Чарльз Кингсли
Искатель приключений Эмиас Лэй

Глава IV
Две манеры быть влюбленным

А что происходило в это время с прекрасной Розой Торриджа?

Она сидела в маленьком загородном домике за мельницей, потонувшем в зеленой глубине долины Камбо, на полдороге между Стоу и Чеплом, и злилась на свое изгнание из Байдфорда. Она была так одинока, что хотя и относилась к Евстафию Лэю почти с отвращением, не могла удержаться от того, чтобы не поболтать с ним всякий раз, когда он проходил мимо, направляясь на ферму или на мельницу. А он это делал под любым предлогом чуть ли не каждый день. Ее дядя и тетка вначале смотрели довольно неодобрительно на его визиты, и тетка всегда старалась присутствовать при их беседах. Но все-таки мистер Лэй был сыном джентльмена; и не следовало быть неучтивым с соседним сквайром – постоянным хорошим покупателем. А Рози была дочерью богатого человека, они же были бедными родственниками; поэтому и с ней не следовало ссориться. К тому же хорошенькая девушка то упрямством, то милыми уловками обычно добивалась всего, чего хотела. И она сама была достаточно умна, чтобы просить тетку никогда не оставлять их наедине, так как она не может выносить взгляда мистера Евстафия.

Тем временем Евстафий, который хорошо знал, что разница исповеданий была, пожалуй, самым сильным препятствием на пути его любви, тщательно скрывал свои замыслы. Вместо того чтобы заниматься обращением населения мельницы, он ежедневно покупал молоко или цветы и дарил их старой женщине в Мурвинстоу (она находила, что он хотя и папист, а славный молодой человек). Наконец, посоветовавшись с Кампианом и Парсоном, он решил первым делом отправиться вместе с ними в церковь.

Господа Эванс Морган и Морган Эванс, напичкав себя заранее правилами протестантского богослужения, держались в церкви совсем как полагается и ничем не выделялись. То же делал и бедный Евстафий, к большому удивлению всего честного народа.

Оба иезуита, хотя считали нужным внешне подчиняться существующей власти, были усиленно заняты созданием тайных заговоров с целью ее свержения. С апреля прошлого года они играли в прятки то там, то здесь по всей Англии. Теперь они спокойно ждали, когда вести из Ирландии подадут им знак, что Великое восстание Запада готово сбросить с трона «упрямую, надоевшую, нечестивую, незаконную, распутную, отлученную от церкви узурпаторшу, именующую себя королевой Англии».

Вскоре после приезда Кампиан сказал Парсону:

– В воздухе пахнет женщиной. Клянусь жизнью! Я видел вчера, как малый покраснел до слез, когда мать спросила его, вернулась ли уже некая Рози Солтерн или кто-то там еще.

В результате этой беседы через день или два отец Кампиан попросил отца Франциска, домашнего капеллана, в виде особой любезности разрешить ему выслушать обычную исповедь Евстафия в следующую пятницу.

Бедный отец Франциск не осмелился отказать такому важному лицу и согласился с внутренним вздохом. Ему было ясно намерение Кампиана выпытать какую-то семейную тайну, и он понимал, что благодаря этому его влияние уменьшится, а влияние иезуита возрастет.

Во всяком случае, Кампиан выслушал исповедь Евстафия и, поставив ему ряд вопросов, открыл, что тот влюблен. Кампиан улыбнулся и еще усиленнее принялся за работу, чтобы узнать, кто «она».

Каждый вопрос – замужем ли она или девушка, католичка или еретичка, англичанка или иностранка – приближал его к цели. Наконец Кампиан увидел, что дело не так уж плохо, и прямо спросил Евстафия, какими мирскими благами она располагает.

– Даже если бы она была еретичкой, она остается наследницей одного из богатейших девонских купцов.

– Ага! – задумчиво произнес Кампиан. – И вы говорите, ей всего восемнадцать лет?

– Всего восемнадцать.

– Ага! Хорошо, сын мой, у нас есть еще время. Она сможет присоединиться к святой церкви, или вы сможете переменить веру.

– Я скорее умру.

– Ах, бедный мальчик! Хорошо, она сможет присоединиться, а ее состояние может быть использовано для дела церкви.

