Деминова Светлана
Война красного знамени
– Иной раз люди путают грех и худой поступок. – продолжал он басовым голосом. – Человек, которому сосед задолжал три медяка и отказывается отдавать, будет считать соседа греховным! Однако как же великое прощение? Как же щедрость, что проповедует наша церковь? Стало быть, этот человек греховен в своей жадности? А если взять того же соседа? Кто он? Он не выполняет свои обещания, стало быть он лжец? Обманщик? Тоже грех. Так как же нам их судить?
Андрей находил речи настоятеля Алексия очень простыми и даже приземленными. Ему зачастую скучно слушать такие проповеди сплошь наполненные какими-то бытовыми ситуациями. Скорее всего в деревне неподалёку произошла драка и староста попросил провести настоятеля беседу с жителями.
Андрей тяжко вздохнул. Не редко он искажал в угоду простоте глубинный смысл священного писания. Вот сейчас он заговорил о такой проблеме, как человеческая греховность. Очень сложная тема, которая связана с силами, что людям не подвластны. С отравляющими душу заболеваниями, которые скатывают человека на уровень животных, лишая его истинно человеческой черты – разума. Болезни эти отделяют разум от тела и души и уничтожают его. Такой человек становится пустой оболочкой, которая отравляет окружающих. Андрей это понимает отнюдь не понаслышке. Иной раз он видит помутнения и внутри себя и старается всеми силами лечить их молитвами и самобичеванием. А здешние прихожане даже молитв не знают, предпочитая лишь ходить на исповедь, надеясь на отпущение грехов со стороны батюшек. И вот сейчас затаив дыхание, чуть ли не заглядывая в рот настоятелю они слушают его, даже смея дискутировать. Вот совсем недавно все преисполнялись благодатью молитвы Триединому, а теперь ведут праздные обыденные разговоры… Отвратительно.
Вздохнув, Андрей поднял свой взор на подкупольные храмовые изображения. Их создавал великий художник Илларион Родненский, чья святость проявлялась ещё в детском возрасте. Говорят этот вековой храм он начал расписывать в семнадцать лет. Андрею сейчас было столько же. Прямо под куполом, своим неморгающим взором на него смотрел лик Триединого, изображенного по Софийской иконографии как человеческая голова с тремя лицами и большими светящимися глазами без зрачков. Андрей с детства заглядывался в эти глаза. Они меняли свой цвет в течении дня, но вечером смотрели абсолютно человеческими глазами. Он сих пор не мог разгадать как именно художник подчинил себе лучи небесного светила, который недалёкие именуют Хорсом. Каждый раз он терзался в догадках, когда заходил сюда. Возможно, тоже магия?
– Вновь на Трёхликого созерцает, – донёсся пренебрежительный шёпот братьев, возвращая Андрея с небес на землю.
– И ведь надо иметь столько наглости…
Наглости? Почему наглости? Андрей часто замечал, что он один из немногих послушников может долго смотреть в глаза и алконостам или глядеть на лики святых, когда остальные, испытывая трепет, не выдерживали взгляда с иконы или фрески и смиренно отводили глаза. В какой-то момент послушники начали избегать по неведомым причинам зрительного контакта с ним. И теперь перешептываются, говоря о его "наглости", словно они что-то могут понимать о том, что угодно Всевышнему. Грозный взгляд отца Михаила в миг их приструнил.
Настоятель тем временем уже заканчивал проповедь:
– Всё земное очень хрупко. Любая жизнь может разрушится в один лишь миг! Мор, отзвуки которого мы до сих пор слышим и плоды которого пожинаем. Такие тяжелые бедствия попускаются за грехи. И лечение болезни – не хождение к знахарям, а покаяние. И лечит нас благость Триединого. Лечит нас через покаяние… Пусть покается задолжавший и обманувший, покается скупой и горделивый. Покайтесь в грехах своих ради своего душевного здоровья и здоровья близких! Троица единая славься во веки! Помилуй грешных и не пошли нам кары за прегрешения!
– Славе! – вразнобой раздались голоса крестьян и деревенских ремесленников. Синхронно все находящиеся в храме совершили знаменье: от сердца – символа души, к животу – символа тела, и ко лбу – символу разума.
