Даниил Юлианов
Слишком живые звёзды
– Да, ты не первый, кто мне такое говорит.
– Ага, а ещё ты страшный распиздяй. – Увидев удивлённо-комичные глаза Егора, Влад чуть не пролил пиво, подавившись рвущимся наружу смехом. – Это я в плане учёбы, ты не подумай. То не сданные вовремя работы, то недоделанные презентации…
– Я знаю, знаю.
– …то ты вообще не приходишь на уроки, потому что кроватка оказалась слишком мягенькой и притягательной. – Улыбка засветилась под голубыми огоньками уставших глаз, и Влад сам улыбнулся, довольный тем, что смог поднять настроение Егору. Он преподавал ему уже два года, и за это время этот паренёк успел ему понравиться, хоть тот и был страшным раздолбаем. – Знаешь, то, что я тебе сейчас скажу, педагогический состав явно бы не одобрил. Но, между нами, – он наклонился поближе, – пошлём их дружно в задницу.
И они чокнулись, после чего каждый из них выпил свой охлаждающий напиток.
– Ты, конечно, тот ещё раздолбай, но мозгов у тебя хоть отбавляй, это точно. И хоть в классе ты далеко не лучший по успеваемости, я-то знаю, что если ты захочешь, Егор, ты тут же ворвёшься в лидеры всех отличников школы. У тебя нестандартное мышление, и в этом мы с тобой похожи, не замечал? Ты позволяешь себе спать на уроках, и хоть иногда мне и хочется как дать тебе по голове, но я тебя не бужу, потому что знаю, чем ты занимаешься ночью. Пишешь песню и записываешь её на компьютер. И даже не спрашивай, откуда я знаю. Я знаю всё и в том числе то, что даже если я тебя разбужу во время урока и вызову к доске, ты выполнишь любое задание, которое я тебе дам, на твёрдую пятёрку. И знаешь почему? – Влад посмотрел в глаза Егора. – Да потому что у тебя есть вот это, – и постучал пальцем по голове своего ученика. – Мозги. И мало того, что они у тебя есть, так ты ещё и умеешь ими пользоваться, а это, на минуточку, довольно редкая способность в наше время. Я бы даже сказал, суперспособность!
– Я, конечно, польщён, но как это относится к тому…
– Что с тобой произошло? Да прямо и напрямую. Смотри, Егор, ты же человек? Человек! Значит, и ты не лишён всего человеческого и в первую очередь – чувств и эмоций. А это уже не твоё сознание, которое ты способен контролировать. Это находится уже на более глубоком, тяжело контролируемом уровне. И вот здесь в игру вступают именно они – чувства и эмоции. И у всех нас, даже у самых-самых спокойных, наступает тот момент, когда мы срываемся и выпускаем своих демонов или просто позволяем снять полотно со своих худших качеств и проявить их во всей красе. Это происходит абсолютно с каждым: мы впервые начинаем видеть край своей адекватности и заносим ногу над пропастью бесконтролья. И это тот момент, когда нами овладевают только чувства и эмоции, понимаешь?
– Честно говоря, не очень.
– Сейчас поймёшь. Я просто к чему всё это говорю – эти внутренние срывы собственных демонов есть у всех, а вот мозги, анализирующие и делающие выводы из совершённых поступков, есть далеко не у каждого.
Влад посмотрел в глаза Егору и заметил, как они задумчиво перебегают из стороны в сторону. Над ними возникли напряжённые морщинки, и создавалось впечатление, будто шестерёнки в голове Егора крутятся с бешеной скоростью, но вот только что-то мешает им добраться до той идеи, что ему сейчас пытались донести – какая-то частичка застряла в механизме его мозга, не дающая найти нить связи и понимания там, где о ней ясно говорят.
– Я всё равно не могу уловить суть.
– Да она не так уж и тяжела. Ты человек здравомыслящий, не убегающий от реальности и не делающий вид, будто не замечаешь её, а поэтому и происходит то, что происходит – твой мозг вступает в конфликт с сердцем. Ну, я хочу, чтоб ты понимал, что я сказал это очень и очень грубо. Суть вот в чём: ты уже успел сформировать в себе некий тип мышления, определяющий твои идеалы, принципы и ценности. Понимаешь, о чём я?
