Даниил Чевычелов
Сага о Фениксе. Часть 1. Из пепла

Вечером Дэниела готовился к отъезду в Ильверейн. Никто до конца не воспринимал это в серьёз. «Делать ему здесь нечего!» – считала Клара, что прорыдала половину вторника, самого нелюбимого дня недели для юноши, причем не знала почему. В порывах она проклинала мадам Джойс за наглость и неблагодарность по отношению к её любимчику: даже собственные внуки не сильно беспокоили её как судьба Дэниела – она сильно пригрелась к нему; женщина всеми силами сопротивлялась и отказывалась принимать участие в сборах, и не удержалась от пустословного обещания – ей это было просто не под силу.

Собирать вещи помогала и мисс Дайфилл, которая хотела взять на себя обязанность доставить Дэниела до Хельсмира, но тот напрочь отказался, решив отправиться на пригородном трамвайном поезде, что отходил за несколько минут до шести часов и прибывал на нужную станцию к семи часам. Вещей понадобилось самая малость. Дэниел взял четыре любимых книги из домашней библиотеки: томик Аймунда «Соединение судеб», нравившийся Кларе, «Анну Каренину», извечного Данте и поэму «Путеводная звезда»; перебрал гардероб, оставив несколько штанов, рубашек, комбинезонных однотонных костюмов для повседневного выхода, любимое длиннющее пальто, засунул старые наушники, важные документы и запасную пару чёрных ботинок.

Время действовало на Дэниела, пролетая мгновенно. Оставалась пара часов, как в четвертом часу подошли скромные проводы. Он никуда не торопился – волнительная спешка говорила об обратном. Клара успела приготовить завтрак, и заставить всех поесть. Поклевав вкусную пищу, мисс Дайфилл попросила Адель позвать на минутку Дэниела для короткого и важного разговора.

Наконец-то привычная суета для обитателей «Жинселя» прекратилась, после того как Дэниел и Сара Дайфилл пообщались.

– Наверное, – говорил он, и утвердительно спрашивал, заранее рассчитывая на удовлетворительный ответ. – У нас наступает новый этап в жизни, не так ли?

– Я знаю, Дэниэл. – сказала она. – Нам не зачем теперь возвращаться к прошлому. Завтра для нас наступило, слава богу…

– Вы правы. Все, что мы можем сделать хорошее: расстаться по-доброму.

– Кажется, я знаю, как это сделать, – намекающим и проворным взглядом посмотрела на него мисс Дайфилл. – Клара и остальные хотят на прощание послушать вашу игру на фортепьяно.

Дэниел не отказал в столь милой просьбе. Музыкальное выступление все слушали с замиранием. Дэниел практически разучился в отсутствии Льёвана играть на фортепьяно, но памятью пальцев воспроизводил ноты и порядок перехода на клавиши – инструмент был лишь дополнением к его чудному пению. Голос струился словно влюбленный молодой человек, который признавался в любви к красоте этого мира, вере в несбыточные мечты о вечной жизни в объятиях идеализированного образа истинной избранницы; нежные и ещё детские звуки расстраивали обеспокоенные сердца. Он продолжал петь, глазами уплывая в мир надежды, где ему хватало смелости из закомплексованного, замкнутого и недоверчивого становится в чужих, но знакомых взглядах настоящим ангелом, протягивавшим руку помощи, словно учивший чувствовать за спиной исцеляющие от невзгод крылья.

Удавшийся маленький номер прослезил Пекке, успокаивавший еле державшуюся Клару.

