Дафна дю Морье
Трактир «Ямайка». Моя кузина Рейчел. Козел отпущения
Мужчины повернули вслед за экипажем, и топот их бегущих ног раздавался на большой дороге, а Джосс Мерлин постоял с минуту, глядя на Мэри с глупой пьяной улыбкой. Затем, повинуясь внезапному порыву, он схватил ее в охапку и потащил к экипажу. Он швырнул девушку в угол на сиденье, после чего, высунувшись в окно, завопил разносчику, чтобы тот нахлестывал лошадь.
На его крик эхом отозвались люди, бежавшие рядом, и некоторые из них вскочили на подножку и схватились за окно, а другие взгромоздились на опустевшие козлы и осыпали лошадь ударами палок и градом камней.
Животное дрожало и взмокло от страха; оно галопом взлетело на холм с полудюжиной сумасшедших, вцепившихся в вожжи и орущих на запятках.
Трактир «Ямайка» был залит светом; двери открыты, окна распахнуты. Дом выступал из ночной тьмы как живое существо.
Трактирщик ладонью закрыл Мэри рот и прижал ее спиной к стенке экипажа.
– Ты хочешь донести на меня, правда? – спросил он. – Ты побежишь в суд, и я буду болтаться на веревке, как кошка? Ладно, раз так – вот тебе подходящий случай. Ты будешь стоять на берегу, Мэри, лицом к ветру и морю и будешь смотреть на рассвет и на прилив. Ты ведь знаешь, что это значит? Ты знаешь, куда я собираюсь взять тебя?
Девушка в ужасе смотрела на дядю; краска сбежала с ее лица, и она попыталась заговорить с ним, но он зажал ей рот.
– Ты же думаешь, что меня не боишься, – сказал он. – Ты глумишься надо мной со своим хорошеньким белым личиком и обезьяньими глазками. Да, я пьян; я пьян, как король, и пусть рухнут небо и земля – а мне плевать! Сегодня мы славно погуляем, может быть, в последний раз; и ты будешь с нами, Мэри, на берегу…
Джосс Мерлин отвернулся от нее, что-то крича своим спутникам, и лошадь, напуганная его криком, понеслась вперед во весь опор, таща за собой экипаж; огни трактира «Ямайка» исчезли в темноте.
Глава 11
Кошмарное путешествие к берегу продолжалось больше двух часов, и Мэри, вся в синяках, потрясенная, в изнеможении забилась в угол экипажа, мало заботясь о том, что с нею будет. Гарри-разносчик и еще двое тоже забрались в экипаж, который сразу же наполнился запахом табака, перегара и немытых тел.
Трактирщик довел себя и своих товарищей до исступления, а присутствие женщины, ее слабость и отчаяние придавали удовольствию особую остроту.
Сперва бандиты говорили о ней, смеялись и пели, чтобы обратить на себя внимание девушки; Гарри-разносчик горланил свои похабные песни, которые в таком тесном пространстве звучали оглушительно громко и вызывали вой одобрения у слушателей, приводя их в еще больший раж.
Бандиты наблюдали за лицом своей спутницы, надеясь, что она будет смущена, но Мэри слишком устала, и никакое грубое слово или похабная песня не могла ее задеть. Она слышала их голоса сквозь пелену изнеможения; она чувствовала, как дядя толкает ее локтем в бок, – новая тупая боль вдобавок к предыдущим мучениям; в висках у нее стучало, в глаза как будто насыпали горячий песок, и сквозь дымку девушка едва различала ухмыляющиеся лица. Ей было все равно, что они говорят или делают, и непреодолимое желание уснуть и забыться стало пыткой.
Когда мужчины увидели, что Мэри находится в полузабытьи, они перестали обращать на нее внимание. Даже песни не вызывали прежней бурной радости, и Джосс Мерлин, порывшись в кармане, достал колоду карт. Бандиты мгновенно отвлеклись, и в этом коротком затишье Мэри поглубже забилась в свой угол, подальше от жаркого, животного запаха дяди, и, закрыв глаза, отдала себя во власть раскачивающегося, подпрыгивающего на ухабах экипажа. Она так устала, что уже не понимала, что происходит; она то и дело впадала в забытье. Девушка ощущала боль и толчки колес, слышала где-то вдалеке глухой шум голосов; но все это существовало отдельно от нее, происходило не с ней. Темнота снизошла на нее, словно дар небес, и Мэри чувствовала, как соскальзывает туда, пока не провалилась полностью. Время остановилось. Но тут тряска прекратилась, и это вернуло ее к действительности: вокруг было тихо, и холодный влажный воздух овевал ей лицо сквозь открытое окно экипажа.
