ГлавнаяСовременная русская литератураДара ПреображенскаяПросветлённый

Уменьшить шрифт (-) | Увеличить шрифт (+)

Дара Преображенская
Просветлённый

– Дионис, – произнёс Фалес, – скажи, где стадо и пастух, и что с ними произошло за тем поворотом?

Я пожал плечами.

– Не знаю, учитель, – произнёс я.

– И я тоже не знаю, что происходит с нами, когда мы уходим за Грань. Но одно могу сказать точно. Там, за этой Гранью нас ждёт Вечность, и мы растворяемся в этой Вечности. Я не знаю этого, но я верю, хочу верить, что после физической смерти мы не умираем, а продолжаем существовать в совсем иной реальности. Я много путешествовал и бывал на той территории, где живут индусы. Они верят, что смерть – не конечная станция.

– Вы были в Индии, учитель? – спросил я, мысленно представив себе удивительные красоты этой земли, о которой мне столько раз рассказывал отец.

– Говорят, в государстве Капилавасту живёт один мудрец, называющим себя Буддой или Просветлённым. Он постиг Истину, но я не смог попасть к нему.

Наш разговор окончился, но с тех пор я часто вспоминал Индию и Просветлённого.

….Говорили, Фалес мой великий учитель, имел финикийские корни, я безмерно уважал его, однако часто слышал истории о «морских дьяволах», от людей, которые пострадали от них. Это были финикийцы, похищавшие людей, увозившие их в далёкие земли и продававшие на невольнических рынках, независимо от того, кем до похищения являлась их жертва.

В Греции ходили разные слухи об этих морских дьяволах. Говорили, у них был особый знак на корабле в виде нарисованного довольно искусно человеческого глаза. Этот глаз превратился постепенно для меня в наваждение. Я часто видел его в своих снах и страдал немало от подобного навязчивого состояния. Тогда, будучи пятнадцатилетним подростком, я ещё не знал того, что в будущем мне придётся столкнуться с вероломными финикийцами. Однако тогда они только превратились для меня в навязчивую идею, заставляя внутренне напрягаться при упоминании об этих людях.

Рассказывали, многие респектабельные, всеми уважаемые люди из-за вероломности и разбойничьих действий финикийцев были превращены в рабов. В моё время стать рабом было гораздо легче, чем уважаемым оратором и свободным горожанином.

Однажды Фалес подошёл ко мне, по-дружески похлопал меня по плечу и произнёс:

– На сегодня занятия окончены. Все уже разошлись, разъехались, мой дорогой Дионис. Когда же твой отец приедет за тобой?

– Мой отец? Но он сейчас уехал в Индию за своими пряностями, учитель, – ответил я, сворачивая свитки, на которых я записывал то, что говорил нам Фалес во время занятий. Затем, уединившись, я вновь читал свои записи, чтобы мне было легче запомнить всё. Не все ученики практиковали подобное усердие, надеясь на свою память. Но Фалес призывал нас, всё же, вести записи, если дело касалось геометрии.

– Память человеческая несовершенна, – говорил он, – не особо полагайтесь на неё.

Я чувствовал, ему нравилось моё усердие и усидчивость.

– Хорошо, поживи немного в моём доме, – произнёс учитель, всматриваясь в пенное море, покрытое лёгкой туманной дымкой, – я не жду учеников на следующий сезон.

– Не ждёте? Почему, учитель? – удивился я.

– Я уезжаю вновь в дальнее путешествие, а по возвращении, если оно произойдёт, я вновь буду набирать учеников.

Увидев сомнение и разочарование в моём взгляде, Фалес философски улыбнулся.

– Ты хочешь продолжить учение, Дионис? – произнёс он.

– Но почему Вы говорите «если произойдёт»? Неужели, Вы не уверены, что вернётесь сюда? – спросил я.

Он пожал плечами.

– Увы, боги судьбы играют нами, и мы не всё можем держать под контролем свои судьбы. Боги всё чаще и чаще вмешиваются в них, если видят нашу гордыню.

– Но… как же?

