Чарльз Кингсли
Искатель приключений Эмиас Лэй
Глава XIV
Как появился славный корабль «Рози»
Возьмем лодку у лестницы Уайтхолла, как сделал Эмиас, и проскользнем впереди него под старый лондонский мост и дальше к набережной Дартфорда, где стоит как бы набальзамированный знаменитый корабль «Пеликан», на котором Дрейк совершил плавание вокруг света.
Корабль стоит на суше, на поросшем травой берегу Темзы, выставленный напоказ, а сверх того служит обеденным залом для веселых компаний из Сити.
Одна из таких компаний находится сегодня на борту. Мэр дает обед группе людей, интересующихся открытием новых стран. Здесь были богатые купцы – искатели приключений, отважные мореплаватели и среди них наши старые знакомые – адмирал Винтер, капитан Рэли и Фрэнк Лэй.
В это время слуга докладывает, что там снаружи высокий джентльмен желает говорить с сэром Вальтером Рэли.
– Веди его сюда, малый!
Эмиас вошел и в раздумье остановился у двери.
– Капитан Лэй! – вскричало полдюжины голосов.
– Почему вы не вошли, сэр? – спросил один из присутствующих. – Вы достаточно хорошо должны знать дорогу среди этих палуб.
– Достаточно хорошо. Но, джентльмены, вы простите меня. – И он бросил на Рэли взгляд, значение которого тот сразу понял.
Побледнев как смерть, он встал и последовал за Эми-асом в соседнюю каюту. Они пробыли там вместе пять минут, а затем Эмиас вышел один. В немногих словах он рассказал всему обществу грустную историю о смерти брата Рэли, Гомфри Джильберта. Рэли вернулся через несколько минут, но был молчалив и скоро вышел позвать ялик, сделав Эмиасу знак следовать за ним. Фрэнк поехал за ними на другой лодке.
Эмиас и Фрэнк вместе с матерью стояли во дворце у окна, выходящего на реку, говорили о различных вещах и внимательно смотрели на лица друг друга при свете умирающего дня, так как три года прошло с тех пор, как они виделись в последний раз.
Длинные локоны Эмиаса были срезаны, но в вознаграждение за их потерю подбородок был покрыт густой золотистой бородой; его лицо потемнело от солнца и бурь; длинный шрам, трофей боя, перерезал его правый висок; его громадная фигура приобрела ширину, пропорциональную ее вышине, а его рука, лежавшая на подоконнике, была жестка и массивна, как рука кузнеца. Фрэнк положил на нее свою. Эмиас посмотрел и испугался контраста – так слабы, бескровны, прозрачны были тонкие пальцы придворного. Эмиас беспокойно заглянул в лицо брата. Конечно, оно изменилось с тех пор, как они виделись в последний раз. Сверкающий румянец еще сиял на щеках, но белизна поблекла и затуманилась; губы были бледны, черты лица заострены; глаза горели неестественным огнем; а когда Фрэнк заметил, что Эмиас постарел, Эмиас не мог удержаться от мысли, что это замечание было гораздо более верно в отношении самого говорившего.
Стараясь закрыть глаза перед неизбежностью, Эмиас продолжал свою болтовню, спрашивая название одного здания за другим.
– Итак, это древняя матушка Темза?
– Да, ее берега очень хороши, но, видишь, она не может остановиться, чтобы взглянуть на них. Она стремится к морю, а море – в океан, а океан – вперед на запад. Все движется на запад. Быть может, мы когда-нибудь двинемся сами по той же дороге, Эмиас.
– Что ты хочешь сказать?
– Только то, что океан следует изначальному движению и всегда течет с востока на запад. Что может быть странного в моих мыслях об этом, когда я только что вернулся с праздника, где мы пили за успех движения на запад? Разве не запад – страна покоя и грез? Эта страстная тяга на запад заложена в глубине человеческой души. Я не жалею никого из бежавших туда, за отдаленнейшие моря.
– Не жалеешь никого из бежавших туда? – спросил Эмиас.
Фрэнк пытливо посмотрел на него, а затем ответил:
– Нет. Если бы я и жалел кого-нибудь, то только тебя, так как ты, кажется, устал от путешествий на запад.
– Значит, ты хотел бы, чтобы я туда поехал?
