Денис Александрович Игумнов
Ночная смена
Глава 4
В этот раз я менял Егорушку. Он, отдав мне журнал, уходить домой не торопился. Завел разговор о телках. Стал травить байки про своих телок. Где, как и каких сучек он трахал. Не скажу, что меня все это как-то интересовало, но я его не прерывал. Меня устраивало его присутствие вместе со мной ночью на посту, даже несмотря на то, что он время от времени, для убедительности секс-побасенок, что ли, трогал район своего паха. Я был уверен на сто процентов, что, пока я не один, мертвецы беспокоить меня не будут.
– На следующее утро я ее еле выпроводил. Понравилось ей всю ночь на четвереньках стоять. Ха. Ладно, а ты чего молчишь? Выпьем, да? Заодно и расслабишься!
Что и говорить, его предложение показалось мне весьма соблазнительным. Выпить хотелось. Я понял это сразу, как только он сделал мне предложение. Вот, оказывается, чего мне не хватало. До этого желание напиться мучило меня подспудно и теперь, так неожиданно озвученное Егорушкой, можно сказать, вздрючило физически. Поэтому я ответил:
– А что, есть?
– Спрашиваешь… – ответил Егорушка, доставая из своей спортивной сумки с оранжевой надписью: «Рибок» бутылку дешевого коньяка «Апшерон».
Я, тут же вспомнив служебную инструкцию, строго-настрого запрещающую бухать на рабочем месте, спросил:
– А как же работа? Не хочу по-глупому ее терять. Проверка может приехать или стукнет кто.
– Не боись. Проверяющие из центрального офиса у нас бывают не чаще, чем раз в полгода. И мы об этом за неделю узнаем. А про стукалово – кто стучать-то будет? Может, Федя?
– А что, нет? Хотя бы и он.
– Да нет, он на это не способен. Сам он не пьет, но и другим не мешает. Он безвреден, как божья коровка. Ну что, вздрогнем?
Порочность моего желания удовлетворить жажду опьянения победила мою совесть и страх увольнения. Распив с Егорушкой примерно три четверти бутылки, я как-то странно быстро, для такого количества выпитого, отключился. Меня окружила радуга…
Я увидел, как из подъезда многоквартирного дома вышел мальчик лет тринадцати. Ко мне пришло его имя – Юра. Одет он был не модно: старые джинсы, застиранная зеленая футболка и китайские кроссовки. Как всегда, в восемь часов вечера он вывел гулять свою собаку – дворняжку по кличке Сырок. Сырок был ровесником мальчика, но, в отличие от него, жизнь собаки подходила к концу. Пучеглазый, всегда с высунутым из пасти набок розовым слюнявым языком, пёс за последние два года заметно набрал вес, проще говоря, сильно разжирел. Ему стало трудно ходить, и время от времени он останавливался и потешно тявкал, давая понять молодому хозяину, что ему нужна передышка. Он всегда был добрым и любящим псом, доверял людям и в жизни никого не обидел, даже соседскую кошку встречал, приветливо махая куцым хвостиком. Мальчик очень любил своего пса, ведь друзей у него не было. Его родители развелись, когда ему исполнилось два годика. Жил он у бабушки, родная мамочка редко его навещала, не говоря уже об отце, которого он не видел вот уже несколько лет. Если он не нужен своим родителям, что можно было ждать от чужих людей.
Чувствуя свою некую ущербность, Юра жил как маленькая мышка, в школе его не обижали, потому что хулиганы считали умным и добрым. Да и что с него было взять? А вот учился Юра хорошо и всегда давал списать. Еще он любил рисовать, и одноклассникам рисунки нравились. Он умел так подчеркнуть положительные черты во внешности и в характере изображаемого им человека, что к нему выстроилась настоящая очередь не только его одногодков, но и детей из старших классов.
Сегодня Юра вышел на улицу с хорошим настроением, погуляв с Сырком, он хотел успеть закончить картину, которую писал тайно ото всех. На ней он изобразил девочку Машу, из параллельного класса, она ему нравилась, он думал, что любит ее. А потом он хотел посмотреть очередную серию мультика про роботов. Компьютера или планшета ему никто из родных не купил, поэтому он довольствовался единственным доступным ему развлечением – телевизором. Конечно, смотреть в тринадцать лет мультики – это не круто, но подвергать Юру критике было некому. Размышляя таким образом, он зашел на пустырь, расположенный довольно далеко от дома. От мыслей его отвлек довольно грубый окрик:
– Эй, зассыха! А ну-ка иди сюда!
