Николай Черкашин
Белая карта
МЛАДОФЛОТЦЫ
Осень 1905 года. Санкт-Петербург
Появляться на Невском проспекте во флотской фуражке было рискованно. «Самотопы!» – это далеко не самое обидное слово, которое могли бросить морскому офицеру из публики.
Взбудораженное неудачной войной и революционными взрывами общество не могло ни объяснить, ни тем более простить катастрофу морской мощи государства, столь грандиозную, что подобий ей не могли припомнить ни в ближнем времени, ни в дальних веках.
Известно: сильные натуры обращают горечь поражения в энергию борьбы, воссоздания, даже если начинать приходится заново.
Колчак, больше чем кто-либо из его сослуживцев, мог без ущерба для чувства личной чести уйти в чистую науку и безбедно строить карьеру гидрографа, географа. Большая Константиновская медаль открывала перед ним блестящую академическую будущность.
Но он в третий раз сменил освоенное поприще на новую стезю. С группой таких же деятельных и честолюбивых офицеров Колчак сколотил своего рода мозговой центр, который должен был выработать главные идеи преобразования Российского флота, возродить его из руин и превратить в ощутимую морскую силу. Движили ими не только, национальные амбиции, но и предощущение новой, вызревающей, небывалой в мире войны, к которой лихорадочно уже готовились Англия и Германия, Франция и Турция, Италия и Австро-Венгрия… На верфях трех континентов закладывались дредноуты и подводные лодки, авиаматки и скоростные эсминцы…
Мозговой центр именовался скромно – кружок, дабы не раздражать адмиральский синклит морского ведомства непомерной дерзостью нового дела, за которое самодеянно, а не по высочайшему повелению и не по министерскому приказу взялись молодые офицеры, среди которых самым старшим по чину был капитан-лейтенант Колчак; но и он, вопреки привычной службистской логике, не возглавлял Санкт-Петербургский военно-морской кружок, а был лишь помощником председателя – лейтенанта А. Н. Щеголева. И масштаб проблем, за которые взялись кружковцы, был совершенно им не по чину – создание новой морской стратегии, разработка современной тактики боевых действий на море, определение перспектив развития вооружений флота, выработка концепции судостроительной программы, реорганизация структуры морского ведомства.
Будущее показало, что кружок с полным правом мог величать себя могучей кучкой (тем более, что в ее состав входил и лейтенант В. Римский-Корсаков, родственник знаменитого композитора). Когда младореформаторы осмелились подать через головы начальства государю императору проект создания Морского генерального штаба, призванного стать подлинным мозгом флота, авторы записки пережили немало томительных дней. Или с златого шпица Адмиралтейства сорвутся испепеляющие молнии, или… Готовились к худшему – к увольнению за вольнодумство и самоуправство. Тем ошеломительнее оказался результат. Монаршая резолюция гласила: создать незамедлительно.
К весне 1906 года Морской генеральный штаб был сформирован. Начальником ведущего – Тактического – отдела назначили отнюдь не маститого адмирала, а героя этой книги – капитана 2 ранга Александра Васильевича Колчака. Ему не было в ту пору и тридцати двух лет.
Не оставляя службу и на день (как и всякое новое дело, она требовала предельного напряжения), Колчак находил время, чтобы читать лекции в Николаевской Морской академии по курсу «Служба генерального штаба во флоте».
Морской генеральный штаб, или Генмор, как его называли в обиходе, вобрал в круг своей деятельности весь спектр военно-морских проблем, столь актуально намеченных кружком. И не было ни одной сколь-нибудь крупной разработки Генмора, в которой не участвовал бы всегда собранный, современно и остро мысливший начальник тактического отдела.
Полярный первопроходец, боевой командир перевоплотился в первоклассного штабиста, аналитика, организатора. Более того – в блестящего публициста, умевшего заворожить и слушателей, и читателей. Именно в эти предвоенные годы, когда заново решалась судьба русского флота – нужны ли вообще России боевые корабли, а если нужны, то какие? – в «Морском сборнике» и гражданских журналах появлялись одна за другой боевитые полемические статьи, подписанные: «Капитан 2 ранга – А. В. Колчак».