– Всё может произойти, сынок. Я могу умереть при загадочных обстоятельствах, или вообще, не вернуться из дальних странствий, предпочтя жить в Садах, которые облюбую для себя там, на чужбине. Возможно, на чужбине я открою новый ликеум и буду обучать своих последователей тем знаниям, которым я наберусь там и всё систематизирую.

Он вновь пожал плечами.

– Прости меня, Дионис. Возможно, я разочаровал тебя.

– Нет, учитель, как Вы можете разочаровать меня, недостойного?

– Никогда не считай себя недостойным, сынок. Просто, или по Пути и не оборачивайся, иначе сомнения и неуверенность захлестнут тебя.

Я прожил с Фалесом около месяца в его доме до тех пор, пока в бухте не показались корабли моего отца, приплывшие за мною. Мой день начинался с восходом Солнца, когда молчаливая рабыня Ниневия будила меня, и вместо обильного завтрака, какие практикуют в своих жизнях аристократы, она подавала мне несколько фруктов и молоко с мёдом. Затем я сопровождал учителя в его прогулках и слушал его. Иногда мы шли в город, находившийся поблизости, чтобы купить на рынке то, что хотел учитель, но чаще всего углублялись в лес, преодолев небольшую холмистую долину. Он наблюдал за природой и говорил мне то, что чувствовал и видел, эти знания исходили из глубины его души и сердца, поэтому являлись ценными для меня. Отец в тот раз привёз много подарков, именно в тот год было действительно много подарков.

Фалесу я вручил шкатулку из слоновой кости с драгоценными камнями внутри неё. Помню, учитель повертел мой дар в своих руках, улыбнулся мне своей философской улыбкой, как это делал почти всегда.

– Благодарю Вас, учитель, – произнёс я, соблюдая наш обычай и склонился перед философом.

Внизу о скалистый уступ ударялись неистовые волны Эгейского моря, я хотел, чтобы Море стало свидетелем моего расставания с философом, ибо я верил, его воды вбирают в себя всё: и наши радости, и печали, и слёзы.

– Для чего же мудрецу богатства, сынок, – спросил Фалес, – когда для него вся земля – всё дом, а все люди – сёстры и братья?

– Эти драгоценные камни помогут Вам путешествовать, исполнить Вашу заветную мечту, учитель, – произнёс я, не растерявшись.

– Верно, эти камни нужны в том обществе, где в людях живёт жажда наживы, и именно в таком обществе мы с тобой живём, мой мальчик. Благодарю тебя, Дионис, и Вас, господин, – обратился он к моему отцу, наблюдавшему всю эту сцену со стороны.

Отец мой уже знал о намерениях Фалеса отправиться в путешествие на неопределённый срок, и тем самым пока прекратить набор учеников в свой ликеум.

Он сожалел об этом, хотя старался не показывать вида.

– Ваш сын, господин – очень талантливый человек, он стремится к знаниям, и я думаю, из него получился бы хороший философ, который может в будущем сознавать свои школы.

Услышав слова учителя, я был очень удивлён, так как и не думал о таком будущем, которое нарисовал мне Фалес. В тот день мы были приглашены на трапезу и с удовольствием согласились участвовать в ней.

Фалес ушёл делать приготовления и пригласить ещё кое-кого из своих друзей, чтобы проститься со всеми нами, а мы с отцом остались наедине.

– Чем бы ты хотел заняться, сын мой, – спросил меня отец, – я вижу твоё пристрастие к знаниям в отличие от Диоклета, но, к сожалению, не могу найти пока для тебя достойного учителя.

– Отец, я хотел бы стать торговцем и путешествовать вместе с тобой, – произнёс я.

– Знаешь ли ты, Дионис, как опасен путь торговца? Многие мои собраться потеряли свои жизни в лишениях на чужбине.

– Я не боюсь лишений, – ответил я и почувствовал объятия отца.

Я знал, он был доволен моими словами, ибо они были произнесены со всей искренностью, какая жила в моей душе. Так я стал помогать отцу в его торговом деле, когда мне едва исполнилось шестнадцать лет, и я считался атлетически сложенным юношей, перед которым лежали большие перспективы.

