Д.Дж. Штольц
Демонология Сангомара. Яд и Меч
Глава II. Наследие одиночества
В это время в Офурте зима еще сопротивлялась теплым ветрам и яркому солнцу, а старик Аард, по мнению жителей Вурдалачьего края, все не мог до конца разбудить горы от спячки. Йева фон де Тастемара приоткрыла лениво один глаз, уставившись в узкое и длинное замковое окно, что слепило поутру. Из него почти и ничего не было видно – лишь полосу леса да плешивые вершины гор с остатками снега. Холодный ветер бросался на бойницу, гудел и тряс донжон до самого основания. Где-то поодаль от замка, в перерывах между бесноватым воем ветра, слышались рокот ручья и весенний щебет птиц.
Уже очень долго Йева не чувствовала холод по-настоящему, но всегда внутри ее что-то все равно морозило. И вот сейчас, закутавшись в меховое одеяло, она перевела взгляд на скудную мебель, что делала мрачную комнату, пожалуй, еще мрачнее. Подсыревшый от влаги громоздкий шкаф, отдающие плесенью волчьи шкуры, которые укрывали пол и каменные стены, и старая огромная кровать с войском клопов – от всего этого Йева вздрогнула и тяжело вздохнула. Она так и не смогла привыкнуть к офуртской сырости.
На ногу женщине опустилась украшенная серебряным перстнем с агатом мужская рука и погладила обнаженную Йеву, затем нахально скользнула промеж бедер.
– Горрон, неужели Вам мало?
– Это тебе мало. Я уже не знаю, как вытащить тебя из ледяного кокона. Может быть тебе нужен еще один мужчина?
– Как вы можете такое говорить… – ответила Йева и отвернулась от хитрого взгляда.
– А почему нет? В Габбросе многие важные дамы любили, когда их навещали более двух партнеров одновременно.
Девушка в ответ лишь фыркнула и попыталась спрятаться от настырного мужчины под теплое одеяло, намотав покрывало на себя. Но Горрон, не терпя возражений, схватил Йеву за талию и подтянул к себе. Блеснули клыки, и с потемневшим взором мужчина прокусил шею графини Офурта, а та чуть томно вздохнула.
– Значит, идея понравилась. Я так и знал! – лукавые глаза бывшего герцога опасно блеснули.
– Нет-нет. Горрон, немедленно прекращайте читать мои мысли!
Йева выскользнула из объятий Горрона де Донталя и, потирая окровавленную шею, на которой пестрели следы от старых укусов, сползла с кровати. Она промокнула стекающую кровь платком, взглянула на нахально играющего бровями герцога и с печальным вздохом принялась одеваться.
– Бестия порвала очередную стаю, но та ненадолго увела ее от Дорвурда. – произнесла, наконец, девушка и снова прикрыла глаза, окунаясь в видения вурдалаков.
– А зачем ты позволила Бестии убить низших?
– Я надеялась, что они смогут с ней справиться.
– Йева, Йева. Такой ценный ресурс, как вурдалаки, растрачивать на то, чтобы просто отвлечь зверюгу? Ты могла взять одного-двух низших и заставить их погонять реликта по лесам, завлекая его в чащу, но не допуская смертей.
– Я же сказала, что думала – стая справится. Но Бестия перебила шестнадцать вурдалаков… – с пустым взглядом, обращенным к стене, графиня Офуртская подтянула на икрах собравшиеся в гармошку чулки. – Я знаю, что это была напрасная жертва, но что мне еще предпринять, Горрон? Реликт знает, где стоит город, полный людей. И если в начале сезона Граго чудовище еще удавалось отвлечь парой-тройкой вурдалаков, то теперь, по весне, он голоден и озлоблен… Я… Ах, впрочем, это не важно! – Йева закончила речь уже с неприкрытым раздражением.
Герцог поднял в негодовании бровь. Ленивым движением он перекатился по темной простыне, заляпанной кровью, и сел на край широкой деревянной постели – бывшего ложа Райгара Хейм Вайра. Горрон де Донталь дождался, когда Йева наденет любимое шерстяное платье и приколет к груди серебряную брошь с вороном. Он взглянул на девушку выжидающе и хитро стрельнул глазами в сторону стула, на котором лежали его вещи. Уже привыкшая к прихотям Горрона, который поначалу казался девушке куда более интеллигентным, Йева взяла халат и надела его на мужчину.
