Денис Ратманов
Карфаген 2020. Апгрейд
* * *
Пролог. Семнадцать лет назад
Здесь нет деревьев, здесь так высоко, что ветер не доносит ни запах зелени, ни гарь автомобилей, чадящих на нижних ярусах. Только небо и облака. Когда пасмурно, они укутывают вершину зиккурата, и ритуалы приходится переносить на другой день.
Сегодня ясно, и с минуты на минуту начнется Великое Подношение.
Прожекторы выключены, и над вершиной – черное небесное полотно. Самые яркие звезды – глаза тех, кто сверху смотрит на Сердце зиккурата – многоступенчатую воронку, где на плоском дне восседает на золотом троне идол Ваала, с пятой ступени к нему тянется широкая лестница. Светятся красным три глаза на бычьей голове, на протянутых руках танцуют сполохи огня, полыхающего в печи его ненасытной огненной утробы.
Вверх возносится многоголосая песнь жрецов, полукругом стоящих у ног Величайшего, они так мелки, что напоминают красно-золотые кукольные фигурки. Второй от статуи полукруг – жрицы, которые подхватывают песнь, когда смолкают мужчины. И самый дальний ряд – дети в белых одеяниях.
Только потомки великих родов имеют право видеть Великое Подношение. Тридцать родов – тридцать лож на самом высоком ярусе.
Барабанная дробь обрывает песнь, и мир застывает в предвкушении. Створки на брюхе Ваала смыкаются, чтобы огонь не опалил людей, которые должны приблизиться к идолу. На лестнице появляется фигурка женщины, ведущей за руку двухлетнего ребенка в белой мантии. Кудрявый золотоволосый мальчик сосредоточенно сопит, пытаясь открутить кукле руку, его не волнует ни гудящий огонь в брюхе Ваала, ни лысые жрецы, идущие вслед за его матерью.
Смолкают барабаны, и тишину пронзают десятки детских голосов, умоляющих Ваала принять дар. Женщина берет сына на руки и, вытянув их перед собой, шагает по лестнице к божеству. Ребенок смеется, пытаясь дотянуться до ее носа, а когда рядом проносится ворох искр, оглядывается, смотрит на вмиг распахнувшееся чрево Ваала, испуганно раскрывает рот.
Мать прижимает его к себе, чтобы он не закричал, ведь это плохой знак, бежит к печи, отрывает от себя ребенка и бросает в печь. Тонкий крик тонет в многоголосой молитве благодарности.
Десятки наблюдателей восторженно ахают, и лишь одна женщина сжимает зубы, зажмуривается и больше не смотрит вниз. Она до последнего надеялась, что явится Белый Судья и остановит убийство. У нее годовалая дочь, и муж хочет отдать ее Ваалу, чтобы тот даровал ему пост суфия. Губы женщины шевелятся, но не молитву читает она – снова и снова проговаривает вопрос в надежде услышать ответ.
«Великий Ваал! Мне не нужны богатство и слава. Если хочешь, я ими пожертвую. Ты сам говорил, что моя дочь отмечена Танит, так зачем ты забираешь ее? Хочешь, я отрекусь от своего рода?.. Хочешь – возьми меня, но пусть она живет».
Она смотрит вверх, и ей чудится странное: будто цифры бегут от Ваала вверх и тают в небе.
«Пусть Гамилькар возьмет себе другую жену, – шепчет женщина. – Она отдаст тебе первенца, а потом родит второго, и взамен Ваал сделает Гамилькара суфием, даст ему столько власти, сколько он желает. А у меня больше не будет детей! Пощади». Она становится на колени.
«Ты еще не поняла, что Ваалу плевать на вас? Алчное, совершенно безмозглое божество жаждет вашей крови, а взамен кормит иллюзиями».
Она всю жизнь боялась обитающего в ней демона, подстрекающего к плохим поступкам, но теперь он был с ней заодно. Она приняла решение и тверда как никогда.
