Полина Дашкова
Легкие шаги безумия
– Что ты делаешь? Больно же! – Таня все-таки вырвалась, но всего на секунду.
Он сразу же обхватил ее руками и повалил на мокрую траву.
– Веня, Венечка, не надо…
Он быстро и ловко стянул с нее платье и так же, как когда-то Ларочке, зажал ей рукой рот и нос. Она замычала, дернула головой, он почувствовал под своей ладонью теплое дыхание из ее ноздрей.
Он крепче прижал руку к ее лицу. Она поцеловала его ладонь и тут же с силой оторвала ее от своего лица.
– Венечка, не надо, я так не могу дышать. Поцелуй меня, – прошептала она.
Он стал жадно целовать ее длинную упругую шею, тонкие, чуть выступающие ключицы. От ее кожи пахло не дешевыми духами, а ландышем и горьковатой хвоей. У Вени сильно стучало сердце, он чувствовал, что так же быстро и сильно стучит ее сердце.
«Сейчас все будет как у всех, все будет нормально, голод пройдет, – неслось у него в голове, – она очень красивая, она меня любит… Я нормальный парень, все будет как у всех…»
Но глаза заволокло черной пеленой, словно кто-то накрыл его сверху глухим, непроницаемым колпаком. Тело больше не подчиняется воле и разуму. Своей, отдельной жизнью жили его руки, и он не понимал, что они делают.
– Перестань, мне больно! – неожиданно выкрикнула девочка.
Его руки не могли остановиться. Они сжимали маленькую твердую грудь, ногти впивались в тонкую кожу.
– Веня, перестань! Мне очень больно!
Она кричала слишком громко, ее крик неприятно резал слух.
– Тихо, тихо… Это должно быть больно, я знаю, – быстро заговорил он, – это всегда больно.
– Нет, я так не хочу, так нельзя. Ты сумасшедший!
Она попыталась вырваться. Он сам не заметил, как сдавил ладонями ее тонкую шею. Она пробовала оторвать его руки, пыталась ударить его коленом. Это было похоже на схватку двух разъяренных животных, бьющихся не на жизнь, а на смерть.
Краешком уходящего человеческого сознания Веня понял, что именно этого он хотел, именно этого ждал – не любовной страсти, а смертельной…
Таня Костылева была сильней Ларочки. Ему пришлось закутать ее голову валявшимся рядом выпускным платьем. Платье было из плотного белого кримплена, оно не пропускало воздуха.
Гибкое крепкое тело под ним дергалось и билось, но он уже ничего не соображал. На него нахлынула волна острого, дикого наслаждения. Ему казалось, что в него вливается какая-то новая, ослепительная, непобедимая сила.
По телу девочки пробежала крупная дрожь, пронзив его насквозь вспышкой молнии. Он почувствовал, что сейчас с каждым движением, с каждым вздохом он становится сильней. Он делается почти бессмертным, утоляя свой лютый, звериный голод…
Он не знал, сколько прошло времени. Насытившись, опомнившись, он размотал кримпленовое белое платье, и в лунном свете прямо на него глянули неподвижные ярко-голубые глаза.
Он испугался. Неужели он хотел именно этого? Неужели только так можно накормить жадного зверя, живущего в его душе? Таня больше не дышит, зато сытый зверь может теперь дышать полной грудью.
Ослепительная непобедимая сила, влившаяся в него сейчас, была жизнью Тани Костылевой. Так, и только так он мог утолить свой лютый голод. Иного способа не дано. Она сама виновата, она томила и мучила его столько времени, она разжигала в нем ненависть, играла с ним в свои мерзкие, лживые, романтические игры…
Зачем она без конца говорила, будто любит его? Нет никакой любви, все ложь и лицемерие. Никто никого не любит. Если он не нужен даже родной матери, то какое дело до него этой чужой девочке? Зачем она играла с ним в эти игры?
Он почувствовал, что по щекам текут горячие, горькие слезы. Он плакал от жалости, но не к убитой девочке, а к самому себе, маленькому послушному мальчику, которого никто не любит и которому все врут. От слез стало легко и хорошо. В голове прояснилось.
Быстро оглядевшись, он натянул на теплое еще тело трусы, поправил лифчик, машинально отметив, что белье не порвано. И ссадин на теле нет – во всяком случае, при лунном свете незаметно.