В бордовом халате с символами золотого дуба, расшитого нитями, он потянулся и замахал руками, разминаясь.
– Интересно, а будь на моем месте Юлиан, как бы ты тогда себя вела с ним, а, Йева? – голубые глаза герцога вцепились в молодую девушку.
– Юлиан даже не взглянул бы на меня, – покачала головой Йефа фон де Тастемара. – После всего того, что произошло…
– Вопрос был о тебе, Йева, а не о Юлиане, – рассмеялся Горрон, а затем задумался. – А ведь тридцать лет прошло. Ему уже более полусотни зим.
– Да, он, вероятно, поменялся уже.
Йева подошла к узкому и длинному окну и с трудом втиснула локти на каменный подоконник, посмотрела на снующий слева и внизу город и белеющие вдали горы Астернот. В лицо ей бросался рычащий ветер, и, прищурившись от северных порывов, девушка тут же отошла с той мыслью, что надо бы завесить чертово окно шерстяными гобеленами. А с другой стороны, тогда ее комната лишится и этого единственного животворящего пучка света, погрязнув во мраке.
– Думаю, что Мариэльд окончила его шлифовку, если можно так выразиться… Хм… хм… Как же быстро пролетают годы… Три десятилетия! Да, я скоро покину тебя, Йева.
– Вы поедете в Ноэль, Горрон?
– Да! – очень живой и активный герцог погладил ладони. – А потом через Йефасу, после суда Ярвена Хиамского, попаду в Брасо-Дэнто и зимой вернусь сюда.
Йева невольно вздрогнула. Ей было тоскливо и одиноко здесь, в мрачном Офуртском замке. Без отца, без брата, и лишь деятельный Горрон своей энергичностью заставлял Йеву шевелиться. Как бы она сама хотела поехать в Ноэль, увидеться с Уильямом, который сменил имя на Юлиана, а затем навестить отца. Нечастая деловая переписка с графом Тастемара лишь нагоняла уныние. Филипп не привык к теплому общению через письма, а потому от посланий из Брасо-Дэнто всегда сквозило могильным холодом и официальностью.
“Перед праздником Аарда мы опрокинули войско графа Ларгоона у границ Стоохса. Восемью эскадронами был проведен обходной маневр в тыл противника. Потери составили порядка двух сотен коней с нашей стороны и двух тысяч пеших со стороны Стоохса. Летом, 56 дня Самама, противник повторил попытку атаки на Амм, но снова потерпел поражение из-за череды тактических ошибок. До следующей весны война остановлена. Урожай за текущий год превысил показатели за прошлые сезоны в 1,3 раза. Под Феррантом были разработаны новые рудники...” – это напоминало скорее отчеты военачальника и управителя, нежели ласковые письма отца.
– Что же мне делать с Бестией в Ваше отсутствие, Горрон?
– Ну… Кто ж знал, что эта тварь, разбуженная нашим Юлианом, залечивает любые раны. Води ее пока по лесам, отвлекай внимание и не пускай к Дорвурду и тракту. Но не позволяй вурдалакам умирать! За время твоего правления эти бедняги стали близки к исчезновению, как никогда.
С явно различимым сарказмом в голосе Горрон снова плюхнулся на постель и почесал небольшой живот через края халата, запустив под них руку.
– Передай Роллану, чтобы подготовил коней. Со мной поедут Баннил и Демиар, больше никого не нужно. И чтоб лучшие платья положил! Ноэль – это вам не Офурт, там нужно одеваться красиво.
Йева сложила на груди руки, оперлась о пахнущий плесенью шкаф и с легким осуждением посмотрела на герцога. Она молчала и старалась возвать Горрона к совести укоряющим взглядом. Но тот, будучи вампиром абсолютно бессовестным, лишь широко улыбнулся.
– И я очень надеюсь, что меня и моих слуг по дороге не загрызут вурдалаки, – с хохотом добавил черноволосый мужчина.