Дождавшись, когда восхваления закончатся, женщина садится во флаер, стоящий здесь же, на взлетной площадке ложи, усаживается за руль и взмывает ввысь, чтобы посмотреть на светящийся муравейник сверху, проститься с привычной жизнью, ведь уже сегодня она добровольно сойдет на последнюю ступень зиккурата, где обитает грязный и лихой люд, который ест крыс и, говаривают, что друг друга – тоже, граждане ее круга объявят на нее охоту, ведь она собирается забрать у Ваала то, что принадлежит ему по праву.
Добравшись домой, женщина вздыхает с облегчением: мужа еще нет. В последнее время он подолгу пропадал с молодыми жрицами.
По просторному холлу она торопливо идет в спальню, где над кроваткой ее дочери склонилась няня. Доносится заливистый детский смех. Пожилая няня уступает матери место у колыбели.
Обычно дети рождаются страшненькими, красными или желтыми, лысыми и сморщенными. Эта девочка родилась красивой, со смоляными волосами до плеч и снежно-белой кожей, а через месяц стало ясно, что ей достались глаза матери – миндалевидные, редкого ярко-синего цвета.
Как можно погубить такое дитя? Да и разве жизнь человечка, который за себя еще не отвечает – правильная жертва? Хочешь власти – пожертвуй собой, как это делают скопящие себя во славу Ваала.
Женщина берет дочь на руки, начинает торопливо ее переодевать – ей нужно успеть, пока не вернулся Гамилькар. Неловкое движение, и вместе с маечкой на пол падает золотой кулон на цепочке. Женщина наклоняется за ним, отдергивает руку, задумывается и все-таки поднимает золотую львиную голову с изумрудами глаз – символ Танит, покровительствующей древнейшему роду Магонов, когда-то правившему колыбелью человечества – Карфагеном.
– Уходите? – с улыбкой спрашивает няня. – Я слышала, что господин хочет отдать ее Ваалу. Уверена, бог умилостивится и дарует больше, чем вы попросите!
Женщина хочет сказать, что разве может роскошь или власть стоить жизни младенца, но знает, что ее мысли кощунственны – нельзя ничего жалеть для Ваала – потому просто улыбается.
– Если бог примет жертву, это будет великая честь для нас.
В спальне под кроватью она уже припрятала сумки с самым необходимым. Воровато озираясь и не выпуская дочь, она относит вещи во флаер и уже там шелка меняет на самую простую одежду.
Ночью ей удалят чип, а утром она начнет новую жизнь на дне, на первой ступени зиккурата – среди людей глупых и дурно пахнущих, ниже которых только кошмарные трикстеры[1].
Глава 1. Трикстеры
Здесь, на нулевом этаже зиккурата, в цоколе, нет ветра, лишь затхлый подземный сквозняк, бетонные коридоры с трубами, обмотанными изоляцией, тусклый свет и запах плесени.
Раздетые до трусов десятилетки, принимающие ванны ультрафиолета под специальными лампами, установленными в тупиковой комнате, радостно корчатся, изображают ходячих мертвецов. Тощие, не видящие солнца, они и правда напоминают зомби. Дети пытаются достать Кэрри, залегшую за огромной трубой теплотрассы, она отбивается палкой. Только Барка сидит на бетонном полу под лампой, поглядывает на остальных с завистью.
Во время прошлого налета зверобогих он упал с высоты на арматуру, в нескольких местах сломал ногу. Враги не захотели с ним возиться или посчитали мертвым, иначе он нашел бы смерть в огненной утробе ненасытного бога, как и все пленники зверобогих.
– Мооозг! Мооозг! – радостно вопят восемь детей внизу.
Кэрри замечает меня первой, округляет глаза и испуганно восклицает:
– Леон пришел!
Дети замирают, дружно оборачиваются и начинают одеваться, Кэрри тоже покидает убежище. Становлюсь посреди помещения, скрестив руки на груди, жду, когда они оденутся.
Дети – будущее нашей стаи, моя задача – вырастить их воинами, зажечь в них искру Шахара. Хлопаю в ладоши:
– Осталось десять секунд. Девять. Восемь…
Они успевают одеться за семь секунд. Вывожу их в просторный тренировочный зал, где трубы тянутся под потолком, а к ним прикреплены всевозможные лестницы, канаты, снаряды, тросы.
