Чаласлав
В злом

Римма Мироновна отвернулась к столу. Снова негромко включили музыку. Конферансье, играя лицом, решила завести зал и стала хлопать в такт. Сидящие подхватили затею, и сердце забилось в общем ритме. Мощном, всеохватном, бессознательном. «И наступит царство, – пели динамики, – птиц и детей, сказочное братство». Родители улыбались. Радость коверкала их лица. Римма Мироновна взяла со стола верхний лист тонюсенького картона. Старшекурсник позади неё бросил на него взгляд и кинулся искать соответствующий свёрток. Римма поглядела на картонку, оказавшуюся свидетельством о переводе в спецфакультет, и пригубила микрофона:

– Фещина Маргарита Альбертовна.

Риту вынесла на сцену ритмичная буря сидячего танца толпы. Чинный транс, благородный экстаз. Чинный благородный ритуал древнейшей социальной магии. Плевать на Риту, плевать на причины, лишь бы собраться вместе и качаться в ритме сидячего танца.

– Ну, кто бы сомневался, – кислая мина Сомовой.

Усмешка, прячущая злобу. И всё равно – ладони в такт. Ладонь об ладонь, ладонь об ладонь, удар и искра, раздувайте огонь. Всё ожидаемо. Дочку учредителя – в спецкорпус. Ожидаемо. Хейт в сторону дочки учредителя – ожидаемо. Ладонь об ладонь, ладонь об ладонь. Вряд ли сама Сомова мечтает попасть в спецфакультет. Вряд ли она догадывается, что для этого действительно нужно. Ладонь об ладонь, ладонь об ладонь. «Я больше не буду учиться с Сомовой», – кажется догадалась Рита, взбираясь по ступеням, но на сцене все мысли вылетели. Только бы не споткнуться и не сделать чего-нибудь не так. Улыбающаяся Римма Мироновна. Вежливые старшекурсники вокруг. Один разорвал упаковку свёртка, и в его руках появился новенький бледно-зелёный китель. Атрибутика спецфакультета. Римма Мироновна подняла руки, будто раскрывая Рите объятия, но она всего лишь хотела Рите помочь снять её чёрный китель. Старый кокон долой. Рита нащупала борты и, звякнув зиппером, зачем-то немного присев, стащила с себя старую курточку. Ритуал. Да здравствует кокон новый. Римма Мироновна забрала чёрный китель и передала дальше. В утиль всё ветхое. Бледно-зелёный китель кто-то просто набросил ей сзади на плечи. Рита взялась было искать рукав, но вот уже Римма Мироновна протягивает свидетельство. Надо принять картонку, пожать руку, замереть в прицеле видоискателя, принять фотогеничный вид за миг до вспышки.

– Молодец, дорогая, – сказала Римма Мироновна и, тронув плечо, указала, – иди к отцу.

Рита обернулась на родительскую шеренгу. Отец махал ей букетом.

– Моя умница!

Не рисуйся, пап. Он развёл руки для объятия и ждал. Одна ладонь раскрыта, вторая – кулак. В нём цветы, но. Кулак? За шаг до столкновения Рита остановилась и завозилась с рукавами нового кителя. Отец поймал руками воздух. Цветы – долу. Рядом уже кого-то встречают, целуют, омывают слезами и отирают цветами. Рита сделала последний шаг к отцу и провернулась на каблуке, прижав к нему спину. Он, помедлив, обнял могучей дланью и всучил благоухающий веник. Взяла. Могла б и улыбнуться, неблагодарная мразь, прочитала она мысли Сомовой и улыбнулась зрительному залу. Снежная королева с оттаявшим ликом. Не королева. На всём готовом, значит, принцесса. Королевами становятся, а она такой родилась, значит всего лишь принцесса. Всего лишь. Сомова за такое первородство чечевичную похлёбку не пожалела бы. Ничего не пожалела. Улыбаться? Пожалуйста! Семейные покатушки? Да сколько угодно! Быть принцессой, да при неисчезнувшем отце – просто сказка. Это как поглядеть. Только меняться с Сомовой местами – нет уж, увольте.

