Delhy
Whisper Of A Name
Пролог
– Артур, я не могу угнаться за тобой! Артур! – наблюдая за тем, как спина брата исчезла за высоким сугробом снега, кричал мальчик. Он резко ударил пятками в мерзлую землю, укрытую белым одеялом, и уперся ладошками в колени, пытаясь совладать со своим сбившимся дыханием. Лицо горело от колючего холода, рвущегося навстречу. Рука потянулась к шапке, оттягивая ее слегка назад, чтоб не загораживала обзор, но было поздно – он вновь остался один на один с самим собой. Брат не обернулся.
Ранним утром они играли на чердаке, где валялись старые сказки, спрятанные мамой. Артур показывал ему цветных чудищ и читал вслух, прерываясь лишь тогда, когда снизу кто-то проходил в опасной близости к их "секретной" базе. Наблюдать за тем, как читал его брат – было самым любимым занятием мальчика. Полные губы Артура двигались порой то быстро, то медленно, а изо рта вылетали диковинные слова, о которых он и не догадывался раньше.
Мать позвала их через четверть часа к завтраку, после чего они слезно упрашивали ее отпустить их на улицу. Укутанные, казалось бы, до макушки, они все равно вздрагивали при каждом потоке порывистого ветра. Артур резко толкнул мальчишку в грудь.
– Эй, ты чего?– обиженно выдал ребенок, кое-как устояв на месте.
– Ты – вода, – просто ответил старший брат и сорвался с места.
Восторг захлестнул ребенка, и он поспешил за широкими шагами Артура, наивно полагая, что когда-нибудь его догонит. Они находились далеко за пределами деревни, крыши домов исчезали из виду, а снег подчищал их следы, скрывая от взрослых их маленькую шалость. Он обернулся назад, сглатывая последнюю слюну, и медленным шагом побрел за братом, все еще тяжело дыша.
В глубоких карманах зашелестели обертки из-под конфет, и он ощупал каждую, разыскивая в кучке последнюю уцелевшую. Ноги завели его в старый сарай, и, когда мальчик уже вытащил сладость из кармана, чьи-то руки схватили его плечи, резко дергая назад. Он едва успел выронить звук,– рот накрыли ладонью, конфетка выпала из рук, и глаза в страхе закатились вверх, натыкаясь на фигуру знакомой девушки, неестественно склонившей голову на бок.
Ребенок дернулся, пытаясь скинуть с себя чужие руки.
– Тш-ш-ш, – это был Артур, – Успокойся, Лео. Ни звука.
Сердце мальчишки беспокойно забилось. Лео накрыл ладони брата, чувствуя крохи тепла, овеявшие его лицо. Артур оттащил его осторожно назад, время от времени оглядываясь по сторонам.
– Что такое? – тихо-тихо прошептал ребенок. Его оставили без ответа, и он надул губы, совершенно не понимая действий брата. Тот развернул его лицом к себе, вновь грубо хватая за плечи. Взгляд его был прям и строг.
– Ты помнишь, когда-то я рассказывал тебе о хижине? – быстро пролепетал старший. Лео повернул голову в бок, не желая больше слушать. Что же это такое? Сначала он убежал от него, а теперь ведет себя с ним так, словно это он что-то натворил. Но Артур был непреклонен, и встряхнул его еще раз, – Не время для обид, Лео. Ты помнишь?
– ....помню, – спустя пару секунд молчания пробурчал ребенок. Он вырвался из слабой хватки брата, делая шаг назад, и вскрикнул, – Мне больно!
Артур тут же прижал палец к его губам, шипя:
– Прекрати кричать! Это важно, послушай ме…, – Артур резко обернулся, заглядывая через плечо, и, когда догадки его не подтвердились, так же быстро отвернулся обратно, внимательно следя за Лео, – В той хижине живет учитель, – вторая рука залезла в карман, и он вытащил коробок спичек, пихая в руки ребенка, – Держи, там может быть холодно.
– Почему? – не понимал Лео, – Я не…
– Иди к нему, – прервал брата Артур, сжимая крошечные ладошки Лео в своих руках, – За этим сараем сверни сразу направо. Направо, – повторил он, показывая направление рукой, – И беги. Он впустит тебя, и, если попросишь, покажет тебе книги.
– Но мама будет ругаться, – возразил мальчишка, вжимая голову в плечи. Артур потянул его за куртку, прижимая к себе, и теплые губы коснусь лба.
– С тобой все будет хорошо, – прошептал он в ответ, – Давай, Лео, беги.
Он обеспокоенно поднял глаза-кнопки, слыша, как громко стучит его сердце в ушах.