Среди моих подопечных пять кинетиков, два псионика, трое детей еще не зажгли искру Шахара. Старейшины склоняются к тому, что они так и останутся простыми, я думаю иначе: если дать им шанс, дети, как и я, станут техно, а умение выводить из строя вражеские механизмы гораздо важнее мысленного швыряния камней.
– Моя троица, подойдите сюда, – я хлопаю по бедру, подзывая девочку и двух мальчиков. – Остальные – три круга на тренажерах! Начали.
Среди непроявленных и загипсованный Барка, в котором я вижу большой потенциал. А может, и не вижу, может, просто подозреваю, что именно этот мальчишка – наш с Гитель сын. Как ни старайся, чтобы все дети были общими, все равно природа вынуждает искать свое, родное.
Вручаю им по игрушечному пистолету, стреляющему пластиковыми пулями, достаю пульт управления, и из-за нагромождения коробок выезжает крупный игрушечный танк, который больно бьет электроразрядами. Я сам его перепрошивал, механизм развивает скорость, достаточную, чтобы догнать ребенка.
В одиннадцать лет я не проявился и был записан в простые. Но во время облавы меня взяли зверобогие, и это сработало триггером: мне так не хотелось, чтобы меня сожрал их чудовищный бог, что пробудились спящие способности, и я умудрился ножом вывести из строя экзоскелет нападавшего, который меня тащил, и сбежать. То ли от страха, то ли от злости в голове что-то щелкнуло, и пластины на груди экзоскелета подсветились зеленым, словно сам наш защитник Шахар показал, куда бить, чтоб наверняка.
И с тех пор так было всегда: уязвимое место механизма высвечивалось зеленым, а если система сломана, красным обозначалась поломка.
За шесть лет я выявил восемь техно, подобных мне, а значит, трикстеры стали намного сильнее.
Пока основная группа с радостным воем проходила специально сконструированный для них киллхаус, я тренировал потенциальных техно: они должны были обнаружить слабое место игрушечного танка и ликвидировать машину. Чтобы мотивировать подопечных, я сделал, чтоб танк больно бил разрядами. Жестоко, но только так возможно пробудить в детях спящие способности.
Первой танк атаковал смуглую Райлин. Пока она удирала, мальчишки расстреливали машину – безрезультатно. Упершись в стену, девочка наконец начала стрелять. Я специально сделал уязвимость танка в труднодоступном месте, чтоб попадание не было случайностью. Райлин не справилась с заданием и получила разряд, разинула рот, но не закричала. Настоящий воин растет!
Направляю танк на Барку, он вяло отстреливается, пятится, подволакивая ногу в гипсе. Танк набирает скорость, прет на него. Мальчик падает, но не выпускает пистолет, его лицо искажается от боли. Гусеницы у танка тяжелые, железные, они вполне могут порвать кожу. Барка знает, что я не остановлю машину. Дети боятся меня, считают кровожадным монстром.
По лицу мальчика пробегает тень, он делает всего два выстрела, и танк останавливается. Доносятся аплодисменты. Дети, проходящие третий круг тренажеров, замирают, пытаясь понять, кто же хлопает. Из темноты к Барке бросается Гитель, поднимает его сильными руками, кружит.
– Ты смог! Какой ты молодец.
А я смотрю на них и пытаюсь найти сходство: он черноволос, как я, но кудряв, как Гитель. Разрез глаз, как у меня, но цвет – зеленый, а не темно-карий… Стоп! Не факт, что наш сын – именно он. Может, у нас вообще родилась дочь, и это, например, Райлин, получившая разряд. Или кто-то из детей, которые, пользуясь передышкой, катаются на канатах, изображая обезьян, которых никогда не видели вживую.
Поставив Барку, Гитель треплет его по голове, оборачивается ко мне.
– Неужели ты не остановил бы танк? У Барки нога сломана! Это могло его покалечить!
– Ты знаешь ответ, – говорю я и даю детям команду продолжать.
Мне не нравится мучить детей, но способности техно пробуждаются только через боль и преодоление. А если все те дети, которых мы записывали в простые, – с потенциалом техно, то скоро нам будет что противопоставить зверобогим, у которых такого дара нет. Да что там говорить, у них вообще нет каких-то особых умений, видимо, Ваал боится конкуренции и не одаривает подопечных, предпочитает решать все сам.