Она была одна в своем углу. Мужчины ушли, прихватив с собой фонарь. Сперва Мэри сидела неподвижно, боясь, что они вернутся, и не вполне понимая, что с ней произошло. Затем она потянулась к окну, и ломота во всем теле стала невыносимой. Резкая боль опоясала ей плечи, окоченевшие от холода; ее корсаж все еще был влажным от дождя, насквозь промочившего ее вечером. Девушка подождала минуту, потом снова наклонилась к окну. Ветер по-прежнему был сильный, но ливень прекратился, и только мелкий дождь туманил окно. Экипаж бросили в узком глубоком овраге, лошадь выпрягли. Похоже было, что овраг резко спускается вниз, а по его дну идет узкая ухабистая дорога. Мэри не видела ничего дальше нескольких ярдов. Ночная тьма сгустилась, и в овраге было черно, как в погребе. На небе уже не осталось звезд, неистовый ветер шумел и задувал порывами, волоча за собой клубы тумана. Мэри высунула руку из окна и дотронулась до склона оврага. Ее пальцы наткнулись на рыхлый песок и мокрую траву. Мэри подергала ручку дверцы, но та была заперта. Она прислушалась и, напрягая зрение, стала всматриваться в темноту. Тут ветер донес до нее звук, печальный и знакомый, – звук, к которому впервые в жизни она прислушивалась не с радостью, а с замиранием сердца, содрогаясь от дурного предчувствия.
Это был шум волн. Овраг выходил на берег.
Теперь Мэри знала, почему воздух стал мягче и почему капли дождя, ложившиеся ей на ладонь, пахнут солью. После открытых просторов пустошей высокие склоны оврага давали мнимое ощущение безопасности, но стоило только покинуть это обманчивое укрытие, как иллюзия сразу исчезала, и свирепая буря завывала еще громче. Не могло быть тишины там, где море разбивалось о скалистый берег. Теперь девушка слышала его беспрерывно: ропот и вздох усталой волны, накатывающей на берег и нехотя отползающей, чтобы собраться с силами для новой попытки – несколько мгновений тишины, – и снова грохот и обвал, рев волны на гальке и громкий стук камней, увлекаемых морем. Мэри вздрогнула: где-то там, внизу, в темноте, ее дядя и его товарищи ждали прилива. Если бы она хоть слышала их, ожидание в пустом экипаже стало бы не таким тягостным. Даже дикие вопли, хохот и омерзительные песенки, которыми ее спутники подбадривали себя во время пути, принесли бы сейчас облегчение; но эта мертвая тишина наводила ужас. Бандиты успели протрезветь, ведь им предстояла работа. Теперь, когда Мэри окончательно очнулась и приступ слабости миновал, бездействие показалось ей невыносимым. Она прикинула размеры окна. Мэри знала, что дверца заперта, но, поднатужившись и извернувшись, можно было попытаться выбраться сквозь узкое окошко.
Рискнуть стоило. Что бы ни случилось нынче ночью, ее жизнь висит на волоске; дядя и его подельники найдут и убьют ее, если захотят. Они знают этот край, а она – нет. При желании они в минуту выследят ее, как свора гончих. Мэри старалась протиснуться в узкое окошко, лицом вверх; это было тем более трудно, что ей продуло плечо и спину. Крыша экипажа оказалась скользкой и мокрой, за нее было никак не ухватиться, но Мэри старалась изо всех сил, и вот наконец ее бедра, стиснутые до боли, проскользнули наружу. Бедняжка поранилась об оконную раму и была в полуобморочном состоянии. Она потеряла опору и равновесие и рухнула на землю.
Мэри упала с небольшой высоты, но ударилась сильно и чувствовала, как по ее телу стекает струйка крови, – выбираясь, она ободрала бок. Девушка дала себе опомниться, а затем, шатаясь, поднялась на ноги и стала неуверенно продвигаться вверх по тропинке, прячась в тени откоса. В голове у нее не было пока никакого плана, но, уходя прочь от оврага и от моря, она сумеет оторваться от своих недавних спутников. Скорее всего, те спустились на берег. Эта тропинка, сворачивавшая наверх и влево, по крайней мере выведет ее на скалы, а там, несмотря на темноту, она сможет хоть как-то сориентироваться. Где-то же должна быть дорога – как же иначе ехал экипаж, – а если есть дорога, значит скоро появятся и дома, в которых живут честные люди, она все им расскажет, и они поднимут всю округу, когда услышат ее историю.