От этих слов девушка поджала губы и покинула спальню, в которой уже долгие десятилетия жил и бывший герцог, считая ее скорее своей, нежели графини Офуртской. Порой Йеве даже казалось, что не она правит и управляет Офуртом, а Горрон. Вокруг любвеобильного родственника Филиппа постоянно вились толпы глупо хихикающих служанок, раздражавших Йеву кокетливыми ужимками. Не раз и не два женщина обнаруживала на своей половине кровати чужие женские волосы, на что Горрон лишь ласково улыбался и разводил руками, мол, что с него взять? Графиня уж было приловчилась втихую отсылать любовниц назад в город, но на смену старым, к радости герцога и с его подачи, приходили новые. Да что уж там женщины… Даже костюмов у Горрона де Донталя было намного больше, чем у графини.
Йева спустилась по витой узкой лестнице вниз и раздала указания, кутаясь в пышную шаль. Донжон Офурта казался совсем крохотным по сравнению с Брасо-Дэнто: всего в два этажа, из плохонького камня, да еще и без каминов в большей части помещений. Он был сырым, вечно подтекал, его постоянно прохватывало злыми ветрами, и даже вампиры, населявшие замок, казались мрачными и холодными.
Здесь не было ни южных расписных ковров, ни темного теплого дерева, ни больших окон на верхних этажах замка – лишь узенькие бойницы. Йева часто вспоминала, с какой любовью граф Филипп садился в мягкое кресло, деловито протирал платком стол и принимался за работу. В ее памяти часто всплывали его ласковые отцовские объятия и поцелуй в лоб или нос, от которого Йева почему-то морщилась, хотя сейчас бы она отдала что угодно, лишь бы просто обнять Белого Ворона.
Но ему было не до посещений дочери в последние десять лет, как и Йева не могла покинуть замок, чувствуя ответственность перед отцом. У Филиппа фон де Тастемара возникли серьезные проблемы со Стоохсом и Глеофом одновременно.
В 2138 году по общему летоисчислению пала Великая Флоасия. Большой Глеоф захватил столицу – Ламойтет, и короля Флоасии, Эдварда Жестокого, в назидание подвесили на стене крепости. С того дня Глеофский король Авгусс самопровозгласил себя императором, а королевство Большой Глеоф – империей. От заявления разом вздрогнули все соседи Глеофа: Дриад, Летардия, Бофраит и Солраг.
Тогда же Филипп понял, что следующим, возможно, настанет очередь Солрага. Глеоф молчал и выжидал, а все пограничные города Вороньих земель планомерно укреплялись, предчувствуя скорую войну. Сам же граф Тастемара, став по сути королем независимых Солрага и Офурта, начал стремительно наращивать регулярную армию. В замке он теперь бывал только холодными зимами, а остальное же время проводил в обучении войск, тренировках и у границ.
А двумя годами позже, в 2140 году, произошло то, что должно было произойти. Йева часто возвращалась воспоминаниями в тот промозглый вечер, когда погода смогла переплести в одно целое моросящий дождь и сырой колышущийся вокруг замка туман. Тогда Горрон де Донталь сидел перед большим камином в нижнем зале и с искрящимися от смеха глазами рассказывал какой-то особо пошлый анекдот, заставляя содрогаться от хохота весь донжон. После короткого стука в просевшую под вечными напорами ветра дверь слуга сообщил, что от Филиппа прибыло срочное известие.
– Ну-ка, ну-ка, – сказал тогда Горрон. – Что же произошло в Брасо-Дэнто, отчего мой молодой друг решил отправить гонца? Неужто повышенный приплод на кобыльих конюшнях? Или сухие цифры по яровым, с успехом в долю процента? Или хвастается очередной водяной мельницей на реке Брасо?
С масляным и веселым взглядом Горрон тогда подскочил с кресла, разорвал и так взмокшую от дождя бумагу, и, победоносно помахав в воздухе аккуратно сложенным письмом, принялся читать в свете камина. Со смешками над родственником, впрочем, беззлобными, бывший король Крелиоса пробежал взглядом по тексту, произнес вступительное приветствие от Филиппа фон де Тастемара, как обычно, замогильно официальное. И вдруг резко умолк. С вечно сияющего лица Горрона спорхнула непроходящая улыбка, взгляд его резко омрачился, и живые голубые глаза потухли – за одно мгновение герцог постарел. Тогда Йева в страхе поднялась из кресла, решив уже по тому, как быстро отлила от лица Горрона кровь, что у герцога прихватило сердце. Но тот, качнувшись раз от слабости, вцепился мертвой хваткой в подлокотник и удержал себя. И стал читать дальше, в состоянии ужаса шепча отдельные слова вслух.