– Кажется, начинаю.
– У тебя в голове к тому моменту, как всё это произошло с отцом Вики, уже были установлены моральные планки того, что ты можешь сделать. И как только ты сам своими поступками стал противоречить своим принципам, своему внутреннему «Я» и вообще типу мышления, ты и стал чувствовать себя хреново. А знаешь почему? – Карие глаза Влада блеснули в мягком тёплом свете ламп. – Да потому что ты чувствуешь ответственность, которую несёшь за свои действия. Твои поступки встали вразрез с твоим представлением о самом себе и не попали под те критерии, которым ты пытаешься следовать всю жизнь. И ладно если бы у тебя не было бы разума или ума, но загвоздка в том, что он у тебя как раз таки есть, и именно он не даёт тебе покоя. Он проанализировал, оценил твои действия и вывел на свет то, что действительность, в которой ты существуешь, не совпадает с твоим собственным представлением о себе. И вот это – твоя главная проблема сейчас. Ты потерял гармонию внутри себя, и, по моему мнению, именно умение человека обрести гармонию с самим собой является чуть ли не главным аспектом всей жизни. И уже изнутри, где процветает уверенность в собственных убеждениях и спокойствие, начинает расти что-то большее во внешний мир. То есть, действительность, окружающая человека, является результатом его отношения к миру и его действий, направленных на развитие мира внутри себя. Поэтому, Егор, запомни: только обретя гармонию с самим собой, можно спокойно чувствовать себя в этом мире.
– Выходит, мне нужно обрести гармонию, да? – Влад коротко кивнул, и вместе с этим кивком в грудь Егора ворвался прохладный ветер облегчения, заставивший пропустить краткий смешок. – То есть, я создал у себя в голове некие критерии собственного поведения, так?
– Так. Подожди немного, – Влад перегнулся через стойку и позвал бармена. – Мишань, помнишь, как я тебя вытянул на тройку? Помнишь, конечно! Так будь добр, вытяни мне ещё кружечку моего любимого.
– У вас слишком хорошая память, Владислав Витальевич, – сказал бармен и вскоре удалился, шлёпнув по попе проходящую мимо официантку. Та игриво ему улыбнулась и что-то шепнула на ухо, после чего молодой паренёк засиял от счастья.
– Извини, что перебил. Продолжай.
Егор закрыл глаза и схватил конец нити, что вела его по древу собственной мысли. Он посмотрел на Влада и заговорил:
– Получается, мои представления вступают в конфликт с действительностью. И то, что я делаю, не попадает под категорию того, что я хотел бы сделать.
– В точку.
– Так тут только два варианта. Либо изменить своё отношение к действительности, либо изменить саму действительность в угоду своим принципам и критериям самого себя.
– И что для тебя важнее?
Егор молчал, уставившись на дно своего выпитого стакана. Они сидели в баре уже более часа, но время для них стало мимолётной лентой, мчащейся перед ними со сверхзвуковой скоростью. Густые серые облака сменились затуманенной тёмной ночью, и ни одно сияние даже самой яркой звезды не могло пропустить свои лучи в небо над затихшим Петербургом, чья красота не преуменьшается даже такой скудной ночью. Генератор в подвале бара слегка кряхтанул, и тёплый свет на миг пропал, но тут же зажёгся, заполнив собой всё пространство. Егор всё продолжал молчать, и только когда Владу принесли пиво, он заговорил:
– Мне нравится свой тип мышления, и я не хочу его менять. То, как я мыслю, стало основой моего мировоззрения, и хоть оно часто не совпадает с мировоззрением общества, всё же оно мне нравится. А вот действительность… её следует изменить. Подогнать под собственное мышление и поступать только так, как поступил бы внутренний «Я». – Егор взлохматил и резко тряхнул головой. – Короче, нужно просто научиться прислушиваться к себе и обрести гармонию.
– И не убегать от реальности, помни об этом. Признавай свои ошибки и исправь их, а не делай вид, будто ты их не замечаешь. Создай хороший симбиоз из эмоций и разума и помогай самому себе направлять этот союз в нужном направлении, понял?
