Дафф Маккаган
Это так просто… и прочая ложь
Глава 4
Мои старшие братья и сестры слушали рок-н-ролл, а многие из них играли на гитарах и пели – музыкальные инструменты валялись по всему дому, в подвале и гараже. Сколько я себя помню, Джимми Хендрикс, The Rolling Stones, The Beatles и The Sonics[17] постоянно доносились из колонок нашей семейной стереосистемы, стоявшей в гостиной. Это была «Sanyo», которую мой брат Марк привез со службы во Вьетнаме.
Я помню, как был очарован обложкой альбома The Beatles «Sgt. Pepper’s Lonely Hearts Club Band»: именно обложка и привлекла мое внимание – музыканты в униформе духового оркестра и все персонажи на обложке… Но потом я начал слушать музыку – раз за разом я включал «Lovely Rita», просто очарованный звучанием слов и экзотическими интонациями. Да что там говорить – я был поражен тем, как текст в моем сознании превратился в картинку. Я прослушал эту песню столько раз, что даже убедил себя, что сам написал ее для девочки, в которую был влюблен в детском саду. Музыка обладала способностью создавать образы в моем сознании и помогала уходить от напряжения и шума, которых дома было в избытке.
Другой мой старший брат, Брюс, играл в рок-группе. Он носил длинные волосы, а в его комнате на полу лежал ковер из овчины. У него был автомобиль с кузовом «кабриолет» и прекрасная полуакустическая шестиструнная гитара фирмы Gretsch, а также бас-гитара марки Les Paul Custom под левую руку. Брюс часто играл на концертах и возвращался домой с историями, которые укрепляли в моем сознании романтический образ рок-н-ролла. Он находил время, чтобы посидеть со мной, давал мне потрогать его гитары и разрешал задавать вопросы. Для меня это было важно – Брюс на четырнадцать лет старше, и уверен, что временами я докучал ему.
Однажды Брюс спросил, не отыграю ли я с ним на концерте. Я? Серьезно? Думаю, он просто не заметил, что я еще не научился толком играть на инструменте. Я застенчиво сообщил о своем неумении, с отчаянием ощущая, как из рук уплывает мой Великий Шанс.
– Не беспокойся об этом, – сказал Брюс, – я научу тебя играть на бас-гитаре.
Отлично!
Мы с Брюсом оба левши, так что учиться играть у Брюса было проще всего. Но после того как Брюс со своими гитарами съехал, я столкнулся с необходимостью заново учиться играть на старой обычной праворукой гитаре, которую нашел в углу маминого гаража. Первой песней, которую я научился играть, была битловская баллада «Birthday». Песня, которую вы разучили самой первой, всегда оказывается краеугольным камнем вашего собственного творчества, и «Birthday» не только научила меня ловкости пальцев, но и заложила понимание блюзовой мажорной гаммы – той самой гаммы, которую я буду постоянно использовать, играя в Guns N’ Roses.
С того дня я понял, как легко мне подбирать песни на слух – буквально любые песни, которые я хотел выучить. Полагаю, что если бы я тогда не смог так быстро разучивать песни, то больше тренировался на инструменте и в результате стал бы куда техничнее как гитарист и как бас-гитарист. Думаю, мы все можем взглянуть назад и увидеть в своей жизни то, что мы могли или должны были бы сделать по-другому или даже лучше, и я думаю в таком ключе про технику игры. Тем не менее игра на материале других артистов не приносила мне полного удовлетворения – я чувствовал, что могу сделать и нечто новое, но у меня не было ни малейшего представления о том, как писать песни или собрать группу.