– Общее фото!

Клешни отца на плечах. Две ладони, а Рите казалось, будто давит всем телом. Взобраться хочет? И не по таким взбирался. Повыше, повыше. Обратная пропорция – чем старше взбирающиеся, тем моложе под ногами сор. Хороша опора – сор. Может, поэтому так полицейских и называют? Не охота быть сором, айм сорри.

Знакомое лицо. В сонме пятен улыбалось особое. Родное пятно. Уголком зрения. Где же где? Родное, тёплое. Какой же тоскливый день, как мало света. Чьё это лицо? Дядя Мил! Конечно же. Во все тридцать два зуба. Рита тоже расплылась, глядя в это радующееся её успехам зеркало. Там среди стоячих зрителей у дальней стены актового зала. Добрейший дядя Мил. Добрющий. Добрящийся.

Едва отфоткали общие планы, Рита, забыв об отце, сбежала со сцены. Дядя Мил улыбался и один раз махнул ей рукой, но навстречу не пошёл, а, наоборот, немного отступил к стене, зарывшись в окружающих.

Рита нырнула к нему.

– Привет! Ты пришёл…

Окончание церемонии означало, что студентов разберут новые кураторы, а родители зависнут, не зная куда деваться. Взрослые люди разного статуса и положения в замкнутом пространстве – интересный челлендж.

Дэн оттолкнулся локтями от стены, что подпирал всю церемонию, и отправился сквозь слои социального рейтинга.

Однако люди на удивление легко определяли себе подобных. И киношные клише, в которых персонаж высказывает в лицо художнику то, как плоха картина, не подозревая, что тот её автор, скорее всего нежизнеспособны. Родители, после недолгого броуновского движения, сами разбредались по кучкам, и тогда из одной группки доносились разговоры о дороговизне учебных принадлежностей, когда как другое сборище, не замечающее колебаний цен розничной торговли, открыто обсуждало политику.

– Плевать им на мнение Иблиса = его просто перед фактом поставили, и всё.

Дэн приостановился послушать.

– Вы же не считаете Иблиса самостоятельным актором?

Действительно. С чего бы? Ведь каждый знает, что…

– Хотелось бы, но увы. Видно, что мы пляшем под дудку так называемых «царей от восхода солнечного».

А-а, так вот оно что…

– Нет. Это просто видимость. Пусть там считают, что у нас нет собственной политической воли.

– А она есть? Без смеха на Иблиса не взглянешь…

Ох-ох, нельзя так про…

– Да, лично у него пиарщик даром хлеб ест, но глобально важен не он, а так называемый «коллективный иблис».

Что за зверь такой?..

– Слово из трёх букв? Да нет, можно сколько угодно долго повторять, что не перевелись ещё богатыри нынче, но всё равно ясно, что дети шпионов – это не сами шпионы.

Хороший фильм. Сиквелы токма слабоваты…

– Не обязательно быть чекистом, чтобы присягать Дзержинскому. Идея = как нематериальный паразит. Чекистам не нужно было защищать компартию, чтобы служить её заветам. Как ни парадоксально, но, разваливая Совок, чекисты исполняли заветы Ильича.

Мартовские иды… ой, нет, апрельские тезисы!..

– Что-то вы перемудрили. У КГБ была цель гарантировать безопасность страны в её границах, чего они явно…

– Их сверхзадача была в другом. Главный принцип существования чекиста – перманентная борьба с Западом. Вернее, это принцип большевиков, но все их духовные наследники подобострастно служили этой идее. Нынешний коллективный иблис унаследовал её от последнего поколения чекистов, а КГБ, понятное дело, считал её воплощение своим прямым долгом всё время. Термин «Холодная война» очень красноречив в этом плане.

Холодная мировая. В историки податься что ли?..