Юра обернулся – и сердце ушло в пятки. Со стороны дороги через пустырь к нему приближалась компания подростков, человек восемь. На первый взгляд, они выглядели старше его года на два. Сырок остановился рядом с хозяином, но продолжал смотреть вперед своими подслеповатыми карими глазами и совсем не чувствовал приближающейся к ним угрозы. А насторожиться следовало. Ребята были явно на взводе, в руках они держали кто бейсбольную биту, кто велосипедную цепь, а кто просто прут арматуры. Юра попытался продолжить путь и убраться с пустыря побыстрее. Тогда, разгадав его намерения, двое идущих впереди парней побежали и один из них закричал:
– Стоять, гондоша! Или мы тебя точно догоним, и тогда тебе только хуже будет!
Угроза подействовала: Юра остановился и желал лишь одного – чтобы все происходящее сейчас быстрее закончилось. Его со всех сторон окружили агрессивные захватчики. Помощи ждать было неоткуда. Из одежды большие пацаны предпочитали широкие рэперские штаны, цветные футболки с изображениями черных гангстеров, на их ремнях висели толстые металлические цепочки, а на пальцах блестели тяжелые кольца.
– Мальчик гуляет с собачкой. Как трогательно. Зовут тебя как, Татошка? – спросил один из хулиганов с рябой физиономией и косящим левым глазом.
– Юра.
– Как? Юля?
Раздался гогот довольных глупой шуткой друга подростков.
– Юра, – промямлил мальчик еще тише. Рядом с ним стоял Сырок и весело махал хвостом, смотря совсем без страха на этих весёлых мальчишек.
– Слушай, собака у тебя какая-то не боевая, – вмешался в разговор другой подросток, с серьгой в ухе, крутя биту в руке. – Давай мы ее тебе надрессируем. Сделаем из нее настоящего боевого пса. Хочешь?
Сразу несколько рук потянулись к поводку и вырвали его из рук Юры. В ответ он шагнул за поводком, беспомощно протянул руки и сказал:
– Ребята, не надо.
Ближе всех оказавшийся к нему хулиган ударом ноги сделал ему подсечку и завалил наземь. Прыгнул ему на спину и коленом вдавил Юру в грязь. Рябой предводитель подошел к нему, склонился и сквозь зубы злобно прошипел:
– Не дергайся, а то мозги расплескаю. Смотри и получай удовольствие, Юля.
В это время несколько подростков тащили скулящую собаку к одиноко торчащему давно засохшему дереву. Там они нашли веревку, накинули на шею скулившего Сырка петлю и, перебросив ее через сук, стали тянуть пса вверх. Сырок задрыгал лапами и захрюкал, глаза собаки, и так от природы навыкате, наполнились кровью и чуть не выскочили из орбит. Подросток с серьгой в ухе стал раскачивать повешенного пса и кричать ему: «Апорт! Голос! Апорт!» Все смеялись. Юра, захлебываясь от слез, продолжал просить:
– Отпустите Сырка. Пожалуйста, отпустите! Сырок, Сырок! Ну пожалуйста!
– А-а, тебе понравилось. Мы готовы потренировать, как эту вонючую шавку, и тебя, – сказал Рябой.
Кто-то из подростков запел, подражая Кипелову:
– Он свободееен!
– Может, его еще можно спасти! Снимите, я вам все отдам! – проревел Юра.
Ответом ему стали лишь смешки. Привязав конец веревки к стволу дерева, хулиганы вернулись к Юре. Его поставили на ноги и стали избивать. Пинали ногами, били руками, хлестали цепями. Когда он падал, его поднимали и снова били. Сначала пацаны не вкладывались, а только мутузили Юру как бы вполсилы, но вид крови все больше разжигал их аппетиты, и с каждой минутой они все сильнее напоминали соскочивших с диеты зубастых пираний. Вскоре Юра уже не мог стоять без чужой помощи. Заведя ему руки за затылок, один из хулиганов удерживал его, пока остальные, как в спортзале, отрабатывали на нем, будто на груше, разнообразные удары. Юра не мучался от боли, он думал о Сырке и ему так защемило сердце, что стало всё равно, что дальше с ним сделают.
