Денис Ратманов
Карфаген 2020. Апгрейд
Глава 4. Корпорация "Тау"
Наверное, другие черноротые раболепствовали и млели перед троицей с высших уровней зиккурата, чистых, сытых, холеных. Мне же хочется их передушить за то, что смотрят на меня… Да никак не смотрят. Как на пустоту.
Все мои силы уходят на то, чтобы просто не дергаться и казаться спокойным. Мысленно призываю на помощь Шахара и гляжу на главного, из-за ноутбука видны только круглые очки, покатый лоб и русые волосы. Программа подсказывает, что его зовут Титус, ему тридцать четыре года, и он – гамма, обитатель третьего уровня.
– Леон, 31 год.
– Чем отличается птица от самолета? Сколько будет пятью девять? Какой сейчас год?
Вопросы вгоняют меня в ступор, с полминуты соображаю, в чем подвох, и прихожу к выводу, что его нет, они просто проверяют мое умственное развитие, ведь на такую работу не берут отсталых и совсем неграмотных. Многие черноротые могут считать только деньги и не умеют читать, их познания заканчиваются сектором, где они выросли. В то время как мы обучаем наших детей не только грамоте, но и химии, и астрономии, и основам кибернетики. Потому нужно быть осторожным и пожать плечами, если вдруг зададут слишком сложный для черноротого вопрос.
– Живое и неживое. Сорок пять. Две тысячи двадцатый с начала Новой Эры – взятия Рима Ганнибалом Баркой и основания на его месте Нового Карфагена, ставшего два века назад столицей мира.
Титус высовывается из-за ноута, на его лице появляется заинтересованность, и он продолжает:
– Когда открыли Карталонию?
– Северную[2] в тысяча двести первом, Южную в двести втором. Открыл великий путешественник Карталон Самнит.
– Первый полет в космос?
Вопрос укладывается в программу платных школ, потому отвечаю:
– Тысяча девятьсот сороковой год. Последний в шестьдесят, кажется, третьем. Дальнейшее освоение признано экономически невыгодным.
– Откуда знания?
– Гимназия. Отец оплачивал обучение до девятого класса включительно. Потом его убили.
Титус понимающе кивает.
– Понятно. Сын покойного местного царька. – Он смотрит на скучающую лаборантку и тычет в меня пальцем. – Любопытный образец. То-то посмотрю, он какой-то подозрительно здоровый. – Дальше кадровик обращается ко мне. – А почему ты не пошел в криминал по стопам отца?
– Чуть не завалили, все потерял.
Пусть думает, что я собрался у них скрываться от врагов.
– Так-так, еще раз повтори имя и возраст.
Выполняю его распоряжение, а он щелкает кнопками ноутбука с логотипом корпорации «Тау» – заводит на меня личное дело. Так что интеллектуальный отбор я прошел.
– Подойди, – женщина-крыса по имени Шалита делает приглашающий жест и берет шприц-пистолет для забора анализов. – Сейчас проверим, такой ли он здоровенький, каким кажется.
Настораживаюсь, потому что если они прикажут мне раздеться до пояса, увидят, что у меня нет тату Ваала на седьмом шейном позвонке, и тогда хана.
– Закати рукав, – приказывает Шалита, берет образец крови из вены, помещает его в анализатор, и, пока результат обрабатывается, подносит к моему лицу биосканер – прямоугольную хреновину размером с книгу, подключенную к ноуту.
Воцаряется молчание, слышно только, как едва заметно жужжит биосканер, шумит кулер ноута и сосредоточенно сопит Титус. Лаборантка убирает прибор от моего лица, и Титус присвистывает:
– Впервые такое вижу! Он здоров, как бык! В тридцать один даже кариеса нет. Три перелома, два огнестрельных ранения – и все. Да, еще наблюдается переизбыток дофамина в черной субстанции мозга, перевозбуждение нейронов. Что там с кровью? Обрати внимание на следы наркотических веществ.
– Наркоманы не бывают такими здоровыми. Норма. Следы наркотических веществ не обнаружены, – отчитывается женщина. – Может, имеет место бинарное расстройство.
– Нет. Годен, – выносит вердикт Титус и обращается ко мне: – Подойди, протяни левую руку.
Выполняю распоряжение, и на моем запястье смыкается электронный браслет. Титус кивает на дверь.
– Дальше пойдешь по зеленым стрелкам, тебя примут и оформят.
