Николай Черкашин
Агентурная кличка – Лунь (сборник)
© Черкашин Н.А., 2014
© ООО «Издательство «Вече», 2015
© ООО «Издательство «Вече», электронная версия, 2015
Сайт издательства www.veche.ru
Агентурная кличка – Лунь
Посвящается Александру Михайловичу Агафонову
(он же – Алекс Глянцев,
он же – Александр Попович,
он же – Александр Качурин),
чья жизнь вобрала в себя все тернии ХХ века,
и который вышел победителем из всех испытаний
Необходимое уведомление
1939 год… В это тревожное предвоенное время в Кёнигсберге, столице Восточной Пруссии, разведчики всех стран будущей коалиции с риском для жизни добывают информацию, позволяющую понять, насколько серьезно Гитлер готовится к войне, где и когда будет нанесен главный удар. Среди прочих работает в этом важнейшем городе Третьего рейха и разведчик-нелегал Разведупра РККА майор Николай Северьянов, агентурная кличка «Лунь». До него доходят вполне достоверные сведения, что в его ведомстве началась совершенно не ко времени большая кадровая чистка, в ходе которой погибает и его давний друг и коллега – резидент кенигсбергской разведсети. Лунь, понимая, что неожиданный вызов в Москву грозит ему гибелью, выходит из игры, становится невозвращенцем. Теперь для него враги все – и гестапо, и НКВД. Он пытается легализоваться как можно надежнее, «ложится на дно», рассчитывая начать совершенно новую бюргерскую жизнь. Тайно от всех знакомых уезжает в Мемель и там женится на литовской женщине Вейге Мариникайте.
Тем временем начинается Вторая мировая война, и Луня как гражданина Германии призывают в вермахт. Ему повезло, в силу возраста его направляют в военную школу поваров. Однажды на варшавском вокзале Луня узнал его бывший агент, который сообщил ему сведения крайней государственной важности: точное время нападения Гитлера на СССР. Лунь пребывает в мучительных раздумьях: с одной стороны, он вышел из игры и теперь никто из его бывших коллег не поверит информации невозвращенца, какой бы ценной она ни казалась; с другой стороны, он никогда не изменял Родине, и его офицерский долг повелевает передать полученные сведения в Разведупр. 18 июня 1941 года Лунь переплывает Западный Буг в районе Бреста и под видом немецкого перебежчика передает дату начала войны. Ему не верят, как не верили и многим другим перебежчикам, которые переходили в СССР почти по всей линии государственной границы. Всех их считали провокаторами.
Волею судьбы 22 июня 1941 года «немецкий фельдфебель» встретил в камере погранкомендатуры, которая размещалась в Брестской крепости. В аду первых дней обороны Лунь оказался в рядах соотечественников, которым уже нет дела до того, кто он и откуда. Есть боец и есть винтовка… В казематах цитадели военный случай сводит его с фотокорреспондентом окружной газеты «Красноармейская правда» младшим политруком Сергеем Лобовым. Им посчастливилось вырваться из огненной западни. После прорыва они ушли в леса, где набрели на других окруженцев. Лунь сколотил разведывательно-диверсионную группу, которую назвал «Кобра». Группа действует по своему плану, по сути дела, это никому не подчиненный партизанский отряд. Но действует успешно, благодаря тому, что Лунь великолепно знает язык, порядки и обычаи вермахта. Он носит форму немецкого офицера, захваченного в машине на лесной дороге – майора Вальтера Вебера. Документы этого убитого офицера сыграют потом в его жизни судьбоносную роль. А пока группа «Кобра», перебравшись в Минск, сумела организовать крушение немецкого воинского эшелона. Во время этого акта Лунь получил перелом позвоночника и был отправлен как майор Вебер в главный военный клинический госпиталь Берлина…
Лунь – род хищных птиц из семейства соколиных, стройные птицы средней величины.
Из энциклопедии
Бел, как лунь, на лбу морщины,
С испитым лицом,
Много видел он кручины
На веку своем.
Иван Никитин
Воинское дело есть трудное, скорбное и трагическое. Но необходимое и служащее благой цели. Средства его жесткие и неправедные. Но именно поэтому дух, коему вручают эти средства, должен быть крепок и непоколебим.