Был ли я счастлив….? Да, мне казалось, что да….

Глава 2

«Лишения»

«Жизненный Путь простирается

Перед тобой,

Ты идёшь по нему

И не видишь того,

Что несчастья и лишения

Окружают тебя

Со всех сторон.

Не бойся лишений, друг,

Ибо без лишений

Не постигнешь мудрости.

Живёт ли мудрость в сердце

Твоём?

Или ты боишься её, мой друг?»

(Неизвестный философ, 8 в. до н.э.)

…….

585 г. до н.э.

….. За два года я очень изменился, возмужал, вырос, и теперь сам силач Диоклет не решался участвовать в тренировочных схватках со мною, на зная наперёд, что всё равно я одержу над ним победу.

За два года я сильно раздался в плечах благодаря регулярным тренировкам, поощряемых отцом.

– Сила тебе не помешает, Дионис, – часто приговаривал он, наблюдая за тем, как он упражнялся.

Моя сестра Лара была отдана замуж за соседнего землевладельца, мы привезли с севера много вина и масла. Я участвовал в свадебном пиршестве, изображал шутливого бога Диониса, в честь которого и был назван. В мою задачу входило подношение пиршественной чаши для гостей – этот обычай пришёл в Афины из Пеллопоннеса, где бог виноградарства особо почитался.

Я обносил гостей фиалом и наливал оттуда вино в их кубки; Диоклет же должен был изображать лучезарного Аполлона, которого изначально любили и чтили афиняне. Надо сказать, выражение его лица было несколько грозным для светящегося бога, однако это лишь добавляло ещё большую торжественность в сцену.

Но, всё же, мне было грустно, потому что я глядел на мою печальную красивую сестру рядом с её мужем Дорифором. Дорифор являлся нашим соседом и владел огромной площадью по разрешению афинян. Он занимался овцеводством, и на его территории производили вкусный сыр, славившийся в Афинах; ещё у Дорифора был большой виноградник, и регулярно поставлялись амфоры в Афины. В тот год после Филиппа Афинами правил Дамасий II. Говорили, он обожал вино и охотно расплачивался с предприимчивым Дорифором. Ему было около тридцати пяти лет, в то время, как моей сестре Ларе едва исполнилось девятнадцать, и она совсем не любила своего новоиспечённого мужа, потому что сердце её давно было отдано Поллиону – юноше с соседнего холма, где он жил со своим семейством. Я знал о чувстве Лары, потому что она сама доверилась мне незадолго до своей свадьбы.

«Как-то раз Дорифор видел меня на празднестве в городе, посвящённом Афине Парфенос», – начала как-то свой рассказ Лара. При этом я видел, как слёзы возникли в её прекрасных глазах, и сердце моё от этого сжалось. Я любил сестру.

– Я понравилась ему, но… я не могу жить без Поллиона, а он – пастух и пасёт овец. Их стадо очень малочисленное, Дорифор давно грозится разорить семью Поллиона. А если теперь он узнает, что я… влюблена в Поллиона, он разорит их.

Затем я уехал в обучение к Фалесу и долгое время не видел мою сестру. Вернувшись, я узнал о том, что Поллион с родителями покинули долину и ушли далеко со своим скарбом, чтобы не превратиться в рабов.

– Вероятно, он поселились в другом полисе, – произнесла, рыдая, сестра, – а я даже не знаю, где. Я не знаю, где мне искать моего Поллиона.

Что мне оставалось делать? Я успокоил сестру, а через несколько месяцев узнал, что Дорифор посватался к Ларе. Родители не возражали, однако у них было одно условие – свадьба должна была состояться лишь по достижению моей сестре девятнадцати лет. И вот этот день произошёл, а она ходила весь день, как в воду опущенная, не глядя по сторонам и ничего не замечая вокруг себя.

– Поговори с матерью, Лара, – посоветовал я ей, – она должна понять свою дочь, а тем временем мы разыщем Поллиона.

– Но как тебе это удастся, брат? – удручённо спросила меня Лара, – возможно, его уже давно нет в живых, а я ничего не знаю.

