки все подарки судьбы, за которые даже не боролся. И тем более, которых не достоин.
– Эй, ты не знаешь моей истории.
Мир рассыпался на части. Пальцы коченели. Чтобы почувствовать их, мне пришлось сильнее вцепиться в плечи Амелии.
– Не надо киношно оправдываться и давить на жалость. Не оправдывай ублюдское поведение детскими мажорскими травмами. Я не пойму их, мы разные.
– Хорошо. Никаких оправданий и извинений, но выслушай самое главное. Чувства к тебе заставляют мой мир перевернуться на 360°.
– И?
– Я твой. Бери всего и делай со мной что хочешь.
Амелия откинула мои руки. Затем поправила шторки джинс и бодро сказала:
– Отстой. Видимо, веселье закончилось. – Она по-детски надула губы.
– Я проиграл. – И перестал дышать.
– Вроде того, лошара. Больше не влюбляйся в тех, с кем соревнуешься.
Собрав последние силы я встал, смиренно принял приговор “не нужен” и когда вызвал Мели такси, пошёл прочь с этой набережной не понимая собственного состояния. Это действительно был конец? Именно тогда, когда я почувствовал в сердце пламя настоящей любви?
Да, через пару дней Ян и Амелия выложили совместное фото.