Иван Ильин, русский философ
Часть первая
Глава первая
Воскрешение майора Вебера
В один из пасмурных декабрьских дней 1941 года майор Вебер был вызван на военно-врачебную комиссию в главном военном клиническом госпитале в Берлине. Мнение эскулапов в белых халатах поверх серых, как этот декабрьский день, было единым: с таким повреждением позвоночника офицер негоден даже для службы вне строя и подлежит увольнению из вермахта с почетным званием «военный инвалид». Лунь не знал, печалиться ему в этой ситуации или радоваться. С одной стороны, ему предоставлялась возможность надежно уйти в тень подальше от ока всевозможных армейских начальников; с другой стороны – как жить дальше инвалидом в чужой и враждебной стране?
– Вы берлинец? – спросил председатель ВВК с погонами оберст-артца[1], листая его медицинское дело.
– Да.
– И, кажется, женаты? Мне сказали, что вас никто не навещал. Разве ваша жена не живет в Берлине?
Это был неожиданный удар под самый дых. Лунь никак не ожидал подобного вопроса от сухого профессорского вида чиновника. Промолчав несколько секунд, будто не решаясь сказать правду, он нехотя сообщил:
– Она живет в Берлине. Но мы на грани развода. Кому нужен муж-инвалид?
– Да-да… – сочувственно глянул на него поверх очков глава комиссии. – Женщины сегодня так меркантильны… У вас есть гражданская профессия?
– Пожалуй, что нет.
– Ну, кроме военного дела вы что-то умеете?
– Могу быть переводчиком… Могу быть охранником… Могу быть фотографом.
– О! – ухватился главный врач госпиталя за последнее умение. – Фотограф! У меня нет лаборанта в рентген-кабинете. Вы же умеете пленки проявлять?
– Умею.
– Пойдете в лаборанты? Оклад небольшой. Но вместе с пансионом – уже что-то. К тому же всегда будете под наблюдением врачей.
Лунь благодарно кивнул. В его положении это был спасительный шанс – соломинка для утопающего во мраке нового бытия, и даже больше, чем соломинка.
– Спасибо, господин доктор, я буду стараться!
Повеселел и главврач:
– Можете жить при госпитале. В помещении для обслуживающего персонала для вас найдется койка. И питание – общегоспитальное.
Койка – нижняя, слава богу! – нашлась для новоиспеченного лаборанта в комнате-четырехместке, где жили на верхнем ярусе два санитара из морга, а внизу – помощник повара. Все трое были не пригодны к военной службе по разным причинам. Все трое не обрадовались новому жильцу-соседу, как не расположился к ним и Лунь: угрюмые, малообразованные типы, весьма неприятные в общении. Особенно раздражал его помощник повара – 40-летний эпилептик по кличке Бремзе[2]. Иногда он пытался острить и говорил про себя: «Я не Тормоз, я Медленный газ». Медленный газ всегда запаздывал с ответом на любое к нему обращение. От этого казалось, что он преисполнен к собеседнику тихого, ничем не объяснимого презрения. К тому же он донимал своих сожителей мерзким визгливым храпом. Не помогали ни ватные затычки, которые Лунь засовывал в уши, ни вторая подушка, которой он накрывал голову. По счастью, своих соседей Лунь видел только по утрам да поздно вечером, когда возвращался с работы.
Работа тоже была унылой и скучной, как и его соседи по комнате. Дни напролет он просиживал в лабораторной темени, проявляя рентгеновские снимки с перебитыми костями и раневыми каналами, выявляя тем самым следы советских пуль и осколков. Лунь не без иронии называл их про себя – «приветы с Родины». Его начальница – пожилая сухопарая врач-рентгенолог Эльза Анке – всегда торопила его со снимками, и с ее остроносого лица не сходила гримаса вечного недовольства.
Кормили в госпитальной столовой более чем скудно: пустые слизистые супы из овсянки, водянистые пюре с каплей рапсового масла да иногда отварная рыба неведомой свежести.