Она вновь зарыдала. Помню, этот разговор состоялся между нами как раз накануне её свадьбы.

Я пошёл к матери, которая уединилась у себя и молилась богам о благополучном возвращении отца (в этот раз я не поехал с ним, ибо должен был по семейному уговору участвовать в приготовлениях к свадебному торжеству). Мать была занята плетением накидки, возле её ног сидела рабыня и Сахиб, помогавшие ей в этом. Сахиб стала ещё прекраснее с той самой поры, как я впервые увидел её, и я стал часто ловить себя на мысли, что думаю о ней всё время, несмотря на то, что в ту пору на меня уже заглядывались девушки, и я догадывался о том, что родители начали поговаривать о моей женитьбе.

– Ты пришёл, Дионис? – удивилась мать.

– Да, я хочу поговорить с тобой, мама.

Как мудрая женщина, она дала знак рабыням удалиться и прервала своё занятие.

Я сел рядом с ней, проследил взглядом за тем, как уходит Сахиб; девушка, кажется, тоже была смущена моим вниманием к ней; взял небольшую ветвь винограда из чашки и начал есть.

Мать долго смотрела на меня, затем произнесла:

– Ну, так о чём ты хочешь поговорить со мной, Дионис?

– О моей сестре Ларе, – робко ответил я, потому что я глубоко уважал свою мать. И испытывал к ней благоговение; в отношении других людей, с кем я соприкасался, я был достаточно смелым и не робел.

– О Ларе?

– Да, ведь тебе же известно, что она влюблена в Поллиона… Неужели Лара ничего не говорила тебе об этом?

– Нет, не говорила, – произнесла мать, оставив свою работу, отложив её в сторону, но я часто видела их вместе и догадалась о чувствах твоей сестры, так же, как и о чувствах этого юноши.

– Разве ты не видишь, мама, что Лара ничего не испытывает к этому Дорифору? Я могу лишь предположить то, что это Дорифор разорил семью пастуха и заставил их странствовать по всей Греции, переселяться в другие полисы.

– И что же ты предлагаешь, Дионис? – спросила мать, в её голосе чувствовалась ирония, что меня немного смутило.

– Я хочу разыскать Поллиона и соединить влюблённых, – простодушно ответил я, – я хочу, чтобы моя сестра Лара была счастлива.

Мать снова взялась за работу, затем отложила её в сторону и внимательно взглянула на меня.

– Ты ещё слишком молод, сынок, – вдруг произнесла мать, – и не понимаешь многого в этой жизни.

– Чего же я не понимаю, мама?! Я просто хочу, чтобы моя сестра была счастлива. Неужели мои мысли и желания столь предосудительны?

– Я не хочу, чтобы твоя сестра была нищей, а бедный Поллион не смог бы обеспечить её будущее. Кто знает, быть может, он уже стал рабом. Неужели ты хочешь, чтобы твоя сестра превратилась в рабыню?

– О, нет, конечно же, нет, мама. Но… Я видел, многие девушки после своего замужества теряли свою красоту, и теперь понимаю, почему. Они были несчастны со своими мужьями. Неужели ты хочешь, чтобы наша Лара состарилась прежде времени? Дорифор запрёт её в своём доме, как птицу в клетке. Неужели такого будущего ты жаждешь для дочери?

Взгляд моей матери стал жёстким.

– Нет, но и влачить жалкое существование я не позволю. Дорифор, быть может, не так мечтателен и сентиментален, как Поллион, но он способен содержать семью.

– Любила ли ты отца, когда выходила за него замуж? – спросил я и тут же ужаснулся своей дерзости.

Однако мать тяжело вздохнула и улыбнулась мне, она потрепала меня по чуть вьющимся волосам.

– Да, я любила твоего отца, дорогой. Просто так совпало, что Агапий мог заработать, чтобы обеспечить свою будущую семью.

– Была ли у тебя возможность стать женой более состоятельного афинянина? – спросил я.

Она кивнула:

– Да, была. Возможно, тогда моя жизнь была более спокойная, чем сейчас, ибо он входил в городской совет и являлся влиятельным лицом при прошлом архонте. Но сейчас… сейчас всё изменилось.