Литургия закончилась, горожане поклонились, встав на колени перед святынями: софийской иконы двух названных сестёр: Марии и Софии.
***
Андрей вышел из церкви вместе с другими послушниками. Он остановился взглянув на светило, к которому подплывать большое облако в форме головы дракона. Андрей нахмурился.
– Я против этого, ему еще стоит учиться, такие как он должны служить Триединому, а не церкви, – услышал Андрей ворчание своего наставника вдалеке. – Вы хоть понимаете что отвлечение мирскими заботами может навсегда лишить его дара? Его дар даже не раскрылся в полную силу!
– Наша церковь служит Триединому не меньше, чем ваш послушник, отец Константин. – отвечал настоятель Алексий, сверкая жемчугом на фелони. – В Миров стечётся народ всего царства, чтобы узреть венчание царя. Кто как не чудотворец сможет благословить его на правление? Это прямая благость Триединого! Это наш долг отправить вашего ученика на венчание.
– Всё к царской казне подмазаться хотите… – буркнул в ответ старик. Он уже достиг того возраста, когда мог себе позволить остроты даже в отношении епископа… но не понимал, что подобными остротами он принижает сам себя в глазах окружающих.
В этот момент Андрей встретился взглядом с настоятелем Алексием.
– Вот же он! Андрей, подойди сюда.
– Ваше преосвященство, – поприветствовал Андрей епископа с поклоном.
– Тебе выпала большая честь быть представителем нашего монастыря на венчании царя Мирского царства и явить свой Дар всему Мирскому царству.
Андрей должен был радоваться. Иные послушники и правда были бы рады вырваться за пределы этих стен, тем более в Миров. В народе этот город называли второй Софией. Но радости он не ощутил, только внезапно помрачение в душе.
– Как… Вам будет угодно, Владыка, – с легким поклоном ответил он.
– Не переживай, – настоятель дружелюбно положил ему на плечо пухлую руку, в молодости видевшую тяжелый труд. – Ты будешь не один, помимо меня и других хорошо знакомых тебе сановников. И твой учитель, коли тот согласится, – со значением Алексий взглянул на старика.
– Благодарю, батюшка.
– И все же… – попытался возразить старик.
– Это не обсуждается, – убирая руку с плеча ответил Алексий. – Вам следует начать собираться в дорогу уже сейчас, – и с этими словами он оставил их наедине друг с другом.
– Все ему мало церковных владений… – выдохнув проворчал слепой Константин.
Сгорбленный, старый, с белыми выцветшими глазами. Андрей знал, что в молодости он тоже был одарен Триединым, но потерял свой дар, узнав о смерти родной семьи. Чудотворцам необходимо разорвать все мирские связи, чтобы те не мешали их основной цели – служению богу и стремлению услышать глас Всевышнего.
– Пути Господа неисповедимы, – ответил он.
– Там будет твой брат и дядя, Андрей.
– Брат? Дядя? – повернувшись к наставнику спросил Андрей без эмоций, – у меня нет семьи уже семь лет.
Андрей почувствовал внутри себя немой укор совести. Нет. Он не забыл о них.
– Может, ты и можешь обмануть мои слепые глаза, но мои уши ты не обманешь. Я знаю, что ты их не забыл, и я слышу ту злобу, что до сих пор теплиться внутри тебя.
– Мне следует… – хотел было предложить Андрей обряд усмирения тела, но наставник закончил предложение за него, предложив вещь куда более страшную чем телесное наказание.
– Тебе следует исповедаться под Оком Триединого.
Андрей дёрнулся, отшатнувшись от наставника словно ошпаренный и глядя на него широко раскрытыми полными страха глазами.
– Ритуал очистит твой разум, Андрей, от всех худых дум – заглядывая белыми катарактами глазами в его душу проговаривал Константин. – Усмирит твой пыл и чувства, поселит в тебе благость и смирение.
– Но… батюшка…
– Таков путь избранника Триединого, Андрей. – отрезал он все возражения так, что Андрей потерял всякое желание ему возражать.