Трудно представить себе более сложную – нервную, разноречивую и откровенно враждебную аудиторию для оратора-мариниста», чем члены только что учрежденной Государственной думы, «думы народного гнева». Не боясь депутатского гнева, как не страшился он ни арктической стужи, ни японской шимозы, в зал входил худощавый, неулыбчивый морской офицер и занимал место за лекторской кафедрой, как когда-то – мостик миноносца. Своей искренней верой, железной логикой, ясным слогом докладчик заставлял своих влиятельных слушателей всерьез задуматься о морской силе державы. И, как отмечал наблюдатель того времени, «постепенно скептическое отношение членов думы и общества к флоту сменилось полным сочувствием». Можно смело утверждать, что переменой атмосферы флот был обязан в значительной мере влиянию работы капитана 2 ранга Колчака. Это было горячее время борьбы за возрождение флота и за реорганизацию наших судостроительных заводов.
Впрочем, у Колчака были серьезные оппоненты и во флотской среде. Предметом ожесточенных споров стали подводные лодки. Колчак, как и многие военные теоретики того времени, недооценивал их роль в грядущих морских сражениях, относя их к вспомогательным, второстепенным силам флота. Однако первые же эпизоды мировой войны, когда германская субмарина «U-9» потопила три английских крейсера один за другим, когда в считанные минуты исчез с поверхности моря русский крейсер «Паллада», торпедированный из-под воды «U-26», заставили считаться с подводными лодками, как с мощным наступательным оружием. Колчаку самому пришлось потом создавать противолодочную оборону на Черном море. И тем не менее он до конца оставался сторонником сильного линейного флота. Возможно, довлел над ним порт-артурский опыт, возможно, авторитет британских стратегов, признанных законодателей морской войны. Впрочем, «линкорофилия» не сыграла роковой роли в деятельности Колчака как флотоводца.
Нет худа без добра. Страшно представить себе, что было бы, если бы Россия вступила в мировую войну с кораблями, построенными еще в конце 19 века или даже в начале 20-го. А ведь все эти «цусимские» и «порт-артурские» броненосцы вполне могли дотянуть до 1914 года, как дотянули до нее легендарный «Варяг» и менее известные «Пересвет» и «Полтава».
Таким образом в мировую войну Россия вступила пусть и не с великой армадой, но с наисовременнейшим флотом. Не беда, что дредноуты еще не успели войти в боевой строй. В ходе войны со стапелей русских верфей успешно сходили скоростные эсминцы, новейшие линкоры, подводные лодки последних проектов.
Даже после чудовищного флотокрушения в годы гражданской усобицы остатков того – «царского» – флота хватило для новой мировой войны: и эсминцы-«новики», и в с е линкоры дореволюционной постройки, и некоторые подводные лодки вступили в боевые действия Великой Отечественной.
Начальник первого оперативного отдела Колчак был автором принятого в марте 1912 года Оперативного плана Балтийского флота. В нем была детально разработана для Балтика концепция создания Центральной минно-артиллерийской позиции. В этом же документе Колчак предложил новые виды разведки – радиотехническую и авиационную, без использования которых весь план терял свой смысл.
КОЛЧАК ПРЕДЛОЖИЛ ТАКЖЕ ОСНАЩАТЬ САМОЛЕТЫ РАДИОСТАНЦИЯМИ.
Государственный совет без обычных проволочек ассигновали нужные средства. Это была еще одна малозаметная победа худощавого офицера, фамилию которого произносили теперь с почетной прибавкой – Полярный.
В 1912 году Колчак не выдержал кабинетной работы и, решив что ключевые проблемы подготовки флота к войне решены, отпросился в моря, на строевую должность. Морской министр, посчитав этот служебный курбет своего рода передышкой перед новыми трудами, дал свое согласие. Адмирал Эссен, командующий Балтийским флотом, назначил Колчака командиром эсминца «Уссуриец», а затем перевел его на свой любимый «Пограничник», велев исполнять в то же время и обязанности флаг-капитана по оперативной части штаба командующего Балтийским флотом. Проще говоря, всегда держал его под рукой, весьма ценя советы и предложения недавнего стратега.