Когда он потерял сознание, его бросили на кучу мусора, и все по очереди стали прыгать на Юриной голове. От прыжков шестого по счету подростка она лопнула. Этот характерный звук треснувшего пополам арбуза и вывел меня из кошмара. К моей будке сквозь туман убегающего в небытие видения приближался Федя, подойдя, он бодрым голосом произнес:
– Пойдем. К нам привезли очередную посылку на тот свет. Пошли.
– Ага, сейчас.
«А где… Егорушка», – хотел спросить я, но не успел. Из-за спины Федора выплыла его сальная слащавая морда.
– Что, Федор, в нашем хранилище прибыло?
– А, и ты здесь? Так домой и не ушел?
– Как видишь. Кого в этот раз привезли, ты не в курсе?
Егорушка был какой-то взвинченный, мне показалось, даже имел виноватый, смущенный вид, как если бы его застукала мама за занятием онанизмом в спешке оставленной, незакрытой ванной комнате. Интересно, чем это он тут занимался, пока я дрых? К тому же опять, скорее всего, непроизвольно теребил свои половые органы. Фу, фу, фу. Ну и тип. Но тут Федя ответил на вопрос, и я забыл обо всех своих подозрениях.
– Ребенка привезли, мальчика. Я уже сходил, посмотрел, жуть. Ребята сказали: забили насмерть.
Глава 5
Прогуливаясь на следующий день по парку, я размышлял, и мои мысли принимали все более решительный характер. Если эти путешествия в последние часы жизни жертв насильственных преступлений будут продолжаться и дальше, я так долго не выдержу. Придется мне все же уволиться. Нормально спать днем я не могу: то забытье, в которое я впадаю каждое утро после ночной смены, сном назвать язык как-то не поворачивается. Ночью перед сменой меня мучают кошмары, навеянные предыдущими моими видениями. Ну а на работе меня уже ждут покойнички, жаждущие излить мне мрачные тайны своей жизни и смерти. Нет, спасибо, если за следующую неделю всё не придёт в норму, я плюну и заново начну поиск работы.
Следующим вечером, собираясь на работу и кладя в сумку уже ставшие для меня обычными вещи – планшет, термос, бутерброды, форму, я поймал себя на мысли, что мне опять хочется выпить. Заглушить чересчур яркие для меня впечатления от моей проклятой работы. Я застыл над раскрытой сумкой, раздумывая, а не взять ли с собой пару банок пива или, еще лучше, чекушку водки. Если пить каждую смену, так и спиться можно запросто. Последняя мысль меня остановила, и, вместо того чтобы пойти к холодильнику и достать из него запотевший пузырь с вожделенной алкогольной отравой, я застегнул молнию сумки и отправился на работу.
Шел третий час моего дежурства, когда я заметил по монитору наружной видеокамеры, как около дверей морга ходит девушка. Она то подходила к дверям, то исчезала в темной зоне, то снова возвращалась. Наконец, решившись, поднялась по трем ступенькам крыльца и взялась за ручку двери. Центральные двери на ночь мной запирались, и поэтому я очень удивился, когда раздался характерный скрип давно не смазанных петель. Не на шутку забеспокоившись, я вышел со своего места и двинулся по коридору навстречу неожиданной ночной гостье. Девушка от силы достигла той поры, в народе называемой подростковым половым созреванием. На вид я мог дать ей лет пятнадцать-шестнадцать, юный цветок, чей бутон еще не до конца раскрылся. Коротко подстриженная под мальчика, с очаровательными, огромными, завораживающими своим постоянно переливающимся блеском зелеными глазищами, будто наполненными солнечными искрами. Кожа лица своей гладкой поверхностью свободно могла посоперничать с гладью спокойного горного озера. За нежно-коралловыми губами скрывались идеально ровные белые зубки. Отличительные знаки женской фигуры еще не до конца оформились, но уже сейчас можно было понять: созрев, эти формы сведут с ума ни одного мужчину. Девушка была одета ярко, почти по-детски, в ее одежде преобладали розово-желтые тона. Ее ноги были обуты в розовые кеды, усыпанные стразами. Юбка желтого платья оставляла открытыми колени, кожу ног охраняли телесного цвета колготки, а ее плечи прикрывала короткая джинсовая куртка, почти доходившая до осиной талии. Косметикой она либо не пользовалась, либо сегодня решила от нее отказаться. И дополняла образ девушки бижутерия. Множество колечек, сережек, а на шее поверх платья на тонкой золотой цепочке висела перевернутая серебряная пятиконечная звезда. Я хорошо видел – девушку что-то волновало, она заметно нервничала, и выражение глаз такое грустное-грустное.