Мэри ощупью пробиралась вперед, то и дело спотыкаясь о камни. Волосы лезли ей в глаза и мешали; завернув за острый выступ, она подняла руки, чтобы откинуть свисающие пряди, и из-за этого не заметила согнувшуюся фигуру человека, стоявшего в овраге на коленях спиной к ней и наблюдавшего за извилистой тропой впереди. Девушка налетела на него с размаху, так что у нее перехватило дыхание, и мужчина, застигнутый врасплох, упал вместе с ней. Вскрикнув от страха и ярости, он ударил ее кулаком.
Они боролись на земле, Мэри пыталась вырваться, царапая ему лицо, но уже через минуту стало ясно, что противник сильнее. Он перевернул девушку на бок и, запустив обе руки ей в волосы, стал тянуть, пока боль не заставила ее затихнуть. Он навалился на нее, судорожно хватая воздух, и пристально посмотрел на Мэри. В его разинутом рту желтели гнилые зубы.
Это был Гарри-разносчик. Мэри лежала неподвижно, надеясь, что противник пошевелится первый. Она проклинала себя за глупость: как можно было вот так, на ощупь, идти по тропинке и не подумать о том, что даже дети во время игры выставляют часовых?
Гарри ждал, что девушка будет кричать или сопротивляться, но, поскольку она не делала ни того ни другого, он перенес тяжесть своего тела на локоть и хитро улыбнулся ей, кивнув в сторону берега.
– Не думала меня здесь увидеть? – сказал он. – Решила, что я на берегу с трактирщиком и остальными расставляю приманку? Значит, выспалась и решила прогуляться по тропинке. И раз уж ты здесь, я окажу тебе самый радушный прием. – Бандит ухмыльнулся, ткнув черным ногтем ей в щеку. – В ущелье холодно и сыро, – заметил он, – но сейчас это не важно. Они пробудут там внизу еще несколько часов. По твоим сегодняшним словам я понял, что ты не очень-то жалуешь своего дядюшку. Он не имеет права держать тебя в «Ямайке», как птичку в клетке, и не позволять щеголять в нарядных платьицах. Он, небось, даже брошки для корсажа тебе не подарил? Ну и черт с ним. Не огорчайся. Я подарю тебе кружева на шейку, и браслеты на ручки, и мягкие шелковые платья. Ну-ка, моя милая…
Гарри кивнул ей, подбадривая, все еще улыбаясь хитро и самодовольно, и Мэри почувствовала, как его рука украдкой вцепилась в нее. Она мгновенно дернулась и ударила бандита. Ее кулак угодил ему снизу в подбородок; его рот захлопнулся, словно капкан, и язык застрял между зубами. Гарри заверещал, как кролик, и Мэри снова ударила его, но на этот раз он схватил ее и стал трясти; все притворные ласковые уговоры кончились, сила его была ужасна, краска схлынула с лица. Теперь он пытался овладеть ею силой, и Мэри, понимая, что бороться бесполезно и он все равно одержит верх, вдруг обмякла, чтобы обмануть противника, на миг поддалась ему. Гарри победно хрюкнул и слегка расслабился, это ей и было нужно, и, когда он, меняя положение, опустил голову, девушка изо всех сил пнула его коленом и одновременно ткнула пальцами в глаза. Разносчик тут же сложился пополам от боли и перекатился на бок. Мэри моментально выбралась из-под него и встала на ноги, еще раз ударив своего обидчика ногой, пока тот беспомощно корчился, прижав руки к животу. Она пыталась нашарить в канаве камень, чтобы бросить в него, но ей не попадалось ничего, кроме земли и песка, и она пригоршнями набирала песок и землю и швыряла Гарри в лицо. Он мгновенно ослеп, сделавшись беспомощным. Потом Мэри повернулась и пустилась бежать вверх по извилистой тропинке, с открытым ртом, вытянутыми вперед руками, спотыкаясь и оступаясь в колеях. Когда она снова услышала позади себя крик Гарри и топот его ног, она окончательно лишилась способности соображать и подгоняемая страхом, принялась карабкаться по крутому обрыву, на каждом шагу поскальзываясь на мягкой земле, пока не пролезла сквозь брешь в колючем кустарнике наверху. Ее лицо и руки были в крови, но Мэри не думала об этом и бежала вдоль скалы прочь от дороги, по травяным кочкам и колдобинам, утратив всякое чувство направления, с единственной мыслью – спастись от ужасного чудовища, которым представлялся ей Гарри-разносчик.