После барона Толля новым вожаком по жизни стал для Колчака Николай Оттович Эссен. Ни того, ни другого Колчак не называл высокопарно Учителем. Просто шел за ними, верил им, восхищался ими.
У Эссена не было ни Чесмы, ни Синопа, ни других впечатляющих викторий. Его победы были одержаны в иной сфере – в войне умов. Эссен брал не калибром орудий и не числом выведенных в линию дредноутов: он умел предвидеть, предугадывать ходы противника, а это подиум любой победы.
Те, кто знал его отмечали: Эссен «взял верхнюю ноту не патриотически настроенных струнах душ подчиненных офицеров и команд». Камертоном был – погребальные колокола Цусимы.
Адмирала Эссена преследовал в его последние годы один навязчивый сон: новые германские дредноуты «… калибром крупных орудий и бронированием уже низводят нашу бригаду линейных кораблей типа «Севастополь», еще не вступившую в строй, на второстепенное место.».
Русские верфи катастрофически не успевали достроить новые линкоры. Отчасти сон командующего Балтийским флотом оказался пророческим. Ибо Германия не во сне, а на яву – в декабре 1913 года заложила сверхдредноут нового типа «Баден» с калибром в 15 дюймов.
Германия днем и ночью вела дноуглубительные работы в стратегическом Кильском канале, чтобы по нему можно было перебрасывать новейшие линкоры из Северного моря в Балтийское и наоборот.
Но в тот в последний день последнего мирного года Император одобрил совместный доклад морского министра И. Григоровича и начгенмора князя А.А. Ливена, в котором рисовалась диспозиция будущего возрожденного и усиленного российского флота на шесть лет вперед – вплоть до 1919 года. Заглянем и мы в сей чрезвычайно секретный документ. Он утверждал, что для «…надежной охраны полной и постоянной свободы важнейшего морского торгового пути России необходимо иметь до 1919 года по обе стороны Константинопольского канала,(то есть Босфора и Дарданелл) эскадры Черноморского и Балтийского флота. При чем 12 двенадцать черноморских линкоров должны были базироваться непосредственно на Константинополь, а 8 балтийских на французскую базу в Бизерте. Фактически это означало, что Россия прорубала вторые ворота не только в Европу, но и в Африку, но и в Переднюю Азию.
Такая установка следовала из «Программы усиленного судостроения Балтийского флота на 1912—1916 г. г.», над которой изрядно поработал капитан 2 ранга Колчак. Химера?
ОРАКУЛ 2000
По горькой иронии судьбы в Бизерту и в самом деле на постоянное базирование пришла русская эскадра, но только не балтийская, а черноморская. Она прибыла туда в конце 1920 года, как скопище разноклассных кораблей, ушедших из Севастополя от красных воителей мировой революции.
Однако же спустя тридцать лет после того, как последний русский корабль в Бизерте был продан на слом, в Средиземном море обосновалась та самая эскадра «активного флота», которую предрекал Колчак в своих оперативно-тактических наметках. То была так называем 5-ая оперативная эскадра, ставшая со временем флотилией, которая более четверти века непрерывно пребывала в средиземноморских водах в интересах «надежной охраны полной и постоянной свободы важнейшего морского торгового пути» советской России. И объединяла она в себе корабли и Балтийского, и Черноморского, и Северного флотов.
Адмирал Николай Эссен управлял флотом не с берега. Порой сам выходил на боевые операции.
Как и адмирал Макаров он погиб в море: скончался на ходовом мостике флагманского корабля – 7 мая в 8 часов утра.
О школе адмирала Макарова Эссен говорил так: «забыть ее невозможно, а пренебречь – преступно».