Только мы, трикстеры, – избранный народ, за что уже тысячи лет терпим гонения.
Барка раздувается от гордости. Еще бы! Только вчера он был простым, а теперь – надежда и опора трикстеров!
Гитель дожидается окончания тренировки и уводит подопечных на обед, а я в приподнятом настроении отправляюсь домой – в одно из тупиковых ответвлений нулевого этажа. Бетонные стены я разрисовал яркими диковинными пейзажами – чтобы хоть как-то скрасить существование под землей. Картины – моя сила и слабость, ничто так не дисциплинирует и не успокаивает, как живопись.
Вдоль одной стены тянутся трубы с горячей водой, на которых я оборудовал кровать, напротив – огромный самодельный шкаф с книгами и одеждой, рядом с ним – реставрированный старинный сундук с оружием: плазменными пушками Гитель и моим разнокалиберным огнестрелом.
Барка – мой девятый выявленный техно. Четыре человека – за последний год. Первому и самому старшему сейчас пятнадцать. Еще три года, и подрастут остальные, будет боевой отряд. Если это не рост моего мастерства как наставника, а наша эволюция, то есть надежда, что скоро трикстеры выберутся из подземелий и мир вздрогнет.
Перевожу взгляд на потолок, где потрескивает люминесцентная лампа, подсвечивая нарисованное темное небо с сияющей звездой, и улыбаюсь. Спасибо тебе, Шахар, за то, что у моего народа появилась надежда после тысячелетий гонений!
Завтра я не смогу заниматься детьми. Черноротые с первого уровня донесли, что поблизости приземлится груженый транспортник, и нам будет чем поживиться. Черноротым, само собой, тоже перепадет, иначе какой смысл этим примитивным тварям нам стучать?
Сажусь на ноутбук, открываю файл, где делаю зашифрованные заметки по техно, описываю сегодняшнюю ситуацию. Переношу на флешку. Удаляю файл. Нельзя, чтобы информация о том, что мы крепнем, попала к зверобогим – начнется тотальная зачистка.
На заставке у меня звездное небо, оно гипнотизирует, манит…
Звезды смазываются, оставляя вытянутые штрихи. Световые нити сплетаются в мужское лицо, оно проступает из экрана, обретает материальность.
Ощущение, что я куда-то падаю. Сперва перехватывает дыхание и подступает паника, но будто перышком проводят по разуму, и я успокаиваюсь. Это просто странный сон, в котором из экрана ко мне лезет какой-то непонятный мужик. Вот он уже стоит в середине комнаты, обводя взглядом стены и покачиваясь с пятки на носок. Над ним плывут символы, смысл которых я не могу уловить. Цвет символов такой же, как у механизмов, когда дар техно подсвечивает уязвимое место. Одет незнакомец в пятнистые зеленые штаны и куртку – как обычный рабочий. Он переводит на меня взгляд.
– Привет, Леон. Я ненадолго.
Мотаю головой, щипаю себя за руку, но проснуться не получается. Все происходит как на самом деле. Задаю тупейший вопрос:
– Ты кто?
– У меня много имен, – вкрадчиво произносит незнакомец, и по его невыразительному лицу бегут волны, как от камня, брошенного в воду, проступают другие черты, теперь это зеленоглазый блондин, и его раскосые глаза сияют, будто звезды. – А времени мало. Скоро произойдет одно событие… неприятное. Ты потеряешь все, что любишь, чтобы обрести гораздо большее…
От его слов в душе вскипает злость.
– Ты говоришь, как сраный Ваалов прислужник! Я не согласен терять! И жертвовать ничем не буду.
Незнакомец морщится, вскидывает руку.
– Тсс! Сколько эмоций. Ты должен понять. Ты точно так же раскрываешь спящие таланты у своих детей. – Он к чему-то прислушивается, смотрит сквозь потолок и торопливо заканчивает: – У нас нет другого выбора. Просто знай: так надо, от тебя многое зависит, и мы верим в тебя. Ваш мир устал от богов, а боги устали от вас. И да, мы знакомы.