– И оно будет использовано. Только дайте мне отпущение и дайте мне покой. Позвольте мне лишь иметь ее! – воскликнул Евстафий жалобно. – Я не хочу ее состояния! Дайте мне только ее! Все остальное, не только деньги – слава, талант, сама моя жизнь, если понадобится, будут к услугам святой церкви. Я буду счастлив доказать мою преданность какой-нибудь особой жертвой, каким-нибудь отчаянным поступком. Испытайте меня и посмотрите, существует ли что-либо, чего бы я не совершил.

– Все это прекрасно, сын мой, – сказал Кампиан. – Есть одна вещь, которая должна быть сделана, но, быть может, с риском для жизни.

– Испытайте меня! – нетерпеливо крикнул Евстафий.

– Вот письмо, которое было мне доставлено прошлой ночью – неважно откуда. Вы можете понять его лучше, чем я, и я мечтал показать его вам, но я опасался, что вы не согласитесь.

– В таком случае вы напрасно опасались, мой дорогой отец Кампиан.

Кампиан прочитал ему шифрованное письмо.

«Эвансу Моргану,

живущему в доме мистера Лэя

в Мурвинстоу, Девоншир.

Новости могут быть получены тем, кто пойдет на берег в любой вечер после 25 ноября во время отлива, там подождет лодки, управляемой человеком с рыжей бородой и португальским произношением. Если его спросят “сколько”, он ответит “восемьсот один”. Возьмите у него письма и прочтите их. Если берег охраняется, пусть тот, кто придет, трижды зажжет свет в безопасном месте под скалой над городом: внизу опасно высаживаться. Прощайте и ждите больших событий».

– Я пойду, – сказал Евстафий. – Завтра двадцать пятое ноября, и я знаю верное и безопасное место. По-видимому, ваши друзья хорошо знают эти берега.

– О, разве существует что-либо, чего мы не знаем? – ответил Кампиан с таинственной улыбкой. – А теперь?..

– А теперь, чтобы доказать, насколько я вам доверяю, вы пойдете со мной и увидите ту, кем полны мои мысли, хотя я не должен был бы думать о ней, так как она – протестантка и дочь горожанина.

– О, сын мой, разве я не дал вам отпущения? Тем не менее я пойду и для того, чтобы доказать, что я доверяю вам, и для того, чтобы, возможно, помочь обращению еретички и спасению погибшей души – кто знает?

Итак, они отправились вместе и как раз достигли вершины холма между Чеплом и мельницей Стоу, когда из переулка вышла сама Роза Солтерн.

Она быстро шла крошечными шажками, высокая, гибкая, грациозная, настоящая западная девушка. Когда она присела с милым румянцем и прошла, даже Кампиан посмотрел вслед прелестному невинному созданию, чьи длинные темные локоны, по местной моде, вились из-под капора, ниспадая до самой талии.

– Вы позволите мне вернуться на один момент? Я догоню вас, отпустите меня!

Кампиан видел, что говорить «нет» бесполезно, и утвердительно кивнул.

Евстафий бросился в сторону и, перебежав через поле, встретил Рози у следующего поворота дороги.

Она остановилась и испустила легкий крик.

– Мистер Лэй, я думала, вы ушли вперед.

– Я вернулся поговорить с вами, Рози… мисс Солтерн, хотел я сказать.

– Со мной?

– Я должен говорить с вами! Не гневайтесь, не уходите, умоляю вас! Рози, выслушайте меня только! – И, страстно схватив ее руку, он излил всю историю своей любви, осыпая девушку самыми фантастическими эпитетами.

Вероятно, во всех его словах было мало такого, чего бы Рози уже много раз не слышала прежде, но в его голосе был трепет, а в глазах огонь, которых она инстинктивно ужаснулась.

– Уйдите прочь! – ответила она, вырываясь и разразившись слезами. – Вы слишком дерзки. Оставьте меня, уходите, или я позову на помощь!

Евстафий где-то слыхал или читал, что подобные выражения в устах женщины чаще всего только притворство, и решил, что она собирается звать на помощь. Но ее сопротивление было серьезным, и громкий крик показал ему, что, если он желает спасти свое доброе имя, он должен уйти.

Она вырвалась от него, пробежала мимо и бросилась вниз, в переулок.

– Запомните это! – крикнул он ей вслед. – Вы пожалеете о дне, когда пренебрегли Евстафием Лэем!