У Макарова Эссен был флаг-капитаном. У Эссена флаг-капитаном был Колчак. У Колчака – Смирнов…
Он, она и миноносец
В центре ее мира был сын. Вся остальная вселенная расходилась от него кругами, втягивая в себя детские вещи, игрушки, лекарства, дамские шляпки, дачные приюты и казенные квартиры, наконец, миноносец мужа, его ремонты и походы, думские дела, российские проблемы, события мировой политики. Все это наполняло ее письма от неизменного обращения "дорогой мой Сашенька" до прощальных слов "любящая тебя Соня". Письма эти с ровными жениными строчками и детскими каракулями Колчак берег и хранил, потом хранили их чекисты в своих нетленных папках, теперь же послания Софьи Федоровны читает-вчитывается, перечитывает и комментирует научная сотрудница из госархива ВМФ Людмила Ивановна Спиридонова, посмертная домоуправительница давным-давно исчезнувшей семьи, хранительница ее тайн, радостей, забот и тревог, нечаянная душеприказчица.
"Мыняма папа гм цыбыбе канапу (конфету). Мыняма у цыбыба цалу (целует).
Дорогой мой Сашенька!
Пыталась писать тебе под Славушкину диктовку, но, как видишь, получается все одно и то же: "мыняма папа" и потом опять сначала "мыняма папа".
У нас тут (на даче под Дерптом, ныне Тарту – Н.Ч.) все по-старому. У Славушки прорезались два коренных зуба. Я купила ему щеточку, и он усердно чистит зубы себе.
Разбирая вещи, я осмотрела твое штатское платье: оно в порядке, кроме смокинга, попорченного молью. так лежит смокинг, жилет и брюки, потом сюртук и полосатые брюки и коричневый светлый костюм, а также шкиперская фуражка. быть может что-либо из этих вещей ты мог бы пожертвовать бедному Горе, которого надо одеть, т. к. он кончает реальное училище, и тетя Деля в отчаянии, что мальчику не во что одеться. Митя обещал ей 50 руб., но что сделаешь на эти деньги, когда нужно и белье, и платье, и пальто? Сколько прекрасных вещей за бесценок отдали по твоему желанию татарину".
Отблески недолго семейного счастья навсегда застыли в ее письмах мужу. Она писала ему в Либаву с дачи своих друзей под Юрьевом (Тарту), где проводила с детьми лето.
2 июня 1912 года
"Дорогой Сашенька!
Славушка начинает много говорить, считать и поет себе песни, когда хочет спать. Чистый деревенский воздух сначала прямо опьяняет. Славушке, по-видимому, здесь очень нравится, он все просится – "гулять".
Мне очень жаль, но вся эта возня и переезд стоили больших денег. Ведь 200 рублей в месяц у нас выходило на самое необходимое, а тут были расходы на починку одежды моей и Славушкиной.
Как твои дела? Где ты теперь? Как прошли маневры и цел ли твой миноносец? Я рада, что ты доволен своим делом.
Я боюсь, не было бы войны, тут об этом много говорили. Но я газет не читаю и знать ничего не хочу.
Читала роман о генерале Гарибальди по-итальянски. Вышиваю кроме того, разговариваю по-немецки и считаю дни.
Пиши про себя. переменилось ли к тебе начальство, получив полмиллиарда на флот?
Твоя любящая Соня".
Однако, порой Софье Федоровне приходилось задавать вопросы совсем иного свойства:
«…За кем ты ухаживал в Ревеле на вечере? Удивительный человек: не может жить без дам в отсутствии жены! Надеюсь, что о существовании последней ты еще не забыл?…
… А что, Сашенька, не поступить ли тебе в Академию? Или ты уже бесповоротно решил, что без нее обойдешься. Тогда надо хоть на профессора защитить диссертацию… А в Черное море не хочешь? Все же я мечтаю, что там ты будешь командовать судном первого ранга…»
* * *
Летом 1914 года границы европейских государств запылали одна за другой, покрыв континент сетью фронтов. Небывалая война застала Балтийский флот отнюдь не врасплох, как это случилось когда-то с тихоокеанцами в Порт-Артуре. Более того, балтийцы вступили в боевые действия, даже несколько упредив ход событий, выставив загодя до официального объявления войны минные заграждения. Шесть тысяч мин, выставленные в восемь линий, перекрыли превосходящим силам кайзеровского флота кратчайший – морской – путь к столице России. Петербург не стал балтийским Порт-Артуром. Русский флот – после восьмилетнего промежутка между двумя войнами-сумел обрести достаточную мощь, чтобы защитить свои берега. И в этой победе многих флотских прогрессистов немалая толика трудов и энергии капитана 1 ранга Колчака.
