Деминова Светлана
Война красного знамени
Дневник I
"Со дня Великого Разлома прошла уже тысяча лет. Приближение этой зловещей даты вызывает трепет у всех жителей нашего континента: от южных своенравных эльфов Масдары до северян Ковдора, от стольного града Мирова до мрачных земель Дикого Востока. Говорят, даже среди жестоких и воинственных альвов, ходят пророчества о скором возвращении ранее погибших богов и начале грядущей разрушительной войны всех против всех, когда небеса воспылают огнём и даже стихии природы будут бороться друг с другом. Эти слухи перетекают даже в умы добропорядочного люда, помутняя их рассудок. Нынче даже обычный гром и грозу испуганные люди принимают за начало конца мира. В облаках они видят чудовищные образы огромных ужасных богов, несущих смерть всему живому в жажде отомстить за переход народа в Истинную веру Всесоздателя Триединого. Иные, отличающиеся особым рвением, совершают один из самых тягчайших грехов: убивают самих себя, страшась грядущей даты. Именно поэтому мы, слуги нашего отца-создателя Триединого, созданные по образу и подобию его должны сейчас трудиться с большим рвением, проповедуя наше истинное слово и успокаивая умы заблудших…»
Несколько капель чернил некрасивыми кляксами размазались на пергаменте. По всей видимости, автор дневника задумался на этом моменте.
«Недавно судили ведьму за связь с темными силами. Лик этой девушки до сих пор стоит у меня перед глазами. Её предали огню, я должен был забыть её, но не могу до сих пор… Уже давно в наших землях не видели колдунов. Но коли есть она, значит есть и другие… Она чувствовала мою силу также как и я её. Холодная. Могильная. Не такая, как у меня… Но что то рвало меня к ней. Я желал… заполучить её, эту силу… Странное, грешное желание… Могла ли она попытаться меня очаровать, дабы сбить с пути истины? Могла… Однако… клянусь до сих пор меня терзает любопытство. Она словно рвалась мне что-то сказать. Но что? Этого я не узнаю никогда. Они убили её.»
Пара клякс вновь упала на пергамент. Нельзя было сказать, что хозяин записей был неаккуратен. Почерк ровный, красивый. Но видимо эти тексты были значимы для кого-то кроме него. Можно позволить себе расслабиться.
«Не редко наши чувства бывают ложными. Несмотря на то, что мы давно избавились от гнёта старых богов, до сих пор некоторые злые духи, скрываются в тенях, чтобы совратить наши души и заставить сойти с истинного пути. Однако как отличить истину ото лжи? Чем было то странное чувство? Триединый наделил меня даром чудотворца, но я до сих пор не могу считать себя достойным… Как не сбиться иной раз с пути? Как не спутать навь со знаками всевышнего? Тревожно…»
Кляксы испачкали пергамент после этого слов ещё раз, мешая прочитать, то что было под ними.
Андрей I
Конец месяца серпеня, как и весь прошедший год, был теплым и солнечным. Недавно побеленные стены лубянского монастыря святого Михаила, казалось, светились под лучами хорса. Нежный утренний ветерок трепетал деревья, гнал опавшие ранние листья вдоль каменных пустующих дорожек. Пусто во дворе, в каменных коридорах, в комнатах служек. Но монастырь не был заброшен. Утренняя служба стала причиной опустения дворов и коридоров.
Сплетенные вместе страницы пергамента в мягкой кожаной обложке лежали на очень древнем, но крепком столе. Спешно откинутое перо немного испачкало дубовую поверхность, чернила не закрыты – хозяин рукописи уходил куда-то в спешке.
Это была маленькая комната в мужском монастыре, куда юный благородный отрок был сослан братом своего отца. В десять лет ему пришлось смириться с тем, что впредь он не увидит он княжьих палат и шёлковых одеяний. Не испробует он изысканную пищу, не обучится воинскому искусству. Он не унаследует той части земель, что должна была принадлежать ему по праву. Служение Триединому – вот теперь его судьба. Со временем в учении, что давала ему церковь, он нашёл отдушину. В нём начал пробуждаться талант истинного священника: через ежедневные молитвы, переписывание книг, он начал познавать дар Триединого. Чудотворство проявилось в нём неожиданно. Он откуда-то знал, что нужно делать, будто бы занимался этим всю жизнь. Он приложил ладони к сломанной ноге кобылы, а в следующее мгновение обнаружил, что она смогла встать. Окружающие изумлённо глядели на него и рассказывали про то, как изменились его глаза, говорили, что они стали светлее. Говорили о том, что лицо его становилось подобным серафимскому благому лику. Рассказывали, будто видели некий едва уловимый свет вокруг его ладоней. Так была спасена лошадь, что везла их в монастырь из соседней деревни.
Помнил ли он то, что ему рассказали те, кто был рядом с ним? Нет. Он помнил другое. Нечто, что трудно было объяснить словами. Шёпот тысячи голосов, который он не слышал, а ощущал своим нутром. Видел нечто, что можно было бы назвать мерцающими огоньками в глубокой непроглядной тьме. Помнил своё странное тело, которое не чувствовал.