– Быть может, благодаря своей любви к отцу ты до сих пор выходишь на ту скалу, чтобы увидеть возвращение кораблей отца из странствий?

– И каждый раз теперь я жду вас обоих и волнуюсь.

– Позволь Ларе выйти замуж за Поллиона.

– Никогда! И не проси меня об этом, Дионис. Слишком сильно мы зависим от Дорифора, и в случае отказа он может разорить нас и настроить против архонта и Совета.

Удручённый, я возвратился к своим делам, а временами видел Лару, вытирающую свои слёзы. Но что я мог сделать? Найти Поллиона и отсрочить день свадьбы оказалось непреодолимым, и я смирился.

В центр залы вышла гречанка-рабыня и начала декламировать стихи Сапфо, услаждая слух приглашённых на свадебное празднество. Я отвлёкся от своих грустных мыслей и прислушался.

….И из Сард к нам

сюда она

часто мыслью несётся,

вспоминая, как мы жили вдвоём, как

богинею ты

казалась ей славною,

и как песни твои ей

были милы.

Ныне блещет она средь Лидийских жён.

Так луна разопёрстая,

поднимаясь с заходом Солнца,

блеском превосходит все

звёзды.

Струит она свет на море солёное,

на цветущие нивы и поляны.

Всё росою

прекрасной залито.

Пышные розы красуются,

нежный кервиль и донник

с частым цветом.

И, нередко, бродя,

свою кроткую вспоминаешь

Аттиду ты, —

и тоска тебе часто

сердце давит…

……О, как сейчас эти слова были созвучны переживанием моей души! Я был благодарен этой рабыне за то, что она угадала мои мысли. Я подошёл к ней настолько близко, что рабыня обвила мои плечи своими руками. Она считалась рабыней Дорифора, и для нас, свободных граждан, была неприкосновенна, поэтому могла позволить себе некоторые вольности по сравнению с нашими рабами. Дорифор являлся уважаемым человеком в полисе, его уважал архонт, к нему прислушивались и другие вельможи, входившие в Совет.

– Иди ко мне, красавчик! – произнесла рабыня, – будь сегодня моим богом Дионисом, ведь, я слышала, твоё имя – Дионис.

Я растерялся, мой взгляд остановился на прекрасной Сахиб, видевшей всю эту сцену. Персиянка удалилась, а я, оттолкнув от себя рабыню Дорифора под общий смех и веселье гостей, устремился вслед за Сахиб, которая двигалась так быстро, словно ветер.

– Эй, Дионис, остановись! Налей нам своего вина, подсласти душу, – кричали мне вслед, я мчался за убегающей персиянкой.

– Сахиб! Остановись! Сахиб!

Я нашёл её на вершине скалы, куда часто бегал я в детстве, чтобы наблюдать за пенящимся Эгейским Морем, куда приходила моя мать Афина в ожидании возвращения из дальнего странствия эскадры моего отца. Девушка прилегла на голый камень и зарыдала. Её стройное тело облегал хитон, какие носили все без исключения гречанки-рабыни; а, наверное, на своей далёкой родине Сахиб облачалась в длинное цветастое персидское платье и шаровары. Но хитон ей шёл, и мне казалось, в этой одежде она была прекрасной, как никогда.

Я присел рядом с ней на уступ скалы:

– Сахиб, прошу тебя, успокойся. Почему ты плачешь?

Но девушка отвернулась от меня и продолжала рыдать. Сложно понять женщин, и мне это тоже никогда не удавалось.

Я привлёк её к себе, как мужчина, добивающийся расположения женщины. Она обмякла, положила свою голову на моё плечо.

– Ты думаешь, я заинтересовался рабыней Дорифора?

В чёрных томных азиатских глазах мелькнул огонь сомнения, я улыбнулся.

– Нет. Я думал о тебе всё это время.

Она дёрнулась и хотела уйти, но я задержал её руку в своей. Сахиб говорила с большим акцентом на койне, но я её отлично понимал. За два года жизни в нашем доме она научилась сносно говорить.