– Не знаю, – промолвил Фрэнк после минутной паузы, – но я должен рассказать тебе теперь, я полагаю, то, что случилось в Байдфорде, где…
– Пощади нас обоих, Фрэнк, я все знаю. Я был в Байдфорде и приехал сюда не просто повидать тебя и мою мать, но спросить твоего совета и ее разрешения.
– И взять меня с собой?
– Дорогой мой, один месяц путешествия убьет тебя.
Фрэнк улыбнулся и свойственным ему движением склонил голову набок.
– Я принадлежу к школе Фалеса[65], который утверждает, что жизнь зародилась в океане. Меня не пугает мысль вернуться в его лоно.
– Хорошо было бы, – сказала мать, – если бы я тоже могла отправиться с вами и разделить вашу участь. Послушай, – продолжала она, кладя голову на грудь Эмиаса и с улыбкой заглядывая в лицо ему, – я слышала и раньше о героических матерях, которые шли в битву со своими сыновьями и ободряли их к победе. Почему не могу я отправиться с вами с более мирной целью? Я могла бы ухаживать за больными, если кто-нибудь заболеет. Наконец я смогу чинить и стирать для вас. Я полагаю, на море не труднее играть роль хорошей хозяйки, чем на берегу? Возьми меня!
Эмиас переводил взгляд с одной на другого.
– Матушка! Вы не знаете, о чем просите. Я не хочу, Фрэнк, брать тебя с собой. Это более суровое дело, чем кто-либо из вас может себе представить. Дело, которое должно быть сделано огнем и мечом.
– Почему? – воскликнули оба в ужасе.
– Я должен платить своим матросам и своим товарищам, искателям приключений, и должен платить им испанским золотом. И, больше того, как могу я отправиться в Испанское море из-за своей личной ссоры, если я не буду в то же время бороться с врагами моей родины?
– Неужели и Фрэнк тоже так думает? – произнесла миссис Лэй наполовину про себя.
Но ее сыновья поняли, что она хочет сказать.
Воинственную жизнь Эмиаса она приняла как грустную необходимость. Но чтобы и Фрэнк также сделался человеком крови – с этим ее сердце не могло примириться. Слишком ужасным казалось соединение его ума с ужасами и резнею войны. И, хватаясь за последнюю надежду, она ответила:
– Наконец Фрэнк должен спросить разрешения королевы, и, если она разрешит, как могу я противоречить?
На этом беседа грустно оборвалась.
Разрешение Фрэнк получил. Мать с сыновьями вернулись в Байдфорд и принялись за работу. Фрэнк закладывал ферму. Билл Карри делал то же (ему осталось от матери небольшое имущество). Старый Солтерн снарядил прекрасный корабль в двести тонн и, сверх того, дал пятьсот фунтов на его оборудование. Миссис Лэй день и ночь готовилась. Эмиасу нечего было дать, кроме своего времени и своих мозгов, но, как сказал старый Солтерн, без этого все остальное было бы им ни к чему.
День за днем Эмиас и старый купец являлись на корабль, наблюдая собственными глазами за установкой каждой снасти и каждого паруса. Карри занимался набором рекрутов и оказался благодаря своим шуткам и щедрости лучшим из вербовщиков. В то же время Джек Браймблекомб вне себя от радости ковылял за ним из таверны в таверну, с одной набережной на другую и так горячо проповедовал, что Эмиас мог заполучить полтораста забубенных голов в первые же две недели.
Но Эмиас лучше знал, что ему нужно. Он твердо решил не брать никого, кроме испытанных людей; и, потрудившись как следует, он их раздобыл. Лишь одного повесу принял Эмиас в свою команду. Звали его Парракомб. Он был школьным товарищем Эмиаса и сыном байдфордского купца. Это был один из тех людей, которые «не бывают врагами никому, кроме самих себя». Красивый, ленивый, неглупый малый, он употреблял приобретенные им в школе поверхностные познания преимущественно на сочинительство песенок. Пропив все, что было ценного в доме, он в припадке раскаяния проклял пьянство и замучил Эмиаса просьбами взять его в море. Впоследствии он сделался таким же хорошим матросом, как все остальные, но жестоко скандализировал Джека Браймблекомба всевозможными еретическими рассуждениями.