Потом он аккуратно повесил белое платье на ствол поваленной березы, нашел и поставил рядом нарядные лаковые туфли. Раздевшись, оставив свои вещи тут же, на стволе, он потащил тело к реке, столкнул в воду, прыгнул сам и не спеша поплыл к середине реки, на глубину, подныривая под тело, таща его за собой.
В памяти возник ряд картинок с большого фанерного стенда на городском пляже, наглядно показывавших, как лучше вытаскивать утопающего из воды, как его удобней поддерживать. Он старался делать все, как на тех картинках, только тащил тело не к берегу, а от него.
Вода действительно была холодной. Он подумал, что надо быть осторожней в середине, на глубине. Там сильное течение, если сведет ногу, можно утонуть.
Многие тонут в Тоболе, особенно те, кто хорошо плавает. Обычно утопленников ищут очень долго, течение уносит их к широкому Иртышу, вдоль берегов тянется глухая тайга. Иногда вообще не находят…
Только хороший пловец сумеет доплыть до середины и вернуться обратно. Веня Волков плавал отлично. И Таня Костылева тоже неплохо. Это знали все.
Когда он вылез наконец на берег, у него стучали зубы от холода. Не одеваясь, в одних трусах, он пошел к выходу из парка. Пошел очень быстро, потом побежал…
Мокрый, продрогший выпускник школы номер пять, отличник, самый тихий и послушный мальчик в классе, Вениамин Волков вбежал в отделение милиции. Он был в одних трусах, по щекам его катились слезы, глаза были полны отчаяния.
– Помогите! – выкрикнул он. – Пожалуйста, помогите! Танечка утонула! Мы плыли вместе, было темно, мы разговаривали, потом она замолчала. Я посмотрел, а ее нет рядом. Я нырял, искал…
Он больше не мог говорить. Его душили рыдания.
Тело Тани Костылевой нашли через две недели далеко от города, в Иртыше…
Завотделом культуры горкома комсомола вспомнил, что оставил свои сигареты в кабинете директора Дворца пионеров. Возвращаясь, он услышал музыку из актового зала. Звучала песенка из какого-то старого, довоенного американского фильма. Солистка хореографического ансамбля Таня Костылева не спеша отбивала классическую чечетку на сцене. Ее стройный партнер в ковбойке старательно повторял за ней каждое па.
– Нет, еще раз давай! Опять не так! – говорила она.
Легкие ножки в черных чешках летали над дощатым полом как бы сами по себе, безо всяких усилий, легко и весело.
«Мертвые не воскресают…» – подумал Волков, тихонько прикрыл дверь актового зала и зашагал по коридору к кабинету директора Дворца пионеров за своими забытыми сигаретами.
Глава 6
Москва, март 1996 года
Лена складывала вещи мужа в большую спортивную сумку. «Микрик» с Петровки должен был подъехать через два часа. В соседней комнате Сережа укладывал Лизу и в пятый раз читал ей первую главу «Винни-Пуха». Лиза почему-то не хотела слушать дальше, как только глава подходила к концу, требовала читать сначала. Спать она вовсе не собиралась, хотя было уже одиннадцать.
– Папочка жж-ж! – сказала она, печально вздохнув.
Ей никто не сообщал, что папа улетает, она догадалась сама.
– Я очень скоро вернусь, – успокаивал ее Сергей, – что тебе привезти, Лизонька?
– Пух! Лизе надо Пух!
– Ты хочешь Винни-Пуха? Плюшевого медвежонка?
– Да, – серьезно кивнула Лиза.
– Большого или маленького?
– Большого, – сообщила Лиза басом и выразительно развела руками, показывая размер медвежонка. – И маленького, – подумав, добавила она тоненьким голоском.
– А спать ты сегодня собираешься? – осторожно поинтересовался Сергей.
– Папочка жж-ж! – Лиза сделала нижнюю губу подковкой, уголками вниз. Это означало, что сейчас раздастся торжественный рев. Предотвратить его можно было только одним способом – взять ребенка на руки и походить по комнате. В тот момент, когда Сергей подошел с Лизой на руках к окну и стал показывать ей, как красиво сияют огоньки в темноте, в комнату заглянула Лена.
– Вот так, значит, мы засыпаем, – покачала она головой.
– А мы вообще не собираемся спать, – безнадежно сообщил Сергей, – у нас родители неправильные, никакой строгости.