И он вернулся, чтобы присоединиться к Кампиану, который стоял в раздумье.

– Не обидели ли вы девушку, сын мой? Мне показалось, я слышал крик.

– Обидел ее! Нет. Однако лучше бы она умерла и я вместе с ней! Не говорите со мной больше, отец. Мы пойдем домой.

Даже Кампиан имел достаточно жизненного опыта, чтобы понять, что произошло. И оба молча поспешили домой.

Так Евстафий Лэй сыграл свою игру и проиграл. Рози, добежав почти до Чепла, остановилась, горя от стыда, потом тихо пошла к домикам на окраине и вышла на дорожку, ведущую в деревню Мурвинстоу. Но она была такая красная и возбужденная, что побоялась войти в деревню из опасения (как она себе сказала) дать повод к людским толкам. Поэтому она свернула на боковую тропинку и пошла по направлению к прибрежным скалам, чтобы освежить пылающее лицо дуновением морского ветра. Там, найдя спокойный, поросший травой уголок под утесом, она уселась на дерн и погрузилась в глубокие размышления. Рози не только прекрасно знала, что за ней ухаживали, но находила это ухаживание чрезвычайно приятным. Не то чтобы ей особенно хотелось разбивать сердца: она бы не разбила своего сердца ни для кого из всех поклонников – так почему должны они разбивать свои сердца для нее? Они все были очень милы – каждый по-своему, но ни одного из них она не считала лучше других.

Бедная маленькая Рози! Если б у нее была мать! Но ей пришлось брать уроки жизни в другой школе. Она была слишком стыдлива (слишком горда, быть может), чтобы рассказать тетке о своем великом смятении. Но совет ей был необходим. Она просидела, сжав голову руками, более получаса; затем стремительно встала и пошла вдоль скал по направлению к Марслэнду. Она решила повидать Люси Пассимор – «белую колдунью»^[30]. Люси все знает и скажет ей, что делать, возможно, даже – за кого выйти замуж.

Люси была тучной веселой женщиной пятидесяти лет, с маленькими лисьими, сверкающими, как огонь, глазами. Ее достоинствами в профессии «белой колдуньи» были бесконечная хитрость и столь же бесконечное добродушие, замечательное знание людских слабостей, некоторая гипнотическая сила, некоторое уменье лечить, твердая вера в силу своих собственных чар и уменье держать язык за зубами. Благодаря всему этому она зарабатывала большие деньги и достигла власти над простым людом на много миль вокруг.

Рози приблизилась к жилищу колдуньи. Та сидела у очага и гнала водку из порея. Но лишь только гостья появилась в дверях, перегонный куб был брошен на произвол судьбы, и, накинув чистый передник, Люси приветствовала Рози с бесконечной любезностью.

– Господи благослови, кто бы мог подумать, что Роза Торриджа посетит мое бедное жилище!

Рози села. А дальше? Она не знала, как начать. Она просидела молча целых пять минут, сосредоточенно уставившись на носок своей туфли, пока многоопытная Люси не нашла лучшим сразу приступить к делу и избавить Рози от сложной задачи самой начать распутывать клубок. Со своей обычной манерой, полураболепной, полуфамильярной, она заговорила:

– Ну, моя дорогая юная леди, что я могу сделать для вас? Я догадываюсь, вам нужна небольшая помощь старой Люси, а? Хотя я очень смущена, что вижу вас у себя: я думала, что это хорошенькое личико может само управиться с такого рода делами, а?

Столь внезапно атакованная, Рози исповедалась и, краснея и смущаясь, скоро дала понять Люси, что хотела бы выслушать предсказание своей судьбы.

– А? О, я вижу. Хорошенькое личико уж натворило бед, а? Слишком много «их»? Бедные создания! Это не так-то легко. Один хорош для одного, другой для другого, а? У одного происхождение, у другого деньги.

И ловкая женщина, обращаясь наполовину к себе самой, перебрала все имена, чьи владельцы, по ее предположению, засматривались на Рози. При этом она искоса поглядывала своими блестящими лисьими глазками, между тем как Рози упорно помешивала торфяную золу носком своей маленькой туфли, разгневанная, пристыженная, испуганная тем, что эта женщина так хорошо отгадывала имена ее воздыхателей и ее мысли о них. Рози старалась сохранить беспечный вид, кого бы Люси ни называла.