– По-простому, я должен сделать так, чтобы действительность соответствовала моему внутреннему миру, но никак не наоборот.
– Красавчик. – Влад обнял Егора, и тот почувствовал, как шею его щекочут жёсткие русые волосы. – Ты молодец, быстро всё понимаешь. – Он похлопал его по спине и, отпрянув, посмотрел на часы. – Тебе уже скоро надо быть дома, да?
– Ага, иначе мама меня прибьёт.
– Тогда я тебя отведу и героически возьму всю ответственность на себя. Скажу, мол, мы разбирали с тобой задания из ЕГЭ, которое ты, кстати, сдаёшь уже менее чем через месяц, помнишь?
– Да помню я, помню. Уже все грёбаные тесты прорешал и подтёрся ими. Лучше давай по пути зайдём в магазин и купим жвачки, а то мне кажется, что мама не поверит в то, что наши учебники теперь моют пивом.
Влад засмеялся и положил руку на плечо Егору, пытаясь справиться со смехом. Улыбка тронула и лицо уставшего мальчишки. Вскоре он сам начал смеяться, не понимая почему, просто внимая смеху своего нового друга.
– Хорошо, купим жвачку, только не блевани там на кассе, ладно? А то я уже боюсь, как бы не пришлось тащить тебя на руках, слабачок.
– Я слабачок? – Егор толкнул Влада локтем и вновь засмеялся. – Да я трезвее тебя в сто раз!
– Ну так не я сок тут хлестал! Я, если ты не заметил, выпил побольше твоего, парнишка! Да и организм у тебя помоложе и…
– Ну да, у меня хотя бы тело не скрипит при ходьбе, – и впервые за день Егора разобрал по-настоящему мощный искренний смех.
Пока он смеялся, все его проблемы резко побледнели и скрылись за призмой положительных эмоций. Он забыл о том демоне, что скребёт стены держащей его клетки. Забыл о запачканной кровью скатерти и о том наслаждении, с которым он бил скользящую в ладонях голову об деревянный стол. Забыл о мощной пощёчине и о ярко-зелёных глазах, с ненавистью глядевших на него.
Егор всё смеялся даже тогда, когда Влад слегка пихнул его и сказал:
– Пошли домой, шутник хренов.
И совсем скоро они вдвоём вышли в тихую ночь города. Пьяные, весёлые и по-своему счастливые, они обнимали друг друга и уже успели забыть, что лишь пару часов назад один из них был простым учителем, а другой – его учеником. Сейчас они смотрели друг на друга как на лучших друзей, и ветер подхватывал их смех, разнося его по освещённым улицам Петербурга. Улыбки играли на их лицах, и глаза каждого из них светились искренним счастьем, пока свежий воздух наполнял своей прохладой их лёгкие.
И хоть на какое-то время им удавалось не замечать нарастающую внутри тревогу.
Глава 13
Обнимая тьму
Влад возвращался домой ближе к полуночи и уже грезил о том, как его поглотит мягкость их постели и как приятно будет обнять Олю, радуясь такому хорошему завершению дня. Он пару раз бился головой о стекло автобуса, когда сон окутывал его , но всё же это не смогло прогнать того приятного гудения в голове, что подарили ему пропущенные кружки пива. И даже когда он поднимался по лестнице исписанного маркерами подъезда, Влад не прекращал улыбаться, хоть сам и не понимал, чем обусловлено его приподнятое настроение.
Чтобы не разбудить спящую жену (а он надеялся, что она всё-таки спит), Влад как можно тише провернул ключ в замке и аккуратно зашёл в квартиру, медленно захлопнув за собой дверь. Свет он не включал, так как слабых лучей фонарей, что падали на пол их прихожей, оказалось вполне достаточно, чтобы раздеться, не ударившись мизинцем о край их проклятой тумбочки, что Оле вздумалось поставить чуть ли не у самого входа.