Дэниел положил руки прилежно на колени, кротко посмотрел в окно, – понемногу светало – противоположно тем краям, куда он намеревался уезжать. Одетый в длинный лёгкий плащ до самых щиколоток, он встал со стульчика и молча направился, произнеся: «Ну что? Пора…»

Багрово-сиреневатое небо не пугало, когда все шли провожать. Мисс Хемчерст и Адель целовали в щёки и обнимали, желая на дорогу удачи. А Клара? Ну она и в Африке Клара: бухтела, что, мол, он оставлял их чуть ли не на погибель. Она уверяла, что, дом сразу без него станет для неё сравнением могильной плиты. Эти доводы придали Дэниелу больше улыбки, и он обнял мощную повариху, и на удивление Клара не «реванула» – ей очень как хотелось порадоваться и не докучать бессмысленными вздохами, расстроенным видом. Она успела сунуть в дорожную кожную сумку десяток пирожков – те самые, которые она готовила только для него.

– Вы, хоть пишите дурехе, – обнимала в последний раз Клара и шутила. – Будет, что по вечерам читать, лишь бы не ваши эти романы и истории. Вы куда лучший рассказчик, чем эти, которые уже того…

– Я постараюсь при первой возможности сочинить правдоподобное изложение моей практики в Ильверейн. – посмеялся он.

– Ох, как я за вас счастлива!

Напоследок его обняла мисс Дайфилл. Он ответил тем же.

Напутствие и прощания в общей сложности затянулись. Помахав рукой, Дэниел оторвался от провожавших взглядов – ушёл и не оборачивался до прибытия на городскую железнодорожную станцию Мирэдейн. Он любил ездить с первой станции, проезжая через мостовой канал, прямиком на другую сторону, разделявшая островной город от большого берега.

Стоя возле перрона рядом с толпой зевающих мужчин и стариков, Дэниел думал про то, как было жалко покидать место, связывавшее так крепко толстыми и жгучими нитями, – и вот они обрезались. Все! Его ожидала маленький поезд, возле которой уже выстроилась толкучая очередь. Мест внутри вагона было мало, от того каждый не выспавшийся человек хотел присесть и уснуть, а другой стоял и наблюдал с обыденным коллективным раздражением.

Волнения учащённого сердцебиения были главным признаком того, что ожидания человека, уносившегося прочь, терпеливо не смирялись подле внутреннего предвестника чего-то заманчивого и воодушевляющего.

Мирэдейн исчез за поворотом простеньких лесов и полей. Дорога не выдалась в тягость. Постоянный храп рабочих мужчин и недовольных стариков создавали впечатление их отправления на каторгу или в ссылку. Дэниел умышленно убеждал себя в том, что ему повезло в сотни раз нежели им. Только после деревни Смойг удалось сесть рядом с молодой женщиной, державшая на коленках спящего трехлетнего ребенка, посмотревшая на него с приязненностью. Врывался гонимый трамваем ветер. Пришлось прижать развеянный плащ ближе к телу и облокотится виском о холодную стенку.

Сиреневый холст дальнего плана перетек в розоватую полосу на границе, ночное колесо рассеивалось миражом стоило только повернуть голову и оглянуться взад сидений. Дэниел томительно водил воображаемыми кистями и размазывал проносившуюся мимо него природу – коммуны Лимфреи окончились описываться.

Глава 3. Айседаль обетованный

Аврора

Прохладный ветер гудел из туннеля на станции деревни Хельсмир, и сквозил у горловины плаща Дэниела. Он вышел из поезда и не ждал, что отправленное с неделю письмо в Ильверейн будет прочитано Льёваном, который отыскался в оглядке – юноша бросился обнимать его. Оба не скрывали радости при виде друг друга.

– Что ты здесь делаешь, Льеван?! – восторженно спросил Дэниел.

– А сам как думаешь, «утёнок»? Хотел лично сопроводить до Ильверейн.

– Можно одну просьбу?

– Какую?

– Не называй меня больше утёнком! – насупился он.

– Как ни проси, я этого сделать не смогу, Дэниел Сноу – отвечал Льёван шутливо.

Маг посмеивался, и растормошил густые темно-русыми волосы Дэниела, посмотрел прямо в неизменные смольные карие глаза и ощутил вновь ту самую детскую невинность. Закрытая и широкая улыбка настраивала его слушать с любовью.