– Хорошо, хорошо, – говорила Люси, которая ничего не узнала из ее движений, – думайте, думайте, жизнь моя, и когда вы остановите на ком-нибудь свое внимание, ну, тогда, может быть, я смогу помочь вам увидеть его.

– Увидеть его?

– Его дух, жизнь моя, я говорю только о духе. Я не стала бы устраивать в своем доме свидания ни за какие деньги, но я могу вызвать его дух, чтобы увидеть, верен ли он. Ведь вы хотели бы это знать, разве не хотели бы, дорогая?

Рози вздохнула и сердито отодвинула золу.

– Я должна сначала знать, кто он. Если б вы могли мне показать его сейчас!

– О, я могу показать вам это тоже, могу. Есть способ, верный способ. Но так смертельно холодно в это время года.

– Ну так что же? – спросила Рози, в глубине души мечтавшая о чем-нибудь именно в этом роде и почти готовая просить Люси прибегнуть к колдовству.

– Ну а вы не побоитесь войти на минутку в море ночью, нет? Завтрашняя ночь может пригодиться. Как раз завтра будет отлив.

– Если вы пойдете со мной, может быть…

– Пойду, пойду, постерегу вас, будьте спокойны. Только помните, душенька, никому ни словечка, ни за что на свете, не то ничего не увидите! Ну, попробуем немного колдовства. Хотите?

Рози не могла устоять против искушения. Они столковались, и на следующую ночь было назначено колдовство за небольшую плату (Люси жила своей торговлей.) Опустив заслуженный золотой в руку почтенной дамы, Рози ушла.

Тем временем, в тот самый час, когда Евстафий преследовал свою избранницу в Мурвинстоу, совсем другая сцена разыгралась в комнате миссис Лэй в Бэруффе.

Накануне ночью, отправляясь спать, Эмиас услышал, как его брат Фрэнк в соседней комнате настраивает лютню и начинает петь. Оба окна были открыты; комнаты разделялись лишь тонкой перегородкой, и восхищенный слух Эмиаса улавливал каждое слово любовной песенки, напеваемой нежным мелодичным тенором, которым Фрэнк славился среди прекрасных дам.

Когда певец кончил, Эмиас крикнул через стену:

– Спокойной ночи, старый дрозд, я полагаю, мне незачем платить музыкантам.

– Как, ты не спишь? – ответил Фрэнк. – Иди сюда и усыпи меня морской песней.

Эмиас вошел и увидел, что Фрэнк лежит одетый на постели.

– Я плохо сплю, – сказал он, – боюсь, что я провожу больше времени, сжигая масло^[31], чем полагается благоразумному человеку. Будь моим миннезингером^[32], расскажи мне об Андах, о каннибалах, о ледяных и об огненных странах, о райских местах Запада.

Эмиас сел и начал рассказывать, но почему-то всякий рассказ неизменно возвращался к имени Рози Солтерн: как он думал о ней тут и как думал о ней там; как хотел знать, что бы она сказала, если бы видела его при таком-то приключении; как мечтал взять ее с собой, чтобы показать ей восхитительный вид, пока Фрэнк наконец не предоставил ему свободы.

– Теперь иди спать, – сказал он ему смеясь, – а завтра утром отдай свой меч матери спрятать, иначе у тебя появится искушение проткнуть кого-нибудь из поклонников Рози.

– Не бойся, Фрэнк, я не забияка, но если кто-нибудь станет на моем пути, я поступлю с ним как с собакой и переброшу его через набережную в воду охладить его пыл, не будь мое имя Эмиас.

И гигант, переваливаясь, со смехом вышел из комнаты.

Он проспал всю ночь, как тюлень, и видел сны о Рози Солтерн.

На следующее утро Эмиас, по обыкновению, вошел в комнату матери. Эта комната выглядела такой уютной после трехлетних скитаний по безлюдным странам! Тихонько подойдя к двери, чтобы не помешать, он незаметно вошел и застыл при виде зрелища, представившегося его глазам.

Миссис Лэй сидела в кресле, низко склонившись над головой его брата, Фрэнка, который стоял перед ней на коленях, спрятав лицо в складках ее платья. Эмиас мог видеть, что все тело Фрэнка вздрагивало от сдерживаемого волнения.