– Ладно, тогда пошли смотреть, как у папы сумка уложена, – вздохнула Лена. – Вдруг неправильная мама забыла положить неправильному папе что-нибудь важное?
Сумку проверили и чаю попили, а Лиза все не собиралась спать: разве можно уснуть, когда папа улетает?
– Скажи, пожалуйста, – задумчиво спросила Лена, – если человек – правша, станет он сам себе колоть наркотик в правую руку, да еще в кисть?
– Ну, если на обоих локтевых сгибах нет живого места, если все вены на запястье и кисти левой руки тоже исколоты, тогда он может попробовать. А что?
– На левой кисти никаких следов нет, только на правой. Локтевые сгибы я не видела, но сомневаюсь, что там нет живого места.
– Ты опять об этом Мите? – вздохнул Сергей.
– Да, Сереженька, я опять о нем. Я почему-то не могу не думать об этом. Я заметила царапины на его правой руке, и эти точки, следы от иглы, а потом его жена уверяла, будто он вообще никогда не кололся, наркотики терпеть не мог. Теперь все. Кремировали Митю. Но есть результаты вскрытия. Ольга умудрилась как-то, чтобы вскрытие сделали без очереди. Взятку, что ли, дала.
– И что?
– То самое. Высокая концентрация в крови. Чего именно, не помню, но какого-то мощного наркотика. И ампулы со шприцами по всей комнате валялись.
– Ты знаешь, сколько сейчас нераскрытых убийств по Москве? – Сергей поудобней уложил Лизу у себя на коленях, она уже дремала.
– Ну, примерно представляю, – кивнула Лена.
– Мы же все с тобой обсудили, не стоит идти по второму кругу, да еще за сорок минут до моего отъезда.
– Не стоит, – согласилась Лена, – и все-таки эти царапины на правой руке не дают мне покоя.
Сергей отнес уснувшую наконец Лизу в кроватку. Вернулся на кухню, обнял Лену и, припав губами к ее виску, прошептал:
– У нас с вами еще полчаса, уважаемая миссис Марпл.
Оперуполномоченный Миша Сичкин решил вызвать фотомодель Веронику Роговец, проходившую главной свидетельницей по делу об убийстве певца Юрия Азарова, в кабинет на Петровку для очередного допроса.
Первые два допроса велись у Вероники дома, где она почему-то постоянно разгуливала в сомнительном неглиже – прозрачном кружевном пеньюарчике огненно-алого цвета, под которым не было ничего, даже трусиков. Вероятно, нашумевший фильм «Основной инстинкт» произвел на свидетельницу сильнейшее впечатление, она вела себя на допросах точно так же, как главная героиня эротического триллера в исполнении Шарон Стоун, то бишь томно прикрывала глаза, небрежно закидывала ногу на ногу, произносила неуклюжие двусмысленности. Например, на вопрос Сичкина «Как вы провели вечер накануне убийства?» она красиво повела плечами и, выпятив пухлую нижнюю губку, сообщила:
– Вы хотите знать, чем мы занимались? Любовью! Я могу рассказать подробности, если это поможет следствию.
Даже голосом она пыталась подражать секс-символу Америки, и все ее мысли были заняты исключительно этим: похоже у нее получится или нет?
Миша, повидавший многое на своем оперском веку и отвыкший удивляться, все-таки слегка недоумевал, почему девушка ну ни капельки не реагирует на столь внезапную и трагическую смерть своего любовника в своей квартире, почему ей совсем даже неинтересно, кто застрелил Азарова, и вообще, все по фигу, кроме того впечатления, которое ее ослепительная красота производит на окружающих. Но, наверное, и это ей по фигу, она даже не замечает, что на мрачного опера Мишу Сичкина ее щедрые прелести не производят должного впечатления.
– У кого, кроме вас и Азарова, были ключи от вашей квартиры? – устало спрашивал Миша.
– Ключи от квартиры фотомодели – это серьезней, чем ключи от квартиры, где деньги лежат, – низким грудным голосом произнесла Вероника и зелеными глазами с поволокой уставилась на опера, ожидая, какое впечатление произведет ее тонкая шутка.
– Вероника Ивановна, давайте попробуем припомнить, у кого могли быть ключи. Вполне вероятно, что они оказались у убийцы. – Миша тяжело вздохнул и закурил.