– Что вы здесь забыли, девушка, в этом далеком от веселья месте, да еще ночью? – подойдя к ней, начал я разговор. Подспудно я хотел ей понравиться и поэтому задал вопрос в несколько шутливом тоне.
– Вы могли бы мне помочь? – неуверенно начала она. – Правда, я не уверена, сможете ли вы.
– Так в чем суть? Не стесняйтесь, выкладывайте.
– Меня зовут Вика, я заблудилась. Где я, а?
Вот хрень, может, она таблеток наглоталась, вон глаза какие.
– То есть, как это заблудилась? Вы что, не знаете, где находитесь?
– Я помню, пришла домой (только вот откуда?), прошла в свою комнату. Папы дома не было. Мне стало очень плохо, закружилась голова. Я села на диван, и вот я уже здесь. Странно, правда? И у меня с собой ни телефона, ни денег. Можно я от вас позвоню?
– Да, пойдемте, я вам свой телефон дам. А вы вообще ничего не помните? Даже не подозреваете, где вы?
Мы шли к посту, и она, смешно повернув ко мне голову, остановилась. В интонации задаваемых мною вопросов Вика уловила скрытую подсказку и поэтому еще раз переспросила:
– Где я?
– Только не надо бояться, вы в морге, моя юная леди.
Ее лицо вздрогнуло, как от пощечины, и глаза сделались еще больше, хотя мне с трудом удалось бы представить это еще минуту назад. Она проглотила ставший непрожеванным куском комок в горле и как бы про себя прошептала:
– О господи. Это многое объясняет, – и, уже обращаясь ко мне, попросила: – Какой ужас… я хочу, чтобы папа меня быстрее отсюда забрал.
К этому времени мы уже подошли к посту охраны, я перегнулся через раму окна будки и достал свой сотовый телефон.
– Вы помните его телефон? – спросил я, протягивая Вике трубку.
– Конечно помню, – произнесла она сквозь подступавший туман слез.
Ну вот, только этого не хватало. Еще минута – и мне придется утешать эту девушку, при помощи слез стремительно превращающуюся в маленького ребенка. Уж скорее бы за ней приехал её папаша. Но, к моему удивлению, влага лишь блеснула бриллиантовой росой на ее ресницах, после чего Вика подавила в себе желание разреветься. Она протянула свою ладошку, и, когда ее пальцы коснулись моих, в моей голове взорвалась красная бомба. Единственной мыслью, пронесшейся черным метеором по моему раскаленному до полыхающей белой красноты полотну сознания, стало: «Пиз*ец! Это началось снова!»
– Что ты переживаешь? Подумаешь, со всеми это случается, – говорил молодой симпатичный парень лет семнадцати. Подтянутый, без грамма лишнего жира, высокий брюнет. Широкий лоб, черные жгучие глаза, по-настоящему мужской, большой красиво очерченный рот. Самовлюбленный эгоист, с детских лет привыкший получать всё, что взбредет в голову. – В конце концов, беременность не чума, пройдет – и не заметишь, – произнеся последние слова, он ухмыльнулся.
– Леша, я боюсь. Если папа узнает, он меня убьет, – опустив голову, сказала Вика.
– Сама виновата, предохраняться надо было.
– Что ты такое несешь? Ты ведь у меня первый.
– Не знаю, это ты теперь так говоришь. Извини, верить на слово я не привык.
– Я не знаю, куда мне обращаться. В больницу меня, наверное, не возьмут, мне только пятнадцать, да и денег нет.
– Ага, вот мы и подошли к самому главному. Тебе от меня только деньги нужны, да?