Влад снял с себя всю верхнюю одежду, рубашку, запачканные брызгами луж брюки и туфли вместе с носками, оставшись в одних трусах – всё тех же «семейках», не изменяющих привычкам своего владельца. Одежду он скомкал и бросил на небольшой стульчик, на который садились приходящие гости, чтобы надеть или снять обувь. С утра он наверняка получит люлей от разозлившейся жены, но один волшебный поцелуй всё решит, после чего она успокоится, а он, её муж-неряха, аккуратно сложит свою одежду или – о Боги, свершится чудо! – даже закинет её стирать.
Всё это будет завтра. Всё это будет субботним утром, и оба они проснутся не от будильника, а от ласкающих кожу солнечных лучей или бесящего шума мчащихся под окнами машин. Они проснутся, и, быть может, своими стараниями Влад подарит себе и Оле отличное утро, начавшееся с нежного пробуждающего секса.
Всё это будет завтра, а сейчас он хочет спать и обнимать свою любимую женщину.
Просто лечь, просто обнять, просто заснуть… И что может быть проще и приятней?
Влад двинулся по короткому коридору, и его опьянённое свежим ночным воздухом и пивом сознание не заметило, как ступня наступила на что-то липкое и вязкое. Когда он уже подошёл к комнате, лучи уличных фонарей осветили тянущийся за ним кровавый след, и блики холодного света играли на свежевыпущенной крови. Влад не заметил и того жёлтого сияния, что доносилось из скрытого силуэта его жены, лежавшей на пропитанной кровью простыне. В его карих глазах то потухало, то вновь зажигалось отражение пульсирующего жёлтого света, что исходило из тёмного женского силуэта, неподвижно застывшего в обрамлении собственной свежей крови. Сознание Влада не заметило живого жёлтого сияния. Оно видело лишь приближающуюся кровать и осознание близкого отдыха, о котором так грезил уставший за день организм.
Он лёг рядом с Олей, и в голове его на мгновение звякнул колокольчик, когда кровь его жены окутала своим холодом покрытую мурашками кожу. Но лишь на мгновение, и уже через секунду Влад обнял тёмный силуэт, улыбнувшись и положив ладонь на голую окровавленную грудь своей мёртвой супруги. Он не знал, что лежит в обнимку с навечно застывшим телом в огромной алой луже, по которой пробегали блики пульсирующего жёлтого сиянья. Свет этот исходил из небольшого гнезда, что находилось в раскромсанной плоти молодой женщины. Плечо её было полностью разорвано, и остатки мяса, перемешанного с обломками костей, валялись по всей комнате в окружении сотен капель блестящей крови. Там, где раньше был неказистый шрам, в углублении между разорванным плечом и наполовину вспоротой шеей, копошилась семья светлячков, соскребающих кусочки плоти с внутренних стенок окровавленного тела. Они перебирались всё дальше и дальше вглубь организма, прокладывая себе путь общими усилиями множества острых зубов. Свет в их крошечных телах пульсировал, и сиянье его освещало уже мёртвые сосуды и органы, что так привлекали ненасытных светлячков своим сладостно-горьким вкусом. Они поедали Олю изнутри и освещали собой царствующий вокруг мрак, пока Влад с уставшей улыбкой на лице обнимал то, что осталось от его жены.
И лишь утром, когда ужас увиденного мигом ворвётся в его голову, , последний светлячок крайний раз кинет взгляд на кричащего мужчину и устремится вверх, в ясное голубое небо нового дня.
Глава 14
У вас нет глаз, сестра
Вся следующая неделя вплоть до самой пятницы слилась в его памяти в один сплошной длинный день. Та ночь, в которую его нашли в тёмном переулке и отвезли в ближайшую больницу, врывалась яркими вспышками в его беспокойные дневные сны. Он плохо помнил крики истерившей матери, в голосе которой не было и грамма любви – только сплошная ненависть и злость.. Но зато как врезались в его память эти бесконечные ночи, когда весь мир казался нереальным, температура тела подскакивала до 39 градусов, а сам он больше всего на свете хотел умереть, лишь бы не чувствовать эту пронизывающую насквозь головную боль!
