Дан Берг
Царица Аталья
Вырос сын Ахазья, отрада материнского сердца. Смазливый отрок превратился в прекрасного юношу – высокого, широкого в плечах, ловкого, сильного, голубоглазого, светловолосого. “И откуда только такие птицы в наши смуглые края залетают?..” – иной раз поддразнивал Аталью муж Йорам. “Оставь глупые мысли свои!” – сердилась на шутника честная жена.
Надобно заметить, что Аталья, раненая в самое сердце мужниным многоженством и не прощавшая супругу хладнодушия, весьма снисходительно относилась к рано пробудившейся и бурно расцветшей любвеобильности отпрыска-красавца. А вернее сказать, она втайне тщеславно гордилась сыновними победами нератного свойства.
В свое время Аталья чересчур драматически приняла весть о крахе проекта обогащения Иудеи золотом страны Офир. Свекор Иошафат и муж Йорам сравнительно успешно воевали на южных границах страны, расширили рубежи за счет царства Эдом и доставили немало выгод Иудее, взимая налог с купеческих караванов и добывая медь в пустыне у Мертвого моря. Доходов худо-бедно хватало на судебные да на военные нововведения Иошафата, хотя житье простонародья не улучшалось, и роскоши во дворце не прибывало. Однако Аталья глядела вперед без мрачности – ведь ничто не вечно: ни обстоятельства, ни причины, ни люди.
2
Исподволь подкралось неизбежное. Иошафат заболел и слег. Он был уже глубоким стариком: минуло ему от рождения без малого шестьдесят лет, двадцать из которых он делал самую худшую в мире работу – тяжелую, неблагодарную, грязную. Другими словами, он правил государством. Всю жизнь нападал и защищался. Снаряжение монарха – меч, язык и воля. Одряхлел Иошафат, износилось оружие его. Нега власти не залечит раны, нанесенные душе и телу этой самой властью. Последние годы все чаще отец выдвигал сына вперед себя – пусть Йорам привыкает править.
Здесь уместно сообщить читателю, что, во-первых, семейные и романтические эпизоды жизни Иошафата не отражены в анналах истории, а, во-вторых, Господь облагодетельствовал царя Иудеи семью сыновьями. Возможно, от разных жен. Доподлинно неизвестно сие, а придумывать небылицы не в наших правилах. Важно для истории и для закона, что Йорам был не просто старшим среди них, но и родился первенцем. Поэтому его права на трон никто не мог оспорить, и он рос во дворце и готовился, как пробьет час, принять корону, страну и суд истории.
Закон престолонаследия странен, но действует, а потому разумен и справедлив. Ибо кого сажать на трон? Лучшего? Тогда каждый соискатель станет думать, что это он и есть, и кровавая схватка неминуема. Значит, нужен неопровержимый признак. Старший сын – тут спорить не приходится, и это правило дает надежду избежать внутренней смуты.
Иошафат питал лучшие чувства ко всем своим чадам и любил их мудро и дальновидно. Поэтому шестерых младших он расселил подальше от столицы, каждого в его городе, и щедро снабжал отроков самой необходимой роскошью. Паломничествуя по Иудее, отец навещал сыновей и внушал им ложность язычества, и они слушали родителя, и следовали его поучениям и выросли подлинными ревнителями иудейской веры.
Освоившись с горькой мыслью, что стоит он на краю могилы, и пришла пора прощаться с миром и с людьми, монарх повелел оповестить живущих вдали от Иерусалима отпрысков и призвал их для прощания и отцовского наставления. “Кажется, Иошафат желает уподобиться Якову, – подумал первосвященник Одед, не отходивший от ложа болящего, – умирая, праотец собрал сынов своих и каждому пророчествовал. Однако, монарх наш и дети его не столь значительны, как славные предтечи!”