– Лешенька, ты же мужчина, придумай что-нибудь! – воскликнула Вика. Так как разговор происходил в уличном кафе около метро в семь часов вечера, народу там гудело предостаточно. Многие из них, услышав девичий вскрик, обернулись и стали смотреть на молодую парочку.
– Не кричи. На тебя люди внимание уже обращают.
– Извини.
– И по поводу мужчины тоже не надо меня разводить. Короче, денег у меня нет, и свою проблему решай сама.
– Леша, мне обратиться больше не к кому, срок – два месяца. Если отец узнает, он меня заставит сознаться, кто это сделал.
– Сделал что?
Парень разозлился, одновременно в его мозгу промелькнул образ отца Вики. Представив себе воочию ее папашу, он очконул. Они с Викой учились в одной школе, только он на два класса старше, и все ученики, без исключения, знали ее папу – Виктора Павловича. Личность поистине колоритная: бородатый мужик под два метра ростом, то ли бандит, то ли старообрядец, чем он занимался, толком никто не знал, но он явно не бедствовал – четырехкомнатная квартира с евроремонтом, дорогие машины, которые он менял каждое лето, часы, одежда экстра-класса.
В общем, слухи про отца Вики ходили разные. Однажды отец одноклассницы Вики неудачно пошутил насчет его бороды на родительском собрании. Виктор Павлович блеснул своими паучьими глазками из-под густых бровей и произнес: «Грубо вы разговариваете, уважаемый, так можно и беду на свои кости накликать. Не приведи господь, разобьют, и потом не соберешься, так калекой – перекати тележку и останетесь», – после чего задумчиво покачал головой. И произнес он это таким замогильным голосом, что слова его казались тяжелее камней. У всех сразу пропала охота шутить, включая и злосчастного мужчину, начавшего этот разговор. Этим же вечером, только чуток попозже, после собрания этот мужчина возвращался домой. Припарковав машину, он направился к своему подъезду. Прямо у дверей на него напали и переломали ему и руки, и ноги. Лиц нападавших или нападавшего он рассмотреть не успел. Доказать причастность к этому отца Вики не удалось, хотя все, без исключения, были уверены, что это его жестокая месть за безобидную шутку пострадавшего.
Прокрутив сейчас в голове известные ему факты об отце его бывшей, Алексей удивился, почему он раньше об этом не подумал. Да, была еще одна немаловажная деталь – Виктор Павлович обожал свою дочку и был готов ради нее на все. С таким агрессивным мутантом Алексей не хотел иметь дела и мимоходом, поэтому, немного успокоившись, он нарочито уверенным тоном произнес:
– Ладно, не ной. Смотреть на тебя противно. Дам я тебе один адресок. Мой хороший знакомый учится на четвертом курсе медицинского института, факультет хирургии, я его предупрежу. Ну а дальше ты сама.
– Спасибо, Леша. А сколько это будет стоить?
– Будет, будет. Ты ко мне с этим не лезь. У него сама все узнаешь и разберешься как-нибудь. Все, пока. Адрес и телефон студента пришлю эсэмэской, – с этими словами он встал и, расплатившись у барной стойки за кофе, покинул навсегда заведение и Вику.
Вика посидела еще минут пять и тоже вышла на улицу. К этому времени ее айфон переливчато запиликал, возвещая приход сообщения с координатами абортатора-любителя.
Стоимость подпольного аборта оказалась равна двадцати пяти тысячам рублей. Вике пришлось заложить три папиных подарка – две золотые цепочки и колечко с рубином. Студента звали Валентин. Худосочный нервный тип с россыпью ярких прыщей на лбу. Он боялся не меньше Вики, а может, и больше. Он бы никогда не взялся за такую опасную операцию, да еще нелегальную, но ему были нужны деньги. Очень нужны, до той крайней степени, за которой обычно приходилось расплачиваться собственной шкурой. Валентин страдал игроманией, и, если к следующему понедельнику он не погасит хотя бы часть долга, ему придётся худо. Те, кому он задолжал, не казались какими-то зубастыми криминальными авторитетами или матерыми ворами в законе. Они в обычной жизни походили на вполне нормальных и очень дружелюбных людей, за одним маленьким исключением: в их паспортах стояли отметки об неоднократных судимостях. К долгам они относились как попы к иконам, для них это было свято, этому их в первую очередь научили на зоне. Следование правилам, пусть криминальным, упорядочивает жизнь, делает ее более осмысленной, даже если ты полный отморозок. Отсюда выходит закономерность: как только он им проиграл, их веселые улыбки испарились, оставив звероподобный оскал хищной уголовщины. Оба-на, мистер любитель легких денег, деньги на бочку или член на стол. Само собой, понятно, с членом ни один мужчина расставаться не спешит. Пришлось идти на риск.