Через неделю такой жизни Лунь готов был выть от тоски. Правда, благодаря госпиталю Лунь обзавелся кое-каким имуществом. Сестра-кастелянша выдала ему две смены белья, полотенце и три куска мыла. В качестве зимней одежды его снабдили старой офицерской шинелью и такой же потрепанной фуражкой без кокарды. Шинель была как нельзя кстати. И Лунь пару раз совершал в ней вылазки в город. С первого же пенсиона он приобрел небольшой фибровый чемоданчик зеленого цвета и хорошую резную трость взамен той палки с резиновым наконечником, которую ему выдала в госпитале все та же сердобольная сестра-кастелянша. Трость была вырезана из канадского клена и украшена медным набалдашником в виде орлиной лапы, сжимающей бронзовое яйцо. Заканчивалась она кабаньим копытцем из позеленевшей меди. Вещь была очень удобной, и Лунь с удовольствием бродил с ней по улицам предместья. Довольно увесистая, трость могла при случае послужить и дубинкой. Санитары-соседи долго обсуждали необычную покупку, отпуская при этом идиотские шуточки.
Большим благом было то, что Лунь мог подлечивать свою спину прямо здесь же – на работе. Напротив рентген-кабинета была массажная комната, и ему, по разрешению главврача, почти ежедневно делали массаж спины и даже подводное вытяжение. Так что к Рождеству он почувствовал себя намного лучше, чем при выписке. Тем не менее душа рвалась на свободу, и каменные своды старинного монастырского лазарета давили все сильнее и сильнее.
Выходных в госпитале не было, но однажды Лунь отпросился у своей начальницы на полдня в город. Госпиталь был обесточен после мощной английской бомбежки и рентген-кабинет бездействовал. Фрау Анке нехотя отпустила своего лаборанта до утра.
За эти неполные сутки Лунь попытался изменить свою убогую жизнь. Он облачился в мундир, надел шинель, нахлобучил великоватую фуражку, взял трость и вышел на улицу, невзирая на мерзкий зимний дождь. Известно, что одни под дождем мокнут, а другие прогуливаются. Все дело в выборе. Но Лунь выбрал нечто иное: он шел в дождь перекраивать свою судьбу. Он решился… Решился на то, чтобы нанести визит вдове майора Вебера, женщине, которую сделал вдовой – к неведомой ему Марии Вебер. Там, в тишине и темноте рентген-лаборатории, он хорошо продумал свою новую легенду и все свои дальнейшие шаги. Поскольку в Берлине у него не было ни одной знакомой души, да и во всей Германии после Вейги тоже не было ни родных, ни друзей – он и направлял свои стопы на Химмельгассе, 9, где когда-то жил принесший ему боевую удачу мундир майор Вебера.
Небольшая вилла с двухоконной мансардочкой с трудом просматривалась сквозь стволы и ветви облетевшего сада. Лунь решительно нажал на кнопку звонка, но звонок, по всей вероятности, не работал – электричество после ночной бомбежки, отключили и здесь. Тогда он отыскал глазами механический звонок и повернул бронзовый ключ. Дверь с застекленным верхом приоткрылась и на полукруглом крыльце возникла женская фигура с наброшенным на плечи дождевиком. Хозяйка настороженно вглядывалась в пришельца и, распознав в нем военного, быстро пропорхнула по бетонной дорожке и открыла калитку.
– Фрау Вебер? – уточнил Лунь.
– Да, я, – ответила женщина, не сводя с него испытующе-тревожных глаз. Глаза были серо-голубыми и очень большими, возможно, из-за увеличительных стекол круглых очков, которые ничуть не портили ее миловидного лица, обрамленного каштановыми буклями.
– Я служил вместе с вашим мужем.
– Вы пришли сказать, что его больше нет?! – почти вскрикнула женщина. – Но я это знаю! Я поняла это еще до того, как пришло официальное извещение!
– Я пришел, чтобы передать его вещи и рассказать о его последнем дне.
– Проходите, проходите, пожалуйста! – заспешила хозяйка дома.
Лунь поставил трость в корзину для зонтов, снял шинель и фуражку.
– Я боюсь наследить… Этот мерзкий дождь.
– Ничего страшного. Это всего лишь вода… Вы, наверное, голодны?! Я только что приготовила любимое блюдо Вальтера. Как будто знала, что вы сейчас придете. Все женщины, они как кошки, знают все наперед, – тараторила Мария, стараясь скрыть свое замешательство. – А вот как раз и кошка! Знакомьтесь – Мице.