– Кем? Мне бы хотелось…
Титус морщится, словно я превратился во что-то отвратительное.
– Не борзей. Иди по стрелкам. Пошел!
«Гнида зверобогая», – думаю я, выхожу в белый коридор, где слева зеленые стрелки, справа – красные. Вдоль стен стоят хмурые автоматчики. Открывается дверь, ведущая из второй приемной, оттуда вываливается взъерошенный парень, ждет, пока она захлопнется, начинает материться. Один из автоматчиков наводит на него ствол, он сует руки в карманы и плетется чуть впереди меня, открывает дверь с надписью «Выход», а я двигаюсь дальше, все еще слабо представляя, что меня ждет. Мне даже не соблаговолили этого объяснить.
Оглядываюсь в поисках лифтов, ведущих на верхние уровни. Их здесь нет. К ним не так-то просто попасть, и я пока понятия не имею, как это сделать.
Лифт здесь один, циркулирующий между ступенями первого уровня. Охранник сканирует меня металлодетектором, на всякий случай хлопает по многочисленным карманам и отправляет сразу на восьмую ступень первого уровня. Наверное, каждый черноротый мечтает туда попасть, там кормят, есть горячая вода и никто не пытается отнять заработанное: автоматчики бдят. Чтобы выжить на первом уровне, нужно принадлежать к преступной группировке из тех, что контролируют территорию и поддерживают порядок.
В просторном холле с продавленным диваном, где скучает автоматчик, меня встречает пара мужчин средних лет – повышенных до бригадиров черноротых: плешивый толстяк ниже меня на голову и темнокожий совершенно седой мужик без большого пальца на левой руке.
Корнелий, 54 года.
Уровень 1, ступень 8, бригадир сборочного цеха.
Толстяк хлопает приятеля по спине и ретируется, со мной остается темнокожий. Надо же, каким-то чудом затесался в наш зиккурат. Представляюсь и иду постигать новую профессию.
* * *
В мои обязанности входит осмотр, сканирование двигателей для автомобилей и при необходимости – доводка болтов шуруповертом. Под чутким контролем удивленного Корнелия полностью осваиваю навык уже к вечеру. Работать мне предстоит с восьми до восьми с перерывом на обед, зарплата – двести шекелей. Униформа предоставляется через неделю. Выходной один – на выбор в любой день. Но хуже всего, что обязательное условие – ночлег и питание здесь же, уходить можно только в выходной. Да я глаз не сомкну среди зверобогих!
Доносится гудок, знаменующий конец рабочего дня, и с башкой, пухнущей от шума, плетусь за Корнелием в жилой отсек, подмечая указатели, ведь легко заблудиться среди бесконечных коридоров.
Народ после работы валит в столовую, и тут как в метро в час пик. Взгляд скользит по спинам одинаково одетых людей и будто приклеивается к вихрастой русой голове высокого мужчины в темно-сером худи с изображением волчьей морды. Стоит сосредоточиться на незнакомце, и появляется характеристика:
Рэй, 28 лет
Вне системы. Инженер-программист.
Сердце срывается в галоп. «Вне системы» – значит ли это, что он тоже трикстер? Хочется окликнуть его, броситься к нему, расшвыривая остальных, но я вовремя себя останавливаю, понимая, что с этим парнем дело нечисто. Программисту место как минимум среди гамм с третьего уровня, но не среди работяг. Кто он вообще такой? Порыв быстро проходит, ведь благодаря программе я вижу, что Рэй свой, а он увидит во мне разве что навязчивого психа или врага – если ему есть что скрывать. Сближаться с ним нужно осторожно.
Словно ощутив мой взгляд, уже возле входа в столовую Рэй поворачивает голову и встречается со мной взглядом: у него открытое, я бы сказал, беспомощное лицо: щеки, как у ребенка, губы бантиком, изящный нос и широко распахнутые глаза редкого янтарного цвета…
По спине продирает мороз: я отчетливо чувствую исходящую от него угрозу, взгляд у него холоден, как лезвие ножа. Или кажется, или на самом деле на дне его зрачков мне видятся огненные сполохи. Отвожу взгляд и ставлю цель: сблизиться и поговорить с Рэем.
Из раздумий выдергивает голос Корнелия:
– Тут у нас душевая. Сразу за ней – сортир. Там дальше, куда все идут – столовая. Тебя еще не посчитали, так что жрать будешь только завтра.