В седьмом классе я как-то обратил внимание на самодельный флаер подпольного панк-концерта. Я вообще не знал, каково идти против системы, и понятия не имел о музыкальной индустрии или о том, что означает работать вне нее. Однако было ясно, что подобные группы не принадлежали к той индустрии, которая выпускала глянцевую рекламу рок-шоу в зале «Paramount Theatre» или на стадионе «The Kingdome»[18]. На той же неделе мне довелось впервые услышать записи группы Iggy And The Stooges – возможно, что простота этого гаражного рока перекликалась с песнями The Sonics и Don And The Goodtimes[19], которые я любил слушать в детстве. Как бы то ни было, Iggy And The Stooges стали для меня потрясением: нет, не я двигался под эту музыку – музыка двигала мной. Мои ноги подкашивались, мурашки бежали от шеи по позвоночнику, и мир вокруг рушился, оставляя меня один на один с этой грохочущей музыкой.
Вскоре после этого я увидел самый запомнившийся мне сон за всю мою жизнь. Этот сон, казалось, перематывался, как магнитофонная пленка, и снова и снова воспроизводился в моей голове в течение многих лет. В этом сне я пел в рок-группе в подвале местной церкви перед всеми моими друзьями и был совершенно охвачен музыкой, как и собственным визгом, рычанием и ревом. И группа, и публика – все были едины, все скакали с тем же безумием, что и я, опрокидывая на пол пивные бутылки и стаканы. Я извивался на осколках стекла, но не чувствовал боли. Я слышал и видел, какой именно должна быть рок-музыка: грубой и сумасшедшей, не сдерживающей эмоций и не имеющей границ. Грубой и сумасшедшей!
Проснувшись следующим утром, я отправился прямиком в музыкальный магазин и купил себе пластинку Iggy And The Stooges «Raw Power». Музыка моих старших братьев и сестер была вытеснена моей собственной: имя ей было – панк-рок.
Глава 5
Я продолжал напряженно трудиться в стейк-хаусе «Black Angus» в Нортридже, где работал и мой брат. Получив пару зарплатных чеков, я решил снять квартиру и направился прямиком в Голливуд, где начал поиски идеального жилья. Да-да, такого идеального жилья, какое я мог себе позволить, – то есть дешевого.
Одно из лучших мест, где можно было переночевать в салоне собственной тачки, находилось на Оркид-стрит, чуть выше по склону от Франклин-Хиллз. Мне казалось естественным искать жилье в этом районе. Речь о том, чтобы найти жилье «на холмах», не шла: чем выше поднимаешься, тем больше арендная плата. Однажды утром я проснулся, оставил машину припаркованной в лесу на склоне холма и спустился в нижние кварталы Франклин-Хиллз, чтобы на тамошних грязных улицах заключить идеальную сделку. Деревьев там не росло.
В те времена Оркид-стрит выходила на Голливуд-бульвар, прямо за китайским театром Граумана (тогда это был театр Манна). Этот короткий квартал Оркид-стрит между Франклин-Хиллз и Голливуд-бульвар был одним из самых небезупречных с точки зрения торговли наркотиками местечек в городе – туда каждую ночь наведывались дилеры, проститутки и копы. Китайский театр тогда тоже был тем еще местом – там было полно подозрительной публики.
Я увидел в окне вывеску «Сдается квартира» и нырнул в подъезд многоквартирного дома «Amour Arms» в квартале за Китайским театром. Мне предложили квартиру-студию на первом этаже – по сути комнату с плитой и небольшим холодильником. Окно выходило на аллею (в этой части Голливуда за всеми зданиями располагались аллеи). Арендная плата составляла $240 в месяц.
Когда я сказал женщине-управляющей, что согласен снимать квартиру, она ответила, что это здание Секции 8. Я промолчал. Но она задала вопрос:
– А ты из Секции 8?
– Понятия не имею, – ответил я. Сейчас-то я знаю, что это обозначение относится к субсидируемому из федерального бюджета жилью для малоимущих. Но тогда я вообще не имел представления, что это значит.
– Хорошо, а ты учишься в музыкальной школе?
– Нет, – ответил я.