В прихожую, крадучись, вошло черное гибкое кошачье существо. Не кошка, а именно существо: оно посмотрело Луню в глаза и сразу же поняло, кто пришел в их дом. Маленькая черная колдунья с огромными зеленовато-желтыми фарами-глазами мгновенно просканировало гостя, и Лунь сразу же признал в ней коллегу – разведчицу. По счастью, всю считанную информацию кошка затаила в себе и, пройдясь боком по ногам хозяйки, быстро исчезла под лестницей. Деревянная резная лестница вела на мансарду. Мария проводила гостя в столовую и принесла с кухни фаянсовую супницу, под крышкой которой оказалась восхитительного вида и аромата капуста, тушенная с морковью, шпинатом и черносливом.
– Вальтер обожал мою капусту и называл ее «Королевой Фронау».
– Да, он часто вспоминал о вашей капусте и говорил, что никто в Берлине не умеет ее так готовить, как вы.
– Как он погиб? Вы знаете? Вы видели? – горестно вопрошала Мария.
Лунь был готов к этим вопросам. Он опустил голову.
– Мы попали в засаду недалеко от Кобрина… Это случилось на вторую неделю войны. Нашу машину обстреляли в лесу русские. Шофер был убит сразу. Мы с Вальтером и еще одним офицером укрылись в придорожных кустах. Потом мы попытались уйти в лес подальше от дороги. Они нас заметили, но не стали преследовать. Пустили вслед несколько автоматных очередей. Одна из пуль попала Вальтеру в голову. Я остался с ним, чтобы его прикрыть. Я думал, что он ранен. Наш третий товарищ убежал далеко вперед. Я его потом так и не нашел. Видимо, он сообщил, что мы оба пропали без вести.
– Он умер сразу? Он не мучился?
– Практически сразу. Не мучился… У нас была с ним договоренность: если убьют меня, то он поможет моей жене. Если убьют его – то я не оставлю его вдову без помощи. Но получилось так, что моя жена погибла еще раньше, чем Вальтер. В первый же день войны на Восточном фронте. После бомбардировки Мемеля…
Здесь Лунь был очень искренен. В его голосе зазвучали неподдельные нотки скрытого плача. Он подавил их усилием воли.
– Я вам сочувствую, – тихо вздохнула Мария. – Я знаю, что такое терять любимого человека.
– Я должен передать вам письмо, которое он хранил на своей груди и его часы.
Мария рассеянно пробежала глазами по строчкам уже изрядно потертого письма и сняла затуманившиеся очки.
– Я писала это письмо за этим самым столом… – она убежала в комнаты, но вскоре вернулась. – Простите меня! Я чуть не оставила вас без ужина. У меня есть наше любимое с ним вино. Оно не дождалось его возвращения. Вы не будете против?
– Разумеется, нет! Помянем Вальтера. Валгалла приняла его душу…
Тушеная капуста была и в самом деле сказочно вкусна. Вейга тоже готовила нечто подобное, только добавляла туда копченую свинину с тмином.
– Вы знаете, мы ведь были с Вальтером однофамильцами. Я тоже – Вебер. Нас часто путали и спрашивали, не братья ли мы? И я всегда говорил, в шутку, конечно, что Вальтер мой кузен. Ну, и он тоже разыгрывал любопытствующих.
Лунь весь вечер рассказывал подробности из их военной жизни, пока Мария не предложила ему остаться на ночлег.
– Я постелю вам в кабинете Вальтера. А завтра утром напою вас кофе. Я ухожу на работу к девяти. А вам на службу когда?
– Я уже не служу. Работаю в госпитале. Но очень бы хотел найти что-нибудь получше.
– Я поспрашиваю у своих коллег. Может быть, найдется что-нибудь подходящее.
Они поднялись по скрипучей лестнице. Кабинет Вальтера находился на мансарде. Весь в книжных полках, с массивным письменным столом он походил на келью ученого мужа, нежели на обиталище строевого офицера. На видном месте стояло старинное – середины, должно быть, прошлого века – фортепиано берлинской фирмы «Frautwein», отделанное красным деревом и ореховым капом. Расстроенные пожелтевшие клавиши из слоновой кости покрыты пылью и сигарным пеплом…
– Вальтер очень ценил этот инструмент, – зажгла свечи в откидных подсвечниках Мария. – У него рояльное звучание… Но война добралось и до него. После того, как неподалеку упала бомба, струны от встряски ослабли…
В глаза бросился большой портрет хозяина кабинета, почему-то в средневековом одеянии. Но, вглядевшись, Лунь понял, что это вовсе не Вальтер Вебер, а разительно похожий на него портрет некоего Иеронима Гольцшуера работы великого нюрбержца Дюрера.