Стена тумана сомкнулась вокруг нее, заслонив кусты, к которым она направлялась, и Мэри тут же остановилась, осознав опрометчивость своего порыва: морской туман опасен и может привести ее обратно к обрыву. Она тут же опустилась на четвереньки и поползла вперед, глядя в землю, придерживаясь узкой песчаной тропинки, которая вилась в нужном ей направлении. Мэри продвигалась медленно, но инстинкт говорил ей, что расстояние между нею и разносчиком увеличивается, а это было самое главное. Она потеряла ощущение времени; было три, а может, четыре часа утра, и ничто не предвещало скорого наступления рассвета. Сквозь завесу тумана опять пробился дождь, и Мэри казалось, будто со всех сторон она слышит море и нет от него спасения; шум бурунов ничто не заглушало, он был слышен громче и яснее, чем прежде. Мэри поняла, что нельзя было ориентироваться по ветру, потому что даже теперь, дуя в спину, он мог изменить направление на один-два румба. Не зная берега, она повернула не на восток, как собиралась, и оказалась на краю осыпающейся крутой тропы, которая, судя по шуму волн, вела ее прямо к морю. Буруны, скрытые туманом, рокотали где-то рядом, в темноте, и, к своему ужасу, она поняла, что они не внизу, а на одном уровне с ней. Это означало, что утесы здесь круто спускались к берегу и не было длинной и извилистой тропы к бухте, которую она представила себе, сидя в оставленном экипаже; овраг, должно быть, находился всего в нескольких ярдах от моря. Его склоны приглушали шум волн. Как только Мэри все это поняла, туман немного расступился и стал виден кусочек неба. Она неуверенно продолжала ползти вперед; тропинка становилась шире, туман рассеивался, и ветер снова задул ей в лицо. Девушка стояла на коленях среди плавника, водорослей и гальки, на узкой полосе меж двух отлогих склонов, а меньше чем в пятидесяти ярдах прямо перед ней высокие гребни волн разбивались о берег.
Через некоторое время, когда ее глаза привыкли к полумраку, она разглядела мужчин: они сгрудились у зубчатой скалы, укрываясь от ветра и холода, и молча всматривались в темноту. Самая их неподвижность после недавнего неистовства таила в себе угрозу; то, как эти люди притаились, само положение их тел, прижавшихся к уступу, напряженная бдительность, с которой их головы все до единой были обращены в сторону наступающего моря, – вселяло страх и предвещало беду.
Если бы бандиты кричали или пели, перекликались друг с другом, оглашая ночь грохотом тяжелых сапог по хрустящей гальке, это соответствовало бы их характеру и ожиданиям Мэри; но в этой тишине было нечто зловещее, заставлявшее предположить, что близится развязка. Только небольшой выступ скалы отделял Мэри от плоского пустынного берега, и она не смела двинуться дальше, боясь выдать себя. Девушка подкралась к скале и легла за нею на гальку. Прямо перед Мэри, спиной к ней, стоял дядя со своими подручными.
Девушка ждала. Бандиты не двигались. Не раздавалось ни единого звука. Только волны с неизбежной монотонностью разбивались о берег, омывая его и снова возвращаясь в море, и в ночной темноте виднелась тонкая белая линия бурунов.
Туман начал подниматься очень медленно, приоткрывая очертания узкой бухты. Скалы стали более рельефными, и утесы обрели четкость. Пространство как будто расширилось: помимо залива, открылась ровная линия берега, тянувшаяся в бесконечную даль. Справа, вдалеке, там, где самые высокие утесы спускались в море, Мэри увидела бледную светящуюся точку. Сперва она подумала, что это звезда, свет которой пробивался сквозь тонкую пелену тающего тумана, но разум подсказал ей, что белых звезд не бывает и что они никогда не колеблются на ветру. Она пристально следила за нею, точка принялась раскачиваться; она была похожа на маленький белый глазок в темноте. Она танцевала и кланялась под напором шторма, как будто ветер сам зажег ее и нес вперед, – живое пламя, которое невозможно задуть.