На самом деле я не только не посещал местную музыкальную школу, но и не знал о ее существовании, пока управляющая не упомянула о ней. Мне позже пришлось расспросить об этой школе Слэша – оказалось, что прямо за углом, над музеем восковых фигур на Голливудском бульваре, располагалось отделение игры на гитаре музыкального института[20], где обучались такие виртуозы, как Пол Гилберт из группы Mr. Big и Джо Фрусчьянте из Red Hot Chili Peppers.
– Ты все же скажи, что там учишься, – многозначительно прибавила она.
– Да, на самом деле я учусь в музыкальной школе, – ответил я.
Вот так у меня появилось жилье.
В первую же ночь над моей головой зажужжал полицейский вертолет, освещая прожектором переулок, куда выходило окно квартиры. В комнате на какой-то момент стало светло как днем, и я услышал на улице шум, звук шагов, крики. Эти «птицы гетто», как называли вертолеты местные жители, все время кружили над Голливудом, а их прожекторы светили в мое окно каждую ночь, когда копы выслеживали людей по близлежащим переулкам.
В первую же ночь, выключив свет и плюхнувшись на матрас на полу, я ощутил нечто странное: показалось, что по мне что-то ползет. Сначала по одной ноге, потом по спине, но когда я почувствовал щекотку на лице, то вскочил и включил свет. Мой матрас, да и вся квартира кишели тараканами! Я устроил сражение, вооружившись сложенными газетами – я говорю «газетами», поскольку мне приходилось выбрасывать их одну за другой: газеты промокали от внутренностей насекомых после примерно дюжины ударов. Но выиграть эту войну я так и не смог, и пришлось смириться с тем, что я засыпаю, ощущая ползающих по мне насекомых. Вот тебе и гламурная жизнь Голливуда… Но после жизни в недостроенном доме в Сиэтле, после недели в сан-францисском сквоте и ночевок в машине (душ я принимал в квартире у брата) у меня наконец-то появилось место, которое я мог назвать домом. Да и вообще, тараканы не кусаются.
В квартире напротив жила женщина с двадцатилетней дочерью – обе относились ко мне на редкость по-доброму. Но по выходным перед их квартирой выстраивалась очередь морских пехотинцев из учебного лагеря в Сан-Диего, причем очередь тянулась через весь вестибюль. Я был наивен, так что это не вызвало у меня никаких подозрений. Прошло несколько недель, прежде чем я пришел к выводу, что у моих соседок был небольшой семейный бизнес: они были проститутками. Вскоре я уже и сам приводил девушек домой – к черту тараканов! Однажды я даже пригласил к себе хостес из «Black Angus», хотя она точно не привыкла к квартирам, кишащим паразитами. Но другие приходившие ко мне девушки либо не замечали тараканов, либо делали вид, что не замечают их. Думаю, что если это было и не совсем романтично, то по крайней мере ожидаемо, ведь речь шла о жизни в рок-н-ролле – все знали, что я приехал в Лос-Анджелес, чтобы играть рок.
Я начал выступать с поп-группой Michael McMahon Band, музыкально схожей с составом Tommy Tutone[21] и регулярно выступавшей в клубах. Это дало возможность отработать технику игры на басу, и мне даже платили. Я играл по клубам, встречался с разными людьми, наблюдал за ситуацией и ждал, когда же случится карьерный прорыв. На самом деле все шло так хорошо, что я начал питать большие иллюзии насчет того, что нахожусь в Лос-Анджелесе не просто так, укрепился в решимости найти правильную группу, с которой можно было бы стремиться к чему-то особенному. К тому времени местное панк-сообщество прознало о моем приезде в Лос-Анджелес. Как-то я снял телефонную трубку и понял, что мне звонит гитарист группы The Mentors[22].
– Привет, Дафф, это Сики Вайфбитер. Эль Дуче хочет, чтобы ты вошел в состав нашей группы.
Сами участники The Mentors называли свою музыку «рэйп-рок». Эль Дуче был их барабанщиком и вокалистом – он играл двумя дилдо вместо палочек, а все песни повествовали о содомии.