Она, тупая и ноющая, сопровождала его всё время, куда бы он ни пошёл. Только спустя пару дней Женя начал чувствовать, как она затухает и пропадает на фоне проясняющегося мира, временами напоминая о себе глубокой ночью. Все мысли будто потеряли свои контуры и очертания; голову застилал густой туман, и лишь редкие образы виднелись сквозь плотный занавес этого дыма. Весь мир казался Жене чем-то нереальным, и единственным, что занимало место в действительности, была боль, затухающая и воспламеняющаяся вновь. И каждый день, прошедший в стенах этой больницы, казался ему бесконечным аттракционом в парке самого Сатаны, смеющимся над каждым нелепым движением Жени, когда тот пытался самостоятельно встать с кровати.
Он не запоминал мечущихся над ним лиц, не узнавал срывающийся голос матери и не понимал, когда спит, а когда находится в сознании. Лишь один раз оно взорвалось яркой вспышкой, когда в одном из коридоров он встретился взглядом с такими же потухшими серыми глазами больной женщины, после его разум вновь окунулся в небытие.
Со временем туман начал рассеиваться, и вскоре Женя мог уже мыслить, радуясь такой простой, но безумно приятной способности. Ему было шестнадцать, и организм его шёл на поправку с удивительной скоростью – с той, с которой могут восстанавливаться лишь крепкие молодые юноши. Втайне от медсестёр он начал давать себе небольшие физические нагрузки, стискивая зубы и подавляя собственные стоны. Он не мог себе позволить, чтобы мышцы ослабли и потеряли былую форму, хоть тело его так и противилось каким-либо тренировкам. Женя заставлял себя есть через силу, и каждый раз организм отвергал всё съеденное, выворачивая желудок наизнанку. Он пробирался сквозь туман и каждый день приближался к свету потухшего сознания, что было спрятано под занавесом обезболивающих.
День сменялся ночью, сон сменялся явью, и туман становился всё бледнее и бледнее, пока вовсе не растворился, подобно рассеивающемуся дыму. И произошло это субботним утром 23 мая, когда ни одна из медсестёр не зашла в отдельную палату Жени. В этот день у него должна была быть какая-то процедура, не нёсшая в себе ничего конкретного – лишь ноющую боль и неприятные ощущения. После этого ему сразу давали обезболивающее, утаскивающее ослабленное сознание в плен крепкого сна. И лишь полная темнота сопровождала его до новых приступов боли и процедур, пока скованный разум был окутан плотным туманом забытья.
Но в то утро Женя проснулся не оттого, что его вежливо будила медсестра, а сам, по-настоящему удивившись своей ясной голове, мысли в которой не были скованы в наручники, а чувства вновь обрели свою невероятную яркость. Он не помнил, сколько пролежал в постели. За последние дни время перестало быть для него чем-то понятным и ощутимым, так что все пролетающие мимо минуты и часы сливались в сознании во что-то целое, что никак нельзя было понять, не разрезав это на мелкие-мелкие куски.
И сейчас его мозг, похоже, именно этим и занимался – разрезал себя на множество кусочков.
Женя опустил босые ноги на пол и тут же ощутил тупую боль в затылке, посылавшую мощные удары в самый центр головы. Он чувствовал сковывающие его движения бинты и, опустив глаза вниз, увидел, что большая часть его торса перебинтована. Не считая множества повязок, он был одет только в одни чёрно-красные трусы с Микки Маусом – единственные, которые в тот день были сухими в доме.
Верхняя часть живота казалась Жене медленно затухающим пожаром, оставляющим после себя лишь выжженную почву. Перед глазами чётко всплыл момент, когда его рвало на лежащие камни, а рёбра во всю мощь пели свою симфонию боли, пока сам он задыхался, пытаясь схватить как можно больше воздуха.
Женя тряхнул головой и встал на ноги.
Он начал медленно идти к белой двери, но остановился недалеко от неё, напротив раковины и расположенного над ним зеркальца. Он подошёл ближе и внимательно стал осматривать того незнакомца в отражении, что глядел на него с удивлением и страхом в глазах.