И вдруг Мэри поняла причину бездействия бандитов, и маленький белый глазок, который сперва показался ей утешителем и другом, отважно мерцающим в бурной ночи, стал символом ужаса.
Эта звезда была ложным маяком, зажженным дядей и его товарищами. Теперь сверкающая точка стала злом, и ее заигрывание с ветром превратилось в насмешку. Мэри показалось, что огонек разгорался все яростней, утес утопал в его лучах, и цвет их был уже не белый, а грязно-желтый, как ржавчина. Кто-то следил за огнем, чтобы тот не погас. Мэри видела, как рядом прошла темная фигура, на миг заслонив его, а потом он снова засверкал. Фигура на серой поверхности утеса превратилась в пятно, быстро двигающееся по направлению к берегу. Кто-то спускался по склону, направляясь к товарищам. Этот человек действовал торопливо, как будто время поджимало, и он не пытался соблюдать тишину, потому что земля и камни осыпались у него из-под ног и падали на берег. Этот звук всполошил людей внизу, и в первый раз за все время, что Мэри наблюдала за ними, они отвлеклись от наблюдения за приливом и повернули головы. Мэри увидела, как спускавшийся поднес ладони ко рту и что-то крикнул, но ветер отнес его слова, и она их не услышала. Однако эти слова долетели до горстки людей, ждущих на берегу, и те тут же возбужденно задвигались, некоторые даже полезли вверх, ему навстречу. Однако он снова что-то крикнул и указал на море. Тогда все побежали вниз, к бурунам; их скрытность и молчаливость исчезли, галька зашуршала под их тяжелой поступью, голоса перекрывали друг друга и грохот моря. Затем один из бандитов – это был дядя, Мэри узнала его размашистую подпрыгивающую походку и массивные плечи – поднял руку, призывая к молчанию. Теперь все ждали, и волны окатывали их ноги; бандиты вытянулись в линию, как вороны, и их черные силуэты четко вырисовывались на фоне белого берега. Мэри смотрела туда же, куда и они; вот сквозь туман и темноту пробилась еще одна светящаяся точка, привлеченная первой. Этот новый огонек не танцевал и не раскачивался, как тот, на скале; он то опускался вниз и скрывался из виду, как путник, согнувшийся под тяжелой ношей, то вновь поднимался, устремляясь высоко в небо, как рука, протянутая в ночь в последней отчаянной попытке пробиться сквозь непроницаемую стену тумана. Новый огонек приближался к первому, словно один притягивал другой. Скоро они встретятся и станут двумя белыми глазами, мерцающими в темноте. А бандиты по-прежнему неподвижно стояли на узкой прибрежной полосе: они ждали, когда огни приблизятся друг к другу.
Второй огонек опять нырнул; и теперь Мэри смогла увидеть неясные очертания корпуса корабля; черные рангоуты раскинулись над ним, как пальцы, а покрытые белой пеной морские волны разбивались внизу, и шипели, и отступали. Огонек на мачте все приближался и приближался к маяку на утесе, зачарованный и влекомый им, как мотылек, летящий на свечу.
Мэри не выдержала. Она с трудом поднялась на ноги и побежала вниз по берегу, крича и плача, размахивая руками над головой, стараясь перекричать ветер и шум моря, которые, смеясь, возвращали девушке ее выкрики обратно. Кто-то схватил Мэри и повалил на землю. Чьи-то руки душили ее. Девушку пинали ногами. Крики затихли, заглушенные душившей ее грубой мешковиной. Мэри заломили руки за спину и связали, и жесткая веревка врезалась в тело.
Так ее и оставили лежать лицом вниз на гальке, и буруны разбивались всего в двадцати ярдах от нее. Она лежала, беспомощная, едва дыша, с застрявшим в горле воплем предостережения. Вслед за ее криком раздались людские вопли, наполнившие собою воздух. Крик поднялся над отупляющим грохотом моря, и его подхватил и понес ветер; и вместе с криком послышались треск дерева, ужасный удар громадного, будто живого существа о преграду и вызывающий содрогание стон перекручивающегося, ломающегося шпангоута.