– Но не жену, – говорил Фрэнк глухим от рыданий голосом. – Я – ваш сын, и вы должны знать это, даже если Эмиас никогда не узнает.

Оба они увидели Эмиаса, взрогнули и покраснели. Мать взглядом выслала его, и он вышел, словно оглушенный. Почему было упомянуто его имя?

Так вот что означала вчерашняя песенка! Поэтому ее слова так глубоко запали в его сердце. Его брат оказался его соперником. А он рассказал ему вчера всю историю своей любви. Каким бессмысленным глупцом был он! Фрэнк слушал с такой добротой, даже пожелал ему успеха в его намерениях. Какой он джентльмен, старина Фрэнк! Неудивительно, что королева и все придворные дамы так любят его. Если до этого дошло, то что удивительного, если и Рози Солтерн любит его.

«Так-так! Хорошенькую рыбку нашел бы я в своих сетях!» – размышлял Эмиас, шагая по саду.

И в отчаянии хватаясь за золотые кудри, словно желая удержать на плечах свою бедную, сбитую с толку голову, он большими шагами ходил взад и вперед по усыпанному ракушками саду, пока голос Фрэнка, веселый, как всегда, окликнул его:

– Иди завтракать, парень, и перестань давить эти злосчастные ракушки. От их скрипа я чувствую оскомину на зубах.

Благодаря стараниям держать голову прямо Эмиас к тому времени уже привел свои мысли в порядок. Он вошел в дом и с яростью набросился на жареную рыбу и крепкий эль, как бы решившись в тот день во всех отношениях выполнить свой долг до конца. Его мать и Фрэнк с тревогой и ужасом смотрели на него, не зная какой оборот могут принять его мысли при этом новом обстоятельстве.

Тогда Эмиас приступил к своему трудному делу:

– Слушай, брат Фрэнк, я все это обдумал в саду. Конечно, ты любишь ее! Я был глупцом, что не сообразил этого. А если ты ее любишь – наши вкусы сходятся, и это очень хорошо. Я достаточно хорош для нее, надеюсь. Но если я хорош, то ты еще лучше. И хорошая собака бежит, но зайца хватает лучшая. А потому мне здесь больше нечего делать. Это очень мучительно, – продолжал Эмиас с забавно страдальческим лицом, – но мучительны сотни вещей – такова жизнь, как сказал охотник, когда лев тащил его. Когда нет хлеба, приходится грызть корку. Итак, я поступлю в ирландскую армию и выброшу все это из головы. Пушечные ядра отпугивают любовь так же хорошо, как отпугивает ее бедность. Вот все, что я хотел сказать.

С этими словами Эмиас вернулся к своему пиву, в то время как миссис Лэй плакала слезами радости.

– Эмиас, Эмиас, – воскликнул Фрэнк, – ты не должен ради меня отказываться от надежды стольких лет!

Эмиас сжал зубы и старался сохранить весьма решительный вид. Затем внезапным прыжком он ринулся к Фрэнку, обнял его и всхлипнул:

– Довольно, довольно теперь! Забудем все, будем думать о нашей матери, о старом доме и о его чести. Каким ослом я был все эти годы! Вместо того чтобы изучать мое дело, я мечтал о ней, а сейчас не знаю, думает ли она обо мне больше, чем об учениках своего отца.

– Мой дорогой Эмиас, я прогнал все мысли о ней сегодня утром.

– Только сегодня утром? Еще есть время вернуть их, пока они не слишком далеко ушли.

Фрэнк спокойно улыбнулся:

– С тех пор протекли столетия.

– Столетия?! Я что-то не замечаю большого количества седых волос.

– Я бы не удивился, если б они у меня были, – произнес Фрэнк таким грустным и значительным голосом, что Эмиас мог только ответить:

– Ладно, ты все-таки ангел!

– В таком случае ты нечто большее – ты человек!

Оба сказали правду, и, таким образом, борьба окончилась; Фрэнк пошел к своим книгам, а Эмиас, который, когда не спал, всегда действовал, отправился в адмиралтейство потолковать о новом корабле сэра Ричарда. Он забыл свои горести, ораторствуя среди матросов.