Сыновья Иошафата послушно собрались вокруг смертного одра отца. “Вот, я отхожу, – слабым голосом произнес умирающий монарх, и простер длань свою и возложил ее на голову старшего, то бишь Йорама, – и выслушайте последнее слово родителя вашего… По закону небесному и земному, я вручаю корону первенцу… Вам же, шестеро младших, я оставляю дары золота, серебра и драгоценностей – сундуки приготовлены, и всем поровну… А города, в которых я поселил вас, закрепляю за вами, и каждый в своем уделе станет властителем и царевым наместником… Вот предсмертная воля моя: с чужими воюйте, а со своими мир храните… Нашу веру соблюдайте, а залетную прочь гоните…”
Одед закрыл глаза покойному. “Хоть величием своим и не равен был Иошафат праотцу Якову, – подумал Одед, – но он мудро распорядился покидаемым достоянием и назидал отменно. Хотя, если вдуматься, не велика заслуга умирающего оставлять богатство наследникам, ведь в последний час нет у него другого выхода!”
Погребли Иошафата с почестями в священном Ирусалиме, в городе Давида. Теперь Аталья не только сестра царя Израиля, но и супруга царя Иудеи. И оба монарха носят имя Йорам.
Семь дней траура. Из северной столицы, из Шомрона, прибыли брат Йорам и Изевель. Повелители мятежного Моава и недружелюбного Эдома отправили в Иерусалим своих послов-соболезнователей. Члены семьи, домочадцы и приживалы дворца добросовестно скорбели. Некоторые, гадая о переменах, силились заглянуть в ближнее будущее. Изевель не загостилась. Чувствуя, что не рады язычнице в праведной Иудее, увядшая матрона всё держалась поближе к дочери и, исполнив долг, поспешила удалиться восвояси.
3
Муж Йорам воссел на царский трон, и честолюбивые мысли потеснили печаль утраты. Иошафат наставлял его принимать ратные успехи и неудачи соразмерно значению, не спешить ликовать или отчаиваться. Освоивши науку эту, Йорам полагал, что он вполне созрел для верховной власти. Но сей Божий дар он еще не научился беречь, ибо укрытый в прошлом отцовской искушенностью, не ведал, что ковы внутри дворца опаснее мечей вне стен его.
Аталья душевно сожалела о кончине свекра, памятуя его сердечную склонность к ней. К тому же чтила его за ум и за благие намерения, частью осуществляемые. Но на другой стороне монеты отчеканена была ее мечта о глубоких переменах в Иудее, а покойный царь слишком пленился предрассудками своей веры и не шел далеко. Зато муж Йорам внимал податливо речам супруги. Он сблизился духом с охочим до язычества братом Йорамом, и тем вселял надежды в голову Атальи. Она огорчалась смертью старика, и вместе с тем ожидала добрых времен. К тому же, жена наследника престола становилась женой монарха – а это кое-что да значит!
Братья новоиспеченного царя Иудеи жили далеко от Иерусалима, и Аталья прежде не видала их и не думала о них. И вот они явились в столицу прощаться с отцом, и все дни траура пребывали во дворце и, кажется, не торопились разъезжаться по своим домам. “Тревога пробирается в сердце, – говорила себе Аталья, – что на уме у этих праведный ханжей? Яд ненависти к матери моей и, стало быть, ко мне, влил Одед в их души, возможно, пособил Иошафат, да и Эльяу не остался в стороне. Святость не вступает в спор с властолюбием. Закон – пустое слово, коли корона – награда за преступление его. О, боги! Храните меня и мужа! Берегите царство наше от покушения предателей! Разве в благочестивые их головы не может пробраться мысль убить моего Йорама дражайшего, власть захватить и меня лишить жизни или изгнать?”
Аталья помрачнела. Заметила, что и муж Йорам в тревоге пребывает. Догадалась: те же думы его гнетут. Супруги не говорили меж собой о предчувствиях своих, напрасных возможно. Не хотели трусливыми друг другу показаться, но оба страшились и оба желали избавления от страха.
Определенности хотелось. Пусть бы подозрения рассеялись или подтвердились. Второе лучше, ибо тогда не грех, а благо нападать первым. “Не коснеть в надежде на мнимость угрозы, – рассуждала Аталья, – но идти навстречу опасности и уничтожить корень ее и самою мысль о ней. Только так вернешь покой душевный!”