Словно притягиваемое магнитом, море с шипением откатилось от берега, и бурун, поднявшийся выше своих собратьев, с оглушительным ударом обрушился на накренившийся корабль. Мэри видела, как черная масса, которая только что была судном, медленно перекатилась набок, словно огромная плоская черепаха; мачты и рангоуты спутались и обвисли, как нитки. За скользкую, покатую поверхность черепахи цеплялись маленькие черные точки, которые пытались удержаться; они, как ракушки, облепили ломающийся корпус; и когда вздымающаяся, вздрагивающая громадина под ними раскололась надвое, белые языки моря слизнули их одну за другой – маленькие черные точки, словно бы неживые и ненастоящие.
Ужасная дурнота охватила Мэри, и она закрыла глаза, прижавшись к гальке лицом. Мужчины, которые прождали на холоде много часов, больше не скрывались. Они как безумные метались по берегу, визжа и вопя, утратив рассудок и человеческий облик. Они бросались по пояс в буруны, не думая об опасности, забыв о всякой осторожности, хватая вздымающиеся в кипящих волнах прилива обломки крушения.
Это были звери, они дрались и рычали над кусками дерева; некоторые из них раздевались, несмотря на холодную декабрьскую ночь, чтобы легче было забраться в море и завладеть добром, которое подбрасывали им буруны. Они кричали и вздорили, как обезьяны, вырывая друг у друга вещи; один из них зажег костер в укромном уголке рядом с утесом, и пламя горело сильно и яростно, несмотря на моросящий дождь. Добычу, принесенную волнами, вытаскивали на берег и складывали в кучу рядом с костром. В его мерцающем свете то, что прежде было черным, становилось ярко-желтым, и длинные тени метались по берегу, где взад и вперед бегали люди, страшные в своей деловитости.
Когда на берег выбросило первую жертву кораблекрушения – к счастью, бедняга был уже мертв, – бандиты столпились вокруг, обшаривая тело жадными, цепкими руками, боясь пропустить даже мелочь. Они раздели утопленника донага, дергая раздробленные пальцы в поисках колец, и наконец бросили, оставив лежать навзничь в пене, принесенной приливом.
Неизвестно, как дело было поставлено прежде, но этой ночью в их действиях не видно было слаженности. Они хватали что попало, безумные и пьяные, ошалевшие от неожиданного успеха, – собаки, бегущие за своим хозяином, который сегодня был триумфатором. Остальные следовали за дядей, когда он, голый, возвышаясь над всеми как великан, бегал среди бурунов, и вода ручьями стекала с его тела.
Начался отлив, вода отступила, и в воздухе повеяло холодом. Огонек, который раскачивался над ними на утесе, все еще плясал на ветру, как старый насмешник, чьи шутки давно всем надоели, только теперь он побледнел и потускнел. Вода приобрела серый цвет, посерело и небо. Сперва никто не заметил этой перемены: они все еще неистовствовали и были поглощены своей добычей. Но вот Джосс Мерлин поднял свою огромную голову, понюхал воздух и оглянулся, пристально всматриваясь в четкий контур утесов в ускользающей темноте; и вдруг он закричал, призывая остальных к тишине, указывая на побледневшее небо, сделавшееся свинцово-серым.
Бандиты вначале замерли, оглядывая обломки крушения, которые вздымались и опускались в морской купели и ждали, чтобы их вытащили и подобрали; потом все разом повернулись и побежали по берегу по направлению к оврагу, молча, с лицами серыми и испуганными в разливающемся свете. Они сегодня припозднились. Успех вскружил им голову. Рассвет застал бандитов врасплох, и, промедление грозило разоблачением. Мир вокруг пробуждался: ночь, их былой сообщник, больше не прикрывала их.
Джосс Мерлин сорвал мешковину с ее рта и поднял Мэри Йеллан на ноги. Видя, что она совершенно обессилена и не держится на ногах, трактирщик на чем свет стоит ругал племянницу, оглядываясь на скалы, очертания которых с каждой минутой вырисовывались все четче. Потом он нагнулся к Мэри, которая опять упала на землю, и, как мешок, перебросил ее через плечо. Голова девушки беспомощно болталась, руки безжизненно висели, и она чувствовала, как пальцы дяди впились в ее израненный бок, оставляя на нем новые синяки, к тому же ныло все тело, онемевшее от долгого лежания на гальке. Он бежал с ней вверх по берегу по направлению к оврагу; его спутники, уже охваченные паникой, грузили остатки трофеев, награбленных на берегу, на спины трех привязанных там лошадей. Их движения были лихорадочны, они действовали необдуманно и суетливо, а трактирщик, протрезвевший и неожиданно оказавшийся без дела, ругал и стращал своих товарищей без всякой пользы. Экипаж застрял посередине оврага, и все попытки вытащить его оказались безрезультатными; эта внезапная неудача усилила панику, повергнув всех в бегство. Бандиты врассыпную бросились по дороге, забыв обо всем, каждый теперь думал только о своей шкуре. Рассвет был врагом, от которого легче скрыться в одиночку, спрятавшись в ущелье или за кустами, чем на дороге вместе с пятью-шестью товарищами. Здесь, на берегу, где все знали друг друга в лицо, чужаки сразу вызывали подозрение, не говоря уж о большой компании. Однако браконьер, бродяга или цыган вполне мог незамеченным проскользнуть какими-нибудь тропами. Этих дезертиров проклинали те немногие, кто остался вытаскивать экипаж, который из-за неумелых торопливых действий в конце концов опрокинулся и завалился набок, с отлетевшим колесом.