Основное содержание письма начиналось двумя словами – «Крелиос пал». Об этом известил Филиппа посол Стоохса, Ханри Обуртальский, который все-таки смог вовремя переметнуться на сторону Артрона Буйного. Граф Даббли фон де Ларгоон, сын известного военачальника Роршара фон де Ларгоона, захватил Габброс. Свихнувшегося Элуара Третьего триумфально протащили на привязанной к лошади Даббли веревке до самой стены, отчего король и умер.
Тогда герцог перестал замечать все вокруг, вцепился в послание и медленно, пошатываясь, ушел в гостевую комнату, где просидел перед холодным камином почти с месяц, без еды и дремоты. Горрон де Донталь любил менять костюмы по два или три раза на дню, но за время своего пребывания в добровольном заточении, с письмом в руках, он ни разу не переоделся. Горрон де Донталь любил разговоры, веселье и был энергичен, как мужчина в расцвете сил, но за месяц из его спальни не донеслось и звука. Горрон де Донталь не представлял свой жизни без женской ласки, и с намекающими взмахами бровей и ухмылочками частенько являлся к Йеве в самый неподходящий для нее момент, но за тот месяц улыбка ни разу не родилась у него на губах.
Через месяц Горрон де Донталь вышел из опочивальни, как всегда, веселый и улыбчивый. Но все вокруг понимали, что эти дни стали для него, возможно, самыми ужасными. Он похоронил собственное дитя, которому отдал без преуменьшения всю свою долгую жизнь. Герцог знал, что Крелиос рано или поздно падет. Но, одно дело знать, а другое дело увидеть буквально своими глазами труп ребенка, прах Священного Крелиоса.
Тогда же похоронили и верного слугу Гиффа, который мог бы прожить еще с пару десятков лет, благо природа наградила этого вампира на удивление отменным здоровьем. Но, переживая за своего господина, слуга схватился в один из дней, когда Горрон заперся в спальне, за сердце и умер на руках у брата.
После всего случившегося Йева открыла для себя, что Горрон де Донталь, при всем его напускном простодушии, наверное, самый сложный и многогранный в ее жизни мужчина, умело прячущий от других свои душу и сердце. И пусть графиня Офурта была для Горрона лишь мимолетным видением в его безразмерно длинной жизни, обычным обещанием ее отцу, Филиппу, но молодая женщина все равно прониклась к плутоватому герцогу особой теплотой и стойко терпела все подтрунивания и шутки в свою сторону. Конечно же, не без обид, но терпела, и даже не подозревала, что Горрон, чувствуя в душе Йевы томление и тяжесть одиночества и тоски, делал это все с одной целью – взбодрить и растормошить девушку.
Пребывая мыслями в тягостных воспоминаниях, Йева попросила слугу выдать накидку и, одевшись в тонкий черный плащ, скрепленный серебряной фибулой ворона, вышла в город. За ней последовали трое рослых воинов, по приказу Горрона. Миниатюрная женщина теперь везде появлялась лишь в сопровождении облаченной в гвардейские доспехи фон де Тастемара охраны.
Из совсем маленького внутреннего двора, где вплотную к донжону ютились хозяйственные постройки, съедая и без того тесное пространство, она вышла по мостику в город.
– Куда вы идете, госпожа? – спросил очень вежливо страж.
– К площадке Бразегмаут, Сэм, – ответила девушка и, перекинув огненную косу через плечо, медленно побрела через город.
Сопровождавшие графиню мужчины грубо отталкивали кидающихся к госпоже нищих и безумцев. Другие же, более разумные люди, сами уступали дорогу. Йева видела все, но одновременно была слепа и смотрела сквозь толпу. Она думала об отце, Юлиане и Леонардо. Слова Горрона разбудили дремавшие воспоминания, и Офуртгос, который Йева так и не смогла полюбить, стал еще сильнее сдавливать ее со всех сторон.