– Искать подтверждение одной единственной причины в событиях целого века мне кажется довольно ленивой гиперболизацией. Всех под одну гребёнку. Большевики – это одно, СССР – совсем другое. В тридцатых, например, с американцами мы вполне мирно сосуществовали, в промышленности и науке – постоянный обмен опытом. Ленд-лиз, вот это вот всё.

«Вот это вот всё» = веский аргумент, надо запомнить…

– Ага, и с немцами. Накачивали немецкую военную машину специалистами и ресурсами. Да Сталин только и думал, что о войне на выживание с глобальным Западом! Какое сосуществование? Это банальная разведка и пыль в глаза!

– Что-то Вторая мировая не очень-то вяжется с вашей теорией.

«Ты стрелял?» «Я» «Кто ж в своих стреляет?» «Йа-йа!»…

– А Вторая мировая и не закончилась ещё, о чём вы? Когда там Холодная началась? В сорок шестом? Или сорок пятом? Делёж Берлина, Корея, Карибы – всё звенья одной цепи. Сталин готовился к этой войне ещё при Ленине, только называлось это не войной, а мировой революцией.

В других группках шли свои разговоры.

– Привет! Ты пришёл… – раздавалось от стены.

– Ну, разумеется, как я мог!

Милота. Так, а эти политологи доморощенные к консенсусу пришли уже?

– А в карело-финской и разделе Польши участвовал минимальный советский контингент. Они нужны были больше дойче, чем нам. Этакие заверения в преданности. Сталин всячески избегал демонстрации реальной мощи красной армии. И, кстати, преуспел в этом. Только он хотел ввести в заблуждение Запад, но на удочку клюнули дойче. Сталин до последнего не верил в полномасштабное вторжение – боялся, что это Запад провоцирует его раскрыть карты. По плану советского генштаба немецкий коршун должен был схлестнуться с британским львом, а Сталин добил бы то, что осталось. И точно такая же стратегия проглядывает в действиях Иблиса. Он вроде бы покорен царям-ангелам от восхода солнечного, но лишь для того, чтобы те первые сделали бесповоротный шаг – перешли Евфрат и…

– Руки убрал! – крикнули у стены.

– Папа! – воскликнула девушка.

Она схватилась за руку Фещина и тянула его прочь от импозантного щёголя, за которого в свою очередь схватился Фещин.

– Какого ты сюда припёрся? – с натугой рычал Фещин.

Он оторвал пижона от стены и потащил в сторону выхода. Каблуки девушки заскрипели по полу, Фещин утянул за собой и её.

– Отвали от меня! – орал щёголь.

– Папа! – визжала студентка.

– Катись отсюда, – свирепел Фещин.

Он никак не мог швырнуть щёголя = тот цеплялся за его запястья. В какой-то момент он даже оторвал от себя хватку благородного папаши и отскочил. Фещин уставился на него, тяжело дыша. Пижон выпрямился и поправил одежду.

– Взял и припёрся, – выдавил Фещин. – Какого…

– Я вообще-то соучредитель.

– Я тебя предупреждал, что грохну при встрече.

– Угомонись, Эл. Дочери бы постеснялся.

– Дочери? – побагровел Фещин.

Он кинулся вперёд и правым в челюсть. Удар не совсем точный, но щёголь прикорнул на пару секунд, привалившись к стенке. Дэн вздохнул, поняв, что не вмешиваться уже не получится.

Он двинулся к дерущимся, но среди них уже материализовалась ректор. Римма Мироновна двумя руками пихнула тушу Фещина в грудь и крикнула:

– Что вы устроили?! Учредители!

Она повернулась к щёголю, потиравшему подбородок:

– Милан Филиппович, я прошу вас уйти. Не усугубляйте.

Милан Филиппович кивнул и гордо зашагал к выходу. Толпа пропустила его, отодвигаемая силовым барьером невмешательства.

Девушка зашагала было вслед гордо удаляющейся фигуре, но Римма Мироновна схватила её выше локтя и дёрнула на себя.