В кратчайшие по судостроительным меркам сроки были построены новые линкоры, крейсера, эсминцы, подводные лодки. Правда, их количество не превышало рамок малой программы, но это был жизненно необходимый минимум для обороны морских рубежей. Всего к началу войны встало в строй 9 линкоров, 14 крейсеров, 66 эсминцев, 33 миноносца, 23 подводные лодки. Известная часть этой морской силы, сохраненной для страны такими флотоначальниками как балтийский флагман Алексей Щастный и ему подобными патриотами, встретила удары самой жестокой за всю историю цивилизации войны – второй мировой…
* * *
ПРИКАЗ КОМАНДУЮЩЕГО ФЛОТОМ БАЛТИЙСКОГО МОРЯ
г. Ревель, июля 19-ого дня 1914 года, №2
Волею Государя Императора сегодня об'явлена война. Поздравляю Балтийский Флот с великим днём, для которого мы живём, которого мы ждали, и к которому готовились.
Офицеры и команды!
С этого дня каждый из вас должен забыть все свои личные дела и сосредоточить все свои помыслы и волю к одной цели – защитить Родину от посягательства врагов и вступить в бой с ними без колебаний, думая только о нанесении врагу самых тяжёлых ударов, какие только для нас возможны.
Война решается боем. Пусть каждый из Вас напряжёт все Свои Знания, опыт и умение в день боя, чтобы наши снаряды и мины внесли бы гибель и разрушение в неприятельские боевые строи и корабли.
Неприятель имеет большую силу и опыт; наши ошибки, наши слабые стороны он немедленно использует; надо стремиться, чтобы их было меньше.
Помните, что единственная помощь, которая должна оказываться друг другу в бою, заключается в усилии атаки противника, напряжении с целью нанести сильнейшие удары ему, использовать для этого все свои силы и боевые средства.
Да исполнит каждый из нас величайший долг перед Родиной – жизнью своей защитить Её неприкосновенность – и да последует примеру тех, которые двести лет назад, с Великим Императором, своими подвигами и кровью положили в этих водах начало нашему флоту.
Подписал: адмирал фон Эссен.
…
С первых же часов новой Отечественной войны, как называли газеты противоборство России с Германией, капитан 2 ранга Колчак был в море. А Софья Федоровна, квартировавшая в прифронтовой Либаве с двумя детьми, поспешно паковала под канонаду немецких батарей чемоданы. Все говорили, что Либаву сдадут, и семьи русских офицеров, чиновников и прочего служивого люда осаждали вагоны идущего в Питер поезда. Бросив все нажитое за десять лет, жена Колчака с детьми на руках и жалким дорожным скарбом все же выбралась из прифронтового города. Так началась черная полоса ее жизни…
Она честно несла свой крест офицерской жены: переезды с места на место, чужие квартиры, болезни детей, бегство из-под обстрела, соломенное вдовство и вечный страх за мужа – вернется ли из похода… И не было ей за это никаких государевых наград и почестей. Муж получал ордена и боевые кресты. А она ставила кресты на могилах своих дочерей. Сначала умерла двухнедельная Танечка, потом – после бегства из осажденной Либавы и двухлетняя Маргарита. Должно быть застудилась в пути, а гатчинский врач не сумел выходить. Там, в навеки проклятой ею Гатчине, и схоронили младшенькую. Выжил лишь средненький – Славик, Ростислав. И его спасать пришлось от детских хвороб, а больше всего от лихих людей, которые никак бы не дали зажиться в России сыну адмирала Колчака после Семнадцатого года…
«Рюмка немецкой крови» для… Колчака
Однако Балтийский флот не только оборонялся, но и очень скоро приступил к активным действиям. И пусть они были скромны по сравнению с морскими сражениями британского гранд-флита, но в масштабах балтийского театра они немало осложнили жизнь германских эскадр. Так, осенью 1914 года несколько русских кораблей, рискуя в случае обнаружения быть расстрелянными в море, выставили на подходах к крупнейшим военно-морским базам немцев в Киле и Данциге минные заграждения. Это был дерзкий щелчок по козырьку фуражки принца Генриха Прусского*, уверовавшего в то, что после самозакупоривания русских кораблей в Финском заливе Балтийское море превратилось во внутреннее озеро Германии и крейсера под Андреевским флагом никогда не посмеют пересечь линию остров Нарген – мыс Порккалауд.