Он щелкает пальцами и исчезает, остается лишь белесый огонек, перемещается выше, сливается со звездой, нарисованной на потолке. На его месте остаются символы, складываются в понятные буквы:
Шахар
Высшая сущность первого порядка
– Шахар?! – срывается с моих губ, и буквы светлеют, исчезают.
Мотаю головой, избавляясь от наваждения. Так это был ни хрена не сон?!
Меня раздирают противоречивые чувства. С одной стороны, самолюбие противным голосом скрежещет: «Вот видишь, ты великий избранный» – а с другой, здравый смысл крутит пальцем у виска: «Ты уже с богами разговариваешь? Крысы мозги обгрызли?» И совсем тоненький голосок ребенка, который живет в каждом взрослом, пищит: «Как ты мог бога сраным обозвать?» И уже взрослый я ему возражает: «А чего он оделся, как черноротый? Откуда мне знать, что вот это – Шахар, а не глюк?»
Смотрю на часы: тринадцать тридцать, время обеда. Кладу флешку с заметками в тайник и мысленно рисую план, чем буду заниматься весь день. Мне нужно подняться на поверхность и досконально изучить местность, куда сядет транспортник. Желательно – снять на камеру.
Трикстер всегда должен быть готов принять бой и если надо – умереть, потому у каждого взрослого в нагрудном кармане – шприц-тюбик со смертельной дозой цианида, два пистолета, нож, противогаз, патроны. Налет зверобогих может произойти в любой момент, в свои тридцать один я пережил двадцать два. Семнадцать – как боец. Каждый налет обозначался звеном татуированной цепи, обвивающей руку – двадцать два звена как партии, выигранные у смерти. На моем счету пять флаеров и двадцать шесть уничтоженных экзоскелетов – больше, чем у сорокалетнего старожила Кена. И если раньше мы просто убегали, огрызались, только если нас загоняли в угол, как крысы, то теперь благодаря способностям техно – бьем в ответ.
И появление Шахара обнадеживает меня, придает сил и уверенности, что наш народ не брошен на произвол судьбы.
Столовая представляет собой длинную бетонную трубу с выровненным полом, в стенах – множество карманов, шахты, ведущие наверх, переплетающиеся провода, трубы и десятки ходов, разбегающихся в стороны – к комнатам, складам, прочим помещениям.
Тянет жареным, отчего в животе урчит. Я ускоряю шаг, запахи усиливаются. Вскоре появляются звуки – равномерный гул голосов, звон алюминиевых ложек. Тонко, на одной ноте визжит маленький ребенок:
– Я не будю это есть. Не будю. Аааааа!
А вот и столовая, разделенная на две части: детскую дальше и взрослую ближе ко мне. Раздаточная, где выстроилась очередь из четырех человек, посередине. Ребенок продолжает орать, и в голове свербит от его визга. Здороваюсь с теми, кого сегодня не видел, беру тарелку, ложку и кусок лепешки, ставлю это все на поднос, подталкиваю его к молоденькой круглолицей Наоми. Она плюхает два бурых сгустка с коричневыми вкраплениями и виновато пожимает плечами:
– Остатки гороховой крупы, картофель, лук, синт. Плюс витамины и микроэлементы.
Наоми была моей ученицей и так и осталась простой. Бедолага до сих пор меня боится.
Благодарю ее, сажусь за столик со Стариком Кеном, лишившимся левой кисти во время последней облавы, отправляю в рот обед… И понимаю орущего ребенка. Каша напоминает сырую землю, проще ее выплюнуть, но заставляю себя съесть все. Мы должны быть сильными, а питательных веществ в ней достаточно.
Ничего, завтра мы возьмем транспортник, и у нас появится нормальная вкусная еда. Мы больше не будем жрать эту землю вперемешку со мхом. Одним – солнце и небо, другим – сырость, плесень и ржавые трубы, одним – властвовать и жрать деликатесы, другим – пухнуть с голоду и давиться синтетическим дерьмом. Одним – повелевать и карать, другим – убегать и прятаться. Скоро это закончится.
Когда я был мальчишкой, в нашей стае было тридцать шесть человек. Теперь нас восемьдесят, и в это есть мой огромный вклад.