– Беги!
Стойкий шаг сорвался с места.
***
Обычно, страх – главная составляющая к действиям, когда на кону твоя жизнь. Мы судорожно, как умалишенные ищем выход даже в тех ситуациях, в которых (как нам кажется) его не должно быть. Ведь что еще так будоражит к побегу, как не страх?
Я не мог заснуть вот уже три недели к ряду. Веки тяжелели ото дня ко дню, но стоило мне их прикрыть едва ли на секунду,– звук цокающих каблуков наполнял мой слух. Я тут же распахивал глаза в каком-то неописуемом ужасе, оглядываясь по сторонам и вновь и вновь возвращаясь к первопричине моей бессоницы.
Сначала, в первые сутки, когда покой покинул меня, и я ворочался на своих прекрасных белоснежных простынях из одной стороны в другую, муруясь в кокон, точно чертова гусенница, мои мысли прокручивались сотни раз, рисуя в воображении последний сон.
Это были черные лаковые туфли на высоком каблуке. Деревянная лестница, расстилающаяся для стройных ног, поцарапанные дряхлые перила так вовремя подставленные под ее руку. И мой бешенный страх, сердце, комом вставшее в глотке, не могло перестать рваться наружу, а я зажимал себе рот руками, боясь проранить крошки звуков, пляшущих на обрыве губ.
Почему ее зеленые глаза смотрели с такой ненавистью на меня?
Я чувствовал себя крошечным. Муравьем, мечущимся то туда, то сюда в надежде сбежать от ее взгляда и острого носа начищенных туфель. Чья-то грубая рука схватила меня за шиворот, басистый голос обрушился градом неразборчивых слов и только мой крик, все же вылетивший наружу, встряхивал тело, приводя в чувство.
Я подорвался в ту ночь в первый раз и больше не знал сна.
И вот прошло три недели, наполненных тщетными попытками закинуться снотворным, литрами сраной заваренной ромашки, и счетом долбанных овец от тысячи в обратном порядке.
– Детка, если бы не твоя бесконечная работа за компьютером и полное отсутствие нормального распределения дня, ты бы спал как убитый, поверь мне, – вздыхала мать, взмахивая веером перед лицом. Официант опустил перед ней чашку кофе, тихонько ретируясь. Я покачал головой.
– Сомневаюсь, что дело только в этом, – не согласился я с ней, уныло наблюдая за тем, как люди проходят мимо летней веранды, на которой мы расположились. Я перевел взгляд на свою мать, рассматривая седые волоски, зачесанные в высокий хвост. Лицо ее приняло розоватый оттенок, и капля пота, выступившая на лбу, медленно, но верно пересекала свое расстояние. Ее карие глаза сщурились, обрамленные мелкими складочками морщин, и она вновь взмахнула веером, охлаждаясь.
– С каких пор ты споришь в матерью, милый? – беззлобно спросила она, растягивая накрашенные розовым блеском губы в полуулыбке.
Усталость навалилась на мои плечи, и я обессиленно развалился в своем кресле.
– Нагрузка минимальна, не думаю, что дело исключительно в работе. Мой отпуск, как ты знаешь, был в прошлом месяце. Я всегда так опасно близок к краю. Кажется, вот оно – хватай – не хочу, я закрываю глаза, предвкушая свой сон, но проходит время и таинста жизни не происходит, как ты понимаешь.
– Ох, дорогой, я страшно переживаю за тебя, – вздохнула мать, – Может, стоит обратиться к специалисту? Он пропишет тебе действенное снотворное, посмотрит анализы. Подумай об этом. Когда моя подруга Розалин не могла подолгу уснуть, дело оказалось в нервной системе бедняжки. Ее бывший муж-придурок так изводил девочку, что еда и сон стали последним, о чем она думала в то время. Если бы не Гарольд, который вплотную занялся ее лечением, не знаю чем бы все закончилось в итоге – только разводом или же убийством этого напыщенного петуха.
Я хмыкнул, чувствуя, как уголки моих губ дрогнули, поттягиваясь вверх. Она редко ругалась на кого-то, одергивая меня всякий раз, когда я говорил "дерьмо". Вот и сейчас ее тело объяло дрожью, и она всплеснула рукой, встряхивая веер, словно все раздражение задержалось на этой несчастной безделушке.
– Вряд ли это мой случай, – отнекиваюсь я, – Она обратилась к психиатру, практикующему еще и что? Расклад на таро? Я скептически отношусь к типам, любящим копошиться в моих мозгах. Для этого достаточно женщин, без обид, мам.