В эффективности минного оружия для обороняющегося флота Колчак убедился на собственном боевом опыте в Порт-Артуре. И гибель броненосца «Петропавловска», и взрыв крейсера «Такасаго» – все это стояло перед его глазами, когда рука наносила на карту Балтийского моря районы «минных люстр».
Подобно инженеру, демонстрирующему верность своих расчетов, стоя под предельно нагруженным мостом, флаг-капитан оперативной части Колчак выходил почти на все разработанные им операции. Это делало ему честь и в глазах командующего флотом, и в корабельных кают-компаниях. О нем говорили, его уважали, более того – для молодых офицеров он стал кумиром.
Лейтенант Дмитрий Астафьев, после выпуска из Морского корпуса служил на крейсере «Диана». После гражданской войны эмигрировал в Австралию. Оттуда, из города Брисбен, прислал он в 1970 году свои воспоминания о встречах с Колчаком в годы мировой войны.
Рукою очевидца. «Был переход под флагом командующего Балтийским флотом адмирала Канина из Гельсингфорса в Ревель.
Я стоял вахтенным офицером на кормовом мостике, когда по трапу взбежал среднего роста стройный с блестящими глазами капитан 1 ранга. Много слыхав о Колчаке от старших соплавателей, я тотчас же узнал его в штабном офицере. Вытянулся, приложил руку к козырьку. Вдруг, опустив мою руку привычным жестом старшего, Колчак, догадавшись, что я – недавно из Корпуса, заговорил со мной тоном товарища по выпуску, не более. Он вспомнил свое время, признал, что нас теперь лучше тренировали в науках, что мы, русская морская молодежь, во много раз превосходим немецкую, старательную, но от нас далеко отстающую в энтузиазме; что эти качества русских офицеров делает менее чувствительной разницу в материальных преимуществах немецкого флота над русским.
– Александр Васильевич! – послышался голос с палубы. Внизу, у трапа, стоял адмирал Канин. Сбежав по трапу, Колчак почтительно выслушивал Командующего флотом…
Вторая встреча… Она остается самым светлым воспоминанием о соплавателях, о самом себе, еще способным в юношеские годы впадать в восторг, обычно именуемым «телячьим»…
Пусть будет так…
Так вот, 6 декабря 1915 года в кают-компании нашего крейсера «Диана» праздновался день именин сразу трех Николаев: двух Павловичей и одного Петровича… Кроме того, по случаю «царского дня» – тезоименитства, некоторые офицеры получили награды. А утром Штаб Командующего Флотом сообщил по радио: «Флот извещается, что 4 декабря вечером нами потоплены в Балтийском море крейсер «Бремен» и один большой миноносец».
Праздничное настроение. Многочисленные тосты за обедом. Пили не только водку, награжденные выставили и шампанское. И тут в конце обеда на пороге появляется вахтенный унтер-офицер с докладом старшему офицеру и командиру, приглашенному в гости.
– Вашскобродь, к трапу подходит на ледокольном буксире капитан 1 ранга Колчак!
Едва он закончил доклад, как на стол полетели салфетки и с десяток офицеров, даже без фуражек, без всякого сговора бросаются на верхнюю палубу. Мы подхватываем только-только вступившего на палубу «Дианы» Колчака, поднимаем на плечи и несем его в кают-компанию, несмотря на его протесты: «Господа, я собственно говоря, к вашему командиру…». В той части кают-компании, что именовалась гостиной, сажаем гостя на диван перед круглым столом. Вестовые снимают с него пальто, а мы приносим коньяк и рюмки. Трудно сказать о чем зашел разговор. Я сидел рядом с Колчаком. Белый эмалевый крестик на его груди привел меня в такое восторженное чувство, что забыв всякое чинопочитание, я от полноты чувств и под общее ободрение присутствующих обнимаю нашего гостя.