Однажды, вскоре после того, как Эмиас согласился дать этому старому товарищу место на корабле, Эмиаса, направлявшегося по делам в Аппельдор, остановили у дверей маленькой гостиницы «Привал моряков». Его просили извлечь оттуда бедного Билла Парракомба, который (несмотря на свою клятву) напился и буянил, угрожая смертью хозяйке и всей ее родне. Эмиас вытащил его за шиворот и повел домой в Байдфорд. По дороге Билл рассказал ему длинную и запутанную историю. Какой-то бродячий цыган встретил его сегодня утром на песках близ Боазиса, предложил погадать ему и предсказал ему много денег и почестей; потом заманил его в «Привал моряков» и стал играть с ним на выпивку, при этом Билл все время выигрывал и, разумеется, сейчас же пропивал свой выигрыш. Затем бродяга начал задавать ему всякие вопросы относительно предполагаемого путешествия «Рози», и на многие из них, признался Билл, он ответил, прежде чем распознал намерение молодца, после чего тот предложил ему большую сумму денег, чтобы он сделал какую-то отчаянную гадость, но какую именно – убить ли Эмиаса, или проткнуть дно славного корабля «Рози», или поджечь Торридж посредством черной магии – он не помнит. Эмиас счел три четверти этой истории пьяным вымыслом и удовлетворился, добившись приказа о смещении хозяйки за укрывательство бродяг цыган, что было тогда тяжким преступлением, ибо одежда цыган была излюбленной маской иезуитов и их лазутчиков. Она, разумеется, утверждала, что никакого цыгана не было. При этом Эмиас воспользовался случаем спросить, что стало с подозрительным папистским конюхом, которого он видел в «Привале моряков» три года тому назад. К своему удивлению, он узнал, что этот конюх исчез в день отъезда дона Гузмана из Байдфорда. Очевидно, тут скрывалась какая-то тайна, но ничего определенного нельзя было доказать. Хозяйка была уволена с выговором, а Эмиас, сильно выбранив Парракомба, скоро забыл всю эту историю. Во всяком случае, Парракомб не мог рассказать цыгану (если таковой существовал) ничего важного, так как основная цель путешествия (как было принято в те времена из страха перед иезуитами) тщательно сохранялась втайне самими искателями приключений, и, исключая Иео, никто из команды не подозревал, что корабль идет в Ла-Гвайру.
А Сальвейшин Иео?
Сальвейшин на несколько дней почти взбесился от внезапной надежды отправиться на поиски своей малютки. Но у старика была практическая сметка, и он настоял, чтобы его послали в Плимут найти матросов.
– Там есть много людей со старого «Пеликана» и с «Миньоны» капитана Хаукинса, которые знают Индию так же хорошо, как и я, и мечтают туда вернуться. Там есть Дрю – он лучший штурман Западного края. Вы обещали ему взять его с собой в первое же ваше плавание.
Иео уехал в Плимут и вернулся с Дрю и двадцатью старыми морскими волками. Один взгляд на их лица, когда Иео гордо ввел их в «Корабельную таверну», показал Эмиасу, что они – из того материала, какой ему нужен. В лице этих людей вместе с четырьмя молодцами из Северного Девона, ходившими с ним вокруг света на «Пеликане», Эмиас получил запасную силу, на которую мог положиться в беде. А что беда может случиться, он хорошо понимал.
15 ноября 1583 года от набережной Байдфорда отошел по направлению к Аппельдорскому пруду высокий корабль «Рози» с сотней людей на борту, с обильным количеством говядины, свинины, сухарей и доброго эля (в то время в море всегда брали эль), с четырьмя кулевринами на верхней палубе и с таким количеством мушкетов, пищалей, луков, копий и мечей, что, по общему мнению, никогда еще не выходил из гавани корабль, который был бы так хорошо снаряжен.
Глава XV
Как они пристали к Барбадосу и никого там не нашли
Земля! Земля! Земля!
Да, там, далеко на юго-западе, подле заходящего солнца, была земля – длинная синяя полоса, отделяющая пурпурное море от золотого неба. Наконец земля со свежей водой, охлаждающими плодами и свободным пространством для скрюченных, искалеченных цингою людей.
И здесь же может быть золото, золото и драгоценные камни и все богатства Индии. Кто знает? Почему бы и нет? Старый мир действительности и прозы остался на тысячу миль позади, а впереди и вокруг было царство чудес и сказок, бесконечных надежд и возможностей.