– Боже, как я счастлив! Ты себе представить не можешь….

– Знаю. Ты словно ветер – непредсказуем, однако я знал о том, что ты согласишься…

– Знаешь это уже не считается за комплимент. – с юморной обидчивостью ответил Дэниел. – Ну что, что тогда пойдем? Я очень сильно-сильно хочу узнать…

– У нас времени много, думаю мы успеем всё обсудить.

Дэниел следил за оживленной реакцией Льевана, слушал его, иногда не слышав того, о чём говорил мужчина.

Они спустились по крутой лестнице в деревню. Среди обширной долины образовалась единственная прямая широкая улица, а вдали от неё в разнобой стояли миниатюрные дома, выходившие на парково-лесную аллею с узкой и пыльной тропой. Шумные дубняки тянулись по всему склону; низкорослые темно-фиолетовые реликвы и тархивки прижимались около корневищ деревьев. Льёван вдыхал в тишине заполненный влагой утренний воздух, иногда что-то бормотал про себя, когда к нему подлетали запоздалые кучки комаров. Дойдя до сидячих валунов, он решил передохнуть после недолгого пути. Дэниел подшучивал над ним – сравнивал со стариком, обленившийся ходить пешком, – и предложил перекусить пирожком и заваренным в термосе чаем с бергамотом. Льёван не прекращал издавать сливочные звуки от каждого укуса (говорил будто готов был отдать многое ради одного обеда, приготовленного Кларой), признавался в своей слабости к еде и считал себя немного раздобревшим, однако только преувеличивал и явно находился в расцвете своих сил.

– Льёван, я вот смотрю на тебя и одного понять не могу: почему ты, будучи магом, оказался в «Жинселе»? – любопытство Дэниела хотело узнать причину, по которой бывший садовник скрывал своё настоящее положение.

– Долгая история, «утёнок», – отвечал мужчина так, будто не впервой слышал каверзный для него вопрос, заставлявший ворошить зализываемые раны. – Так сказать, не безосновательно….

– Если можешь, то расскажи. – убедительно просил юноша, потому что знал – он не откажет ему. – Ты всё обо мне до сих пор знаешь, а я ничего о тебе. – и вновь уловка его взгляда рассчитывала узнать новую историю, «сказку».

– Ну, здесь я с тобой спорить не буду. – Льёвану осталось только сдаться, иначе его страшные секреты не внушали использовать право на прощение. Он складывал пальцы в решётку – так руки показывали знак готовности раскрывать только те мысли, в которых он исповедался, другая же часть не вынималась из заполненной пустоты. – Твоя взяла! – добавил он. – Но, обещай, что не будешь за незнание чувствовать перед собой вину.

– Какую такую вину?

– Обещаешь?! – упрашивал маг.

– Я постараюсь… – насторожился Дэниел, однако мысленная установка хотела не испытывать смешанных чувств. – Ради нашей давней дружбы.

Льёван претворил первую часть общего откровения, которую он доверял только Джаннет, и поведал тому, перед кем он сильнее всего был виноват – причины тому частный случай – смертоносный хаос и душевный разлом.