После этой последней катастрофы начался сущий ад. Все кинулись к телеге, которая стояла чуть дальше в овраге, и к уже перегруженным лошадям. Кто-то, подчиняясь главарю, поджег сломанный экипаж, представлявший для них вопиющую опасность, за этим последовала отвратительная свалка – схватка за телегу, которая все еще могла увезти их прочь от берега: дрались не на жизнь, а на смерть, камнями выбивали друг другу зубы, резали глаза битым стеклом.
Те, у кого были пистолеты, теперь обладали преимуществом, и трактирщик рядом со своим единственным союзником – Гарри-разносчиком – стоял спиной к телеге и стрелял в этот сброд, охваченный ужасом перед погоней, которая должна была начаться с наступлением дня, и теперь смотревший на него как на врага, вероломного главаря, навлекшего на них погибель. Первый выстрел был мимо, и пуля попала в мягкий склон оврага; но один из противников, воспользовавшись возможностью, порезал трактирщику глаз осколком кремня. Джосс Мерлин ответил обидчику вторым выстрелом, угодив ему в живот, и, пока тот, смертельно раненный, корчился в грязи, среди своих товарищей, визжа как заяц, Гарри-разносчик попал другому в глотку; пуля пробила дыхательное горло, и кровь брызнула фонтаном.
Это помогло трактирщику отвоевать телегу, потому что при виде крови и умирающих товарищей остальные бунтовщики растерялись и запаниковали: все как один повернулись и стали удирать, словно крабы, по извилистой дороге, думая только о том, чтобы оказаться на безопасном расстоянии от своего недавнего главаря. Трактирщик с дымящимся пистолетом прислонился к телеге; из пореза над глазом хлестала кровь. Теперь, оставшись одни, они с разносчиком не теряли времени даром. Всю добычу, которую бандиты подобрали и снесли в овраг, они побросали в телегу рядом с Мэри – всякий хлам, бесполезный и грошовый; главные трофеи остались на берегу. Грабители не рискнули пойти за ними, потому что там хватило бы работы для дюжины человек, а предрассветные сумерки уже рассеялись, как и туман. Нельзя было терять ни минуты.
Двое убитых валялись на дороге рядом с телегой. Дышат они еще или нет – не обсуждалось: их тела были уликой, и их надо было уничтожить. Гарри-разносчик отволок их в огонь. Костер горел хорошо; экипаж почти догорел, только одно огненно-красное колесо торчало над обугленными обломками.
Джосс Мерлин запряг оставшуюся лошадь, и, не говоря ни слова, оба забрались в телегу и тронулись с места.
Лежа на спине, Мэри смотрела, как по небу плывут низкие облака. Темнота рассеялась; утро было влажное и хмурое. Девушка все еще слышала шум волн, далекий и уже не такой назойливый, море выплеснуло всю свою ярость и теперь отступало вместе с отливом.
Ветер тоже стих; высокие стебли травы по краям оврага были неподвижны, и тишина спустилась на берег. В воздухе пахло влажной землей и репой, туманом, который всю ночь лежал на земле. Облака слились с серым небом. И снова капельки дождя начали падать на лицо Мэри и на ее раскрытые ладони.
Колеса телеги проскрипели по неровному проселку и, повернув направо, выехали на более гладкую, посыпанную гравием дорогу, которая шла на север между низкими живыми изгородями. Издалека, через поля и пашни, донесся веселый перезвон колоколов, неожиданный и нестройный в утреннем воздухе.
Внезапно Мэри вспомнила: сегодня Рождество.