Аталья не полагалась на изобретательность Йорама. Она должна придумать трюк сама, но проделать его руками мужа. “Негоже влачить существование в страхе утратить жизнь, семью, царство, мечты! – думала она, – надо действовать, пока святоши тут. Ах, хоть бы какая зацепка, чтоб совести рот заткнуть!”
“Мне показалось, что братья твои о чем-то перешептывались с Матаном и на тебя оглядывались…” – сказала Аталья мужу Йораму. “Я тоже это заметил…” – мрачно ответил супруг, и рука его непроизвольно скользнула к рукояти меча. Они не обменялись более ни словом, но одномыслие с союзником ободрило Аталью. Теперь нужен план.
4
Над Иерусалимом нависало ночное небо. Луна и звезды то появлялись, то скрывались за бегущими облаками. Во дворце отбушевал ужин, трапеза подходила к концу. Муж Йорам восседал в царском кресле. По правую руку его устроилась Аталья. Братья сидели рядком. Напротив расположились первосвященник Одед, а с ним Матан и старшие коэны из храма. Аталья видела, как мрачен лик Йорама. Это не огорчало ее, скорее радовало, хоть не было в душе веселья. Сладкое – последнюю перемену кушаний – единственная женщина за столом вызвалась подать сама. “Надеюсь, мужчинам будет приятно получить угощение из рук супруги монарха!” – проговорила она.
Аталья вышла и вскоре вернулась с подносом, на котором высились кувшин и кубки, наполненные лучшим вином из подвалов дворца. Слуга нес блюда с фруктами. Против каждого из сидящих она поставила его угощение, сопровождая это действо приятной улыбкой и приветливым словом. “Дорогих гостей прошу отдать честь дарам наших садов и виноградников!” – сколь могла любезно воскликнула она.
Похвалы царскому напитку вскоре сменились отчаянной зевотой. Некоторые из сидевших за столом почувствовали усталость и запросились спать. Аталья указала царским братьям на комнату, где их ждали постели. Одед и коэны простились с хозяевами и отправились домой. Из всех людей храма остался только Матан, неожиданно утомленный и посему получивший приглашение Атальи переночевать во дворце. Муж Йорам, бодрый и сумрачный, удалился в свои покои.
Аталья не последовала за мужем. Она притаилась у двери и принялась глядеть в замочную скважину. Йорам метался от стены к стене, яростно жестикулировал, говорил сам с собой. “Конечно, они заговорщики! – слышала Аталья глухой трагический голос, – моей смерти они хотят! А где улики? Нет их! Выходит, страх затмевает разум мой? Что делать? Подскажи, Господи, как поступить? Коли за жизнью моей они пришли – долг мой первым прикончить их! Иль нет в сердцах их зла? Не может не быть! Они задумали цареубийство!”
“Самое время помочь ему сомнения отбросить!” – мелькнула мысль в голове Атальи, и она ринулась в комнату, где крепко спал Матан. Решительно выхватила кинжал из-за пояса его. Он не почувствовал – в кубки Матана и братьев мужа она добавила сонное зелье. С добычей в руках Аталья прокралась снаружи к окну горницы, где терзался бедный Йорам, и перебросила клинок через решетку.
“Что это там за звук, словно железо ударило по камню? – услыхала Аталья голос мужа, – о, это кинжал, добрым ангелом брошенный в окно! Всевышний подает мне знак! Теперь наверняка я знаю – они задумали меня убить! Не выйдет! Господь не оставил меня! Я сделаю это первым!”
Аталья слышала, как Йорам, схвативши оружие, бросился в комнату, где спали братья. “Они не вскрикнут, они вообще не проснутся!” – злорадно подумала Аталья и скрылась в своей опочивальне.
Тем временем обезумевший Йорам вонзил клинок в грудь одного из братьев. Распалившись от вида крови, он по-звериному сладострастно умертвил остальных. Свершив расправу, швырнул окровавленное орудие убийства в угол и устремился прочь из комнаты. Ворвался в свои покои. Упал на пол. В голове пустота. Кровь дико стучала в висках. Что дальше? Как скрыть свершившееся? “Ложь, навет, жестокость обратятся во благо, храня царя!” – лихорадочно думал он.