– Но ведь он же убил Юрку, какая теперь разница? – Свидетельница медленно помахала ресницами.
После беседы с фотомоделью Миша Сичкин взмок, будто вагоны разгружал на сорокаградусной жаре. Вызывая свидетельницу на Петровку, он надеялся, что казенная обстановка и невозможность явиться в неглиже подействуют на томное создание хоть немного отрезвляюще.
Она явилась с получасовым опозданием. На ней были алые кожаные плавки, черные ажурные колготки и черная газовая, совершенно прозрачная блузка, надетая на голое тело, к тому же расстегнутая до пупка. Предупредив ее официально об ответственности за дачу ложных показаний и дав подписать соответствующий документ, Миша начал все сначала:
– Как вы провели день и вечер накануне убийства?
– Ну, я же говорила, мы трахались, – недоуменно подняла тонкие брови Вероника, – я же вам все рассказала.
– Хорошо, вечером вы занимались любовью с убитым, это мы выяснили.
– Подождите! – Красотка протестующе подняла руку с длиннющими алыми коготками. – Как можно заниматься любовью с убитым? Это ведь некрофилия! Вы что-то путаете, господин следователь.
– Вероника Ивановна, у меня складывается впечатление, что вы отказываетесь давать свидетельские показания.
– Разве? – ослепительно улыбнулась она. – Я ведь отвечаю на все ваши вопросы.
– Пока вы не ответили ни на один из моих вопросов, – мягко напомнил Миша.
– Да что вы! – испуганно всплеснула ручками фотомодель. – Так чем же мы с вами занимаемся столько времени?
– Чем? Я пытаюсь допросить вас как свидетельницу убийства, а вы устраиваете балаган. Не думаю, что убийство вашего любовника в вашей квартире – подходящий повод для веселья и демонстрации ваших женских прелестей. В общем, так, Вероника Ивановна, либо вы ведете себя прилично и отвечаете на все мои вопросы как положено, либо пишете официальное заявление об отказе от дачи показаний.
– Если я вас правильно поняла, вы мне угрожаете? – В красивых зеленых глазах фотомодели Сичкин заметил такую лютую, ледяную ненависть, что ему даже не по себе стало. Он вдруг понял, что эта кукла ведет с ним себя так потому, что он никоим образом не реагирует на ее неземную красоту. Это происходит помимо ее воли, просто все люди на свете делятся для нее на тех, «кто клюет», и тех, кто остается равнодушен. Последние для нее – враги, в любой ситуации, вопреки всякому здравому смыслу. Так уж устроена она, томная хищная кошечка, и винить ее в этом нельзя. А вот он, опер Миша Сичкин, дурак, ибо сразу мог бы сообразить, в чем дело. Неужели и правда все так просто? Или нет? Впрочем, это можно сейчас же проверить.
– Вероника Ивановна, – Миша вздохнул и покачал головой, – вы не хотите понять одну простую вещь. Чем скорее мы найдем и возьмем убийцу Азарова, тем спокойней будет вам в первую очередь. Вы молоды, очень хороши собой, у вас вся жизнь впереди. А где-то бродит убийца, побывавший у вас дома. Откуда мы знаем, не явится ли он еще раз – уже к вам лично…
– А зачем? – Зеленые глаза смотрели уже чуть спокойней и приветливей.
– Зачем – это совсем другой вопрос… – загадочно улыбнулся Миша. – Мне страшно за вас, Вероника Ивановна. Вот я смотрю на вас и думаю: бывают на свете такие чудеса, такие ослепительные, потрясающие женщины. Очень обидно и тревожно, когда рядом, где-то совсем близко, бродит мразь, убийца, способный в любую минуту одним движением стереть и уничтожить эту красоту.
«А ты поэт, Мишаня! – поздравил себя Сичкин. – Сейчас поглядим, действительно она такая идиотка, или только прикидывается? Разумеется, для нее было бы лучше оказаться идиоткой, в ином случае ее поведение объясняется только тем, что она либо знает убийцу и с самого начала делает все возможное, чтобы он не был найден, либо… впрочем, у нее серьезное алиби, ее в парке Победы видело несколько человек, постоянных бегунов и собачников. И мотива нет никакого. Пока, во всяком случае, мотив не маячит на горизонте».