Он, Льёван Риллиарс – коренной житель планеты Элион¹¹ из галактики Андромеда – когда-то бывшего гегемона, а затем галактического союзника Земли и её независимых колоний. Рождённый в династической семье военных, среди четырех братьев и двух сестёр ему единственному вселенская природа даровала магические способности. В девять лет он превосходно овладевал боевыми техниками, продолжал обучение у древних колдунов на родных Палантаяских Вершинах. После возвращения в отчий дом, двадцатилетний Льёван вступил на государственную службу мага-хранителя – принял клятвенную присягу и рассчитывал исполнять обязанности младшего сержанта в магическом военном корпусе. Жизнь никогда не торопила его задумываться о том, чтобы обзавестись семьей – уверенность в завтрашнем дне пошатнула напряженная обстановка на соседней планете Идар¹² – миротворцы и военные посылались туда с миссией устранить попытки разжигания идеологической ненависти. Очередная религиозная революции, новая власть обвиняла правительство Элиона в «мягком» политическом давлении – экономических манипуляциях, нарушении принципов Кодекса Космического суверенитета Межгалактического Союза – и в результате создали нестабильную обстановку в других планетарных системах и трёх открытых галактиках. Конфликт зрел десять лет – на Идаре к тому времени установился диктаторский режим, охвативший бывшие колонии Элиона. Дипломатия не справлялась с агрессией, когда на пустынной планете разгорелась полномасштабная гражданская война. Льёван в силу законных обязательств стал очевидцем жестокости Идарских властей по отношению к жителям пленённых планет и её гражданам, пытавшиеся обращаться за помощью. Элион не выдержал принципа придерживаться политики нейтралитета, и в законную силу вступил декрет о начале спасательной операции и ликвидации Идарского диктата.

Льёвану исполнилось тридцать восемь лет – неподходящий период, когда он надумывал жениться, но отказался после того, как вся его семья вступила в ряды военных волонтеров.

События описывались в подробной расплывчатости – у Дэниела немели ладони: они затекли от невозможности сделать малейшее движение и устранить ощущение судорожности.

Противостояние обернулось безумством – никто не уступал в борьбе за благую веру и справедливость. Государственная пропаганда тоже подливала масла в огонь, дезориентировала не только Льёвана, но и всех, кому он раньше доверял. Наступила точка кипения – он наивысшим чудом уцелел: его спасли после тяжелого ранения. И вот, находясь в коме, мимо него проскальзывал самоубийственный ужас кровавой темноты – всё живое было стёрто с лица Идара – уцелели только тысяча космоэммигрантов, а сотни тысяч семей, не исключая и его родных усопли в ядерных пепельных песках.

Что оставалось делать? Как жить? Имел ли право Льёван прощать других в смерти миллионов? И был ли смысл обвинять себя? Льёван, как станет известно после, никогда уже не вернётся на Элион и будет до конца существования презирать. Он – участник Таврического трибунала – не смирится с доказательствами того, что бомбардировка оказалась военной роковой ошибкой Земного правительства, которое доверилось потасованным сведениям товарищей. Дикий скандал и зверский судебный процесс – рядом с ним никого – он зритель унизительного грехопадения. Сколько людей подвергали преследованию? Память сосчитала двести три человека – среди них в одного будут плевать и требовать казни за неподчинение приказу. Сколько силы и слабости удалось понаблюдать? Ответ, разочаровывает – нисколько. «Мир» – продолжение войны, которая перенеслась на полигоны и окопы душевного равновесия. Голодные игры политических партий, массовые истерии народов и публичные обвинения, а также пощёчины оправдывали догму «в этом мире выживают только сильнейшие».

Льёван уяснил что значит быть «сильнейшим» – стать никем и ничем в битве за жизнь, оказаться за границами её коллективного и навязанного понимания. Нити резались отныне одна за другой: бремя исчезало, а ощущение смерти оставалось – это когнитивный диссонанс того, кто намеревался наивно сбросить ответственность в игре за выживание. Если ты в неё естественно вступил, то обязан по естественности своей завершить – отрезать нить, а не оборвать. Но каждый ли это осознает? Каждый ли удостаивает себя смелости признаться в следующем: человеком движет страх не оправдать заложенный смысл жизненной нити. Обрезать нить – закончить жизнь? Нет, только лишится связи с прошлым смыслом. Тогда встает следующий вопрос: куда заводит ещё не отрезанная нить и куда следовать дальше? Выход, есть – не искать в лабиринте зов мифических мойр. Нить жизни у всех одна, но случайно обрывается или намеренно отрезается человеческой природой.