– Правда, они очень похожи? – улыбнулась Мария, заметив удивление гостя.
– Очень! Как одно лицо! – подтвердил Лунь.
– Вальтер потому и повесил эту репродукцию. Он всех разыгрывал, говорил, что это он сам за четыреста лет до своего рождения.
– Вполне возможно, что это его предок.
– Чего только ни бывает в этом мире… – согласилась Мария, застилая диванчик в углу кабинета. Над диванчиком висела еще одна картина, которая поразила Луня не меньшей первой. Это был «Остров мертвых»! Копия, конечно, но ведь именно такая висела и в его кенигсбергском кабинете.
– Ну, а этой картиной он сам себе судьбу напророчил, – горестно вздохнула Мария, взбивая подушку. – Я ему говорила – не надо вешать этот страх здесь. Но ему очень нравился Бёклин. И он оставил. Я теперь тут ничего не трогаю. Пусть все будет, как при нем. Мне все время кажется, что он еще вернется… Если будет холодно, накройтесь вот этой перинкой. Я ее в кресле оставлю.
Пожелав спокойной ночи, Мария ушла в соседнюю спальню. Лунь долго еще рассматривал корешки книг на полках, пытаясь проникнуть во внутренний мир убитого им человека. В основном это была классика германской литературы – Шиллер, Гете, Гауптман, Гауф… Стоял тут и томик запрещенного ныне в Германии Ремарка, и томик сказок братьев Гримм. Целая полка была посвящена работам Клаузевица и Мольтке. Энциклопедия «Британика», великолепно изданный Брем… Читать все это Вальтеру Веберу не перечитать, но понесла его нелегкая в белорусские леса! Лунь укоризненно покачал головой двойнику Вебера на портрете Дюрера и повесил мундир на спинку стула. «Как странно: мундир вернулся домой, а хозяин – нет… А может, в полночь явится и призрак хозяина?». Эта мысль не покидала Луня под настырное тиканье напольных часов. А уж когда они медленно и медно пробили двенадцать раз, тут ему и вовсе не по себе стало. Он пожалел, что остался на ночлег здесь, а не ушел ночевать в госпитальную казарму под храп припадочного Бремзе. Вдруг протяжно и звучно заскрипела дверь. Лунь дернулся и сел на своем ложе, тревожно вглядываясь в темень. Но это была кошка. Она вошла в кабинет и навела на Луня свои горящие желтым огнем фары. Она давно уже в отличие от хозяйки поняла, кто пришел в их дом. Лунь повел с ней немой разговор: «Да, я убил твоего хозяина! Я убил своего врага. И по древнему библейскому праву возьму и дом его, и жену его, и осла его. И тебя кошка тоже возьму!» Мице, кажется, все поняла, и ушла к хозяйке. А Лунь перевернулся на правый бок, подоткнул под ноющую спину перинку и уснул, не задумываясь больше о превратностях жизни.
* * *
Утро – серенькое зимнее утро – все вернуло в свое унылое русло. Надо поторапливаться в госпиталь. Лунь быстро оделся и спустился к завтраку. Мария подала кусочки тушеного вымени с отварным картофелем.
– Нормальное мясо сейчас не достанешь, – прокомментировала она свое блюдо. – Приходится довольствоваться субпродуктами. Даже ливер или печень купить – не так-то просто. Раньше бы и глядеть не стала на вымя или почки. А теперь – за милую душу!
– Да, блицкриг несколько затянулся, – осторожно заметил Лунь и тут же переключился на безопасную тему. – Когда-нибудь я приготовлю вам свои фирменные фрикадельки. У меня ведь еще и диплом повара.
– О, да вам цены нет! – улыбнулась Мария. – Мужчина, который умеет готовить, большая редкость. Может быть, вам подыскать место повара?
– Пока что мне нужна сидячая работа. Мне нельзя поднимать тяжести и работать согнувшись.
– Хорошо. Я позвоню сегодня одной своей близкой подруге! Возможно, она что-то придумает.