– Но я правда не помню, у кого могли быть ключи! Я такая рассеянная, забывчивая. Я вообще теряла их сто раз. – Вероника обезоруживающе улыбнулась.
Да, лед, безусловно, подтаял. Она купилась на грубую лесть, но на вопросы все равно отвечать не собиралась.
«Ладно, – решил Миша, – попробуем в последний раз раскрутить ее, если не выйдет, надо ставить к ней наружников. Из свидетеля она так и лезет в фигуранты. Интересно, соображает она, что делает, или нет?»
– Я понимаю, что тема ключей нам обоим до смерти надоела, – ласково сказал Миша, – но давайте уж покончим с ней. Попробуйте все-таки вспомнить, когда вы теряли ключи и меняли ли после этого замок.
– Кажется, меняла. А может, и нет. – Вероника нахмурила низкий лобик под пышной челкой, старательно вспоминая. – Понимаете, я с детства не могу фиксироваться на всех этих бытовых мелочах. Они от меня отскакивают, как мячики. Я еще в школе всегда все забывала, то тетрадь, то учебник. У меня даже комплекс созрел, чуть крыша не поехала – все время боялась, что забыла какую-нибудь фигню. Но потом я стала заниматься с хорошим психотерапевтом, и меня научили, как бороться с этим комплексом. Память не улучшилась, я все равно все забываю, но теперь мне это по фигу.
– А с каким психотерапевтом вы занимаетесь? – Миша улыбнулся и расслабленно откинулся на спинку стула.
– О, это замечательный доктор, она лечит всякие сложные психологические комплексы, у нее даже шизики становятся нормальными, без лекарств. Знаете, все эти психотропные препараты, они такие вредные, вредней наркотиков. А в шоу-бизнесе столько психов! Но, боюсь, для вас это будет дорого, – она лукаво улыбнулась, – вы ведь для себя спросили?
– Умная вы женщина, – развел руками Сичкин, – вас не проведешь. Я действительно спросил для себя. При моей сволочной работе хороший психотерапевт необходим. А то, не ровен час, шарики за ролики заедут. Телефончик не дадите?
– Не дам, – покачала головой Вероника, – дорого это для вас, да и вряд ли она возьмет новых пациентов, у нее и так работы полно.
– Ну что ж, – вздохнул Мишаня, – обойдемся по нашей бедности и убогости и без психотерапевта.
«Проговорилась ты, матушка, – весело заметил он про себя, – а теперь, как Лиса Патрикеевна, хвостом следы заметаешь. Ладно, психотерапевт – это неплохая зацепка. Спасибо тебе, солнышко!»
– А Юрия Азарова она тоже лечила, эта добрая фея-доктор? – небрежно поинтересовался Миша.
– Юрий был нормальный, как пень, – вздохнула Вероника, – многие считали, ему даже не хватало этакой сумасшедшинки, душевного порыва, гусарских безумств.
«Оба-на! Вот мы и колемся потихоньку! – подумал Сичкин. – Точно, психотерапевта надо хорошо проверить, прежде чем допрашивать. Что-то нечисто с феей-доктором, и не она ли так ловко подготовила эту куклу к разговорам со мной? Очень интересно может получиться…»
– А вам, значит, нравятся гусарские безумства? – спросил он, послушно уходя в сторону от темы психотерапевта.
– Конечно! Без этого скучно. Я люблю размах, чтоб искры летели. А Юрка был жмот, пардон, конечно.
– Так, может, его за долги и убили? – предположил Сичкин и подумал, если сейчас она ухватится за это, то уж точно прыгнет из свидетелей в фигуранты.
– А за что же еще? – усмехнулась Вероника. – Я лично в этом не сомневаюсь.
– Так зачем же он вам был нужен, Вероника Ивановна, если вместо гусарского размаха у него были только долги? С вашей красотой вы могли бы найти кого-нибудь получше.
– Зачем нужен? – Она задумалась и приставила острый ноготок к губам. Лак на ноготке и помада на губах были одного цвета – ярко-красного. – Наверное, для разнообразия, – произнесла она мечтательно и чуть прикусила ноготок.
Выходя из здания Петровки и усаживаясь за руль своей новенькой красной «девятки», Вероника Роговец прокрутила в голове с начала до конца весь разговор с лохом-следователем и осталась собой довольна. Правильно сказала Регина Валентиновна, все они лохи по большому счету, к тому же перед Вероникиными чарами не устоял еще ни один мужик. Даже этот черствый мент, как ни старался, все равно потек в конце концов и съел всю туфту, которую она ему плела, за милую душу.