Его лицо отлично бы сошло за хэллоуиновскую маску, и маска эта привела бы в ужас любого ребёнка. Под глазами, на скулах и на лбу красовалось множество уже почти заживших царапин, а над левым глазом и вовсе была вспорота кожа, открывающая вид на свежее мясо. Раны практически зажили, но вот правую часть лица покрывал тёмно-фиолетовый ковёр застывшей внутри крови. Эти синяки ещё долго не пройдут и буду напоминать о той ночи своим пугающим видом, пока с кожи не исчезнет этот фиолетовый плед темноты, превратившись в жёлтый.
Но эти глаза…
Его глаза были живыми, и в этой израненной пустоши боли они светились яркими огнями, что полыхали мощью и энергией. Наконец трезвость ворвалась в его затуманенный мир, и наплевать, что она принесла с собой боль. Он мог думать и думать предельно ясно! И лишь такая простая, но столь необходимая возможность заставила появиться улыбку на полутёмном лице.
Женя повернулся спиной к зеркалу и максимально выгнул шею, чтобы осмотреть свой торс с другой стороны. Он также был перевязан бинтами, но там, где ещё виднелась кожа, Женя смог разглядеть полосы бледно-розовой плоти, что уже затягивались заживляющейся тканью. Ноги его были целы и лишь слегка подрагивали после пробуждения. Всё остальное же было в порядке, и, насколько ему хватало знаний в медицине, Женя решил, что ему крупно повезло, и практически ничего серьёзного у него нет. Разве что треснувшие рёбра, но в наше время такую ерунду мигом выправляют, так что да – ему повезло. Царапины и синяки пройдут, кости срастутся, а мозги его вроде как остались на месте, так что всё хорошо, и жизнь у него будет прекрасной.
Женя в последний раз прошёлся взглядом по своему телу и, с всё ещё босыми ногами, открыл дверь, выходя из своей палаты. Его встретила мёртвая тишина и длинный пустой коридор больницы, освещаемый лишь утренними солнечными лучами. Приоткрытые по бокам двери о чём-то умалчивали и готовы были поделиться секретом, как только кто-то распахнёт одну из них и войдёт в резко притихшую полутьму. Коридор казался Жене заброшенным тоннелем, бесконечно тянувшимся вдаль и проглотившим маленького мальчишку, что стоял абсолютно один на обжигающем холодом полу. Ни одного человека, ни одного звука и ни одного намёка на бушующую в больнице жизнь. Лишь мёртвая тишина поглотила собою мир, оставив место только равнодушному, простирающемуся сквозь окна свету.
Женя нервно сглотнул и ясно услышал щелчок в гортани, стенки которой, по ощущениям, ничем не отличались от наждачной бумаги. Вместе с трезвостью рассудка в его организм ворвалась и жажда, что диктовала свои условия пересохшим горлом и отмершим нёбом. Облизнув сухие губы, он двинулся вперёд и крикнул:
– Эй! – Но крик этот больше был похож на хрип, и Жене пришлось хорошо прокашляться, чтобы вернуть себе былую силу голоса. – Э-э-эй! – Эхо отдалось от стен мощной волной, вернув Женю в тёмный переулок той ясной ночью, когда тело его было ещё цело, сам он смело шёл на обрамлённые луной силуэты, и уверенность в своих действиях пылала в нём огнём собственной веры. Но сейчас, стоя в окружении мёртвых стен больницы, еле передвигаясь из-за сковывающих движения бинтов, и больше похожий на полуночного зомби, застрявшего в людском доме, Женя невольно вздрогнул, ощутив себя в двух временах одновременно. Но тем не менее он продолжал идти, и пока шаги его становились всё твёрже, слова эхом разносились по опустевшим коридорам больницы. – Меня кто-нибудь слышит?! Здесь вообще кто-то есть?! ЭЙ! МЕНЯ КТО-НИБУДЬ СЛЫШИТ, ЧЁРТ ВОЗЬМИ?!