Операцию назначили на вечер субботы, когда предки Валентина традиционно вовсю веселились на даче. Жил он на окраине Москвы, в спальном районе Ясенево. Вика сначала ехала на метро, потом на автобусе и еще шла пешком минут десять. Пока она продвигалась к дому студента, ее со всех сторон окружали угрюмые серые многоэтажки советского периода. Когда-то они выглядели белыми, а теперь от их ауры города света осталась одна депрессивность цвета пыльного бетона.
От детских площадок, расположенных рядом с подъездами домов, в пульсирующее фосфором городских огней темное небо неслись крики отдыхающих на них групп пьяной молодежи. Пахло разлитым на дороге мазутом и прелой листвой из соседнего парка. Вика вздрагивала от каждого громкого звука, ей казалось, что это кричат ей, еще немного – и какая-нибудь компания обязательно выбежит ей наперерез, начнет тыкать в нее кривыми пальцами и гоготать, гоготать, гоготать…
Конечно, это её мучили, разыгравшиеся в темноте наступившего вечернего времени и души, фантазии. Она очень боялась, чувствовала себя одинокой и брошенной. Она боялась разочаровать своего папу, боялась боли операции, переживала за своего нерождённого ребенка: «Кто он? Мальчик? Девочка?» А еще она продолжала любить Алексея, ждала, что он с минуты на минуту позвонит и приедет за ней. Глупо. А что делать? Такова жизнь.
Валентин жил во втором подъезде огромного подковообразного дома, на шестом этаже. Когда Вика поднялась в зассанном до дыр лифте, он её уже ждал. Как только она подошла к двери его квартиры, он распахнул её перед ней, быстро впустил внутрь и тут же запер. Не хотел, чтобы соседи Вику увидели. Вид он имел взлохмаченный и весьма обеспокоенный.
– Принесла?
Вика догадалась, что это он спрашивает про деньги. Она открыла свою сумку и достала тощий конверт. Пока он пересчитывал купюры, она осмотрелась кругом. Обстановка квартиры весьма скудная, ремонт не делали лет двадцать. Лампочки тусклые, обои в углах пошли волнами. Напольное покрытие – дешевый линолеум в пошлый желтый цветочек. Наконец, сосчитав, наверное, в пятый раз свой гонорар, Валентин велел ей раздеваться и проходить в большую комнату, а сам поспешил в другую – прятать деньги.
В большой комнате все уже готово к операции: разобранный на всю длину обеденный стол застелен резиновой простыней. В нише стенки лежат инструменты (какие-то длинные спицы, крюки и жуткие клещи-расширители), медикаменты; рядом стоит таз с водой; висят полотенца; белоснежно цветут тампоны, бинты.
– Что стоишь? Раздевайся и ложись на стол, – сказал, заходя в комнату, студент.
– Снимать всю одежду?
– Нет, только низ, – ответил через плечо Валентин, копаясь в инструментах.
Она разделась и легла головой к зашторенному наглухо окну, а ногами – к двери, глаза закрыла. Клеенка оказалась холодной, нежная кожа Вики покрылась пупырышками, холодно. Валентин надел халат и резиновые перчатки. Нацедил в одноразовый шприц обезболивающего и, зайдя Вике между ног, сделал укол. Также он вставил ей в вену катетер и через него подсоединил капельницу. Ощущение не из забавных, и дальше стало намного хуже. Подождав минут пять, пока не подействует укол, студент начал операцию.