Мне не привыкать. В детстве приходилось голодать неделями.
Заглядываю в душевую: крашенные почерневшие стены, вода льется сверху и сбоку. Никаких тебе кабинок. Вот это хреново, потому что раздеваться при всех мне нельзя: татуировки-то нет. Да и вообще надо все время быть на стреме, а в выходной попытаться набить татуху у кого-то из маргиналов, благо деньги есть, спасибо Малху.
– А что там? – прикидываясь дурачком, указывая на запертую дверь впереди с табличкой «не влезать».
– Тебя должен волновать только маршрут, которым мы идем, и еще один, ведущий к бабам. Если начнешь шариться, тебя пристрелят. Я доходчиво объяснил?
– Более чем.
Останавливаемся напротив двери с номером 234, находящуюся в самом конце коридора, я прикладываю браслет, и она открывается. Бригадир хлопает меня по спине.
– Тут твой новый дом. Обживайся.
Сказать, что здесь воняет, – не сказать ничего. Комната сырая и тесная, без окон. Две двухъярусные кровати с одной стороны, две с другой, между ними – облупленные шкафы-пеналы. Обитатели комнаты расселись на полу перед крошечным телевизором, стоящем на тумбочке напротив входа. Насчитываю шесть спин, значит, два койко-места пустуют, вот только как понять, какие, когда все постели заправлены?
Мужики смотрят программу «Выживи на полигоне» – реалити шоу с игрой на выбывание и убийствами в прямом эфире. Брызгая слюной, один из зрителей орет:
– Сука, он железный, что ли? Врежь, ему, Ржавый!
– Зуб даю, что они туда гемодов напихали, чтоб простых бойцов завалить. Твою ж мать! – толстый кривоногий мужик вскакивает и ударяет кулаком о кулак, закрывая экран, где друг друга месят два мускулистых амбала. – Ржавый, держись! Ну Ржавый… весь мир за тебя! Не подведи!
Я ни на ком пока не фокусируюсь, жду, когда меня заметят, чтоб не агрить будущих соседей, отрывая от зрелища. Вслед за толстяком вскакивает смуглый здоровяк, плюет под ноги и возмущается:
– Падлы, видно же, что они Борова с самого начала тянули! И тесак специально так спрятали, чтоб он нашел! Тьфу! Подстава!
– Жаль мужиков, положат всех нормальных, – говорит кто-то из толпы. – Свою крысу блатную протащат. Кто за бухлом сгоняет, пока столовка не закрылась?
Смуглый здоровяк оборачивается и видит меня, его круглое, как блин, покрытое оспинами лицо чуть вытягивается.
Бринн, 38 лет.
Уровень 1, ступень 3, разнорабочий.
Надо же, у него не только рожа, но и имя похоже на блин.
– Опа, у нас подселенец, – без эмоций говорит Блин, и все поворачивают головы.
А я ощущаю беспомощность, потому что бить их нельзя, а я не знаю, что с ними со всеми делать, если они начнут меня прессовать.
– Чего язык в жопу затянул? – говорит кривоногий.
Оцениваю вероятных противников: всем за тридцать, все обрюзгшие. Пожалуй, я смогу их легко уложить, но делать этого не стоит, меня в лучшем случае отсюда выкинут, и мой план провалится. Хочется подойти и дать ему в рожу, чтоб заткнулся, но приходится искать другое решение – чтобы не конфликтовать и одновременно не выглядеть чмом в их глазах.
– Где тут свободная койка? – спрашиваю я и с безмятежным видом хлопаю по крайней нижней справа. – Меня зовут Леон.
– Ты не охренел ли? – вызверяется на меня Блин. – Это моя постель. И вообще, право на ночлег еще надо заслужить.
– Вот-вот, – поддакивает кривоногий. – Сгоняй-ка нам за пивом.
Никто не смеет разговаривать со мной в таком тоне, тем более – черноротая падаль. Приемную комиссию с их пренебрежением я стерпел, но больше прогибаться не намерен, меня поглощает праведный гнев, собираюсь уложить Блина с одного удара… Но кто-то будто прикладывает к моему лбу холодную ладонь, и пламя злости гаснет. В голову приходит здравая мысль: я сажусь на скрипучую кровать Блина, чтобы разозлить его, и он напал первым.
– Так где свободная койка?
– Ах ты! – Блин устремляется на меня, его силуэт вспыхивает красным – программа трактует его действия как агрессию и выдает:
Зафиксировано противоправное деяние!