Она прикрыла рот ладонью, тихонько рассмеявшись.
– Гипноз, милый, мистер Гарольд практикует гипноз, а не берет мастер-класс у гадалок, занимаясь шарлатанством. Тебе нужно серьезно взяться за это. Как и за вопрос с отношениями, – певуче, закончила она, все еще посмеиваясь надо мной. Я махнул на нее рукой.
– Ох, избавь меня еще и от этого, иначе я только в гробу высплюсь в следующий раз.
Женщина цокает, легонько шлепнув меня по ладони.
– Сплюнь! Как у тебя только язык повернулся в моем присутствии говорить о подобном!
Я методично покачал головой, улыбаясь ей в лицо. Конечно, ее беспокойство не было беспочвенным, но мне бы хотелось не поднимать лишний раз разговор о личной жизни. В конце концов, мне не было еще тридцати, а о детях я и вовсе никогда не задумывался. Может, в будущем. Может, завтра. Сейчас меня больше волновала насущная проблема, каждое утро поглядывающая из зеркала в ответ.
Мешки под глазами угрожающе тянулись вниз, цвет лица приобретал землистый оттенок, и я не мог сесть за руль последние две недели, панически боясь отключиться во время движения по эстакаде. Такси стало моим лучшим другом. В ушах еще стоял шум двигателя моей ласточки. Она точно скучает по своему папочке.
Я запустил руку в волосы, зачесывая их назад. Рыжеватый волосок остался зажат меж пальцев, я и покрутил его, тут же выпуская прочь.
Может, ее идея не так уж и плоха? Что, кроме нескольких сотен долларов я потеряю? Свое время? В связи с последними событиями у меня его безгранично много. Кому какое дело куда именно я потрачу тот или иной час?
– Ладно, – сдался я, вытянувшись, и сел прямо, – Скажи Розалин, что я хочу связаться с ней. Посмотрим, что из этого выйдет.
– Конечно, детка, – удовлетворение тут же отразилось на лице матери, и она подхватила свой клатч, тут же рыща в поисках телефона.
Я уже жалел, что пошел на эту авантюру.
***
Потолок в кабинете Гарольда кажется жёлтым с примесью грязи. Шероховатая поверхность раздражает глаз.
Я плотно закрываю дверь, отпуская ручку, разворачиваюсь к нему и наблюдаю за тем, как скромно этот мужчина присаживается на подлокотник своего кресла. Так, словно он, а не я – гость в этом кабинете. Его серые глаза лениво провожают меня следом. Что ж. Мне уже не по себе.
Он жестом приглашает меня присесть напротив, и это единственное, что кажется мне приятным во всей атмосфере, царящей в воздухе. Чашка чая, оставленная его секретаршей, стоит на журнальном столике напротив. Я поднимаю глаза, осматриваясь, и с раздражением пялюсь в потолок, отмечая один и тот же нюанс – закрытые золотистые шторы создают контраст ржавчины на девственно белых поверхностях. По идее, это место должно меня расслаблять.
Первые шесть букв в этом слове явно лишние, да? Я усмехнулся остроте своего ума.
На вид ему было сорок с лишком. Морщинки вокруг глаз уже успели обосноваться своей прочной колонией, небольшой живот выглядывал, когда он не успевал поправлять верхнюю одежду. Он напомнил мне отца, когда тот разглаживал ткань пиджака руками и проходил по лацканам, смотря в зеркало решительным взглядом, словно вот-вот выйдет на сцену. Но, видимо, Гарольд набрал лишка, потому раз за разом отдергивал края верхней одежды, подумывая, не стоит ли ему продеть пуговицу и скрыть свой маленький конфуз.
Я чувствовал себя странно. Узел внизу живота скрутило от волнения, но я повторял себе, что волноваться тут не о чем. Это всего лишь мужчина с проседью, такой же, как и сотни других, но от чего-то его взгляд не давал мне покоя. От начала приема прошло сколько минут? Десять? А он не произнес ни единого слова. Даже чертового, мать его, приветствия.
– Насколько я могу судить, опираясь на смешной опыт просмотра фильмов и сериалов, на приеме свойственно говорить, сэр. Если Вы пытаетесь проанализировать мой эмоциональный спектр, то он весьма скуден, уверяю Вас.
Гарольд постучал пальцем по коленной чашечке, сдерживая бесстрастие на своем лице.
– И что же Вы испытываете, Луис?
– Раздражение. В чистом его виде.
– От чего-то мне кажется, что Вы лжёте не только мне, но и себе, – вздохнул мужчина. О чем он, черт побери?
– Простите?