– Не сметь, – раздельно выговорила она чуть ли не сквозь зубы и посмотрела на Фещина. Затем обвела всех взглядом, отпустила девушку и провозгласила: – Празднуем, господа. Не портьте детям праздник.

И удалилась, стуча набойками. Толпе вернулся дар говора. Фещин осуждающе посмотрел на дочь, покачал головой, отвернулся от неё и пошёл прочь.

Дэн решил проследить, не сцепятся ли они с щёголем на улице, и тенью скользнул следом. Но он оказался не единственным сопровождающим. Спина Фещина внезапно стала обрастать налипами телохранителей. Некоторым он отдал короткие приказы и остановился, дожидаясь их исполнения. Дэн тоже врос в колонну и сделал вид, что не интересуется замыслами явного уголовника, только что пообещавшего грохнуть другого при куче свидетелей.

Один из телохранителей появился вновь и шепнул шефу нужную инфу, кивнув на запасной выход. Вся кавалькада последовала туда. Дэн, не отставая, держался в отдалении.

Вышли они на задний двор, откуда как раз газанул седан с пижоном на заднем сиденье. Мирзаханян запер за ним ворота и, повернувшись, вздрогнул, окружённый шайкой Фещина.

– Здорово, отец.

– З-здравствуйте. Ой, Альберт Викторович, я вас не признал, – наигранно обрадовался Мирзаханян Фещину.

– Заведующий хозяйством спецкорпуса, – кажется, проговорил Фещин. Из своего укрытия Дэн плохо слышал детали разговора. – А на территорию спецкорпуса вы так же легко пускаете… посторонних, как и на территорию колледжа?

– В смысле посторонних? Милан Филиппович же сам меня и нанимал, он технический директор…

– Не держи меня за дурака, завхоз, ты прекрасно знаешь, что он… отлучён от проекта, и спецкорпус – последнее место, рядом с которым я бы… хотел его видеть.

Фещин с охранниками наседал на хромого в миг постаревшего Мирзаханяна. И Дэну вспомнились аналогичные картины из девяностых, когда братки щемили бедолаг точно таким же прессингом. Вербальное давление всегда оборачивалось физическим насилием, будто печатью скреплявшим слова, и Дэн поморщился от этих воспоминаний. Как бы он ни относился к Мирзаханяну, но его нужно было выручать. Правда, ещё вспоминались и другие картины, когда встревавшие между двух противников миротворцы получали по зубам от обоих, но Дэн понимал, что в данном случае ситуация другая. Пахло расправой, как разновидностью наказания, но во дворе колледжа Дэн допустить такого не мог.

Он вышел из-за угла и направился к воротам.

– Эдмунд Вальтересович, – громко позвал он Мирзаханяна, – всё в порядке?

Братки обернулись на голос.

– Ещё один… завхоз? – проявил осведомленность Фещин.

– Заблудились? – спросил, вставая рядом с Мирзаханяном, Дэн. – Проводить до актового зала?

Фещин разглядывал его бегающими оливками выпуклых глазёнок.

– Поговорку про крепкий сон не слышал? Иди-ка ты сам… в актовый. Нам с твоим… коллегой кое-что обсудить надо.

Дэн пожал плечами:

– Увы, что-то мне не особо нравится ваша компания. Обсуждайте друг с другом, что хотите, и за воротами. А мы с Эдиком на своём рабочем месте. И вы нам мешаете.

Фещин почесал нос.

– Бергенов, да? – Фещин на удивление хорошо знал кадровый состав «Легны». – Ты, кажется, ветеран? Контуженый, видимо. Или ты по-русски не понимаешь?

Дэну надоело.

– Хватит. Разворачивайтесь и везите дочку домой. Или вы уже забыли, зачем приехали? Может Римму Мироновну позвать? Похоже, вы только её слушаете.