Отлично! Разбивать морды здесь не нужно, потому, увернувшись от неуклюжего удара, беру горло Блина в захват и душу, пока он не вырубается.
Осталось предотвратить 498 правонарушений.
Аккуратно положив тело на пол, повторяю вопрос:
– Так где здесь свободная койка?
На помощь приходит тощий парень с кривым неоднократно сломанным носом, указывает на две верхние полки справа и слева, у выхода.
– Ты пожалеешь, – шипит кривоногий.
– Не злите меня, пожалуйста, – как можно миролюбивей говорю я. – Мне не хочется никого бить.
– И правильно ты их, – ворчит тощий. – А то совсем охренели!
Полночи я провожу в ожидании, когда меня начнут душить подушкой, но ничего подобного не происходит: черноротые слишком дорожат своими местами.
Темнота. Взахлеб храпит кто-то из соседей, мигает красная точка электронного замка. Трикстерам, тысячелетиями скрывавшимся под землей, достаточно и фосфорического браслета, какой я не снимаю с детства, чтобы ориентироваться в кромешной темноте, а этого красного огонька, который простой человек не заметил бы, – и подавно.
Доносится едва различимое жужжание, красный огонек гаснет, и дверь приотворяется. Вырубили электричество? Не поверю, что это случилось само собой. Вскоре получаю подтверждение подозрений: сквозь храп слышу торопливые шаги. Бесшумно спускаюсь с верхней койки и не обуваясь, чтоб не топать, подхожу к выходу, выглядываю и вижу силуэт, движущийся к двери, которую мне Корнелий запретил открывать. Фокусируюсь на силуэте:
Рэй, 28 лет
Вне системы. Инженер-программист.
На ловца и зверь бежит!
Запретная дверь тоже открыта, Рэй проскальзывает в помещение, его шаги удаляются. Он обитает где-то здесь, а значит, должен вернуться. Фонарика у него нет, а идет он вполне уверенно. Его способность видеть в темноте подтверждает подозрение, что он трикстер, который, как и я, что-то здесь выискивает. Может, и из него сделали крысоеда, и он в курсе подробностей?
Из коридора доносится возня, щелчки, и Рэй пятится назад, различаю в его руках какой-то прибор, а за приоткрытой дверью вижу блики фонарика – видимо, охранники идут посмотреть, что случилось. Мой чуткий слух улавливает шелест одежды и шаги, доносящиеся с другого конца коридора – луч фонаря ложится на пол, Рэй успевает прижаться к стене прямо возле моей крайней комнаты. Его обложили с двух сторон.
Самое время рискнуть.
– Рэй, сюда, быстро!
Он входит в комнату, смотрит на меня… Он не трикстер, а какая-то неведомая хрень! У него глаза светятся в темноте, как у кошки. Указываю на верхнюю полку напротив, сам взбираюсь на свое место и притворяюсь спящим, он делает так же. Замираем.
– Никого, – шепчет один из охранников. – Сука, только заснул!
Доносится зевок.
– Ага. Лучше бы проводку починили, а они все диверсантов ловят.
На всякий случай охранники отворяют дверь в мою комнату, луч падает на храпящего Блина, тот хрюкает, закрывает лицо и бормочет сквозь сон:
– Что за падла свет включила?
Луч фонаря скользит по койкам, останавливается на крайнем шкафу-пенале, куда человеку ну никак не влезть.
– Вентиляция вся цела, – говорит второй охранник.
Шепотом матеря начальство, они удаляются.
С минуту лежим неподвижно. Рэй практически беззвучно спускается с кровати, я поворачиваюсь и смотрю в его светящиеся глаза. На его месте я попытался бы меня убить – безопасности для, но у него, видимо, нет оружия, только странный прибор. Рэй прикладывает руку к груди и склоняет голову в знак благодарности. Так же беззвучно исчезает за дверью, и спустя минуту врубают свет. Надеюсь, он успел добраться до своей комнаты, пока двери самопроизвольно не заблокировались и не включились камеры.
Просыпаюсь утром по гудку, оглядываю хмурые рожи соседей. Блин и кривоногий смотрят волком, остальным на меня по фиг. Одеваюсь, не слезая с верхней полки, шнурую берцы и вливаюсь в поток людей в серой робе. Мысли вертятся вокруг Рэя, у него нет робы, он, как и я, новичок, и отыскать его в столовой в этой унылой массе будет просто.