– Вы слишком закрыты, Ваша поза зажата, и Вы без устали стучите носком своей туфли, бегая глазами из угла в угол. Почему же Вы испытываете дискомфорт? – рука мужчины потянулась к небольшой вазочке с печеньем. Он выудил оттуда одну печенюшку, протягивая ее мне, и я покачал головой, отказываясь от угощения. Единственное желание, которое я мог испытать сейчас – это встать и уйти нахрен, а никак не закидываться лишними углеводами.
До меня дошло.
Он хочет поговорить на чистоту.
– Это не было моей идеей, – выложив карты на стол, ответил я.
– Ожидаемо, – с долей усмешки заметил Гарольд. Я начинал потихоньку закипать. Либо это его ход ведения беседы, либо какая-то шутка – не важно, идея свалить в закат не оставляла меня до последнего.
– Одна знакомая посоветовала Вас моей матери, – о чем я уже жалею, – Не знаю насколько чудесны Ваши методы лечения, но если я сегодня смогу поспать, то был бы весьма признателен.
– Что же до ощущения нахождения в состоянии крайней нервозности? Почему Вам так неспокойно?
Он издевается?
– Я же только что Вам сказал, – раздражение нарастало, я ощетинился, собирая ткань брюк на бедрах, – Я не могу спать.
– Почему? – удивлённо, словно ребенок, не знающий, что дважды два – четыре, спросил он. Я подскочил со своего места, желая прекратить весь этот фарс.
– Откуда мне знать? Я просто проснулся три недели назад и больше не знал сна! У меня уже мозг отказывается функционировать, едва различая вымысел от реальности! Везде только проклятое цоканье каблуков и дикое желание убраться под....
– Цоканье каблуков? При чём здесь цоканье каблуков?
– Вы вообще меня слушаете? – зло прорычал я.
– Отчётливо, – кивнул Гарольд, – Вас раздражает цоканье каблуков. Даже собственных туфель?
Я смотрел на него во все глаза. Неужели Розалин помог этот полоумный мужик?
Мысленно я сделал себе пометку: сказать матери, чтоб держалась подальше от общества своей хоть и дальней, но подружки.
Ах, да, пометка под номером два: насрать на крыльце сучей Розалин.
Я обессилел от собственного негодования, усаживаясь обратно, и потёр висок, ощущая на кончике языка привкус скепсиса.
– Меня не бесит звук собственных туфель и чьих бы то ни было туфель, сэр, – процедил я сквозь зубы, – Меня бесит звук, засевший в моей голове после последнего сна.
– Расскажите подробней, – попросил он, прихлебывая чай. Я уже устал как-то реагировать на его ответы.
– Вряд ли это внесёт какую-то ясность, но раз уж Вы настаиваете… Я помню яркие глаза, эта женщина спускалась вниз, и я обратил внимание на ее туфли, короткое постукивание каблуком. Не знаю, чем меня это привлекло, но в тот момент я не ощущал любопытство, мне казалось за этим звуком скрывается угроза. Конечно, я был бы в восторге, имей этот сон более пикантное продолжение, но приходится довольствоваться малым.
– Почему именно чувство страха овладело Вами в тот момент, когда Вы глядели на женские ноги?– он проигнорировал мой последний нелепый комментарий, – У Вас есть какие-то травмирующие воспоминания, связанные с женским полом? Может, матерью?
Я цокнул, отмахнувшись от его слов:
– Ну что Вы такое говорите? У меня отличные отношения с моей приемной семьёй.
– О. Оу, – протянул Гарольд, он задумчиво почесал короткую бороду, пропуская седые волоски через пальцы, – А что-нибудь о своей настоящей семье?
Напряжение протянулось по моим нервным окончаниям. Я сделал вдох, оказавшийся до смешного коротким. Только приближенные к семье знали, что я неродной своим названным отцу и матери. Они были…
– Что Вы хотите услышать? – я понимал, что защищался от самого страшного, что могло быть у ребенка тех лет – незнания, – Душераздирающую историю моего детства, которая напрямую влияет на мою бессонницу?
Он, не мигая, смотрел на меня прямо. Открыто, ожидая ответа.
– Видимо Вас ждут огорчение и внезапный спойлер, док, – ее нет. Нет истории.
Гарольд дёрнул бровями вверх. Мой ответ не тянул в номинации " самый оригинальный ", но меня это особо и не задевало.
