Денис Леонидович Коваленко
Денис Давыдов
Сказка не заставила себя ждать: из соседних изб и по улицам к казакам бежали проснувшиеся французы.
– А вот теперь самая сказка и началась. В атаку! – приказ, и сотня бородатых в крестьянских полушубках гусар, во главе со своим подполковником, вознеся сабли, пустили коней рысью под горочку по дороге в село. И смешались на улицах Ляхова люди и кони. Освещенные жарким пламенем красно-оранжевые бородатые лица казались особо свирепыми. В отблесках огня блестевшие клинки врубались в точно такие же отражаемые в огне французские лица и сорочки. Всё в этом яростном пламене горевших изб стало красно-оранжевым на свету и черным в тенях. Не стало других цветов – в черно-красный окрасилась улица: и деревья, и кони, и люди. И всё мерцало в огне и боли, кричало, хрустело и ржало.
Французы сломались быстро – получаса не прошло. Сотни в отблесках красно-оранжевых сорочек, показав спины, бросились в спасительную темноту – вглубь села, вернув на мгновение свой белый цвет и став серыми, растворившись в ночной громыхающей темноте. Нет, не спасение принесла темнота. Со всех концов окруженного Ляхово били пушки и ружья, и не было выхода. Стены изб казались защитой, и французы прятались за стенами, но за какой стеной спасение, когда ядра, картечь и пули летели со всех сторон?
Давыдов дал приказ не преследовать врага – дабы не подставить своих людей под картечь своих же соратников-партизан. Его казаки и гусары, захватив эту северную окраину, собирали раненых и живых французов, собирали, как собирают погонщики разбежавшихся овец обратно в стойло. Всё, что творилось в эти минуты на остальных улицах и дворах, было понятно по взрывам, выстрелам и крикам.
– Вот так Андрюшка и надо воевать, – командир потрепал по-отечески черные вихры своего адъютанта. – Ты где шапку-то обронил?
– А француз его знает! – лихо отвечал Андрюшка. – Я как за ним погнался, а он как заяц на спину и как заверещит! Я и саблю замахнул, а потом думаю – как такого зайца рубить? Вон он, со всеми стоит, – указал Андрюшка саблей на трясущего от страха полуголого француза, что стоял вместе со своими соплеменниками вдоль освещенной жарким огнем улицы. – Я ему кричу: вставай наполеоновская морда – и запомни, кто в плен тебя взял – сам адъютант Дениса Давыдова!
– Ну, ты и орел! – Давыдов не выдержал и расхохотался.
И вдруг незаметно тихо стало. Смолкли пушки и ружья.
– Вот и конец баталии, – заключил Давыдов, и, вытерев саблю о полушубок, вернул в ножны.
***
Безвыходное положение заставило отряд Ожеро сдаться в плен. Вместе с самим генералом, в плен были взяты шестьдесят его офицеров, и полторы тысячи солдат.
– И всё это сделал ты, деда? – восхищенно произнес внук, он слушал затаив дыхание, представляя себе эту горящую деревню и своего дедушку с поднятой саблей и на коне в свете пламени горящих изб.
– Не один я. И не один наш отряд. Мы только начали эту баталию. А там ее завершили славные генералы Селавин и Орлов-Денисов, со своими казаками. А подполковник Фигнер лично подъехал к генералу Ожеро и предложил тому сдаться. А наш отряд свое дело сделал. И что удивительно, ни один из наших казаков и гусар не погиб. Вот она внучок, какая воля Божья.
Потом уже, по окончанию всей этой компании, когда Наполеона выгнали из России. Когда мы с Денисом Васильевичем на денек вернулись в наше родное разоренное Бородино, перед нашим походом в Европу, в гости приехал Петр Андреевич Вяземский. Такой же герой и поэт, как и Денис Васильевич. Тогда, помню, сели они, откупорили шампанского бутылочку, разговорились, князя Багратиона помянули, которого по просьбе Дениса Васильевича в его родовом Бородино похоронили9. И всех героев знакомых своих вспомнили, кто жизнь свою положил на этом поле. Потом на гитаре пели, стихи читали (и меня за стол пригласили, что мне мальчишки очень лестно было) и Петр Андреевич, герой Бородинского сражения, прочел стихи. Я как шампанского выпил, осмелел, говорю: «Петр Андреевич, не сочтите за фамильярность, позвольте, я ваши великие вирши в альбом свой запишу (я тогда с собой альбом носил и записывал, что мне интересным виделось), а вы своей рукой автограф под ними напишите.
Вяземский немало удивился такой моей мальчишеской дерзости, но Денис Васильевич говорит ему: «Не сочти за труд, Пётр Андреевич, эта героическая морда пять лет назад у меня свинью в галопе загнал, за одно это ему Георгия повесить можно. А сколько он пережил со мною и моими гусарами, одному Богу известно. У него в альбоме и мой автограф имеется». И Вяземский расхохотался и поставил свой автограф, когда я по памяти стихи его записал. Я до сих пор храню этот альбом, – старик поднялся с кресла, подошел к книжному шкафу, достал драгоценный альбом, раскрыл, нашел страницу, и, сдерживая слезы воспоминаний, прочел:
Партизану-поэту
Поэт, рубака, весельчак!
Ты с лирой, саблей иль стаканом
Равно не попадешь впросак.
Носи любви и Марсу дани!
Со славой крепок твой союз:
В день брани – ты любитель брани!
В день мира – ты любимец муз!
Душа, двойным огнем согрета,
В тебе не может охладеть:
На Пламенной груди поэта
Георгия приятно зреть.
Дрожащая в волнении рука закрыла альбом. Старик вернулся в кресло.
– Пора спать. А завтра, я расскажу тебе, как мы с Денисом Васильевичем в Европе воевали. Два года я можно сказать с коня не слезал. Меня тогда уже по всей форме, по протекции Дениса Васильевича, приняли в гусары. Самого же Давыдова в генерал-майоры произвели. И разошлись наши дорожки, я со своим эскадроном в Россию вернулся, а Денис Васильевич и в Персии повоевал и в Польше, но уже без меня… Да, славное было время…