Но ответом ему послужило лишь отражение собственного голоса. Двери всё так же смотрели на него мёртвой пустотой той темноты, что просачивалась через узкие приоткрытые щели. Они будто нашёптывали ему колыбельную одинокой смерти, и бесчисленное их множество, простирающееся вдоль стен пустого коридора, давило на сознание своей численностью и тягучей тишиной, пока из приоткрытых дверей на него глядели пустые глаза мертвецов. И глядели с ненавистью, пропитавшейся в чувствах полной несправедливости. Глаза эти не показывались, Женя не мог их увидеть, не мог разглядеть наполненные кровью и обозлённые зрачки, но он их чувствовал и ощущал их взгляд на себе так же ясно, как и взгляд того светлячка, что подлетел к нему в тенях переулка. Они смотрели на него, и с каждой секундой, проведённой в давящих стенах этого коридора, Женя становился всё более уверенным в том, что сойдёт с ума, если тут же не уберётся отсюда.
Он рванул с места, и во всей больнице, в каждом её затихшем уголке чётко отдавались его ускоряющиеся шаги. Сотни шепчущих глаз смотрели ему в спину, и лишь стучащая в висках кровь не позволяла им пробраться в его голову. Они желали его. Жаждали видеть его в строю незаслуженно покинувших этот мир и наносили удары по защищающемуся мозгу. Их ненависть и горесть впитались в навечно застывший воздух, и пока Женя нёсся сквозь полутёмный тоннель, тягучий запах смерти затягивался в его лёгкие, наполняя собой разбухающие альвеолы.
Оказывается, смерть пахнет больницей.
Женя выбежал из коридора и рефлекторно свернул налево, к ведущей вниз лестнице. Держась за перила и неуклюже перепрыгивая сразу несколько ступенек, он добрался до первого этажа и прислонился к стене, чувствуя нарастающую боль в ногах и собственное тяжёлое дыхание. Его голова начала слабо пульсировать, и вновь больной затылок напомнил о себе застилающим мир гудением. Действительность снова утратила свои краски и стала бледнеть на фоне сгущающихся чёрных точек. Они танцевали в медленном вальсе скрепившихся пар, всё сближаясь и сближаясь друг с другом, окуная мир в непроглядную тьму.
Женя ударил себя по здоровой щеке, и мир снова обрёл былую яркость.
И первое бросилось в глаза то, что было сейчас превыше всего – кувшин с кристально чистой водой, стоящий на опустевшем сестринском посту. Он подошёл к нему, всё ещё окружённый молчаливым одиночеством, и, не обратив внимания на стоящую рядом кружку, взял кувшин и начал пить прямо из него. Холодная вода нещадно обжигала горло, но он продолжал пить и наслаждаться прелестным вкусом этого, казалось бы, обычного сокровища, дарованного людям природой – вкусом прохладной воды. Она стекала на его грудь и бинты, оставляя на них тёмные пятна. Смачивала его сухие губы и приносила жизнь бьющемуся сердцу, потухающему сознанию. Вода сейчас казалась ему лучшей наградой, и ценность её сейчас была на самой вершине всех приоритетов.
Когда Женя полностью осушил кувшин, он поставил его на место и кинул взгляд на сестринский пост.
На него смотрели пустые глазницы гниющего черепа. В кромешной тьме их углублений частично проглядывали кусочки вырванной плоти. То, что когда-то было лицом молодой девушки, стало наполовину разложившейся кучей мяса, костей и обвисшей кожи. Только сейчас до Жени донеслось то зловоние, что исходило от разлагающегося тела. Окутанный не до конца съеденным мясом скелет развалился на стуле, и лишь стоящая рядом фотография, на которой искренне смеялась темноволосая девушка, подсказывала, что когда-то эти проглядывающие сквозь обкусанную кожу зубы ярко блестели белизной из-под счастливой улыбки. Тусклые волосы обрамляли улыбающийся череп тонкими прядями, и мёртвая ухмылка растелилась на кровавой маске смерти. В залитой алым шее было прорыто множество маленьких тоннелей, ведущих прямо к желудку – вспоротому, внутренности которого вытащили наружу. Подобно вязкому желе они свисали с подкладки стула, а некоторые из них обволокли своей массой ноги медсестры.