– Я звоню тебе, чтобы ты играл с нами, – продолжал Сики. А я подумал: «Как бы мне выкрутиться из этой истории?»
Еще звонил барабанщик Чак Бисквиц, игравший с группами D.O.A.[23], Black Flag[24] и The Circle Jerks[25], а впоследствии – с составами Danzig[26] и Social Distortion. Он был моим любимым барабанщиком еще с детства. Они с гитаристом группы M.I.A. пригласили меня в Лонг-Бич на совместную репетицию. О черт, я играю с Чаком Бисквицем!
Но вскоре я понял, что в нашем совместном музицировании не было ничего особенного. Я не собирался присоединяться к группе Чака Бисквица только для того, чтобы играть с Чаком Бисквицем, пусть я его и боготворил. Точно так же я не хотел просто быть в одной группе со Слэшем и Стивеном Адлером только для того, чтобы играть их музыку, – это было бы удобно и чересчур просто.
Глава 6
Перейдя в старшую школу, я увлекся новой и захватывающей панк-сценой – панк-рок только-только обрушился на Сиэтл. Вместе с моим другом Энди мы ходили на концерты и слэмились в компании как попало одетых ребят в подвалах, гаражах и полузаброшенных зданиях в центре города. Мы с Энди учились играть на музыкальных инструментах, слушали популярные панк-альбомы и пытались собрать свои группы. Днем я добирался до нужного мне места, на репетицию или на подработку, на автобусе – но автобусы переставали ходить в полночь, и речь шла о Сиэтле, далеко не самом безопасном городе. А еще почти всегда шел дождь, и бывало холодно. Короче, надо было найти, как добираться домой без необходимости отмахать много миль пешком.
Мы с Энди слышали о простом и легком способе замыкать зажигание на «Фольксвагенах-жуках», выпущенных до 1964 года, – нормальная тема разговоров и мечтаний старшеклассников, а? Однажды вечером мы решили проверить знания на практике – было два часа ночи, и мы застряли на панк-вечеринке в районе Баллард. Как добираться домой – непонятно, к тому же шел дождь. Мы прошли всего кварталов десять из стандартной семимильной прогулки, когда наткнулись на «Жука» 1963 года выпуска.
Гм, что ты думаешь, если мы, гм, одолжим этот «Жук» и доедем на нем до дома?
Поначалу все казалось вполне безобидным. Мы кое-как разбили стекло ботинком, и трюк с замыканием зажигания удался. Но как только мы завели автомобиль, то поняли, что оба не умеем водить, а на «Жуке» к тому же не подразумевалось автоматической коробки передач. Мы знали только, что на первой передаче машина будет ползти семь миль из пункта А в пункт Б крайне медленно.
Вот так мы пришли к выводу, что не нужно дожидаться шестнадцатилетия, чтобы получить доступ к автомобилю. Мы принялись оттачивать тактику и навыки угонщиков и даже изучали способы кражи модных и в меру экзотических автомобилей, вроде «Пежо» и «Ауди». Со временем мы начали «арендовывать» тачки на неделю, а то и дольше, паркуя их в богатых районах – там полиция вряд ли будет искать украденный автомобиль. А вещи, найденные внутри машин, порой толкали нас на очередные преступления. Как-то мы нашли большую связку ключей, и к ней был прикреплен адрес, написанный на обрезке бумажной ленты. По этому адресу располагалась большая прачечная на самообслуживании – там надо было вносить в автомат монетки. Ключами же открывались сейфы-накопители стиральных машин. В общем, со временем наши деяния начали привлекать внимание более закоренелых и опытных преступников.
Я понимал, что мама будет сильно огорчена, узнав о моих проделках, и совсем не хотел ее подводить. Но, раз уж на то пошло, я действительно хотел восполнить недостаток средств в доме и облегчить мамину жизнь. Я пытался вести себя как мужчина, но по факту поступал не лучше озлобленного подростка.