Грязный холодный донжон и молчаливые жители Офурта – вот что видела она, и ничего больше. Коренное население края Вурдалаков казалось совсем другим, не таким теплым, как восточные Филлонейлы, которых в Брасо-Дэнто было в достатке. Рыжеволосый народ жил в краях куда суровее Офурта, но смог сохранить легкость, жизнерадостность и прямоту. В их волосах скакал огонь, остывая и темнея при смешении кровей, в глазах сверкали изумруды либо коричневые агаты, а умение владеть мечом, копьем и луком и давать жесткий отпор неприятелю не мешало Филонеллонцам слыть веселыми людьми с открытым и добрым сердцем.
Офуртяне же были народом скрытным, холодным, как вершины гор Астернот, и суровым. Их набожность и нетерпимость к другим религиям были настолько велики, что, ничего не имеющая против обычного поклонения Ямесу, Йева теперь презрительно морщилась от каждого упоминания этого Великого Отца. А офуртяне вставляли мольбы или восхваления их единому богу через слово.
Девушка шла по грязным улицам, нахохлившись. Она плотно закуталась в плащ, словно на дворе была не весна, а сезон Граго. Трое молчаливых охранников сопровождали графиню, переглядываясь меж собой, когда Старейшина этого не замечала.
Ничего не видя вокруг себя, Йева от покосившегося углового дома с соломенной крышей свернула в узкую улочку, которая привела бы ее на площадку Бразегмаут. Там, у пропасти, открывался вид на восток офуртской долины. Когда Офурт не был объят туманом, а это происходило не так часто, как хотелось бы, Йева любила посидеть на скамейке в одиночестве. Взором она терялась в той стороне, где находились Вороньи Земли, и мысленно раздвигала горы, проникая сознанием в родной Брасо-Дэнто. Графиня надеялась, что у отца, который пока не мог навестить ее, все наладится. По этой же причине Йева, чтобы не добавлять головных болей Белому Ворону, в ответных письмах всегда сообщала, что в Офурте все хорошо.
Когда-то давно Йева лежала в постели с Уильямом, и этот рыбак с упоением рассказывал о стройных сосновых лесах, о чистом и священном воздухе Офурта. Тогда же он, бывало, прикрывал глаза и шепотом объяснял, как пахнут разные цветы и травы, коих в Земле Вурдалаков была тьма. Златовик казался ему самым сладким ароматом на свете, а уж если добавить в букет к этому желтому растеньицу и спокушку с фиалкой, то благоухание унесет в дивный мир грез даже приземленного человека. Воспоминания о шуме горных рек, полноводных весной и летом, заставляли Уильяма улыбаться, и он убеждал Йеву, что, хоть народ в Офурте и суровый, но сам край невероятно прекрасен и обязательно понравился бы Йеве, поживи она там немного. Но вот все вышло совсем наоборот…
Графиню Офурта встретили не стройные сосны, а мрачные и темные леса, не чистый горный воздух, а ощущение тесноты и сдавливания из-за расположения Офуртгоса в узкой долине. Даже мерзкий тягучий туман, часто возникающий из ниоткуда, что было привычным делом для гор, лишь усугублял чувство одиночества.
Из-за угла каменного покосившегося дома выглянула старая женщина. Она проводила взглядом медленно бредущую Йеву, погруженную в мрачные думы, а затем пошла за ней, очень живо.
– Госпожа, – позвала негромко дама, скорее всего жена весьма обеспеченного человека.
Ее темно-синее платье с завязками впереди укрывала в плечах темная шаль, а в волосах цвета вороньего пера плясало серебро, мелькая то тут, то там из-под белого чепца. Красивые голубые глаза, опутанные густой сетью морщин, делали лицо очень живым, неподвластным почтенному возрасту.
Йева обернулась. Воины обступили худенькую графиню, злобно зыркнув на горожанку, посмевшую приблизиться к хозяйке.
– Что тебе нужно? – спросила недовольно Йева, предполагая, что она услышит очередные жалобы.