Прошло несколько минут, радуга заката поблекла. Изумруды и топазы, аметисты и рубины сменились серебристо-серым полусветом. Еще немного, и, властвуя над морем, сквозь темную сапфировую глубину поднялась луна.
– Это должен быть Барбадос, ваша милость, – сказал Дрю, штурман, – если только мои вычисления меня не обманывают.
– Барбадос? Я не слыхал о нем.
– Очень возможно, сэр. Но Иео и я были здесь с капитаном Дрейком, а я был еще после того с капитаном Барлоу. Здесь на юго-западе, мне помнится, есть хорошая гавань.
– И никаких испанцев, каннибалов и диких зверей, – сказал Иео. – Настоящий сад лежит посреди моря. Я слышал, как капитан Дрейк говорил, что следовало бы заселить его.
– Теперь я припоминаю, – ответил Эмиас, – что он говорил о каком-то острове в этих местах. Ну что вы скажете, друзья? Самое лучшее, что мы можем сделать, это провести здесь несколько дней и дать нашим больным поправиться, прежде чем мы достигнем Испанского моря и примемся за работу.
Решение было объявлено и радостно принято командой. Почти до самого рассвета они плыли вдоль южного побережья острова и нащупывали дорогу в бухту, где ныне стоит Бриджетстаун. Все глаза были пристально устремлены на низкие лесистые холмы, залитые лунным светом, усыпанные миллионами танцующих звезд – огненных мух. Все ноздри жадно впивали душистый запах, который несся с земли, сотканный из ароматов тысячи цветов. Все уши радостно слушали после однообразного журчания волн жужжание насекомых, шорох листвы и жалобные крики береговых птиц, наполняющие тропическую ночь шумной жизнью.
Наконец корабль остановился, канат прогремел через клюз[66]. А затем все позабыли о том, что на острове могут быть испанцы или туземцы, – из каждой груди инстинктивно вырвалось «ура». Бедному Эмиасу стоило большого труда отговорить матросов немедленно ехать на берег: они хотели высадиться, несмотря на темноту и несмотря на то, что до утра оставалось всего лишь два часа.
Наконец встало солнце, и его горизонтальные лучи заблестели на гладких стволах пальм, переломились радугой сквозь пену на коралловых рифах и далеко позолотили пустынное плоскогорье. Длинная вереница пеликанов с криком полетела к морю. Жужжание насекомых усилилось. Тысяча птиц разразилась ликующими песнями. Легкий голубой туман пополз вверх и исчез, сменившись ослепительным светом. Береговой ветер, который всю ночь освежающе дул на море, замер в неподвижном покое, и тропический день начался.
Больных подняли наверх и, погрузив на лодки, перевезли на землю, чтобы дать им возможность вытянуться в тени широколиственных пальм. Через полчаса вся команда рассыпалась по берегу, за исключением дюжины достойных малых, которые добровольно вызвались держать вахту и охранять корабль до полудня. Первый инстинктивный вопль был:
– Плодов! Плодов! Плодов!
Больные переползали с места на место, жадно обрывая фиолетовые гроздья с вьющихся по берегу виноградных лоз. Они измазали себе рты и искололи губы колючими грушами. Здоровые начали рубить кокосовые деревья, чтобы достать орехи, но только иступили свои топоры. Наконец Иео и Дрю собрали полдюжины разумных людей, отправились в глубину острова и вернулись через час, нагруженные самыми вкусными плодами этого первобытного фруктового сада – терпкими гранатами, приторно сладкой гуавой и роскошными ананасами, этими лучшими из плодов, сотни которых валялись и жарились на солнце на низких туфовых скалах. Затем все уселись на песке, пренебрегая опасностью, и, разделив добычу на равные доли, устроили пир.
Фрэнк бродил взад и вперед; Эмиас шел за ним, со ртом, набитым ананасами, и с покровительственным видом изображал человека, которому уже знакомы все эти чудеса и который уже не удостаивает их вниманием.
– Ново, ново, все ново! – говорил Фрэнк. – О, ужасное чувство! Все меняется вокруг нас, самые крошечные мушки и цветы, лишь мы все те же, навеки те же!