Йорам сорвал с себя окровавленную одежду, кинул в очаг. Выскочил нагим на ночной двор, нырнул в пруд, смывая с тела красные следы. Вернулся, оделся в чистое. “Для объяснений требуется благовидность, – собираясь с мыслями, соображал он, – не выйдет правдой, так правдоподобием глаза замазать и языки связать. Я царь, а страх пред властью размягчает благородных убеждений алмаз твердейший!”
Между тем Аталья выждала немного, потом разбудила служанку, отправила узнать, что за шум во дворце, не случилось ли чего.
“Госпожа! Господин! Смертоубийство!” – раздался вопль служанки. Аталья и Йорам опрометью бросились на крик. Девушка с лучиной в руке дрожала от страха. “Вон там!” – вскричала она, указывая на открытую дверь горницы, где час назад свершилось злодеяние. Йорам выхватил у девушки лучину, засветил ею факел и вбежал в комнату. Аталья последовала за ним. Страшная картина преступления, дело рук его, предстала пред Йорамом.
– Что там у стены блестит? – воскликнула Аталья.
– Кинжал! – прорычал Йорам, подняв предмет.
– Он окровавлен! Вот орудие убийства! – закричала Аталья.
– Какое горе! Кто преступник? – возопил Йорам.
– Я узнаю оружие! Это клинок Матана! – ликуя, проговорила Аталья.
– Ах, негодяй! Убийца! Зачем ему их жизни?
– Кажется, я разгадала замысел! Ты помнишь, Йорам, я указала тебе, как о чем-то сговаривались братья с Матаном?
– Помню, Аталья!
– Они хотели взять твою жизнь его руками. Да, видно, не сошлись в цене. Духовник мой труслив, боялся, что братья отомстят ему за несговорчивость, и первым уничтожил их!
– Его кинжал остался, значит, он сбежал! – догадался Йорам.
– Наверняка! – подтвердила Аталья, – однако, на всякий случай заглянем комнату его!
– Он здесь! – взвизгнул Йорам, – лиходей сном праведника спит! Был слишком пьян, не достало сил сбежать! Просыпайся, мерзавец, ты будешь судим и казнен!
Йорам связал очнувшегося Матана и уложил на пол. Затем сделал знак Аталье, оба вышли, завернули в покои Йорама, уселись. Уже светало. Они видели лица друг друга. Йорам пристально глядел в глаза своей благоверной. Та не выдержала взгляда, потупилась. Аталья знала больше. Йорам – меньше. Он размышлял, сопоставлял, додумывал и заключил, что ему есть на кого опереться в этом мире. “Пусть замыслы в слова не воплотятся, – решил Йорам, и оба молчали, – не сказано – не сделано!”
– Судить и казнить убийцу? – спросил Йорам мнения жены.
– Не стоит. Простим его. Жизнью обязанный, Матан нам пригодится.
– Но кинжал? Что делать с ним? – вскричал Йорам.
– Вернем Матану. Скажем, что пощадили его и требуем отплаты верной службой. Он на крючке и не посмеет изменить нам. Духовника в порученца превращу.
– А трупы, кровь?
– Объявим, что злоумышленники проникли во дворец, убили братьев, в сундуки их забрались наследные и, ограбив, скрылись.
– Придется восемь стражников казнить, всю ночную смену караульную… – уныло произнес Йорам.
– Это плохой, но лучший путь. Меньшее из зол – тоже зло…
– Во искупление передай женам, а, вернее, вдовам казненных дорогие подарки!
– Ты добр, Йорам, и ты прав. Так и поступлю!
В порыве немой благодарности Йорам крепко обнял Аталью. Тронутая теплым порывом мужа, она благодарно опустила голову ему на грудь. “Жаль, молодость осталась позади!” – подумала она. Потом ей вспомнилась история Навота, беззаконно осужденного. Изевель творила зло от имени Ахава. “Я хитрила не хуже, – подумала Аталья, – нет, я превзошла родительницу! Казнь невиновного расстроила доверие меж отцом и матерью, а наше с Йорамом деяние сплотило нас!”