Андрей обучался в монастыре седьмой год. Дар чудотворства был редкостью среди господних слуг. Ещё реже его получали в столь юном возрасте. Освоить этот дар могли далеко не все. Ты обязан быть образованным, много читать, усердно молиться и самое главное: созидать. Стремиться познать сущность Триединого, открыв для него свой разум. Отринуть мирские блага было непросто многим господним слугам.
Андрей читал в воспоминаниях о том, что истинные святые, возведенные в пример торжества разума, были не от мира сего. Их речи сложно было понять обычному человеку, но они глаголили устами Всевышнего. Андрей видел юродивых – редких людей, наделенных Его даром, но не служивших в церкви. Они пугали его своим безумием, и где-то в глубине души он не желал им уподобляться.
Теперь батюшки чаще обращали на него внимание. Казалось, что к нему стали относиться более требовательно, а настоятель стал смотреть на него хитро, словно у него на Андрея был какой-то план. Теперь Андрею не оставалось ни единой возможности отдохнуть. Помимо службы он должен был проповедовать и лечить души деревенских. Нести им Свет, являя чудеса. Иногда ему казалось, что он был подобен скомороху. Настоятелю нужны были деньги, это он понимал.
Теперь, читая книги, воспринимая опыт предыдущих святых, вникая в их трактаты он научился исцелять глаголом и душу, и тело. Научился видеть следы нави, скоро научится её изгонять. Но главная его цель была только одна – научиться слышать Триединого и не лишиться рассудка, дабы верно донести его волю для остальных. И это давно бы у него получилось, если бы не житейская рутина.
С момента пробуждения его сил, все больше прихожан посещали их церковь, а в монастырь со всех соседних княжеств стекались паломники. Иной раз им было достаточно взглянуть на Андрея, чтобы припасть на колено. Но Дар был не безграничен, он отнимал у Андрея много сил и вскоре его лик был наделён типичными признаками чудотворца: тёмными мешками под глазами, худощавостью, припущенными уставшими веками. Говорили только, что взгляд его был иным, чем у других чудотворцев из юродивых. Его глаза отягощались тяжелыми думами. Мрачный взгляд, совсем не безумно светлый и благостный.
Во дворе монастыря звонили колокола, оповещая о начале службы. К куполам слетались алконосты – дивные птицы, слуги Триединого с женскими лицами и птичьими телами. Андрей уже давно к ним привык, но простой люд они пугали. Он часто слышал от прихожан, что душа их словно наружу выворачивается, когда те поворачивают к ним свой лик. «Это все греховные мысли изгоняются, вселенные в вас злыми духами» – отвечал наставник Андрея, слепой и сухой Константин Иванович.
До начала утренней службы Андрей, одолеваемый бессонницей, занимался тем, что позволил себе отвлечься от дум о Триедином, и записывал свои мысли. Он увлекся настолько, что позабыл взглянуть на песочные часы, которые уже давно утекли вниз.
Входящую толпу послушников он завидел ещё издалека и надеялся проскользнуть незамеченным для настоятеля, чтобы не испытывать муки телесного наказания. Его чаяния, кажется, были услышаны Святой Софией. Он быстро взбежал, придерживая темную рясу, по лестнице на полати. На софийский манер их называли хорами. Андрей увидел, как собратья косо на него посмотрели и начали перешептываться.
Он встал в стороне от юношей, не желая стеснять их своим обществом. На кафедрах уже были раскрыты молитвенники на нужной странице. Андрею они были не нужны, все молитвенные песни он уже давно выучил наизусть. Взгляд его скользнул вниз в сторону притвора.
Священнослужители высшего сана облаченные в черные рясы, поверх которых одеты золотистые фелони, величаво вошли в зал. Начали стекаться прихожане: деревенские мужчины, снимающие шапки и женщины в платках. Тихий гул разговоров эхом отражали стены, расписанные дивными сюжетами. Андрей каждый раз замечал восторженные взгляды прихожан. Говорят, глаза являются проводником в душу человека, и красивое внешнее и внутреннее убранство храма помогает истинной вере пробиться через омут невежества в сердца людей, большая часть которых едва умела различать буквы.
Постепенно голоса стихли, пока в стенах храма не воцарилась тишина. Начиналась воскресная литургия. На хоры поднялся батюшка Михаил, который обладал красивым низким голосом. Андрей вместе с остальными юношами приосанились. Все понимали, что сейчас им нужно будет петь. Михаил начал распевать молитву, жестикулируя руками, управляя хором словно инструментом.
– Славе Триединый, славе Триединый, славе Триединый.
– Славе, – вторил ему хор.
Ровное пение десятка голосов, слившись воедино, отражались в стенах крестово-купольного храма и наполняли воздух жизненной силой. Благодаря тишине можно было услышать тонкие переливы нот. Тексты молитвенных песен всегда пропевались, и все живые существа находящиеся в храме чувствовали воодушевление. Здесь всегда проходили душевные хвори. За этим люди и тянулись к храму.
После пения настоятель Алексий начал читать утреннюю проповедь.
– Во имя первого, второго и третьего начала единого я обращаюсь сегодня к вам. Знает ли кто из вас истинную сущность людской греховности? Что есть грех человеческий?
Батюшка обратился к прихожанам, люди начали переглядываться друг с другом опасливо.