Однако, когда в местных газетах начали то и дело мелькать статьи о наших проступках, я понял, что меня ждет ужасная судьба – тюрьма или даже что похуже. Пришло время завязать с криминалом. К тому же моя музыкальная карьера начинала становиться более серьезной.
По соседству жил парень постарше, который был куда более продвинут в смысле панк-рока, нежели вся наша компания. Его звали Крис Красс, и он уже носил ирокез и обтягивающие джинсы – а ведь в 1978 году никто в Сиэтле еще не видел такой одежды или внешности! Как-то в школе Крис подошел ко мне и сказал: «Я слышал, ты умеешь играть на бас-гитаре». Я лишь утвердительно кивнул – разнервничался, и язык у меня совершенно не ворочался.
– Я собираю группу под названием Thankless Dogs, и мне нужны бас-гитарист и барабанщик, – сказал Крис.
А ведь я частенько репетировал с Энди, и он как раз играл на барабанах!
– Я знаю барабанщика! – выпалил я.
Крис написал адрес и сказал, что мы должны прийти завтра на пробную репетицию. Я моментом позвонил Энди – мы оба очень волновались и нервничали. Группа! Настоящая группа! Репетиционная база находилась на промышленной окраине к югу от центра города – позже там возвели бейсбольный стадион «Safeco Field». Я уж и не помню, как мы с Энди довезли туда все наше оборудование. Нам было всего по четырнадцать, и такие предложения подворачивались не каждый день, так что, возможно, мы одолжили у кого-то машину.
Когда мы добрались, дверь открыл чувак постарше в кожаной куртке и с полузакрытыми глазами. До того момента я никогда не встречал человека под героиновым кайфом, но довольно уверенно определил это. Чувака звали Стэн, и он казался приветливым, а еще он немного удивился, что два подростка, у которых еще и щетина-то не растет, пришли прослушиваться в группу.
Однако Крис накануне не сказал мне (или я слишком нервничал, чтобы расслышать), что вторым гитаристом и основным певцом группы был легендарный персонаж сиэтлской панк-сцены – Майк Рефьюзор. Я видел флаеры его группы Refuzor по всему городу и сразу узнал Майка, когда мы зашли в зал, и он поздоровался с нами. Для меня это было все равно, что встретиться с кем-то из музыкантов Led Zeppelin. Майк и еще несколько человек жили как раз в том лофте, где мы собирались репетировать. В общем, это был мой ускоренный курс того, как вести себя хладнокровно в ситуации, полностью выходящей за рамки жизненного опыта.
Нас с Энди взяли в группу, и по прошествии нескольких недель я мог сказать, что больше всего в Майке Рефьюзоре меня поражает его способность писать отличные песни с запоминающимися припевами. Всем парням в группе было слегка за двадцать, и, с моей точки зрения, они не только превосходили меня годами и опытом, но и имели за плечами трудную и интересную жизнь. Майк оказался отличным наставником – он всегда спрашивал, что я думаю по тому или иному поводу, и рассказывал своим друзьям обо мне и Энди. Главным для меня было то, что никто в этом кругу не критиковал меня. Группа стала удобным местом для тусовок, к тому же в компании этих людей я не стеснялся ошибаться.
Как-то, вернувшись ночью домой, я принялся писать свою первую песню – я нервничал, и мне просто было не с чем сравнивать этот маленький опус. Пришлось сыграть ее перед моими новыми друзьями, чтобы они сказали, хороша ли песня. В дружелюбной атмосфере я спокойно поделился с парнями своим первым опытом – песней под названием «The Fake». И ребята ее отлично приняли! Кончилось тем, что «The Fake» была издана синглом, хотя к тому времени мы сменили название группы на The Vains.