Как—то удалось ухватиться за новое основание, плестись по коридорам из темноты за спиной. Магистр Айрес – именно тот, кто спас и вытащил Льёвана с того света – этот непревзойдённый дипломат, упрямец и верующий в единство духа «законного» и духа «человеческого». Дэниел был огорошен столь тесными связями, проникся подробностями того, как маг, в далекие и кризисные времена поддержал будущего лидера и представителя Объединенной Республики.

– Значит ты очень приближен к нему? – спросил удивленно он.

– Он мой друг. Ему я обязан жизнью… – Льёван чувствовал, как Дэниел ревновал его к магистру Айресу.

Далее, история Льёвана, продолжилась за стенами уговоров вступить в Магический Совет и занять престижную должность хранителя.¹³ Он отказался от звания и обязательств служить «народу» – уже принял солидное предложение Джаннет Олдридж, – также отставной военнослужащей и гордой женщины с выдержкой стоика. Теперь ему предстояло быть мастером боевой магии в Ильверейн.

– Олдридж для меня была как Ноев ковчег, а ты… – задумался он, и всё же решил сказать то, что хотели его мысли, а не боязнь подозрений. – Ты – моё искупление.

Дэниел пожалеет о том, что не задаст поверхностное «почему» – за этот неуместный отказ следовать интуиции ему придется заплатить огромную цену, вспоминать о расплате не раз и не два – до конца болезни…. Он обманчиво предположил, что Льёван пытался избавиться от депрессивных паттернов или найти здоровые приделы зависимостей, прекратить самоуничижение вины от изгнания в прошлое – хотя нутро догадывалось о нечто ином… Их дороги пересеклись не случайно…. Льёван предвидел подобное, но не ожидал разрозненности его мира с реальностью последствий. В принципе, это касалось и Дэниела. И, Дэниел, был неизвестно почему – единственным оплотом продолжать жизнь… и обещание перед самим собой….

Жизненная повесть Льёвана скоротала время до станции, а затем оба поддались печальному насыщению счастливых воспоминаний – они насыщались воодушевляющим образом Клары. Дэниел не удержался:

– С Кларой пришлось расстаться… а сейчас ты тут как тут…

– Может быть это судьба? – затейливо спросил маг.

Дэниел злонамеренно не верил в судьбу, но его нутро противоречило – наверное, так он пробивал большую брешь в доспехах своей души – притворствовал тому, что он не всегда был властен над собой и жизненными направлениями.

– Нет, просто непредсказуемая взаимосвязь, – отрицал он.

– Но признай, – ответил Льёван, и уводил разговор в более трепетное русло. – были славные времена! Никогда не забуду, как ты прятался только на кухне, чтобы найти повод своровать пирожок Клары. – Ловкий приём: взять и вспомнить что-нибудь смешное!

– Тебе это тоже нравилось. – доверчиво оправдывался юноша и добавил, улыбнувшись: «Вечно ты ей напоминал о моей хитрости. Она бы и не додумывалась…»

– Не могу не согласиться – посмеялся Льёван и замолчал.

Дэниел воспользовавшись случаем окончательно отбросил детскую обиду – теперь они свели счёты и вместе готовились отправиться в Ильверейн. Что могло быть лучше, чем быть рядом с человеком, который веял ощущением «отцовского покровительства» – это не иметь травмы одиночества. Он был не один, шёл на пути и пересекался с настоящими чувствами, а не воображаемыми или потаённо желаемыми. Внимания – этого не могла восполнить только Клара, и характер Дэниела считал, что этого всегда будет мало, ведь зацикленность на одной и той же значимости человека – злокачественная зависимость. С Льёваном страх пропадал и дал шанс хоть что-нибудь изменить.