– Я – всего лишь рабыня для Вас, господин. Разве могу я обижаться на Вас? Вы вольны делать всё, что хотите, а мне остаётся думать о моей далёкой родине.

Она вновь вырвалась и убежала, а я в костюме бога Диониса так и остался созерцать туманные берега, окружённые Эгейским Морем.

……По окончании свадебных торжеств было условлено, что моя сестра Лара со своим мужем Дорифором отправятся на Север, затем в Эвбею к дальним родственникам её мужа.

Диоклет должен был отправиться в Дельфы для подготовки к новым олимпийским играм, а я, оставшись на некоторое время в доме по плану должен был дождаться возвращения отца из Персеполиса (это была тайная поездка, о которой мы условились никому не говорить, ибо Греция в то время враждовала с Персией, и торговлю отца могли счесть за предательство). Затем мы отчаливали от берегов Греции и вновь должны были отправиться в Индию за новым товаром.

– Присмотри за матерью, Дионис – наставлял меня отец перед отплытием, – в последнее время она стала грустной.

Я вздохнул.

– Возможно, она переживает за Лару, которая потеряла своего Поллиона и вышла замуж за нелюбимого и тщеславного Дорифора.

Отец похлопал меня по плечу, что делал всегда, когда хотел меня подбодрить.

– Такова жизнь, сынок, – произнёс отец, – такова наша жизнь.

– Но жизнь делают люди, и моя сестра могла бы быть счастлива, если б мы отправились на поиски Поллиона.

– Уверен ли ты, что он жив? Или не превратился в раба от бедности своей? – спросил отец.

– Уверен. Я уверен, что он жив.

– Почему же? Разве боги подсказывают тебе это?

– Да, отец, моё сердце говорит мне, что Поллион жив и тоже любит Лару. Мой учитель Фалес на прощание сказал мне: «Слушай своё сердце». Я запомнил его наставления, отец.

Он не ответил, потому что не знал, что сказать.

К полудню наша торговая эскадра отплыла, а мать ушла к себе и вышла лишь к ужину, за которым была особо молчалива.

Я видел, как среди других рабынь за столом прислуживала Сахиб, и тоже молчал.

Так часто бывает, жизнь начинает течь в своей привычной колее, и вдруг одно событие переворачивает всё с ног на голову, круто меняет твою судьбу, и ты не в силах ничего сделать, и вынужден подчиниться.

Судьбу мы, греки, называем Фортуной, мы привыкли одушевлять, обожествлять всё, с чем соприкасаемся. Фортуна для нас – капризная богиня, которая может принести счастье или горе в зависимости от «настроения». В мою жизнь Фортуна принесла горе.

Всё началось с того, что в пятницу мама решила отправиться на рынок в Афины, одна без рабынь, как это делала раньше.

– Я хочу прогуляться, – утверждала она, желая заглушить все мои возражения, – мне ни к чему рабыни; я посещу храм Афины, так будет спокойнее для меня.

– Но, мама, почему ты не хочешь, чтобы я сопровождал тебя? – спросил я.

– Потому что Афины находятся совсем рядом, и ничего со мной не случится.

Она посмотрела на меня и улыбнулась.

– Хорошо, я пойду с соседкой Ариадной, чтобы ты был спокоен за меня.

Мама потрепала меня по плечу, и я действительно успокоился, потому что знал Ариадну. Это была довольно скромная женщина. В саду её дома росло самое высокое оливковое дерево во всём полисе. Она была некрасива, но, оставшись вдовой после смерти своего мужа Иллодора, стойко перенесла свою утрату.

– Итак, ты доволен, Дионис? – спросила меня мать.

Я кивнул.

– Только не задерживайся надолго, я буду ждать тебя.

– Ты уже совсем стал взрослым, сынок. В твоём возрасте юноши уже начинают замечать женщин, как, например, твой знакомый Анастас.

– Я слышал, он ходит к гетерам, – сказал я.

– Гетеры – дурные женщины, но я ничего не вижу плохого, если юноша до своей женитьбы посещает гетер, набирается опыта и красоты. Среди гетер есть довольно образованные женщины, знающие толк в искусстве и поэзии.