Эмиас, для которого подобный язык был загадочен и непонятен, ответил:
– Смотри, Фрэнк, вот колибри. Ты слыхал о колибри?
Фрэнк взглянул на живую драгоценность, которая с громким жужжанием висела на каком-то фантастическом цветке, переливая всеми цветами радуги при каждой перемене освещения.
– В море больше рыб, чем когда-либо можно увидеть, и я уверен, что в мире больше чудес, чем можно себе представить. Я никогда не был в этих местах. А в Южных морях, должен признаться, я никогда не встречал ни сирен, ни тритонов, хотя Иео и говорил, что слышал прекрасную музыку, несущуюся ночью из залива, очень далеко от земли. Посмотри на бабочек. Не хочется ли тебе снова стать мальчиком и попробовать наловить их в шляпу?
И братья пустились в странствие по пышному тропическому лесу, а затем вернулись на берег, где нашли больных уже поправившимися. Многие из тех, кто утром не мог подняться с койки, теперь гуляли и с каждым шагом становились крепче.
– Правильно, молодцы, – крикнул Эмиас, – держитесь веселее! После обеда мы устроим музыку на берегу, так как нет сирен, чтобы петь нам. Кто захочет, сможет танцевать.
Так прошли четыре дня. И взрослые люди, как школьники в праздник, предавались незатейливым развлечениям, не забывая, однако, выстирать одежду, взять свежую воду и набрать хороший запас тех фруктов, которые казались годными для хранения.
Матросы, устав от бесплодных поисков золота, которое они надеялись найти в каждой расщелине, несмотря на предупреждения Иео, что никакого золота на этом острове нет, – стали слоняться без дела. Эти большие дети набивали карманы раковинами и морскими диковинками, чтобы привезти домой своим возлюбленным; с шумом и смехом выкуривали агути из дуплистых деревьев и мучили всякое подвернувшееся под руки живое существо.
Наконец они благополучно выбрались из гавани и вновь пустились в путь на запад.
Глава XVI
Как они раздобыли жемчуг на Маргарите
Ночью корабль обогнул южный берег Гренады[68] и наконец очутился в том прекрасном кольце островов, где природа сосредоточила все свои красоты. Если в глазах этих новых пришельцев даже Барбадос был облечен необыкновенной славой, насколько более славными должны были им казаться моря, куда они теперь входили. Моря улыбчивые, почти всегда спокойные, не тронутые ураганом, который бушевал далеко к северу. Небо, море и острова были одной сплошной радугой. Даже грубые матросы, чьи мысли были заняты испанским золотом и жемчугом; даже Эмиас, привыкший к зрелищу тропиков и беспрестанно думавший об истреблении испанцев и присоединении Вест-Индии к владениям Англии, – не могли не испытывать восхищения при виде этих земель, вокруг которых сосредоточились все чудеса, вся зависть и вся алчность века. Страшила и возбуждала мысль, что они попали в область, совершенно неведомую англичанам, где наказание за проступок может быть хуже смерти – мучения инквизиции. Быть может, не более пяти раз заходили английские суда в эти таинственные воды; но на корабле были люди, которым они были хорошо известны. У старых моряков с «Пеликана» и «Миньоны» целый день спрашивали названия каждого острова и мыса, каждой птицы и рыбы.
На следующий день они плыли вдоль северного берега острова, незаметно проскользнув мимо укрепления, которое испанцы воздвигли на восточном побережье для охраны жемчужных промыслов. Наконец они увидели глубокую и спокойную бухту, заросшую лесом до самой воды. На рейде стояла каравелла и подле нее три лодки. При этом зрелище все сразу высыпали на палубу, и каждый спешил высказать свое мнение о том, что следует предпринять. Большинство настаивало на том, чтобы плыть прямо в бухту, так как ветер дул по направлению к берегу. Тем не менее, заметив, как разбиваются волны в некоторых местах у входа в бухту, и опасаясь подводных камней, Эмиас решил подойти сначала ближе, а затем послать внутрь бухты лодку. Дойдя до намеченного места, лодки спустили. Карри с двадцатью матросами поместились в большой лодке, а Эмиас с еще пятнадцатью – в другой, поменьше. Среди последних был Джек Браймблекомб со старым мечом своего дяди. Он очень гордился этим мечом.