Как декларировали рефлексивные наклонности, Дэниел встал на тропу, в которой тихим ходом переставал сравнивать себя с другими – анализировать или критиковать – иначе обращать взгляд в собственное отражение – настоящее и подлинное. Странно, но в его четырнадцатилетнем возрасте, когда каждый молодой человек имел или уже находил определенное жизненное направление, Дэниел сохранял «покачиваемость», состоявшая из двух взаимозаменяемых и противоборствующих элементов крайностей – капризности и покорности, инфантильности и ответственности, независимости и неуверенности – все они так или иначе не умаляли его принципа избегать неконтролируемого потока недостатков, и словно всегда твердили одно и тоже: «Спустись на землю и оглянись – с земли всё иначе выглядит, нежели на небесах. Где твоя разумность, где рациональность? Куда ты все бежишь, но остаёшься на месте… Очнись и взгляни: всё устроено по-другому, тебе лишь стоит это принять…» Где-то он опережал сознание взрослого, а где-то оставался брошенным на произвол «ребёнком», которому хотелось вернуть утраченное с годами чувства естественного хода не похищенного времени. – в этом и заключалась его подпольная эксцентричность. Он надеялся, что в Ильверейн он сможет наконец-то повзрослеть и обогнать тех, от кого привык отставать… Но кого? Пока он не догадывался, что только себя единственного – неукротимого, непокорного ветра…

На глаза показалась железная дорога в тенистой гуще. Тишина станции расслабляла – до поры до времени. Дэниелу в таких случаях всегда было тяжело сохранять терпение, он не находил себе места, когда каждые три-четыре минуты поглядывал на часы на слабом запястье. Льёван же, присев на ветхую скамью, отвлёкся чтобы поглядеть на гнездо, в котором слышались разрывные крики птенцов при виде матери-добытчицы.

Оставалось ждать меньше часа, Дэниела безропотно по привычке скучал по веселой Кларе, по широкому разливному берегу реки Вилл, миниатюрному городку, возникавший в мысленном этюде – близкое становилось отныне далеким. Его ломало, пока Льёван аккуратно дотронулся до него и плечо дёрнулось.

– Все в порядке? – спросил он.

– Да, да… – очнувшись, не важно ответил он. – Просто я задумался….

– О чем?

– Сам знаешь… – Дэниел говорил и заранее знал, что Льёван понимал его сиюминутный упадок настроения. – Столько всего там случилось: надеюсь сейчас, моя спонтанность поможет….

– Тогда выше нос, утёнок! – подбадривал маг.

Пять минут… Долгие пять минут! Они вынудили Дэниела встать и пройтись вдоль высокого не широкого перрона. Солнце поднялось выше: стало теплее переносить утренний холодок – его лучи в мимолетности осветили пробегавшее облако – образовались тени на лесных опушках.

Одна минута. Замолкли стрелки. Дыхание затаилось от неудержимости бросится под звук скоростного поезда – время не подвело томящегося ожидания. Дэниел оторопело схватил чемодан, Льёван изумленно встал и последовал за ним.

На крутом повороте появился нос поезда в форме огнестрельной пули, прорезавшая воздух – он сиял металлическим блеском и переливался на золотистом свете – словно маскировался. Рельсы сбавили скоростные обороты. Наметилась остановка. За отполированными широчайшими окнами сидели довольные люди. Открылись автоматические дверцы – портал в другое измерение. Дэниэл бросил неуверенную оглядку по сторонам, но решительные глаза Льёвана заставили подчиниться их воле и, ни о чём не задумываясь, войти на борт экспресса.

Они поднялись по ступеням, придерживаясь за поручни, и прошли за стойку регистрации билетов. Дэниэл взволнованно вспомнил, что специально засунул их в потайной карман сумки чтобы не потерять. Он впервые уезжал за пределы Лимфреи, и отныне навсегда. Зеленая галочка на терминале проверила кьюар-код с его местом и вагоном; человекоподобный голос просил следовать далее. Внутренние проходы распахнулись, а входные двери закрылись. Двое пассажиров пошли к вагону №4.

«Автора» незаметно тронулась.