– Возможно, но у меня другие мечты.

– Какие же?

Я пожал плечами:

– Познать истину.

– Вижу, твой философ сильно затуманил твои мысли, – произнесла мать, – но пройдёт время, и ты познаешь простоту жизни и станешь другим.

– Великий Фалес говорил о том, что человек – многомерное существо. Он может иметь семью и предаваться знаниям и творчеству. Не нужно зацикливаться на чём-то одном, и помнить о том, что много путей уготовили нам боги. Можно выбрать один из них или несколько.

……Дом был погружён во мрак в отсутствие хозяйки, я был занят своими упражнениями, метал диск, бегал. Затем раб Харид принялся натирать меня оливковым маслом; я немного согрелся, так как Солнце в последнее время перестало быть таким ласковым, как раньше.

Я лежал в своей зале и смотрел на небольшие изваяния воинов, украшавшие дом. Мечтать я не мог, ничего не приходило на ум, иногда прислушивался к тихим шагам рабов. Они суетились по хозяйству, о чём-то переговаривались между собою. Одиночество давило на меня, хотя раньше я сам искал уединения. Теперь же в этот вечерний час оно стало тягостным для меня.

Сахиб, как всегда, принесла козьего молока, поставила его передо мною и хотела уйти, но я задержал её.

– Сахиб, ты не видела, мама ещё не возвращалась из Афин? – спросил я.

– Нет, господин, я не видела хозяйку, – произнесла девушка своим бархатным голосом, который я всегда так любил.

– Странно, почему она так долго задерживается?

Я осознал, что думал вслух, и это смутило меня. Я созерцал красивое тело Сахиб, не решившись снова прикоснуться к персиянке. Она чего-то ждала, красное солнце, проникающее в залу сквозь прорези в стенах, отразилось на её смуглой коже, и она напоминала мне Богиню Огня. Возможно, такой была Иштар в представлении древних вавилонян.

Почему-то на ум пришло то, что Иштар-Астарта является прообразом Афродиты, но я тут же оттолкнул от себя эту мысль. Что общего может быть у иноземцев с нами, греками?

– Ты можешь идти, Сахиб? – произнёс я, отпустив её руку, хотя боролся с желанием притянуть её к себе, – если мама вернётся, скажи мне об этом.

Она поклонилась, как и полагалось рабыне, и вышла, оставив меня предаваться своим собственным мыслям, которые постоянно путались.

Беда постучалась в мой дом, уже когда на небе замерцали первые звёзды. Пришла взволнованная Ариадна и, сильно жестикулируя и размахивая руками, пыталась донести до меня, что моя мать пропала. Она едва сдерживала слёзы, которые, всё же, хлынули безудержным потоком из её глаз.

– О, Афина Парфенос! – стенала соседка, – мы остановились у моей подруги, поговорили немного, а затем Афина ушла в город на рынок. Мы стали дожидаться её.

Тут Ариадна сделала небольшую паузу, выпила немного вина, стоявшего перед ней в фиале, перевела дух.

– Но она не вернулась. Затем я с подругой Анфиссией отправилась в сопровождении двух её рабов на поиски Афины. Беда, господин Дионис, беда – мы так и не смогли её найти. Затем мы обегали всех медикусов, но никто не обнаружил её тела.

– Так что же всё-таки могло случиться с моей матерью? – в напряжении и возбуждении спросил я.

– Говорят, в тот день на рыночной пристани, где торгуют рыбой, все видели огромный корабль с «Глазом», – произнесла удручённо Ариадна.

– Корабль с изображением глаза на корме и парусах?

Она кивнула:

– Да, г-н Дионис.

– Я слышал «глаз» – это символ финикийцев, – произнёс я, раздумывая над словами соседки.

– Верно. Это были финикийцы.

Она вдруг соскочила и начала расхаживать по зале:

– Мне рассказывали, финикийцы заманивают хорошеньких женщин на свои корабли, а затем продают их в рабство, либо в Египте, либо в Азии.

– Вы уверены в этом, г-жа Ариадна? – спросил я.