У входа в бухту они увидели, как и ожидали, множество коралловых рифов, так что им пришлось долго плыть вдоль стены кораллов, прежде чем они нашли проход для лодки. В то время как они шли, внизу внезапно появился, как выражался Иео, «выводок акул». Многие из них были почти одной длины с лодкой и жадно смотрели вверх своими злобными хмурыми глазами.
– Джек, – сказал Эмиас, сидевший рядом с ним, – смотри, как эта большая штука уставилась на тебя: она, наверное, мечтает о твоей жирной шкуре и думает, что твое мясо нежно, как мясо новорожденного поросенка.
Джек сильно побледнел, но ничего не ответил.
Пройдя через рифы, они с попутным ветром вошли в бухту. Каравелла была от них теперь не дальше мушкетного выстрела. Карри пристал к ней прежде, чем испанцы успели добежать до своих пушек, и, стоя на носу лодки, громко предложил им сдаться.
– Чьим именем он приказывает? – смело спросил его капитан.
– Именем здравого смысла! – крикнул Карри. – Разве вы не видите, что вас всего пятьдесят против наших двадцати?
Затем Билл вскарабкался на борт, и капитан выстрелил в него из пистолета. Карри свалил его на палубу, не желая проливать кровь, после чего экипаж сдался, некоторые упали на колени, другие попрыгали в воду. Добыча была поймана.
Тем временем Эмиас обогнул каравеллу и причалил ко второй от нее лодке, так как первая была пуста и, следовательно, была верным призом. Испанцы с той лодки, к которой подошел Эмиас, сдались без единого удара, негры бросились в воду и поплыли к берегу. В это время третья лодка, которая находилась примерно на расстоянии весла, повернула, чтобы удрать.
При этом случилось замечательное происшествие.
Джек Браймблекомб мечтавший, как бы отличиться в этот день, зацепил эту лодку абордажным крюком и пытался влезть на ее корму с криком:
– Стойте вы, паписты, стойте!
Как и следовало ожидать, – их было десятеро против одного, – его тотчас столкнули за борт, и, выпустив крюк, он шлепнулся в море. Охваченный паническим ужасом (его живое воображение населило все море ужасными акулами, которых он видел), Джек зарычал от страха. Ему не пришло в голову влезть обратно в свою лодку, и он храбро поплыл за испанцами – в надежде ли схватиться за конец крюка, который волочился за лодкой, или в припадке безумной храбрости, – никто не мог решить, – но он продолжал плыть, озираясь, как большая черная обезьяна.
– Стойте, испанские собаки! Помогите, добрые люди! Разве вы не видите, что я погибший человек! Они уже отъели мне пальцы на ногах! Они схватили мою ногу! У меня уже нет правого бедра! Я не Иона![69] Если они меня проглотят, я никогда уже не вернусь обратно! Лучше попасть в руки людей, чем в лапы дьявола с тремя рядами зубов!
И так кричал он до тех пор, пока англичане, каждую минуту ожидавшие, что славного Джека сцапают акулы или хватит по голове вражеское весло, выпустили залп в беглецов, после которого они все бросились за борт. Джек вскарабкался в лодку и, рассекая воздух мечом, кричал:
– Сдавайтесь! Сдавайтесь, испанские собаки!
Немного спустя, придя в себя и увидев, что ему не в кого вонзить свой девственный клинок, он, задыхаясь, уселся на офицерское место и начал стаскивать штаны. При виде этого Эмиас, в полной уверенности, что добрый малый сошел с ума от солнечного удара или от того, что упал в воду, приказал своим гребцам идти борт о борт с лодкой Джека и спросил:
– Что ты делаешь со своими нижними принадлежностями?
Джек среди общего смеха стал уверять и клясться, что акулы до кости прогрызли его правое бедро, да – и он чувствует это, – его штаны полны крови. Он лишился бы чувств от воображаемой потери крови, если бы друзья не убедили его, что он цел и невредим.
Затем они принялись разбирать свою новую добычу. Лодки были полны шкур и соленой свинины. Но это было не все. В каюте капитана и в офицерской скамье той лодки, которую так храбро взял на абордаж Браймблекомб, оказалось несколько корзин, искусно сплетенных из листьев. Корзины были полны прекрасного жемчуга.
Они уехали довольные этим трофеем.