На том и расстались. Лунь получил номер телефона и приглашение бывать у фрау Вебер в любой удобный для него вечер. Ну, что же, для начала новой жизни это было вовсе неплохо, хотя и рискованно. Жизнь, как всегда, заставляла его идти по лезвию ножа…
В госпитале он переоделся в белый халат и замуровал себя в каменной каморке рентген-лаборатории. Электричество за ночь наладили, и теперь доктор Анке завалила его срочной работой.
Через два дня Лунь позвонил Марии и пригласил ее в кирху. Фрау Вебер охотно согласилась, и они встретились у портала местной кирхи Святого Марка, воздвигнутой еще в середине прошлого века из темного, почти черного кирпича, за что и получила название Шварц Марк. Некоторые остряки называли ее «Шварцмаркт» – «черный рынок». Возле кирхи и в самом деле был небольшой вещевой рынок, на котором Лунь присмотрел недорогую пиджачную пару и теперь ждал очередной пенсион, чтобы пополнить свой скудный гардероб. Правда, костюм он этот так и не купил, поскольку после визита в кирху Мария, заметив, что он не вылезает из своего поношенного мундира, предложила ему выбрать любой костюм мужа. И Лунь с благодарностью воспользовался ее предложением. А пока они прослушали всю мессу и зажгли свечи в память о погибшем муже и фронтовом «друге». Лунь вполне вошел в роль и уже почти верил, что он и в самом деле потерял в кобринском лесу своего боевого товарища.
За ужином – селедкой под шубой – Мария сообщила ему хорошую новость. Подруга ее коллеги владеет небольшим отелем и может предложить место портье с проживанием в служебном номере да еще с бесплатным питанием в буфете отеля. Оклад был примерно тот же, что и у лаборанта в рентген-лаборатории, но зато не надо было дышать в темноте растворами химикатов. Лунь с радостью согласился и уже через день предстал перед очами хозяйки отеля – дамы неопределенного возраста с хорошо прохимиченными, почти белыми волосами. Ее звали Кристина, и она хорошо управляла небольшим – в сорок номеров отелем, пока муж воевала в армии Роммеля на севере Африки. Вот тут как нельзя лучше пригодился серый в клетку костюм, которым его оделила Мария. Вместе с необычной тростью Лунь выглядел вполне импозантно. Хозяйке он понравился настолько, что она выдала ему даже небольшой аванс. Работа была сутки через сутки, что вполне устраивало нового портье. Обязанности более чем простые – вести журнал регистрации, выдавать и принимать ключи от номеров, а заодно следить, чтобы в фойе не попадали посторонние лица.
Новое жилье ему тоже понравилось несмотря на невеликие размеры. Каморка, но зато его собственная и никто не будет храпеть над ухом! Небольшое окно выходило в сад с фонтаном в виде трех обнявшихся гномов. В двух шагах от двери была душевая и туалет, а чуть подальше – винтовая лестница, ведущая в буфет, где Лунь с удовольствием пообедал супом-пюре из цукини и великолепным, почти мемельским клопсом.
Помимо него здесь работали две горничные, буфетчица и повар. Все жили неподалеку, во Фронау. Сменщик Луня – седоусый баварец Карл – оказался человеком вполне приятным и добропорядочным. В общем, все складывалось как нельзя лучше. Спасибо Марии – у нее была легкая рука, но, увы, тяжелая жизнь. За два последних года она потеряла 10-летнего сына, утонувшего в Шпрее, маму, которую похоронила год назад во Фридлянде, и вот теперь мужа. Тем не менее она не выглядела сломленной и стойко принимала все удары судьбы. Во Фридлянде у нее жил отец, владелец местной водяной мельницы, и она собиралась к нему в летний отпуск. Сама она работала детским окулистом в частной клинике. И на работе и дома разводила комнатные лимоны, выращивала орхидеи. С каждым новым визитом ее характер – мягкий, но стойкий – нравился Луню все больше и больше. Он стал почти завсегдатаем в ее доме, приходил с цветами и порой с бутылочкой легкого вина, которым его снабжала буфетчица Марта, положившая глаз на одинокого мужчину, даром что с перебитым хребтом.
Свободные дни Лунь проводил большей частью в саду Марии, готовя яблони и груши к весеннему сезону. Весна в том году пришла рано – в первой декаде марта уже можно было ходить без пальто. Лунь обрезал сухие ветки, рыхлил приствольные круги – в меру, какую позволяла спина, белил комли.