5
Поняв, что угодил в ловушку, Матан не стал отстаивать свою невиновность и не пытался вырваться из царских когтей – с владыкой не поспоришь, а жизнь дороже. Да и отчего не послужить чете монаршей?
Первосвященник Одед догадывался, кто был истинным преступником, но почел за благо принять дворцовую версию ограбления и убийства. Вот только о роли Матана в этой истории он не подозревал, иначе постарался бы отлучить от храма возможного доносчика.
А что до царя Иудеи Йорама, то он быстро забыл о пустяках дворцовых перипетий, ибо лишь войны с соседями – вот занятие, подлинно достойное внимания монарха.
Глава 9 Хитрость хлеще силы
1
В отличие от мужа Йорама, по горло занятого делами управления страной и не имеющего досуга для копания в прошлых безделицах, Аталья много размышляла об убиении царских братьев. Она с удовлетворением отмечала, что замысленный ею и успешно осуществленный акт стал ее первым государственно-политическим опытом, и, да угодно будет богам, дальше не хуже.
Аталья имела изрядные основания для довольства собой. Ведь она не только отвела от семьи и трона грозную опасность, но одновременно купила за бесценок раба в лице духовника. Скованный цепью страха разоблачения, такой не подведет.
Сызмальства в душе Атальи тлел уголек зависти к матери. Изевель была умна, на выдумки горазда, а, главное, судьба подарила ей преданного супруга. Как не доставало Аталье мужниной верности! Да и монотонная жизнь в праведном Иерусалиме не давала ей предлога проявить смекалку. Но Аталья верила, что настанет день удачи.
“Мать посадила пятна на свою и отцову совесть, преступив закон в деле Навота, – размышляла дочь, – и ликующие книжники не замедлили навсегда запрячь Изевель и Ахава в железное ярмо греха!” Аталья же, обороняя трон от темных притязаний царских братьев, изловчилась тонко. Искушению безопасного убийства невозможно противостоять. Ни на нее и ни на Йорама никто не указал пальцем как на преступников. А где нет обвинения – там нет и вины! К тому же, муж Йорам после содеянного вроде бы стал к жене внимательнее, нежнее даже. А она так ждала этого!
Аталья не преувеличивала своей заслуги перед историей. Она отлично знала, что лишение жизни претендентов на престол не есть новое слово в высокой политике. Наоборот, так велось испокон веку, и установлено на века, ибо для умиротворения противника нет инструмента надежнее убийства. Ей подумалось, что и сама она при случае вновь станет на эту верную стезю.
Раскидывая умом, Аталья сделала вывод, что решение труднейшей задачи сохранения внутреннего мира и спокойствия в стране было достигнуто малой кровью. “Борьба за престол могла превратиться в народную войну, и разве не случалось такое? – размышляла Аталья, – тысячи трупов, голод, разрушения, вдовы, сироты! И всех этих несчастий нам с Йорамом удалось избежать ценой всего шести жизней его единокровных братьев. Ах, да, еще восемь караульных были казнены!”
Царевой жене оставалась преодолеть последнюю закавыку в ее душевном ладу. “Справедлива ли кара, когда злодеяние не совершено, но по здравому разумению оно неминуемо? – спрашивала себя Аталья, – иными словами, довольно ли для расправы подозрения?” Опершись невзначай на неизвестную ей презумпцию вины, она порешила, что, ежели бездействие силы грозит катастрофой, как, скажем, народная война в стране, то нельзя оставлять в живых возможных лиходеев. “Битва за власть едва ли избежна, ибо искушение на грех наводит, а что дурно, то и повадно, – думала она, – стало быть, вероятие есть явь! Связь вещей позаботится о себе сама”.
2
Итак, Йорам, муж Атальи, стал монархом Иудеи. Брат ее, тоже Йорам, владычествовал над Израилем. Иерусалимский и шомронский Йорамы были весьма дружны меж собой, блюли заветы отцов жить мирно и союзно, воевали вместе, и иной раз пировали за одним столом и не отказывали себе в прихотях, правителям доступных. В те дни светло было на сердце у Атальи: муж царь, и брат царь, и оба любят ее!