Панк-сцена Сиэтла творила себя из пустоты. Панк-группы пускали только в один бар «Gorilla Room», и у музыкантов не оставалось другого выхода, кроме как организовывать концерты самостоятельно. Группы арендовывали залы ветеранской организации VFW и помещения благотворительной организации «Oldfellows» либо играли в подвалах общественных домов. Это не были сквоты – просто дома, которые панки снимали вскладчину. Всем давали собственные имена: «Boot Boy House», «Fag House», «Cleveland»… Там можно было тусоваться в любое время дня и ночи. Да и к себе сиэтлские панки не относились слишком серьезно, у них было странное чувство юмора. Но отличие наших групп от известных имен было со временем вознаграждено: не имело значения, хорошо ли играла группа. Если музыканты стремились создавать нечто оригинальное, то публика шла валом. Музыка выходила любопытная, а иногда и просто замечательная, потому что не может же рок-группа просто хорошо смотреться на сцене и ждать, что люди придут на их концерт!
Летом 1979 года я отыграл свой первый настоящий концерт с The Vains. Все музыканты были несовершеннолетними, и мы вместе с двумя другими командами арендовали общественный центр возле парка. За неделю до концерта мы с Энди утащили штук двадцать пластиковых ящиков из-под молочных бутылок с заднего двора какого-то продуктового магазина и хитрым образом прибили к ним фанеру. Теперь у нас была сцена – и одно только это чертовски волновало пятнадцатилетних подростков: наша собственная сцена! Ну, теперь можно играть где угодно! Никогда не забуду подготовку к выступлению. Я взял у кого-то пару остроносых черных битловских ботинок, надел желтые вельветовые брюки, которые для меня кто-то ушил, а еще черно-белую рубашку для боулинга на пуговицах, которую нашел на благотворительном складе Армии Спасения. Все было задолго до того, как вообще появились магазины винтажной одежды.
На концерт пришло всего-то восемьдесят или сто человек, но я почувствовал, что попал в место, предназначенное мне судьбой. Я был ошеломлен. Когда мы наконец-то вышли на сцену – то есть на ящики из фанеры, – я осознал, что публика смотрит на меня, Криса Красса и Энди, затем все остановилось, потом ускорилось и снова остановилось… Я пытался осознать, что происходит, но ничего не выходило, и все впечатления остались в памяти как размытое пятно, сплошной водоворот эмоций, замешательства и триумфа… Не помню почему, но я ударил ногой по голове парня, стоявшего в первом ряду перед сценой. Ощущение размытости происходящего было как теплая вода, омывающая меня, а звуки музыки оказались всепоглощающими и дарили комфорт. Я позабыл, что у меня прыщи на лице, что я растерянный и рассеянный подросток. Я забыл о своем не самом счастливом детстве, об уходе отца, да вообще обо всем.
Я не помню, как играл на том концерте, но не забуду те чувства – для меня это был момент совершенства. Внезапно я понял: все, что я когда-либо хотел делать, – играть музыку, днем и ночью. Правда, не все из моих приятелей с энтузиазмом относились к регулярным репетициям, во всяком случае, не как я, так что я старался играть в нескольких группах, чтобы меня всегда окружали люди, с которыми можно работать. Я совершенствовал свои навыки игры на нескольких инструментах и поэтому мог занять в группе место почти любого музыканта. Гитара, барабаны, бас-гитара, да что угодно – все, я играю с вами!
В 1979 году, когда мне было пятнадцать, я познакомился с Ким Уорник из группы The Fastbacks. Она была лет на пять старше, но водила знакомство с моим приятелем и как-то однажды подвезла нас домой со школы.
Когда она высадила нас, мы пошли репетировать вместе с Ким. Я играл на бас-гитаре, но Ким упомянула, что ее группе требуется барабанщик. Их барабанщик Курт Блох куда лучше владел гитарой, нежели барабанными палочками.
– Я и на барабанах играю, – заявил я.
В общем, Курт переключился на гитару, а я стал барабанщиком The Fastbacks. С того момента я постоянно то входил в состав каких-то рок-групп, то уходил из них.