Сказать, что столовая огромна – не сказать ничего. Штук двадцать раздаточных пунктов у стены, столов на восьмерых точно не меньше сотни. Пахнет жареным луком. Звенят ложки, посуда, стоит мерный гул. И где его искать? Пока топаю к раздаточной в середине и стою в очереди, один за другим осматриваю столы со склонившимися над ними работягами, но Рэя среди них нет. Беру тарелку с бурой отвратительной на вид похлебкой и кусок хлеба, подсаживаюсь к троице работяг, которые уже доедают, подношу ложку ко рту и слышу позади хриплый мужской голос:
– Тут свободно?
Молча киваю и едва не давлюсь кашей со вкусом гороха: напротив садится Рэй, оглаживает серую робу.
– Новенький? Я уже неделю отработал! Видишь, шмот выдали.
Его голос весел и бодр, а глаза холодны, поза вальяжна, а плечи напряжены.
– Леон, – представляюсь я.
Он хмыкает и представляется, начинает есть, а когда троица освобождает стол, продолжает:
– Удивительно, что я тебя сразу не узнал, – он подсовывает под мою тарелку сложенный листок бумаги. – Здорово маскируешься. Давно здесь?
– Второй день.
Его реплика про маскировку не вполне понятна, но не переспрашиваю.
– Понял. Тогда – четверг.
Не уточняю насчет четверга, потому что на освободившееся место садятся четверо рабочих, а свидетели нам не нужны. Рэй уходит первым, я считаю до десяти, отношу пустую тарелку и уже в своей опустевшей комнате разворачиваю записку.
«Бери выходной в понедельник. Встречаемся на станции 38 (пятое кольцо метро) в 16.00». Теперь ясно, что выходной нужно взять в четверг. Интуиция подсказывает, что этот человек ответит на большую часть моих вопросов.
Интерлюдия. Гамилькар
В приемной Верховного жреца Гамилькар торчит уже двадцать три минуты, и если перевести время в деньги, его ожидание стоит десятки миллионов.
Он сатанеет от несправедливости происходящего и с трудом сдерживает гнев. Если бы не Элисса, его первая дурковатая жена из Магонов, как под землю провалившаяся вместе с их ребенком, предназначенным в жертву, все было бы по-другому. Теперь же Ваал, видимо, отвернулся от него, и непонятно, сколько еще нужно жертв, чтоб расположить бога к роду Боэтархов.
Гамилькар знает: его место как минимум в Совете Пяти, а не здесь, пусть и на седьмой ступени пятого уровня, на самой вершине зиккурата, но – в приемной. Предыдущий Верховный Жрец пророчил ему судьбу Белого Судьи. Когда Танит изберет его, ему откроется доступ к кому угодно и куда угодно.
Наконец белые с позолотой двери распахиваются, и Гамилькар, оставив телохранителей, шагает по красным ковровым дорожкам мимо роскошных жреческих покоев, мимо малых залов с идолами, где проходят закрытые служения.
Верховный жрец Ганнон ждет его в коридоре с самым настоящим факелом в руке. Он абсолютно лыс, удалены даже брови и ресницы; обвислые, как у собаки, щеки вздрагивают, когда он видит гостя. Жрец одет в белоснежную тунику и алую мантию, расшитую золотом.
– Рад приветствовать тебя, Гамилькар, глава рода Боэтархов, – говорит старик, разворачивается и, позвякивая серебряными колокольчиками на запястьях, идет по коридору. – Следуй за мной.
«Хоть бы извинился за опоздание, червь», – раздраженно думает Гамилькар, шагающий следом.
В комнате, где проводятся ритуалы, нет окон, стены обиты алым шелком. Восемь факелов на полу, если соединить их линиями, образуют октаграмму, в центре ее – медный лист алтаря под ним – жаровня с углями.
– Я встречался со всеми девственницами древнейших родов, – с трудом подавляя раздражение, говорит Гамилькар. – Ты уверял, что Танит уже воплотилась, твой предшественник – что наши судьбы связаны неразрывно. Но ее среди них нет! Я бы ее почувствовал. А значит, кто-то из вас ошибся, и либо не меня Ваал выбрал на роль Белого Судьи, либо Танит еще не воплотилась.
– Высшие пророчества никогда не лгут. Но уже завтра тебе придется пожертвовать самым дорогим за право узреть будущее.