– Госпожа… Извините меня. Но. Я… Я помню Вас. Вы тогда были на площади в Вардцах, когда Уильяма забрали в Солраг.
По телу графини Офурта пробежала дрожь. Она поняла, что за женщина стояла перед ней – возраст и внешность совпадали. После тяжелого вздоха Йева махнула рукой охране.
– Оставьте нас.
После того, как трое гвардейцев решили, что чуть полная женщина в годах не будет опасна хозяйке, они удалились. Йева развернулась и медленно пошла дальше, к площадке Бразегмаут.
– Ты Линайя? – спросила графиня через плечо.
За ней следовала по пятам пожилая Линайя, понимая, что столь могущественная, по мнению жены Генри, женщина не будет прерывать свой маршрут из-за какой-то там обычной горожанки Офуртгоса.
– Да, госпожа.
– Что ты хочешь?
– Узнать про Уильяма, госпожа. Я вижу, что вы ничуть не изменились за много лет. Быть может, и Уильям остался таким же?
– Да, – Йева плотнее закуталась в плащ.
Линайя с удивлением смотрела на бледное лицо графини, которая, как ей показалось, замерзла. Но день был на удивление погожим для такого сурового края, как Офурт, а ветер и вовсе утих, и отчего эту знатную госпожу так трясло, пожилая Линайя понять не могла.
Наконец, женщины ступили на площадку. Она, имея полукруглую форму, нависала над необъятной пропастью, дно которой усеивали колючие кусты да голые камни. С Бразегмаутской скалы открывался вид на много миль вперед на раскинувшиеся перед городом сосновые леса, и в последние годы, подходя к краю каменистого обрыва, Йева стала замечать за собой странное тягучее желание наклониться вперед.
– Вы знаете что-нибудь о Уильяме? – поинтересовалась Линайя, замерев на почтительном расстоянии от графини.
– Он сейчас живет в Ноэле.
– Ноэль. Я не знаю, где это… Но у него все хорошо?
– Наверное да, – вздохнула Йева. – Я живу в Офуртгосе уже три десятилетия, но почему ты подошла ко мне только сейчас?
На лицо Линайи с мягкими и округлыми чертами легло горе, а уголки глаз повлажнели.
– Позавчера я похоронила своего мужа Генри. Я отдала долг и мужу, и отцу, и поэтому решила спросить Вас, госпожа. Я рада, что у Уильяма все хорошо и он счастлив.
Пожилая женщина нервно поправила рукава темно-синего платья, чувствуя себя не комфортно рядом с этой мрачной и словно одинокой графиней, природная красота которой приглушилась из-за болезненного вида. В лучах весеннего холодного солнца блеснул знакомый браслет.
– Уильям вернул тебе браслет? – удивилась Йева, вцепившись острым взглядом в серебряную побрякушку на запястье.
– Да, – смущенно ответила Линайя. – А… Простите, госпожа. Но откуда вы знаете про него?
Йева осталась безмолвна. Эта бывшая невеста Уильяма, а теперь уже женщина в немолодых летах, так остро напомнила графине о тех счастливых днях, когда она лежала в обнимку с рыбаком, а ее отец работал вместе с ним в кабинете, тепло общаясь, что Йеве сделалось дурно. Сложив руки на груди и впившись ногтями в локти сквозь накидку, хозяйка Офурта промолчала. Она посмотрела куда-то вдаль, на восток, туда, где долина изгибалась, упираясь в горы Астернот.
Линайя за долгие три десятилетия научилась чувствовать в людях то, что они скрывают. Она вырастила шестерых детей и собственными глазами видела, как малыши взрослеют, борясь со страхами, как эти же страхи уходят вглубь их сущности и травят всю жизнь, подобно яду. И вот теперь она различила на бледном лице рыжеволосой графини и тоску, которой иногда предавалась и сама Линайя, и страх. Это могла быть тоска по чему-то другому, но супруге Генри показалось, что ее слова про Уильяма нашли отклик в сердце женщины. Да и откуда она могла знать про браслет?
– Вы любили его? – осторожно спросила Лина, боясь навлечь на себя гнев.
По худому телу хозяйки Офурта пробежала легкая дрожь.