Нельзя сказать, что Вика ничего не ощущала: когда режут по живому, копаются в тебе металлическими, чужеродными твоему телу инструментами, приятного мало. Она чувствовала, как что-то отворачивают, раздергивают, вытягивают из нее нечто вроде упругого пузыря. В какой-то момент по ее ляжкам, ближе к ягодицам, потек теплый ручеек. Вика немного дернулась и тут же услышала приглушенную команду: «Черт! Держи ноги шире!» После этого грубого окрика до самого конца она оставалась неподвижной. Что он там с ней делает, напрямую Вике видно не было, зато, повернув голову набок, в стертых стеклах серванта она могла увидела отражение всех манипуляций, проделываемых с самыми сокровенными частями ее тела. Смотреть на них долго становилось страшно до неизбежного обморока. Поэтому Вика закрыла глаза, на нее опустилась стена непроглядной, вечной, как монолит, тьмы, о существовании какой она и не подозревала. От этого становилось еще страшнее: испугавшись этого чувства, воспринятого Викой как воплощение самой смерти, вынудившего её, она открыла глаза. Решив смотреть только на потолок, сконцентрировалась на его неровностях. Через тридцать минут в эмалированный таз, поставленный рядом с левой ножкой стула, шмякнулся мокрый комок: аборт закончился.
– Всё, вставай, одевайся. Загваздали мы с тобой все тут, – загундел Валентин, оглядывая испачканную кровью клеенку и следы от тяжелых капель крови на полу. – Можешь ехать домой. Предупреждаю: тебя может штормить, это нормально. Приедешь домой – сразу ложись. Неделю не напрягайся и побудь дома. Сексом не занимайся два месяца, алкоголь не пей.
Вика встала и поняла, что сейчас упадет. Она схватилась за стол, и ее правый мизинец попал в натекшую из ее нутра лужицу. Вика посмотрела на клеенку, и вид беспорядочно расплесканной красноты закружил ее слабую голову в два раза сильнее. Она отключилась. Как ее привели в чувство и вытолкали в теплую вонь подъезда, помнила смутно. Хорошо еще, что не увидела содержимое таза. Домой Вика добиралась, как ей показалось, в разы дольше, чем к студенту медику.
Приехав, она открыла своим ключом дверь квартиры. Навстречу ей ринулась темнота, значит, отец так и не вернулся. «Тем лучше», – подумала она и прошла в свою комнату. Зажгла настольную лампу и с ногами забралась на диван.
Вике стало плохо, обезболивающий укол потерял свою силу, и ее посетила тихая боль. Вика свернулась калачиком, накрылась пледом и легла лицом к стенке. Странные мысли приходили ей в голову, она заново переживала операцию и тут же с холодной гадливостью думала о возможном в будущем сексе. Пролежав так минут десять, Вика с возрастающей тревогой почувствовала неприятное, усиливающееся с каждой секундой жжение, исходящее из самой глубины ее лона. Откинув плед в сторону и задрав себе юбку, девочка, так и не ставшая настоящей женщиной, увидела на своих колготках разрастающееся пятно крови. До телефона, оставленного в кармане джинсовки, добраться ей не удалось. Во второй раз за этот день она потеряла сознание. Вика так и осталась лежать в коридоре; когда вернулся ее отец, было слишком поздно: тело успело остыть.
Уже вырываясь из той грубой, несправедливой реальности в свою, я услышал затухающие с каждой долей секунды, непонятные мне тогда слова Вики: «Я умерла в неподходящую ночь, хорошо охраняй мое тело до похорон».
Очнувшись от очередного жуткого сна в обильном озере липкого пота, я утерся салфеткой, взял со стола книгу регистрации жмуров и стал искать. В мою смену эту девочку не привозили, могли привезти, конечно, и сейчас, ночь только перевалила за двенадцать, детское время для покойничков. Но внутренний голос мне говорил: ее труп уже здесь, в морге. И для того, чтобы в этом убедиться, мне не обязательно спускаться в холодильник. Искомую запись я нашел на предыдущей странице. Вику к нам привезли прошлой ночью. Я задумался. Да, если вначале для контакта со мной мертвым требовалось навалиться на меня всей своей ментальной мощью, то в последнем случае этой девочке хватило лишь легкого прикосновения. Мой организм самонастраивался на их сообщения, и от осознания этой мысли мне становится еще страшнее. Если они привяжутся, то уж точно просто так в покое не оставят. Кому, скажите, хочется всю жизнь разговаривать с мертвецами? Постоянно жить с ними, невидимками для всех остальных и страшной реальностью для вас? Уж точно не мне.