На следующий день, заметив рядом отлогий берег со струей чистой воды, бегущей в море, Эмиас решил, что им следует здесь высадиться, выстирать одежду и запастись водой, так как почти с самого Барбадоса они не встречали свежей воды. В этом походе пожелал принять участие Джек Браймблекомб, взявший с собой свой меч и большой аркебуз. Ему снилось прошлую ночь (объяснил он), что на него напали испанцы; он уверял, что его сон оправдается и что он очень беспокоится, вернется ли живым или нет.
Итак, они высадились на берег, причем Эмиас отдал строгое распоряжение не пускать в ход огнестрельного оружия, чтобы не переполошить испанцев. На берегу матросы выстирали одежду и с удовольствием размяли ноги, восхищаясь красотой места. Затем они принялись за работу и, вытащив лодку к истоку речушки, стали наполнять бочки.
Джек Браймблекомб, лишь только они высадились, с пристыженным и страдальческим видом отошел в сторону. Усевшись под большим деревом, он вытащил из-за пазухи книгу и стал внимательно читать. Он был опоясан мечом, а аркебуз лежал возле него. И то и другое было хорошо для него и для остальных. Не успели они набрать воды, как раздался крик: «Испанцы, испанцы!» Из лесу, на расстоянии не более двадцати шагов от Браймблекомба, вышли человек пятьдесят с мушкетами. Позади них бежало множество негров, а впереди ехал верхом офицер с большим пером на шляпе и обнаженным мечом в руках.
– Вставайте, если хотите остаться в живых! – закричал Эмиас, и как раз вовремя, так как добрых десять минут было потеряно в беганье взад и вперед, прежде чем ему удалось привести своих людей хоть в какой-нибудь боевой порядок.
Но когда Джек заметил испанцев, он, словно ожидая нападения, сорвал лист, вложил его в свою книгу, чтоб отметить страницу, хладнокровно положил книгу на землю, поднял свой аркебуз, подбежал, как бешеная собака, прямо к капитану и прострелил его насквозь, затем, швырнув аркебуз в голову ближайшего солдата, продолжал драться одним мечом, пробиваясь среди аркебузов и нанося направо и налево такие ужасные удары, что враги в беспорядке отступили. Пять или шесть раз они выстрелили в Джека, но из страха перед ним или из опасения ранить друг друга стрелявшие так плохо целились, что только один раз ему слегка оцарапало бедро. Однако с той же скоростью, как испанцы отступали, Джек наступал. Тем временем подбежали остальные, всего около сорока хорошо вооруженных человек. Увидев их, испанцы повернули и быстро удалились.
– Джек, вернись, ты с ума сошел! – кричал Эмиас.
Но Джек, который за все это время не произнес ни слова, все с той же яростью преследовал врага, пока не зацепился ногой за какой-то пень. Он упал, ударился головой о землю, окончательно задохнулся (при его толщине да еще во время боя дышать было не так-то легко) и остался лежать. Эмиас, увидев, что испанцы ушли, не нашел нужным их преследовать. Он поднял Джека, который, вытаращив глаза, кричал:
– Слава богу! Слава богу! Сколько я убил? Сколько я убил?
– Девятнадцать по меньшей мере, – промолвил Карри, – семерых одним ударом, – и показал Браймблекомбу мертвых капитана и двух аркебузиров и, кроме того, еще двух или трех раненых. Некоторые из них были ранены выстрелами своих же товарищей.
– Ну, – сказал Джек, помолчав и отдышавшись, – будете вы теперь смеяться надо мной, мистер Карри, или говорить, что я не умею сражаться потому, что я сын пастора?
Карри взял его за руку и попросил прощения за свои насмешки.
Джек, который долго не помнил зла, в свою очередь рассмеялся:
– О, Карри, мы все привыкли к вашим шуткам с тех самых пор, как вы имели обыкновение пускать пчел ко мне в пюпитр в байдфордской школе.
Затем все вернулись к лодкам, и вся команда приветствовала Джека, который вскоре сильно ослабел (потеряв много крови и не заметив этого); но он столь же мало придавал значения своей действительной ране, как накануне воображаемой. Они привезли с собой меч убитого офицера (прекрасный клинок) и большую золотую цепь, которую тот носил вокруг шеи.
И то и другое было присуждено Браймблекомбу как боевая награда.