– Да…
– Но почему вы не вместе? Вы же такая же, как и он? – Линайя вспомнила длинные клыки и с рассеянным видом чуть отошла от графини.
– Это тебя, обычную селянку, не касается! – неожиданно сама для себя вспылила Йева. – Я тебе не сестра, не мать и не подруга, чтобы ты смела задавать такие личные вопросы!
Из-за деревьев к площадке спустился невысокий мужчина, лет двадцати. С дымковыми глазами, чуть полный, но с виду смирный и добрый, он нашел глазами Лину и вздохнул. За его спиной высились на целую голову охранники Тастемара, следующие за подозрительным незнакомцем. А внизу, из-за ноги мужчины, выглядывал совсем маленький карапуз, с ясными наивными глазками, мальчик лет так двух или трех.
– Матушка. Мы тебя все ищем, – возвестил скромно одетый в плотные штаны да светлую рубаху под черным жилетом сын Лины и Генри.
– Извините меня, госпожа, за мои глупые вопросы, – прошептала Линайя и перепуганно посмотрела на графиню.
– Уйди прочь и не смей мне больше попадаться на глаза, – с яростью в голосе прошипела Йева.
А потом укуталась в плащ и чинно прошла мимо Линайи, заметив, как к той на руки полез ласковый внук и принялся целовать женщину в обе щеки. Отчего-то Йева вспомнила Базила и его попытки заменить отвар против беременности обычным настоем из златовика, смешанным с кровью. Йева была слишком сурова к управителю. Нужно было дать ему шанс. Но теперь слишком поздно.
В состоянии отрешения графиня вернулась в замок, где обнаружила живо собирающегося в путь герцога. Горрон де Донталь, когда ему что-нибудь взбредало в голову, осуществлял это молниеносно и не терпел задержек.
– Вы так быстро покинете Офуртгос, Горрон? – стояла в спальне Йева, прячась в накидку. Ей казалось, что в замке даже холоднее, чем снаружи.
– А чего медлить? – Горрон наблюдал, как Роллан осторожно складывал одежду в вещевой мешок.
– Надолго вы задержитесь в Ноэле?
– Думаю, что с полгода. Как раз поспею на суд.
– Сир’Ес Мариэльд разве будет Вам рада на такой срок?
– Нет. Но, как равному, не сможет отказать в гостеприимстве, – хитро засверкал глазами Горрон де Донталь. – А я, в свою очередь, пообщаюсь с молодым графом и все разузнаю, чтобы успокоить Филиппа.
– О чем Вы, Горрон?
Йева присела на край кровати, тоже посматривая на старые, но ловкие руки слуги, который был всегда молчалив из-за отсутствия языка. Роллан, стоя на коленях, делал вид, что не слушает разговор двух господ, и ретиво упаковывал вещи герцога.
– У твоего отца есть некоторые подозрения в отношении Мариэльд. За последние тридцать лет он, безумец, снарядил три отряда на Юг в Нор’Алтел, на другой край мира. Чтобы ты понимала, это обошлось ему в разорительную сумму.
– Сколько?
– Больше двадцати тысяч даренов. Золотых!
– Но зачем? – Йева охнула и уставилась на Горрона.
– Он до сих пор не может смириться с потерей сына, считает, что Мариэльд взяла опеку над Уильямом не по причине долгого одиночества, а из корыстных помыслов. А потому вдолбил себе в голову, что нужно разыскать того самого Зостру Ра’Шаса. Я пытался переубедить твоего отца, Йева, взывал к гласу разума, однако Филипп очень уперт и страдает от вымышленной им же истории… Но я вот съезжу в Ноэль, все выясню и успокою этого твердолобого барана. Хотя даже с доказательствами на руках дело будет не из легких… Ох… – бывший король Крелиоса закатил кверху глаза и горестно ухмыльнулся. – Мне порой кажется, что дар каким-то магическим образом привлекает к себе определенного наследника. Либо потом меняет носителя под себя.
Гладя подбородок, мужчина завалился на кровать с ногами в сапогах и почесал живот сквозь бордовый кафтан. Йева чуть подвинулась к своему наставнику, к которому успела привязаться, чтобы тот продолжил говорить. Она знала, что сейчас от Горрона можно будет услышать длинную историю из его очень старой жизни.