– У меня есть еще сыновья.
– Достаточно первенца. Это должен быть не ребенок.
– Да будет так, – кивает Гамилькар, и его сердце пронзает боль при мысли о том, чем он пожертвует.
Жрец протягивает нож и чашу. Не моргнув глазом, Гамилькар вскрывает вену на левой руке, сжимает кулак, чтоб кровь не свернулась. Когда чаша наполняется на четверть, закрывает рану пальцем.
Приняв чашу, жрец воздевает ее над головой, несколько раз встряхивает, звеня колокольчиками. Одна за другой входят четыре жрицы-вестницы, принесшие в жертву свои глаза, чтобы видеть большее, становятся по углам комнаты и начинают петь. У каждой свои слова, их звонкие голоса сливаются, и пение а капелла[3] рождает дивную завораживающую мелодию. Гамилькар встряхивает головой, чтоб избавиться от наваждения.
Жрец затягивает песнь на древнепунийском, опрокидывает чашу на раскаленный лист алтаря – кровь шипит и пузырится, тошнотворно пахнет горелой плотью. Вестницы снимают лист и переворачивают, ставят перед жрецом, он вперивается в черный рисунок, глаза его закатываются и становятся черными.
Гамилькару неприятно это видеть, и он изучает блестящие носки своих ботинок. Вестницы смолкают и, придерживаясь друг за дружку, выходят. Жрец смотрит на Гамилькара взглядом снулой рыбины, ничего нельзя прочесть в его глазах.
– Ну? – не выдерживает Гамилькар.
Жрец проводит рукой напротив узоров из запекшейся крови и говорит:
– Видишь? Вот ты, вот она, вы встречались, если не сказать что были близки. Она была рядом, это точно. Вот ты, вот Величайший распростер руки за твоей спиной, – его лицо меняет выражение, он сглатывает.
– Что еще?
– Ты действительно избран, она – воплотилась, и ваши жизни связаны.
– Ты что-то скрываешь?
– …Вмешательство темных сил. Сумбур. Смерть. Кто-то еще… – он всматривается в рисунок. – Или что-то поднимается снизу. Небо падает на землю, – не замечая боли, жрец ведет пальцем по раскаленному листу. – Песочные часы, где песок течет снизу вверх …
– Чья смерть? Надеюсь, не моя?
– Нет, много смертей. Хаос…
– Я получу, что хочу?
Жрец одаривает его долгим взглядом, мысленно взвешивая каждое слово, ведь перед ним стоит человек, судьба которого – встать за штурвал корабля, несущегося на рифы. А получится ли у него предотвратить катастрофу, ритуал не показал.
– Ты получишь наивысшую власть, но не сразу, и будут трудности.
– Спасибо. Проводи меня.
* * *
Вместо того, чтобы лететь на совет директоров в Британию или выполнить обещание и повезти детей на летающий остров, Гамилькар отправляется в резиденцию, занимающую огромную территорию на первой ступени пятого уровня. Его там ждет Дияла. Ждет каждый день.
Едва он переступает порог, Дия бросается ему на шею. Целуя в губы, Гамилькар берет ее за руки, отстраняется, ласкает взглядом. Она – совершенство. Бронзовые волосы волной, изумрудные глаза, чувственные губы и снежно-белая кожа, а тело – творение воли божественного скульптора. Но главное, она – сама любовь.
Увидев ее анкету на сайте «В добрые руки», он оплатил лот без раздумий и долгих три месяца был счастлив.
– Чего ты хочешь, родная? – шепчет он, гладя ее щеку.
– Я хочу быть с тобой – всегда.
– Ты и так со мной. Желай. Исполню любой каприз: бриллианты, остров… Ты ж не видела мира и не купалась в океане. Летим!
Дия округляет глаза.
– Но я не собрана.
– Летим. Все недостающее купим по дороге.
Гамилькар мог бы пожертвовать контрольный пакет акций какой-нибудь своей компании, мог бы отдать один из островов или нефтяных вышек, но завтра он купит новую – это не жертва, а подачка, Ваал не примет ее. Даже если пожертвует корпорацией «Тау», это будет не то. Самое дорогое, что есть у Гамилькара – Дияла. Рабыня с самых низов, где тоже рождаются жемчужины.
У него есть сутки, завтра он отдаст Диялу Величайшему, чтобы воплощенная Танит обратила на него свой взор. И эти сутки Дияла должна купаться в счастье.