Воспитатели поднимают своих подопечных и ведут к выходу. Нахожу взглядом Гитель, она жестами велит детям убирать со стола. Моя женщина – ментал, она чувствует мое внимание, поворачивает голову, улыбается и кивает. Столько тепла в ее улыбке, столько нерастраченной материнской нежности, что на душе теплеет. Понимаю, что это внушение, без поддержки менталов нам было бы тошно жить.
Дети вереницей муравьев несут тарелки в мойку, я тоже поднимаюсь, слышу подозрительный посторонний гул – словно ток бежит по проводам, напрягаюсь, пытаюсь понять, откуда он. Трубы гудят по-другому. Доносится скрежет, шлепки шагов, скрип…
Облава?!
Зверобогие обошли нашу сигнализацию?! Но как? Выхватываю обрез, палю вверх. Грохот прокатывается по столовой, визжат дети, инстинктивно прикрывают голову руками.
– Облава! – что есть сил ору я, окидываю взглядом столовую.
План эвакуации у нас многократно отработан, вот только есть одно «но»: слишком много людей в одном месте, процесс может затянуться.
– Штурмовые группы – на позиции! – хрипит Кен, выхватывая плазменную пушку, терпеть их не могу – громоздкие неудобные хреновины, другое дело – старый безотказный дробовик, тем более – в руках техно, который знает, куда стрелять.
Командование детьми – задача Гитель. Эвакуация начинается с наиболее ценных членов стаи:
– Группа тринадцать-четырнадцать! – командует она, и две стайки подростков с пистолетами наготове начинают карабкаться по трубам к узким ходам в стенах, где можно бежать лишь на четвереньках: одна группа – слева, другая – справа. – Группа пятнадцать-шестнадцать – огневая поддержка.
Подростки постарше прилипают к стенам, у всех по паре пистолетов, это наши запасные бойцы, которые должны прикрывать отход малышей, если взрослые не справятся.
Подождав, пока эвакуируются тринадцатилетки, Гитель распоряжается дальше:
– Одиннадцать-двенадцать!
Напряженно поглядываю в коридор со своей стороны. Понимаю, что прорываться зверобогие будут с другой. Скорее всего, мне предстоит самая трудная задача: отступая, вызывать огонь на себя, отвлекать, уводить врагов от нашей стаи.
Двадцать лет назад каждое нападение сопровождалось газовой атакой, позже зверобогие поняли, что у нас противогазы, и нас это не берет. Обычно враги вперед посылают четверку в экзоскелетах с парализаторами, затем идут штурмовики, собирают жертв, приготовленных для Ваала, поднимают их на поверхность, грузят во флаеры. Уже пять лет зверобогим не удалось никого из моей стаи забрать или убить, они терпели поражение благодаря нашим техно и лабиринту ходов в стенах. При каждой облаве стая просто рассеивалась, и чтобы кого-то поймать, зверобогим приходилось разделяться, что было опасно – их атаковали группы наших боевиков.
Всматриваюсь в темноту, ожидая увидеть огромные силуэты в экзоскелетах, но в этот раз все по-другому: через проем между створок дверей в том конце столовой замечаю штурмовиков в брониках, обычных солдат, в плохо освещенном коридоре мечется множество теней.
Не дожидаясь команды, Хаим и Бэн, засевшие у противоположного входа в столовую, открывают по ним огонь, от грохота закладывает уши. Воспитатели справляются, дети успевают рассеяться, простые бегут в нашу сторону, исчезают в темном коридоре – все идет как нужно. Последним ковыляет Барка, мальчик со сломанной ногой, он физически не сможет убежать на четвереньках по боковым ходам, как остальные дети.
К Хаиму и Бэну стягиваются две дополнительные штурмовые группы. От выстрелов грохочет так, что кажется, рвется пространство. Нападающие палят по бронированной двери, где наши оставили узкий зазор, чтоб отстреливаться, тянуть время, позволяя детям, женщинам и простым уйти. Створки двери пока выдерживают, вздрагивают, с пололка сыплется песок и каменная крошка.
Нападающие предпочитают плазменные пушки, которые бьют по площади. Наша задача – не дать им выстрелить, пока в столовой люди.