В державной этой паре доминантной фигурой был брат Йорам, который имел влияние на мужа Йорама и сманивал последнего с праведных путей, коими ходил покойный Иошафат, мир праху его, и приобщал тезку к нечестивым радостям язычества. Аталья же весьма способствовала переменам в душе супруга, а тот прислушивался к словам из ее уст, ибо по достоинству оценил недюжинные дарования жены.
Смерть умудренного опытом властителя неминуемо рождает мечты у покоренных народов, и они восстают с надеждой на выгоду. Так случилось после гибели Ахава, царя Израиля, когда моавитяне подняли головы, и подобное повторилось со смертью Иошафата, монарха Иудеи – тогда взбунтовался Эдом. Поэтому нелегким выдается начало правления преемников.
Эдом не просто затеял бунт. Невеликая рать его умудрилась изгнать из страны армию Иудеи, а воеводы поставили над народом своего царя. Муж Йорам достойно принял вызов мятежников. Он собрал войско и назначил над сотнями лучших военачальников. Не поскупился и снабдил пеших ратников полной амуницией, а кавалерию обновил совершенно. Йорам не худо разбирался в бранном ремесле и знал выигрышные ходы войны. Он тайно выстроил солдат в укрытии, и, дождавшись ночи, обрушился на врага. Окружил, отрезал пути бегства, сопротивлявшихся перебил, а сдавшихся пленил, чтобы с выгодой продать в рабство. Колесницы же эдомские захватил в целости и укрепил ими столичный гарнизон.
Долгие месяцы не могли оправиться после позорного поражения незадачливые бунтовщики. Тем временем Муж Йорам по совету Атальи устроил вооруженные посты на торговых путях, проходящих через Эдом, и пошлины, взимаемые с купеческих караванов, недурно пополняли казну Иерусалима. Часть обращенных в рабство воинов мятежной армии Йорам отправил на рудники, и закипела прибыльная торговля медью.
Еще в царствование Иошафата кованые монаршие сундуки в подвалах дворца пополнялись из родников этих, но, по мнению Атальи, чересчур узки были ручейки доходов. Нынче прибыток потяжелел, и Аталья подумала, а не пришло ли время наряжать в богатые одежды дворец и столицу, да перестроить Иудею, дабы уподобить ее счастливым цветущим странам?
Аталья не вовсе отметала учение Эльяу, Одеда, Иошафата и многих прочих. Она усматривала в нем полезное орудие для обуздания черни. Страх перед карами небесными удерживает в повиновении. Но полагала она, что убеждение, будто на весь огромный мир существует лишь одна высшая сила – ревнивая и непрощающая, к тому же гонительница разномыслия, – такое убеждение есть твердолобость. Вера эта, по разумению Атальи, навек закует простонародье в цепи бедности, имущих не допустит до вожделенной роскоши и в сердцах адептов зальет водою словес огонь торжества духа и плоти.
Со смертью благочестивого свекра Аталья обрела некоторую свободу рук. Она задумала создать в Иерусалиме противовес влиянию первосвященника Одеда. С чего начать? Нужны сторонники, которым ясны достоинства язычества. Таких людей скорее всего найдешь среди алчущих свободы и золота царедворцев и богачей. Хотя из любых сословий умные головы сгодятся. Аталья поручила Матану разведку и вербовку. Она рассудила, что присущая ее агенту тонкость обхождения развеет подозрения кандидатов в новообращенные в тайном полицействе храма. А там, глядишь, появится молельный дом и паства в нем. И Иудея зашагает к благу.
Победа мужа Йорама над Эдомом не была абсолютной. Со временем разбитый враг сумел собрать новые силы и сколотил войско. По совету Атальи, ценившей мир больше победы, Йорам не начал кампанию, но вступил в переговоры с противником, и согласились стороны не воевать, а барыши от пошлин и рудников делить меж собой.