– Мой брат Куррон всегда был тоже невероятно упертым бараном, Йева. Когда мы основали Крелиос, соединив некогда враждующие между собой племена орун, брат отказался ехать на север.
– Он же остался в Перепутных землях защищать границы Крелиоса.
По губам графини Офурта пробежала легкая улыбка, когда тонкие пальцы Горрона взяли ее руку и начали поглаживать.
– Это отговорка… – ответил герцог. – Куррон терпеть не мог дворцовых интриг и всего, что касалось политики. Там, в Брасо-Дэнто, на тогда еще голой скале, ему было уютнее под проливным дождем, чем в теплых постелях с женщинами.
– Но как это вяжется с тем, что вы сказали про дар?
– Потому что через двести двадцать один год, в 806 году, он подобрал в одном разграбленном филонеллонцами поселении мальчика. И, без согласия со мной, воспитал его и передал дар Эйсмонту.
– Вы тогда сошли с трона, Горрон, – сама себе шепнула Йева, вспоминая летописи, хранящиеся у отца в шкафу.
– Да…
Глаза герцога подернулись дымкой и он вернулся воспоминаниями в те далекие времена, когда Лётэ только основал клан Сир”Ес, и Старейшин на Севере было много.
– И Эйсмонт, с которым я приехал знакомиться, показался мне точной копией Куррона. Он тоже любил традиции, всегда был верен слову и его лбом можно было колоть камни.
– Вы хотите сказать, что все наследники одного дара всегда похожи между собой?
– Да! А Ройс, следующий Тастемара, был слеплен из того же теста, что и Эйсмонт. Тот, кстати, подобрал его также в деревне около Далмона, просто проезжая мимо. Ситуация с Эсмонтом мне показалась просто совпадением, но когда я познакомился с Ройсом, это уже стало выглядеть весьма странно. С каждым новым наследником у меня все более крепло ощущение, что мой брат Куррон все еще со мной, но под разными именами да обличьями.
– А Вы, Горрон… Как вы с братом получили дар: от созданий с таким же складом характера, как и у вас?
– Увы, я не помню.
– Как это вы можете не помнить тех, кто наделил вас бессмертием?
– Это очень долгая история, Йева, и даже для меня в ней есть много темных пятен. Но, мы сейчас говорим не обо мне, а о Филиппе. Он, хм… Из всех наследников дара Куррона он, пожалуй, один из наиболее гибких. Но все такой же упертый, – подытожил герцог Донталь. – С тобой ситуация повторяется, Йева.
После этих слов девушка смутилась и закуталась поплотнее в меховое одеяло, накинув его поверх скрепленного серебряной фибулой плаща. Ее морозило.
– Причем здесь я, Горрон?
– Ты закрылась ото всех, когда получила дар Райгара. Райгар Хейм Вайр считался весьма замкнутым Старейшиной, хотя до обращения он не чурался больших компаний и любил вместе с товарищами распить какую-нибудь девицу.
– Это все влияние Офурта, этого холодного и мерзкого края, – пробурчала девушка и тоскливо посмотрела в узкое окно, желая вернуться к любимому отцу. – Можно ли оставаться счастливым посреди сосновых мрачных пущ, в вечной завесе сырого тумана, сменяемой лишь снегами и проливными дождями? Вы живете здесь уже три десятилетия, Горрон. Вы должны видеть, что даже люд здесь совсем другой: топорный, как грубо сколоченный стул.
– Отнюдь… Я бы поспорил со сказанным. Люд везде существует одними стремлениями: жить в тепле, быть богаче соседа, питаться сытно и иметь под боком ласковую женщину, – Горрон де Донталь улыбнулся и ощупал взглядом дочь Филиппа. – Ты стала такой же, как и Саббас, и Райгар: тихой, отрешенной и скрытной. Саббас предпочитал всем остальным общение с вурдалаками, что стали его семьей.
– Я не желаю иметь ничего общего с вурдалаками! – энергично покачала головой Йева фон де Тастемара, не веря сказанному.
– Но, когда ты смотришь их глазами, видишь их мысли и можешь приказывать, ты меняешься. Незаметно для себя.