– Да, уверена, я действительно слышала об этом.

– Жаль, что я не слышал, иначе я предупредил бы маму заранее или поехал бы с ней на рынок.

Ариадна утёрла слезу и обняла меня по-матерински.

– Поезжай в Афины, сынок. Быть может, тебе удастся что-нибудь выяснить.

Видя мой порыв, Ариадна удержала меня.

– Но лучше дождись утра, ибо ночь – плохое время для поиска. Дождись утра, Дионис. Я выделю тебе часть своих рабов, которые хорошо ориентируются на местности некоторые из них когда-то служили на финикийских кораблях.

– Благодарю Вас, – произнёс я, – действительно, лучше дождаться утра. Я обязательно дождусь, когда боги осветят этот мир и найду свою мать.

Она тяжело вздохнула, вновь утёрла очередную слезу, скатившуюся со щеки, с сочувствием похлопала меня по плечу.

– Как жаль, что Агапия нет, и он ещё не знает, какая беда постигла вашу семью.

Я ничего ей не ответил, и в тот день рано лёг спать в общей зале среди красивых амфор, приобретённых отцом когда-то в Дельфах сразу же после очередных Олимпийских Игр. Здесь, в просторной зале, где когда-то собиралось всё наше семейство целиком, я чувствовал себя как-то спокойнее.

Утром я поблагодарил соседку за помощь, но отказался от рабов, я решил поехать в Афины и всё сам разузнать.

– Пусть дорога станет открытой для тебя, Дионис, – произнесла Ариадна, преподнеся мне прощальный фиал с лёгким вином, как и положено по традиции и этикету. Мы, греки, чтим свои традиции, уважаем предков и поклоняемся нашим богам.

Это в будущем недалёкие люди нарекут нас «язычниками» и постараются смести с лица Земли всё, чему мы поклонялись, не вникая особо в нашу культуру и быт. Но мы жили в том мире, который создали для себя сами, существуя по заветам наших предков.

Сахиб всё утро была как-то по-особенному молчалива и грустна. Я коротко простился с ней, хоть она и ожидала большего, привыкшая улавливать мою благосклонность к ней. Возможно, она хотела, чтобы я взял её с собою в Афины, и взглядами, и поведением своим всячески намекала мне на это, не решаясь сказать напрямую.

Я дал понять, что она останется в доме, лишённого хозяев, в то время, пока я буду отсутствовать.

– Присматривай за рабами и жди меня, – произнёс я, вскочил на коня и устремился вдаль. Только в пути я понял, что так хотел поцеловать её, но не сделал этого, обеспокоенный грядущими событиями и той бедой, которая так неожиданно свалилась на мои плечи.

Я хотел разыскать мать до того времени, как возвратится отец из своего странствия, хотя и понимал всё безрассудство своей идеи. Мой конь нёсся так быстро, что долины и холмы мгновенно проплыли перед моими глазами.

Впервые я не замечал этой красоты, в то время, как раньше всегда любовался природой и думал, что, возможно, по этим холмам когда-то проходил сам Дионис или Пан, а в этих неглубоких речушках могли обитать нереиды, только я никогда не видел их.

Когда Солнце уже сияло в центре неба и освещало холмы и луга, я натянул поводья, взглянул на белеющие в низине храмы Афины и Аполлона.

Оказавшись в Афинах, я был поражён обилием людей, снующих туда-сюда вдоль городской площади, рынка и неровных улочек, множеством статуй и храмов с золотыми изваяниями покровителей этого города. Афиняне всегда поклонялись Аполлону и благородной Афине, не жалея золота для изваяния статуй этих божеств. Уличные бродячие музыканты слагали целые поэмы об этих божествах и прямо на виду у всех пели баллады, собирая вокруг себя зевак, готовых платить за музыку и пение.

О, вы, прекрасные музы,

Что водят хороводы

На склонах лесистого

Геликона,

И воспевают Великого Аполлона,

Дочери Зевса и Мнемосины,

Пропойте славу

Спутника своего.

Даже не Олимпе великом

Воцаряется тишина,

Когда туда нисходит

Аполлон,