Один только был промах – ляпнула про Регину. Но спохватилась вовремя, перевела разговор на другую тему, имени не назвала, телефона не дала. Регина, правда, просила вообще о ней не заикаться, мол, психотерапевт сейчас – на вес золота, а уж мент наверняка ухватится, захочет на халяву пару сеансов получить. Прямо как в воду глядела Регина, ухватился этот Сичкин, губа не дура у него. Ладно, проскочили… Можно считать, и не ляпала ничего про Регину, мент наверняка не заметил даже.
А все-таки интересно, кто же Юрика-то замочил? Эти лохи-менты не найдут. За такую зарплату вообще ничего делать нельзя. Они и не делают, только взятки берут и ждут, когда какой-нибудь серьезный человек их купит. Видно, этого Сичкина еще никто не купил – кому он нужен?
Милицию Вероника Роговец не любила с детства. Лично ей не приходилось до последнего времени сталкиваться со стражами порядка, но она твердо знала: все они – суки и твари продажные. В ментуру идет одна лимита и дебилы, и разговаривать с ними – много чести. Может, сами они замочили Юрика, он ведь пел у Дрозда на дне рождения, а там были два дроздовских мента. Вот чтобы Юрик об этом не свистел, его и замочили.
Говорят, большинство киллеров – те же менты, либо по совместительству, либо вообще меняют свои жалкие погоны на это доходное, престижное и непыльное дело.
Хорошо она про долги ввинтила, в самую точку попала. Этот Сичкин с удовольствием наживочку сглотнул. Будет теперь упорно искать Юркиных кредиторов. Вот пусть и поищет!
На самом-то деле долгов у Азарова не было, он никогда ни у кого не брал и сам не давал. Он и правда был жмот. Вероника догадалась об этом не сразу, только после седьмой их встречи, когда ей до дрожи в коленках захотелось колечко с бриллиантиком, как у Ирки Москвиной. Разумеется, она могла бы и сама себе подарить такое колечко, стоило оно всего полторы тысячи «зеленых». Но покупать себе бриллианты – плохая примета. Это коварные камешки, их надо получать в подарок или по наследству, иначе они приносят несчастье.
Про камни Вероника знала все, так как любила их без памяти. У нее дома была целая полка книжек о мистических и целебных свойствах камней. То, что бриллиант должен быть подарен любовником, – это азбука, так сказать, азы мистической грамотности. Об этом Вероника и сообщила Азарову, приостанавливая машину у ювелирного магазина «Принцесса Греза» на Тверской. Там можно было купить по кредитке, а у Азарова в бумажнике их было три штуки. Однако колечко он Веронике не купил, даже в магазин с ней не вошел, остался в машине, жмот паршивый, и не стыдно ему было ни капельки. Пришлось Веронике самой покупать, очень уж хотелось, а в магазине нашлось именно такое, как у Москвиной, даже лучше.
Наплевала Вероника на мистику и купила колечко. А Азарову этот случай запомнила, обиделась на него ужасно. Чуть не послала его подальше, но тогда нельзя было – она снималась уже в третьем его клипе, это были хорошие бабки, а впереди маячила видеокассета с его песнями и Вероникиными глазами, губами и сиськами, поэтому ссориться с Азаровым пока не стоило.
Эту проблему она даже с Региной обсуждала.
– Гусара раскрутить немудрено, – сказала Регина, – и неинтересно. А ты учись раскручивать Азарова. Отличный тренинг, тебе потом очень пригодится. Если Азаров начнет на тебя деньги тратить, то с другими ты справишься мизинцем. Так что рвать с ним не спеши.
Вероника была хорошей ученицей. С Азаровым она не порвала. А бриллиант принес-таки несчастье, но только не Веронике, которая его себе купила, а Азарову, который пожадничал. Убили Юрика. Карма у него оказалась плохая, некачественная карма. Но ведь не объяснишь же это долдону с Петровки, он и слов-то таких не знает.
Вот у нее, у Вероники, карма очень качественная, даже не высший сорт, а экстра. К тому же Регина Валентиновна, если что не так, сразу поправит. Она сама эти вещи чувствует, даже по телефону умеет вывести в астрал, когда нужно…