А когда приходила с работы Мария, они вместе готовили нехитрый ужин. Ей очень нравились белорусские драники, которые Лунь пек воистину мастерски – со шкварками и тмином. Зато Марии удавался гороховый суп с копчеными свиными ушами. Они вместе ходили в кирху и на продовольственный рынок, выискивая то, что давно исчезло из магазинов, но все еще можно было выторговать у бранденбургских бауэров, привозивших во Фронау плоды своих крестьянских трудов.
В тот вечер Лунь остался после ужина у Марии. Она вязала свитер, а он рассказывал, подбрасывая полешки в камин, истории из своей фронтовой жизни времен Первой мировой, зеркально перевернутые. Про то, как командовал самокатным взводом под Сморгонью. Как 810 дней и ночей переходил городок из рук в руки – то русские, то немецкие. Мария в свою очередь вспоминала свое детство на отцовской мельнице. Эти идиллические картинки помогали ей выживать в обрушившихся на нее бедах, и Лунь терпеливо выслушивал ее. Потом они, как всегда, разошлись по своим комнатам. А в два часа ночи завыли сирены, предупреждая берлинцев о налете британской авиации. Мария в накинутом наспех халатике повела его в винный погребок, приспособленный под бомбоубежище: там стояла железная кушетка, накрытая пледом, лампа «летучая мышь» и бак с питьевой водой. По пути Мария прихватила и кошку. Там втроем они и вслушивались во взрывы, далекие и близкие. От одного особого мощного удара погасла лампа и со сводов посыпалась бетонная крошка. Мария испуганно бросилась ему на шею, Лунь обнял ее покрепче и стал гладить по распущенным волосам. От них шел чудный запах кипарисового масла, и он зарывал в ее густые пряди лицо, забыв о том, что происходит в берлинском небе. И она тоже забыла о всех смертях и потерях под тяжестью изголодавшегося мужского тела. И приняла в себя его ярую плоть. Она по-девичьи ойкала, поражаясь напору его страсти. А Мице смотрела на них во все свои всепонимающие глазищи…
С той ночи Лунь окончательно переселился на Химмельгассе, 9. Он взял жену своего врага, и дом его, и скот его по древнему праву победителя. Он обрел свой очаг и начал новую жизнь во враждебной ему стране.
Чтобы не забыть о том, что он все же русский человек, чтобы не раствориться в своих многочисленных легендах, он завел в глухих извилинах мозга потайной уголок, где хранились особо важные и ценные воспоминания «Когда я был русским»: первое причастие, принятие присяги. Производство в офицеры. Первый поцелуй. Первая женщина…
Читал стихи Павла Васильева, чей томик «Соляной бунт» случайно обнаружил в кипе книг и брошюр, принесенных кем-то в его кенигсбергскую лавку. Он был потрясен поэтикой васильевского языка, чистым русским слогом, мощью его экспрессии. Такие рождаются раз в сто лет в самых глубинных недрах России. И такие, конечно же, долго не выживают – Павел Васильев был расстрелян очередным Дантесом из НКВД в 1938 году. Ему было всего 27 лет…
Лунь даже пытался перевести на немецкий язык стихи Васильева и ершовского «Конька-горбунка», пока не понял, что его народный сказ, сибирский колорит непереводим в должной мере ни на какой язык.
Для всех остальных, для соседей и коллег Марии все было просто и понятно: вернулся с фронта друг ее Вальтера и теперь стал гражданским мужем вдовы. Почти счастливая житейская история. Она бы вполне устраивала и Луня, если бы не каждодневный страх, что однажды Мария наткнется на его документы и будет несказанно поражена, что ее новый избранник не только однофамилец ее мужа, но и полный его тезка, и даже родился в тот же день, в тот же месяц и в тот же год, что и Вальтер. И тогда – провал! И тут уж не спасут никакие, даже самые хитроумные, легенды. Это был тот меч, которые всегда висел над его головой – с первых лет работы «нелегала» и к которому, честно говоря, он успел привыкнуть, но не на столько, чтобы забыть про него, и не обливаться холодным потом при каждом внезапном стуке в дверь.
Так прошел весь счастливый март и почти весь апрель 1942 года…