– Мичман, – почти растерялся тот, – я вам не девушка, чтобы обниматься… Лучше бы поехали на берег… Ну, а впрочем, если уж мы поцеловались, будем на «ты»!
И мы чокнулись рюмками.
Разговор зашел о модернизации нашей «богини «Дианы» (возраст которой перевалил за 16 лет). Перебивая друг друга, молодые офицеры доказывали Колчаку, что установка на крейсере приборов Эриксона – автоматического управления огнем орудий, а также замененные устаревшие шестидюймовки на новые, 130-миллиметровые, более дальнобойные дают нам право на участие в боевых операциях, даже несмотря на нашу тихоходность – всего 18 узлов полного хода. Мы приглашаем Колчака пройти в боевой пост, где только что закончена установка электрических приборов. Колчак отправляется туда в сопровождении лейтенантов А. Остроградского и Н. Солодкова, а также мичманов Д. Нечволодова, А. Матусевича, А. Соколова. Я иду вместе с ними. Матросы, завидев такое шествие, почтительно вскакивают. Они тоже немало наслышаны о Колчаке… На следующий день мой вестовой молодой матрос, убирая каюту, спросил меня:
– Вашскобродь, а правду ли робята бают, что Колчак каждое утро выпивает по рюмке немецкой крови, такой уж он отчаянный?!»
Третья встреча с Колчаком произошла у меня недели через две после его визита на «Диану». Я поднимался по лестнице гельсингфорского морского собрания. Сверху спускался Колчак. Вспомнив мою выходку с объятиями, я покраснел, первым моим желанием было обратиться в бегство… Однако, бежать было некуда. Я замер на ступеньке красный от конфуза. Колчак окинул меня быстрым взглядом, вероятно, понял мое замешательство. Он задержался и спросил «на ты»:
– Ну, что? Как дела? В Рижский залив хочешь?
Я молча поклонился.
В Рижский залив из Финского можно было попасть через Моонзундский пролив. Но по его мелководью проходили только эсминцы. Броненосец «Слава», который там уже находился, провели через Ирбенский пролив, то есть с юга, после чего его сразу же завалили минами против немецких дредноутов. К счастью, Моонзунд к концу 1915 углубили настолько, что позволило и нашему крейсеру, разгрузившись до предела от своих запасов, проползти по фарватеру Моонзунда, поднимая винтами с грунта густую муть. Следом за «Дианой» в Рижский залив прошли и крейсера «Адмирал Макаров» и «Баян».
При съездах на берег штаб-офицеры посещали фешенебельный ресторан «Фения», второй – «Аполло», с молчаливого согласия Штаба флота, был весьма популярен среди мичманов и лейтенантов. Там можно было, принеся с корабля в карманах бутылки с водкой, передать их лакеям, и те разливали на кухне крепкий напиток в бутылки из-под содовой воды и ставили на столики. Каждый столик под цветным абажуром стоял в особой ложе, что на мичманском жаргоне называлось «стойлом». Мне не раз доводилось видеть капитана 1 ранга Колчака в таком «стойле» с молодыми офицерами. Некоторые старшие офицеры не одобряли его за то, что «якшается с молодежью». Но Колчак любил прислушиваться к мнению молодежи.
Всякий раз, когда Колчак приходил в «Аполло», скрипач Рафаель – первая скрипка в тамошнем квартете (впоследствии процветавшего в Париже) неизменно встречал его старинным романсом «Гори, гори моя звезда». А из соседней ложи всегда в таком случае можно было слышать глуховато-грудной голос Колчака, подтягивающего музыканту:
Ты у меня одна заветная,
Другой не будет – никогда…
Служить с Колчаком было нелегко. Говорят, во гневе он наводил на подчиненных страх. Но бывало, что обращаясь к старшим себя, он произнося «почтительнейше докладываю вашему превосходительству» сопровождал доклад ударами кулака по столу».
