Дан Берг
Диалоги о камнях
– А я чем хуже? Хоть и стар, а голова отменная, – похвастался раби Яков, – тысячи сказок вмещает. Талмуд почти наизусть знаю – в любое место пальцем ткни – продолжу по памяти!
– У камней тоже есть свои сказки и даже стихи. Памятники передают их взрослым и детям! – радостно сообщил Шломо.
– А вот, к слову о взрослых и детях, – напомнила о себе Голда, – есть семьи у камней?
– Есть семьи у камней! – подтвердил Шломо, – но только у них не все, как у людей. Нет в каменной среде индивидов женского и мужского пола…
– Стало быть, и неравенства женщин и мужчин нет! – перебила Голда.
– Лучше того: им и борьба за равенство ни к чему! – подхватил Шломо, – а семья у камней – это не муж, жена и дети, а поколения – родители, дети, внуки и так далее.
– Если нет мужчин и женщин, и все они на один манер, значит, и любви меж ними нет, и вместо сердец у них – камни! – огорчилась супруга цадика.
– Есть меж камнями любовь, Голда! Кристально чистая, незамутненная похотью!
“Незамутненная похотью! Еще один чудик беспорочный. Ох уж мне эти хасиды, дай им Бог здоровья!” – подумала Голда.
На несколько минут воцарилось молчание. Раби Яков не вполне оправился от болезни, и чуткий глаз Шломо приметил, что учитель устал. Пора прощаться.
– Как вы поняли, дорогие слушатели, – сказал Шломо, вставши со скамьи, – камни бессильны изменить свою судьбу, но несчастными они себя отнюдь не считают. Есть в их существовании примечательное отличие от человеческого бытия – они живут вечно, другими словами, не умирают. Чрезвычайным следствиям этой их особенности мы посвятим следующую беседу.
День третий
1
Дом раби Якова самый радушный и хлебосольный в городе. Хозяева неизменно и искренне радуются как гостям, так и щедрым их приношениям. Эдак уж ведется в добром хасидском братстве Божина: угощаешься у цадика кушаньями да байками – и с собой неси такую же материю!
На третий день диалогов о камнях визитеры пришли порознь. Первым явился Шмулик. В правой руке он держал баул.
– Принимай, Голда! – сказал Шмулик, открывая крышку, из-под которой торчала солома.
– Сколько тут? – деловито осведомилась жена цадика, заглянувши в баул.
– Три дюжины! Все целы?
– Вроде, все. Яйца-то ведь не камни – хоть и не мыслят, а деликатного отношения к себе требуют. Молодец, ни одного не разбил. Спасибо, Шмулик. Садись, отдохни пока.
Голда аккуратно переложила гостинец в плетенку и убрала в чулан. Подумала, мол, как соберутся на семейную субботнюю трапезу дочери и сыновья со своими половинами да малышней, она выставит на стол глубокую миску с горой крутых яиц. Уважение к этому немудреному блюду Голда и Яков привили своим отпрыскам с детства, а те передали эстафету дальше.
– Кто там? – услыхав стук в дверь, крикнула Голда и, не дожидаясь ответа, отодвинула щеколду.
– Это я! – с некоторым апломбом произнес Шломо, – входя в дом и ставя перед собою накрытую белой тряпицей корзину, – принимай, Голда! Я только от резника.
– Отличный гусь, большой, жирный! – промолвила хозяйка и отпихнула ногой откуда ни возьмись появившуюся кошку, – будь добр, Шломо, убери птичку в подпол, пусть подождет своего часа на холоду.
Как человек тактичный, Голда не подала виду, что обрадовалась подношению Шломо больше, чем подарку Шмулика. Что яйца – сварил да и съел! А от гуся польза и долговременная и скоротечная. Накопишь побольше пера и пуха – вот тебе и одеяло с подушкой. Раби Яков очиняет перья и пишет ими. Общеизвестно, что мясо сей птицы самое вкусное. Фаршированную мукой и гусиным салом шейку – настоящее чудо кулинарии – Голда делит между внуками. Зато шкварки, плавающие в шмальце, достаются дедушке с бабушкой. Это лакомство намазывается на свежую булку, щедро солится и посыпается сверху мелко порубленным укропом. Старики сосредоточенно жуют и благодарят Бога, что сохранил им до преклонных лет аппетит и зубы.
Голда сама выпекает булки. Форма у них продолговатая, низ плоский, а верх горбится. Яков отрезает половину булки поперек, а затем режет вдоль. Нижнюю часть он берет себе, а горбушку отдает жене. Он тоже любит верх, но из благородства не признается в этом. Великодушие готово даже на крупные жертвы.
В те давние времена холестерин не был известен не только врачам, но даже и хасидским цадикам. Не диво, что в старину еда приносила людям больше радости, чем нынче. Когда не знаешь об опасности, то и бояться нечего, а без страха жить хорошо! Впрочем, об этом речь впереди.
2
В день третий раби Яков чувствовал себя вполне здоровым. Вчетвером уселись за стол. Все свои, как одна семья, и Голда вполне может пребывать в мужском обществе, тем более что при муже она.
– Вернемся к нашим каменьям! – объявил цадик.
– Я продолжаю, – откашлявшись, сказал Шломо, – теперь, когда мы выяснили, что камни мыслят, поговорим об особенностях их бытия. Горы, утесы, скалы, валуны, гальки, песчинки – все представители сего безмолвного племени – живут вечно! Иными словами, дробясь и, порой, уменьшаясь в размерах, они, тем не менее, не теряют способности думать, а, значит, не умирают.
– К обитателям древнего города Луз, что описан в наших Святых Книгах – вспомнил раби, – не приходил ангел смерти, и они не умирали. Века бесконечного долгоденствия нестерпимо изнуряли бедных старцев, и они покидали городские стены, дабы снять с себя тяжкое ярмо жизни и отдать душу Господу. Вот я и говорю: “Несчастные бессмертные камни!”
– Замечу, раби, – вступил в разговор Шмулик, – что у лузитян была, прошу прощения за ученое слово, альтернатива, которой нет у камней. Выбор – что развилка на дороге. Разные пути сличая, в каждом найдем худое и доброе, и сделать предпочтение мучительно. Прямая же тропа избавляет от пытки сравнивания, она единственная, и резонно считать ее правильной.
– Браво, Шмулик! – воскликнул Шломо, – я слышу речь зрелого мужа, хоть и небезупречна она.
– Совсем небезупречна! – вставила слово Голда, – вот захочу и с не меньшим резоном неправильной ее назову, эту самую тропу!
– Ты хоть и верно судишь, Голда, но возвращаешь нас к альтернативе, – возразил Шмулик, – а нам, хасидам, выбор без надобности: будем зрить хорошее – и точка!
– Я отвечу тебе, молодой человек, без ученых слов, – обиженно заявила Голда, – точка твоя – самообманка!
– Хватит спорить, стар и млад, вы отклонились от темы, – крикнул цадик, сердито хлопнув ладонью по столу, – продолжай-ка Шломо.
– Не могу согласиться с тобой, раби, будто вечная жизнь камней – их несчастье. Сказано в Писании, что природа человека плоха с младых ногтей его. Лжива она. Лицемерие пропитало всякий закуток человеческой души, как жир пронизал каждое волокно гусиной плоти. Если плачутся лузитяне, не фальшивы ли жалобы их? Зато камни знают, что не умрут, и потому жизнь их свободна!
– Не слишком ли ты крут в суждениях, ученик мой? К тому же камни-то не шевелятся по своей воле, не видят, не слышат, не говорят! В чем же свобода их? Поясни! – потребовал цадик.