Глава V
Поместье Кловелли в старое время

На следующее утро Эмиас Лэй исчез. Не с целью погрузиться в отчаяние и даже не с целью плакать над собой, «бродя по берегам Торриджа». Он просто поскакал к Ричарду Гренвайлю в Стоу. Его мать сразу догадалась, что он отправился просить назначения в ирландскую армию, и послала вслед за ним Фрэнка вернуть его и заставить вновь обдумать свое решение.

Фрэнк оседлал коня и проехал миль десять или больше, а затем, так как в те дни по дороге не было гостиниц и ему предстояло еще добрых десять миль холмистого пути, он свернул в сторону и отправился к поместью Кловелли, где по гостеприимному обычаю того времени его и его лошадь ждал радушный прием мистера Карри.

Как только Фрэнк вошел в длинный, темный, украшенный панелями зал поместья, первое, что он увидел, была громоздкая фигура Эмиаса. Сидя за длинным столом, Эмиас не то всунул свое лицо в пирог, не то пирог в лицо. По-видимому, горе только усилило его аппетит. На противоположной скамье стоял на коленях, опершись локтями на стол, Билл Карри и убеждал его в чем-то.

– Эй, брат! – крикнул Эмиас. – Иди сюда и освободи меня из рук этого людоеда. Он, право, убьет меня, если я не разрешу ему убить кого-либо другого.

– А, мистер Фрэнк! – воскликнул Билл Карри, который, как и другие местные молодые люди, очень почитал Фрэнка и считал его настоящим оракулом в вопросах моды и рыцарских манерах, – добро пожаловать, я как раз мечтал о вас. Мне нужен ваш совет в сотне дел. Садитесь и ешьте. Вот эль.

– Не так рано, благодарю вас.

– О нет! – сказал Эмиас, погружая голову в кубок и подражая Фрэнку. – Избегайте крепкого эля по утрам. Он горячит кровь, разжигает пыл, омрачает мозг яростью и бешенством и затмевает свет чистого разума. Эй, юный Платон, молодой Даниил, иди сюда, будь судьей! А все-таки, хоть уж видно дно кубка, я еще вижу достаточно ясно, чтобы видеть, что Билл не будет драться.

– Не буду? Кто это говорит? Мистер Фрэнк, я обращаюсь теперь к вам. Только выслушайте.

– Мы на судейском кресле, – заявил Фрэнк, принимаясь за пирог. – Обвинитель, начинайте.

– Хорошо, я рассказал Эмиасу о Томе Коффине из Портлэджа; я не могу выносить его больше.

– Зато он просто великолепно сам себя выносит, – вставил Эмиас.

– Придержи язык, черт тебя побери. Какое он имеет право так смотреть на меня, когда я прохожу мимо?

– Зависит от того, как он смотрит. И кошка может смотреть на короля, лишь бы она не приняла его за мышь.

– О, я знаю, как он смотрит и что он думает; он перестанет так смотреть, или я заставлю его перестать. Прошлый раз, когда я сказал «Рози Солтерн»…

– Я знаю, что он написал сонет и послал его в Стоу через рыночную торговку. Какое право он имеет писать сонеты, раз я не умею? Это нечестная игра, мистер Фрэнк, провались я на месте. Разве это не повод для ссоры?

И Билл стукнул по столу так, что все блюда запрыгали.

– Мой дорогой рыцарь пылающего жезла, у меня есть блестящий план, возможность все распутать согласно самым лучшим правилам рыцарства. Назначим день и созовем барабанным боем всех молодых джентльменов не старше тридцати, живущих на расстоянии пятнадцати миль от замка нашей несравненной Орианы.

– И всех подмастерьев! – крикнул Эмиас из глубины пирога.

– И всех подмастерьев. Храбрые молодцы вначале станут драться дубинами на байдфордском рынке, пока все головы не будут разбиты. Чья голова уцелеет, тот заплатит спиной. После сего великого побоища все молодые люди изберут подходящее поле и, сбросив верхнюю одежду, с остро отточенными шпагами одинаковой длины бросятся друг на друга – хватай любого. Победитель будет снова драться – так принято среди боевых петухов – пока все не погибнут и не избавятся от своих страданий. Затем единственный, оставшийся в живых, оплакав перед небом и землей жестокость нашей прекрасной Орианы и избиение, вызванное ее глазами василиска, грациозно бросится на свой меч. Так окончатся горести нашего поколения влюбленных^[33].