И спрятанные в глубоких отверстиях глаз зрачки смотрели на Женю с той ненавистью, что сочилась из щелей приоткрытых дверей. Глаза эти впитали в себя всю силу тех обозлённых взглядов и еле сдерживали пылающую ярость, огонь которой мог зажечься в этой пугающей тьме.
Женя резко отпрянул и, прислонившись к стене, извёрг из себя всю выпитую воду. Его организм не унимался даже тогда, когда желудок полностью опустошился, а сам он начал задыхаться, выплёвывая из себя тяжёлый воздух. Когда рвота прекратилась, Женя, не поворачиваясь к следящим за ним глазницам, пошёл прочь от сестринского поста и от сияющей мёртвой улыбкой девушки. Он шёл вдоль стены, и у входа на лестничную площадку его снова вырвало, но лишь собственными слюнями. Придя в себя, он вновь пошёл по коридору и, лишь когда поднял взгляд, понял, что возвращается к медсестре. Женя резко подался в сторону, и незакрытая дверь распахнулась под его весом. Ноги начали заплетаться, и только достойная реакция помогла ему вовремя схватиться за ручку и не упасть на пол.
Он повернулся и оглядел палату, в которую ворвался.
На расположенной у окна кровати лежала полностью обнажённая девушка, лицо которой закрывали светло-русые волосы. Лучи утреннего солнца освещали её спину и идеальные изгибы стройной талии. Одеяло чуть прикрывало собой упругие ягодицы, чьи формы зажгли слабую искру в паху Жени. Чистота её кожи была прекрасной, и даже то, как она лежала, выдавало в этой женщине неимоверную грацию и изящество. Прижатые к матрасу груди свели бы с ума большинство мужчин, и просачивающийся сквозь окно свет только доказывал безумную притягательность этого тела, красота которого ещё больше подчёркивалась на чистом белом белье.
И внезапная инстинктивная вспышка в глазах Жени заставила его позабыть о пустых глазницах гниющей медсестры и сотрясающую тело боль. Он даже не успел удивиться, что нашёл живого человека, и сомнений в этом быть не могло – осветлённая солнцем спина медленно поднималась и опускалась. И лишь когда мимолётная похоть потухла в его зрачках, на смену ей пришёл стыд и лёгкое смущение, хоть девушка всё так же продолжала спать. Женя, до этого ни разу не видевший оголённого женского тела вживую, почувствовал жгучий ток возбуждения в своих венах и с большим трудом заставил себя отвернуться от того, что магнитом притягивало к себе взгляд голодных глаз.
Только когда разум вновь встал за рычажки мозга, он осознал, что на всю больницу встретил только одного живого человека, и человек этот прямо сейчас находится перед ним – крепко спит, обнимая руками подушку.
Стараясь не смотреть на манящую округлость её крутых бёдер, спрятанные за краем одеяла упругие ягодицы и соблазняюще голую спину, Женя потряс девушку за плечо, и когда та издала еле слышный стон, он понял, что стоит в одних трусах, а на торсе его блестели капли пролитой им воды. Стон пробуждения усилился, и мышцы на женских плечах напряглись, когда всё её тело начало вытягиваться вдоль постели. Он перестал её будить и невольно бросил взгляд на приподнявшиеся над матрасом груди, что тут же скрыли плотным занавесом упавшие волосы. Девушка приподняла голову, и сквозь свисающие русые пряди Женя увидел пару смотрящих на него серых глаз, ещё не проснувшихся от глубокого сна, и тут же почувствовал, как загорелось всё его тело, отдаваясь порывами огня на самых кончиках пальцев.
Он знал этот взгляд. Сам не понимал откуда, но был полон уверенности, что знал. Взгляд этих чистых серых глаз уже как-то встречался с его карими, но ведь такие пустяки, такие незаметные вещи люди никогда не запоминают. Особенно, когда они напичканы болеутоляющими.
Но тем не менее он помнил, как взорвалось его затуманенное сознание вспышкой яркого света, когда в одном из многочисленных коридоров он и она прошли мимо друг друга, лишь украдкой обменявшись взглядами. Но и этого мгновения хватило, чтобы пустить ясный луч света в кромешной тьме, окутавшей большую часть его дремлющего мозга.