Преимущества мира перед войной признаны как факт. С ним неохотно соглашаются те, кто всматривается в оборотную сторону его. Поладивши с врагом – теряешь силу устрашения. А недругов вокруг не занимать стать. Который посмелей, тот нападет, решивши, что лев одряхлел. Так уж повелось в земле Ханаанской, а, может, и не только в ней. Вот почему договор с Эдомом подтолкнул сопредельный Иудее город Ливна поднять меч и нанести ей болезненные раны. А Йорам не бросился усмирять наглых выскочек, ибо загадочная хворь одолела его.
3
От бдительного ока Одеда не укрылась энергичная подрывная работа Атальи. Первосвященник почувствовал необходимость прояснить, вразумить, а то и пригрозить. Царская чета теперь проживала во дворце, поэтому Одед должен был просить о встрече заранее. Это обстоятельство пришлось по вкусу Аталье – у нее появилось время обдумать предстоящую беседу, направление которой она представляла вполне.
– Прекрасная Аталья, мир тебе, и царскому дому, и Иерусалиму и всеми нами любимой Иудее! – произнес Одед.
– Мир и тебе, почтенный Одед. Я счастлива видеть у себя высшего жреца великой веры! – ответила Аталья.
– Увы, я не могу принять лестный титул высшего жреца, ибо наша вера величает меня, коэна, первосвященником.
– Неискушенный мой женский ум не различает тонкостей…
– О, ум твой искушен весьма, дражайшая Аталья! Позволь отметить наше согласие в великости веры, которую я представляю.
– Начать с согласия – прекрасный зачин беседы!
– Дай Бог, добраться до конца не хуже. Аталья, мне стали известны кое-какие твои дела. Их дух несовместим с тою верою, которую мы оба называем великой.
– Чем согрешила я, благородный Одед?
– Боюсь, Аталья, ты взяла от матери скверную привязанность к язычеству. Иерусалим – не Шомрон. Мы здесь служим единому и истинному Богу. Ты знаешь, не угодно Ему уклонение.
– Знаю, не угодно. Он не прощает и мстит.
– Выражения твои несдержанны, но не так слова, как дела опасны. Возвращая людей назад в язычество, ты вред наносишь Иудее! А ведь я не раз слыхал от тебя, что любишь ты новую родину свою!
– Сердцу не прикажешь – и потому люблю я Иудею! Неужто не видишь ты добрых перемен в стране нашей? И разве нет в этом моей заслуги?
– Отчасти твоя заслуга в том, что владыка наш Йорам свернул на языческий путь израильского Йорама. Господь покарал народ Иудеи за грех царя, наслав на страну убийц и грабителей Ливны. Это ли добрая перемена?
– Позволь вступиться за божество твое. Всевышний вовсе не насылал на нас разбойников Ливны, и есть другая причина у неприятности этой. Иначе как объяснишь ты победу над Эдомом? Ведь одержал-то ее мой заблудший муж Йорам!
– Ах, Аталья! Я желаю добра тебе и всем нам, а ты упрямишься, обманываешь себя превратным толкованием событий! Вот, получил я письмо от известного тебе пророка Эльяу. Он обвиняет мужа твоего в отравлении народа ядом язычества, а также в убиении праведных братьев его…
– Клевета! Возмутительная ложь! – взвизгнула Аталья, и лицо ее побледнело, – надеюсь, Одед, ты вместе со мною отвергаешь гнусный навет убиения? Тебе-то известна правда о трагедии семьи нашей!
– Думаю, известна… Не нам, простым смертным людям судить о речах великого пророка, устами которого вещает Господь. Пишет Эльяу, что всерьез разгневался Бог на Йорама и наслал на него хворь неизлечимую, и весьма скоро выпадут внутренности у мужа твоего, и он умрет. И народ Иудеи не обошел Он карой – соседи наши, что идолам поклоняются, улучат час, и сделают набег на Иерусалим, и перебьют многих, и захватят имущество, а женщин и детей уведут в плен.
– Какое несчастье! – воскликнула Аталья, и слезы заблестели на глазах ее, – я поневоле верю – ведь сбываются пророчества негодяя! Вот и Йорам недомогает. Начало конца!