– Право, это ужасно, – ответил Карри.

– Таково, простите меня, ваше желание пронзить мистера Коффина чем-либо острее шпильки.

– Шпильки слишком коротки для столь свирепого Боабдилла^[34], – заметил Эмиас. – Шпильки заставят их столкнуться так близко, что они тотчас же перейдут на кулаки.

– Так пусть поливают друг друга водой из насосов на рыночной площади, так как, клянусь небом и королевскими законами, другим оружием они не будут драться.

– Клянусь Небом! – крикнул Эмиас. – Фрэнк говорит, как книга. Что касается меня, я полагаю – джентльмен оставит любовные ссоры быкам и баранам.

– А наследник Кловелли, – улыбаясь, закончил Фрэнк, – может найти лучшие образцы для подражания, чем олени из его собственного парка.

– Пусть так, – сокрушенно промолвил Билл. – Вы большой ученый, Фрэнк, но джентльмен должен иногда драться, иначе что станет с его честью?

– Я говорю, – ответил несколько надменно Фрэнк, – не просто как ученый, а как джентльмен, как человек, который сражался на своем веку и которому, мистер Карри, случалось убивать своих противников. Но я с гордостью вспоминаю, что никогда не сражался из-за личной ссоры и, надеюсь, никогда этого не сделаю.

– Что же мне делать? – спросил Билл. – Я хочу пойти завтра на базар; если там будет полно Коффинов и каждый из них начнет дразнить меня?

– Предоставь все мне, – сказал Эмиас. – У меня есть свой план – он не хуже плана ученого Фрэнка. Если завтра на базаре произойдет ссора, как я предполагаю, увидишь, если я не…

– Ладно, вы оба добрые малые, – перебил Билл. – Давай выпьем еще кубок.

– А теперь выпьем за здоровье мистера Коффина и всех доблестных юношей севера и перейдем к делу. Я должен доставить этого беглеца домой, к его матери. Если он не пойдет добровольно, я получил приказ перебросить его через седло.

– Надеюсь, у твоей лошади крепкий круп, – рассмеялся Эмиас. – Я должен повидать сэра Ричарда, Фрэнк. Очень приятно так пошутить, как мы шутили, но я принял твердое решение.

– Стой, – прервал Карри, – сегодня вечером вы должны остаться здесь; прежде всего ради хорошего обеда, а затем потому, что мне нужен совет нашего Феникса, нашего оракула, нашего образцового рыцаря. Вот, Фрэнк, можете вы перевести мне это? Только говорите оба тихо – идет мой отец. Лучше отдайте мне письмо. Здорово, отец. Откуда ты?

– Эге, да здесь целая компания! Молодые люди, вы и вам подобные – всегда желанные гости. Как поживает ваша матушка, Фрэнк? Где я был, Билл? На ферме, смотрел быков. Но я голоден. Половина первого – и еще нет обеда? Что я вижу, мистер Эмиас утоляет жажду крепким элем. Лучше попробуем глинтвейна.

Старик уселся на большую скамью у камина, и его сын стал трудиться над стаскиванием отцовских сапог, получая ежеминутные предостережения насчет мозолей.

– Куда ты едешь, Эмиас? – спросил Билл.

– Куда я еду? – переспросил Эмиас. – В ту сторону, которую Рэли^[35] назвал страной нимф. Я надеюсь, что следующий месяц застанет меня на чужбине в Ирландии.

– На чужбине?..

– Скажи лучше на родине, – заявил старый Карри. – Она с одного конца до другого полна уроженцев Девона, ты все время будешь среди друзей. Однако вот идут слуги, я слышу, как повар стучит к обеду.

После обеда Билл Карри, придвинув свой стул вплотную к стулу Фрэнка, осторожно сунул ему в руки грязное письмо.

– Это письмо было мне доставлено сегодня утром деревенским парнем. Взгляните на него и скажите, что мне делать?

«Мистер Карри, стерегите сегодня ночью на стороне Заповедника. Когда ирландская лисица выскочит из-за утесов – хватайте ее и крепко держите».

– Я показал бы это отцу, – сказал Билл, – но…

– Я думаю, что это какая-то уловка. Смотрите, это почерк человека, который старался писать неграмотно и все-таки не мог. Взгляните на это и на это – такие образцы не преподаются в ирландской школе. И больше того – это писал не девонец.