Дети, молодцы, не паникуют, восьмилетки уже на трубах, лезут в норы, воспитатели, тревожно поглядывая на наших бойцов, сдерживающих натиск, подсаживают на трубы шести- и пятилеток. Малышня, как тараканы, разбегается по норам. На подходе – ясельная группа, которой занимаются старшие подростки, исчезают в норах вместе с мелочью. Когда взбираться собираются воспитатели, одна из створок двери в том конце коридора не выдерживает, слетает с петель, и, сбив Хаима, протаскивает его по полу, оставляя кровавый след, врезается в раздаточную, опрокидывая на себя гору посуды.
Один убитый… перевожу взгляд на наших бойцов, сдерживающих натиск, вижу согнувшегося в три погибели Бэна, баюкающего руку. Плюс один раненый.
Старший группы командует Бэну уходить, он лезет на трубы.
К тому моменту в норах уже исчезли подростки с малышами и уходили последние воспитатели, Гители среди них не было. Плазменный разряд, выпущенный зверобогими, попадает в середину столовой, я инстинктивно вскидываю руку, защищая лицо от жара взрыва и обломков раскуроченных стульев и столов, и мы с Кеном перемещаемся из столовой за дверь, прижимаемся к стенам.
– Отступаем, – командует Кен, и семеро обороняющихся малыми группами начинают перебегать к нам, в конце концов у двери при входе в столовую остаются двое.
В кровь впрыскивается адреналин. В ушах звенит, руки чешутся вскинуть дробовик, поймать на мушку голову зверобогого и вдавить спусковой крючок, а еще лучше скользнуть за спину, полоснуть тесаком по горлу, чтобы алая кровь раскрасила бетонную стену. Но нужно ждать. Второй и третий плазменные разряды разносят столовую, железным осколком Кену оцарапывает щеку.
Один за другим наши бойцы растворяются в темноте коридора за моей спиной, каждый бежит патрулировать свой участок на случай, если зверобогие ринутся туда. Последняя пара нападающих отступает вдоль стены, Кен дает залп из плазменной пушки, разряд ухает за дальней дверью. Чтобы зарядиться плазменной пушке, нужно две-три минуты минут, и я стреляю из дробовика по вбежавшему в столовую зверобогому. Попадаю в бронежилет. Нападающий падает и перекатывается за перевернутый стол.
Теперь надо бить на поражение, и я меняю патроны с крупной дробью на пулевые. Если броник они не пробивают, то гермошлемы – запросто.
Второй нападающий перекатом уходит к стене, а оттуда ныряет за деревянную стойку столовой, и одновременно в помещение врывается третий, но этому не везет, я попадаю ему не в голову даже – в шею, он роняет плазменную пушку, хватается за горло и падает.
Тела врагов защищены кевларовыми бронежилетами, потому есть смысл стрелять только в голову и по ногам. Наша задача – не победить, а чтобы атака захлебнулась.
К нам подбегает последняя пара обороняющихся, мы должны сдерживать врагов, чтобы дать шанс детям и простым уйти подальше.
– Суки! – выдыхает Дэн, восемнадцатилетний мальчишка с ярко-синими глазами, открывает рот, чтобы договорить, и тут в нескольких метрах от нас, по ту сторону двери, в столовой, ухает плазменный разряд.
Створка выдерживает, но мы глохнем от грохота, в ушах звенит, башка кружится. Дэн отвечает из своей плазменной пушки, у него из уха бежит струйка крови.
– Сколько их? – ору я, еле слыша свой голос.
Дэн чиркает себя по горлу – много.
– Отступаем к спальне, здесь мы в ловушке, – продолжаю я.
Мы едва успеваем отбежать от двери, как взрывается еще один плазменный разряд, на этот раз створку выворачивает, и если бы мы остались там, нас растолкло бы в мелкий мак. Зловеще улыбаясь, Кен прикручивает бомбу с часовым механизмом к трубе.
– У нас есть полминуты. – Он улыбается, и на его окровавленном лице улыбка выглядит как оскал.
Сломя голову несемся вперед, пытаюсь мысленно считать секунды, но сбиваюсь. Поворот, еще поворот. Из наших – никого, все успели разбежаться. Молодцы!