– Не предавайся отчаянию, Аталья. Бедствие дает повод к мужеству. Я предупредил тебя, и это доказательство того, что я твой друг.
– Иметь таких друзей – врагов не надобно! – вспомнила Аталья заготовленную фразу.
– Ах, злой язык твой! Однако этим пренебрегаю, а находчивость твою ценю. Если что и роднит нас, так это любовь к Иудее. Теперь я удаляюсь – храмовая служба ждет. Вернее, не ждет.
4
Аталья принялась лихорадочно размышлять. “Коли враждебные пророчества исходят из уст Эльяу, то они непременно осуществятся, ибо гонитель семьи нашей не бросает слов на ветер. Но силой меня не сломить! Хитрость хлеще силы. И из неминучего пользу можно извлечь, если надлежаще приготовиться!”
“Йорама не спасти от смерти, и горе уж стучится в дверь. Но на трон взойдет сын Ахазья. Мой любимец, мое дитя, плоть от плоти моей – и станет царем! Радость затмит печаль. Это ли не награда жизни? Крохотные камушки уберу и мельчайшие щербинки засыплю на сыновнем пути. Эльяу сулит нашествие головорезов? Что ж, оберну набег к выгоде. Не разочарую лису Одеда!”
Ревность и с ней обида на полигамного мужа никогда не угасали в сердце Атальи. Правда, политичный Йорам поместил своих жен подальше от ее глаз и ушей, но соль ест и перевязанную рану. Обещанный пророком разбой подавал надежду вырвать корень позора.
Сын Ахазья любвеобильностью не уступал родителю, но Аталья, как было прежде сказано, не осуждала чадо, скорее гордилась им. Пригожая Цвия, первая и самая законная супруга красавца Ахазьи, родила одного сына, о котором речь впереди. Другие его прелестные жены, легитимность коих исторические хроники не открывают нам, тоже успели принести приплод молодому отцу.
Разумеется, жившие отдельно от Атальи жены Йорама исправно рожали сыновей и дочерей, которые, в свою очередь, дарили деду внуков. Царское семейство в Иерусалиме было довольно многочисленно, насчитывая десятки душ. Аталья вознамерилась решить судьбу их.
Аталья убедила Ахазью отправиться вместе с женами в Беэр-Шеву, дабы навестить родню Цвии. При этом необходимо захватить с собой малюток. Она заверила любимца, что родителям его главной супруги будет лестно познакомиться с товарками дочери по гарему и с потомством их царственного зятя. Аталья не хотела, чтоб Ахазья знал о вероломных ее замыслах. Она берегла и сына от опасности, и репутацию свою в глазах его.
Ослабевшего от недуга и потому безропотного Йорама она поместила в тайный подвал дворца. Туда же велела поставить колыбельки его внуков-младенцев, рожденных от детей других жен. Сказала мужу, мол, хочет провести с ним день-другой в этом романтическом месте и надеется, что он представит ей своих малолетних потомков.
Аталья призвала к себе Матана. “Сегодня вечером, – строго произнесла она, – с появлением первой звезды откроешь изнутри городские ворота и впустишь разбойников. Шум не поднимай и не мешай им. Если свои заметят тебя и спросят, от кого приказ получил, что ответишь?” Не задумываясь, Матан выпалил: “Скажу, мол, пьян был, и ворота в беспамятстве отомкнул!” В знак похвалы Аталья вручила Матану холщовый мешочек с золотом. Потом от имени Йорама приказала командиру столичного гарнизона собрать к ночи большие силы, затаиться в засаде и приготовиться к защите города по ее указу.
Безбожники бесчинствовали до полуночи. Охрану перебили, нехудо пограбили в богатых домах и подожгли их, добрались до дома, где Йорам содержал своих жен и детей. Обитателей пленили. Женщин увели в гарем к атаману, мужчин предназначили для рабства. Тут Аталья велела гарнизонному начальнику выводить бойцов на защиту города. Ратники бросились в атаку, и трусливые налетчики ретировались и скрылись в ночной тьме с добычей. Так сгинули все побочные жены и прижитые дети Йорама.