– Разумеется.

– И мы бы сказали «человека» вместо «ее»?

– Верно! О, Даниил! Но значит ли это, что мне ничего не нужно делать?

– В этом вопросе я не судья. Спроси Эмиаса. Вероятно, из своего путешествия вокруг света он вывез некоторый опыт.

Эмиас был вызван на совет.

Он подумал минуту, запустив обе руки в длинные кудри, а затем:

– Билл, милый мой, тебе приходилось сторожить в стороне Заповедника в последнее время?

– Никогда.

– Тогда где же?

– На городской набережной.

– Еще где?

– В центре города.

– Еще где?

– Ого, малый стал адвокатом! Около Фрешуотера.

– Где находится Фрешуотер?

– Ну, где водопад – на расстоянии полумили от города. Там наверху есть тропинка в лес.

– Знаю. Я буду сторожить там сегодня ночью. Все часто посещаемые места, конечно, охраняются. И пошлите парочку здоровых слуг на мельницу на всякий случай – автор письма мог сообщить и правду. Но мое сердце чует, что оно написано нарочно, чтобы отвлечь тебя.

– Но почему вы склонны сторожить именно Фрешуотер, мистер Эмиас?

– Потому, что те, кто явятся, если только они явятся, никогда не высадятся в Мусмилле. Если это иностранцы, они не осмелятся; если это местные люди, они слишком опытны, чтобы подъехать, пока не подует западный ветер. Высадиться у города было бы слишком большим риском, а Фрешуотер уединен, как Бермудские острова, и там можно подвести лодку к скале при всяком уровне воды и во всякую погоду, исключая северного и северо-западных ветров. Я не раз делал это, когда был мальчиком.

– И делишься с нами плодами своего опыта в зрелые годы, а?

– Ладно, у тебя седая голова на зеленых плечах, мой мальчик; и я думаю, что ты в самом деле прав. Кого ты возьмешь с собой сторожить?

– Я пойду с братом, – сказал Фрэнк, – и этого будет достаточно.

– Достаточно? Он достаточно велик, а вы достаточно храбры для десятерых; но все-таки чем больше, тем веселее.

– Но чем меньше, тем легче. Я осмелюсь просить у вас первой и последней милости, – очень серьезно заговорил Фрэнк, – обещайте мне две вещи: первая – вы не пошлете к Фрешуотеру никого, кроме меня и моего брата, и второе – что бы мы ни узнали – оно останется тайной. Я полагаю, мы достаточно известны вам и другим – вы не можете ни на минуту сомневаться, что наши действия удовлетворят и вашу честь, и нашу собственную.

До самого отъезда братьев молчание почти не прерывалось.

– Эмиас, – сказал Фрэнк, – и тем не менее это писал девонец. Это писал Евстафий.

– Невозможно!

– Нет, друг, я был секретарем принца и научился разбирать шифры и подмечать каждый росчерк пера. Как я ни молод, я полагаю, меня нелегко провести. Идем, друг, но не бей никого сгоряча, ты можешь погубить свою же кровь.

Они прошли вдоль парка по направлению к востоку; миновали спрятавшуюся в лесу рыбачью деревушку – ряд домиков, прилепившихся к отвесной скале; прошли еще с полмили и по крутому склону холма, поросшему дубовым лесом, по узкой лесной дорожке стали спускаться к воде до того места, где с двух сторон сливаются ручьи и с высоты нескольких сотен футов обрушиваются каскадом в океан. Подле водопада подымалась с берега узкая тропка. Здесь братья предполагали встретить посланного. Фрэнк желал занять сторожевой пост ниже Эмиаса. Он говорил, что уверен, что Евстафий явится самолично, а он скорее сумеет воздействовать на него словами, чем Эмиас, что если Эмиас будет караулить ярдов на двадцать кверху, посланный все равно не сможет удрать. И, кроме того, он – старший брат и потому имеет право на почетный пост. Эмиас подчинился, заставив брата обещать, что если на тропинке появится больше одного человека, Фрэнк пропустит их мимо себя, прежде чем окликнуть брата, так, чтобы оба – Эмиас и Фрэнк – могли загнать их в тупик одновременно.