– Разделяемся, – командую я, указывая Дэну на узкий коридор, а мы с Кеном продолжаем бежать по центральному, выруливаем в просторный зал, где в широком желобе, делящем помещение на две части, мутным потоком текут нечистоты.
Позади нас грохочет взрыв, бетон под ногами вздрагивает… Надеюсь, что трубу разорвало, и нападающих смыло к хренам.
Добегаю почти до конца зала, и тут мне навстречу из бокового коридора вываливается мой ученик Барка с загипсованной ногой. Мальчик опирается на плечо Наоми, они пятятся, целясь в темноту. Там, откуда они выбежали, скрежещет, топает зверобогий в экзоскелете, я не вижу его, но узнаю по звукам, рождающим ассоциации со смертью. Наоми тянет Барку за плечо, предлагая отступать, но сосредоточенный мальчик сбрасывает ее руку и остается на месте. Девушка поворачивает голову, видит меня, открывает рот. Ее слова и выстрел мальчика звучат одновременно.
Дело плохо, надо спасать мальчишку! Он техно… С грохотом падает экзоскелет, его металлическая башка высовывается из коридора, по ней бегут электрические разряды.
– Кен, задержи зверобогих, – уже подбежав к Наоми, командую я.
Она вздрагивает, поворачивая голову. Я хватаю Барку под мышки. К тому моменту Кен становится на поверженного зверобогого, палит по наступающим невидимым мне врагам, грохочущим, переговаривающимся в коридоре.
– Ты герой, – говорю, забрасывая Барку на трубу теплотрассы. – Видел, какого здоровенного завалил? Это твой первый.
Мальчишка сияет от счастья.
– Я смог!
Нужно взобраться еще на одну трубу, и там будет узкая вентиляционная шахта, идущая под уклоном, где вполне может пролезть ребенок, но не взрослый.
Грохочут выстрелы. Оборачиваюсь. Наоми прыгнула в нечистоты и уже доплывает до другого борта канавы. Кен стреляет из дробовика, прижавшись к стене.
– Их слишком мно… – он вскрикивает, хватается за грудь, вижу кровь между пальцами.
Вторая пуля пробивает его голову, и в коридор выскакивает зверобогий в бронежилете и гермошлеме, он стоит полубоком, уязвимость на груди недоступна. Если я брошу Барку, то успею нырнуть в дерьмище и переплыть на ту сторону. Будет шанс, но… Смотрю на мальчишку, который пытается залезть на трубу, но ему мешает сломанная нога. Встречаюсь с ним взглядом. В его глазах – не мольба о помощи, а злая решимость.
…Но как с этим жить?
Хрен с вами! Подтягиваюсь, забрасывая себя на трубу, помогаю Барке. Зверобогий замечает нас, направляет пистолет-парализатор. В обивку трубы, где только что был мальчишка, впиваются ампулы.
– Вытяни руки! – командую я, мальчик слушается, я толкаю его в вентиляционную шахту, он начинает уползать.
Труба работает как укрытие, зверобогие снизу не могут в меня попасть. В принципе, можно попробовать доползти до столовой и попытаться незамеченным уйти по трубам дальше или затаиться. В вентиляцию мне точно не пролезть
Выглядываю и тотчас получаю залп из парализаторов. Зверобогие лезут и из второго коридора, оттуда, где была столовая. Я окружен, и только чудо способно меня спасти. В чудеса я не верю. Значит, моя последняя задача – забрать с собой как можно больше зверобогих. Жаль, гранаты нет, и патронов для дробовика осталось мало. Когда они закончатся, буду отстреливаться пистолетами, с которыми не расстаюсь даже когда сплю.
Лежа на спине заряжаю дробовик, выглядываю, стреляю. Одна моя пуля попадает в гермошлем, другая – в бедро второго нападающего. Снова перезарядка. Высовываюсь и тут же прячусь, потому что меня атакуют четыре дрона с парализаторами. Шприц-тюбик вонзается в бедро.
У меня есть пара секунд, чтобы уколоть себе цианид. Выхватываю шприц и полностью ввожу в бедро за миг до того, как веки смыкаются.