– Они нашли меня, одного, с пробитой головой, волочащего ноги где-то на трассе, – я коснулся лица, устало потирая правую бровь. Почему-то стало смешно от произнесенного, я улыбнулся ему, – Забавно… Никто из проезжих не думал остановиться, чтоб поинтересоваться, почему шестилетний ребенок бродит в метель один. Они просто проезжали мимо, спеша по своим делам. А я шел по обочине, бесцельно куда-то вперёд. Мне кажется, если бы не большой сердце Кристи – Боб так же проехал мимо.
– Кристи и Боб, как я понял, это…
– В десятку, док, – усмехнулся я, – Для меня это единственная настоящая родня. Меня никто не искал. Никто не заявлял о пропаже. И последующие три года мне действительно казалось, что Кристи молится по ночам, чтоб меня так никто и не нашел. Я поступил в больницу имени Шермана, если вдруг Вас это ещё интересует, в медицинской карте упомянуто первое обращение, в котором говорится о черепно-мозговой травме. Если органы опеки, местная полиция и комиссия по делам несовершеннолетних и пытались что-то вытянуть из меня – это закончилось провалом. Я до сих пор ничего не могу вспомнить. Даже мое имя. Я прочел его однажды утром. Кажется, на пачке хлопьев с шоколадом, на ней был ещё изображён такой…
– Мультяшный лев с забавной пастью, да…, – понимая, о чем я, кивал Гарольд, – Моя дочь отказывалась есть что-то, кроме них, когда была примерно того же возраста.
– Кристи приносила их каждый день, ругаясь с вышестоящими органами власти, но Вы же знаете женщин. Когда они чего-то хотят – откусить руку по локоть – меньшая из проблем, с которой можно столкнуться. Она вцепилась в меня так, словно я был ее любимым плюшевым медведем, и через пару недель забрала к себе, взяв временную опеку. Когда стало ясно, что до меня никому не было дела, она подала на усыновление, и я стал полноценным членом ее семьи.
Гарольд сделал это ещё раз – постучал по обивке подлокотника, в его голове витали мысли, а сам он покачал головой и резко встал со своего места, направляясь к рабочему столу. Я поднял глаза к часам, висящим выше его головы – наше время почти подошло к концу, а каких-то действий к устранению моей проблемы так и не было сделано.
Все же зря я сюда пришел.
– Мне становится ясна одна из причин Вашего состояния, – он бормочет под нос, но я все равно его слышу. Но о чем он? Гарольд смотрит в окно, руки его за спиной соединяются друг с другом, и мужчина, точно дитя, раскачивается на пятках к носкам туда и обратно, – У меня есть несколько решений Вашей проблемы, но хотелось бы не начинять Вас препаратами, как индейку на День Благодарения. Метод, используемый мной в работе с пациентами, которые так же, как и Вы, имеют расстройства сна, психологические травмы, часто поддается критике, однако, если бы меня интересовало мнение коллег, – я бы бросил практику в самом начале своей карьеры и не сидел бы сейчас в этом кресле.
– Вы ходите вокруг да около… Сэр? Или оттягиваете время до конца нашего часа? – я взмахнул рукой, разбавляя его речь, наскучившую уже через секунду, – Док, просто пропишите мне чёртовы колеса, и я пойду.
– Луис, Вы меня слышите или слушаете? Я только что ясно дал Вам понять, что не намерен делать этого. На сколько Вас хватит с ними? На сутки-двое? Лекарства часто нацелены на то, чтобы притупить симптомы, я не работаю с таким.
Он что, испытывал мое терпение?
– И? Что Вы мне предлагаете? Потрепаться с нейрохирургом, чтоб он поковырялся в моих мозгах?
Гарольд окинул меня ленивым взглядом через плечо, как бы говоря всем своим видом " Вы идиот?"
– Я, как Вы выразились, "поковыряюсь" в Ваших мозгах. Поступим так, – он полностью развернулся, присел за свой стол и достал небольшой блокнот. Рука его потянулась к шариковой ручке, и он жестом пригласил меня на кожаный диван, – Сегодня Вы мой последний пациент, я могу задержаться и провести с Вами небольшую сессию гипноза. Обозначим основные точки, рассмотрим проблему изнутри…
Чудак забавлял и раздражал посменно, что не давало мне понять, какую эмоцию я испытываю больше предыдущей. Все это походило на цирк, где Гарольд выступал за всех одновременно, и я не мог взять в толк – нравится мне это или нет.
Он ещё раз кивнул на диван, и я с шумным вздохом поднялся на ноги, следуя его странному предложению. Вряд ли Купер расстроится, если мы погуляем в парке часом позже.
Но тогда я ещё не знал, к чему приведет этот сеанс.
А Купер все же затаил обиду и обоссал мои кроссовки для бега.