Фещин усмехнулся и, ничего не ответив, побрёл обратно к колледжу. Охранники, ясное дело, за ним. Мирзаханян похлопал Дэна по плечу и заковылял к спецкорпусу.

День третий

Досье второе

Ваше блогосферие,

Госпожа элита,

Крест нелицемерен, но

Жаль инфа вся слита.

Следи за дорогой, говорил отец, ситуация может поменяться за долю секунды. Дома, в провинции, в глухом фермерском городишке, Дэн воспринимал эти предостережения, как стариковские байки, и только здесь оценил, насколько отец был прав. Дорога в столице переставала быть местом передвижения, она бросалась хищным зверем, охотящимся на зазевавшихся простачков. Дорога выматывала и отбирала силы. Но постоянное лавирование и уход от столкновения с нетерпеливыми лихачами даже не были главным испытанием. Под парусом, говорят, пугаться стоит не шторма, а штиля. В мегаполисе функцию штиля выполняли автомобильные пробки.

Укачиваясь на волнах рывков мерного передвижения (…газ, тормоз, газ, тормоз…) гудяще-дымяще-рычащего месива, Дэн терял контроль над мыслями, а те, пользуясь этим, любили скатываться по склонам памяти в нехорошую бездну. И такие залёты нужно было вовремя пресекать. Дэн протянул руку к магнитоле и накрутил погромче. Ну и дрянь, подумал он про игравшую песню, но переключать не стал – всё равно на других станциях то же самое. Зато цеплючая мелодия отвлекала.

Он слушал, смотрел на бампер машины перед собой, перемещался со скоростью один корпус в две минуты и думал, что понимает, почему все вокруг поголовно ходят в наушниках. Как преподаватели с этим справляются? В лавине студентов, заполнявшей коридоры колледжа по переменам, ношение ушных затычек было похоже на эпидемию. Впрочем, понять их тоже можно – Дэн не отказался бы сейчас от какой-нибудь аудиокниги. Не рассчитал, что проторчит в машине так долго. Привык к коротким поездкам.

Ну, да ладно. Что-то пиликает из колонок – уже хорошо. А раньше от этой радиостанции тошнило. Буквально. Там был набор определённых "хитов", и диджеи гоняли их по кругу, по нескольку раз за день, до дурноты, укачивая похлеще автомобильных пробок. Маркетинговая охота за бессознательным. Парни из стройбригады врубали переносной радиоприёмник так, чтобы он электроинструмент перекрикивал, и целый день приходилось штукатурить под одни и те же треки, ломившиеся в барабанные перепонки. Надоедало настолько, что хотелось уши шпаклёвкой замазывать. Повторение одного и того же напоминало пытку. Кратер под капающим сталактитом. Мелодии въедались в подкорку, текст сам собой выучивался наизусть, но менее мерзким не становился.

Хотя Дэн и понимал, что так песни и становятся шлягерами – безальтернативное навязывание вкусов вырабатывало в слушателях привычку сродни зависимости, но ненавидеть эти джинглы не переставал. Однако со временем стал терпимей, пытка однообразным безобразием оказалась легче пытки тишиной. Ангелы танцуют на кончике иглы, а призраки обживают черепную коробку. Уж лучше топтаться на месте под дурацкий аккомпанемент, чем позволить себя убаюкать мелодиям воспоминаний и забрести в тёмный переулок мозга. Наткнуться на глубоко зарытое. Верней, зарываемое, поскольку оно всегда возвращается. Чертовски дерьмовое чувство. Вот, ты беззаботно размышляешь о чём-нибудь, никого не трогаешь, а мысль тайком почувствует свободу, срывается, как дура, с поводка, начинает скакать от ассоциации к ассоциации. И тут – ррраз!.. Морок забвения спадает как саван, обнажая под собой звенящий от напруги нерв какого-нибудь наинеприятнейшего житейского опыта.

И нельзя сказать, что этих болезненных воспоминаний всё больше с каждым годом. Взрослея, не только учишься меньше ошибаться, но и вырабатывается некий иммунитет к их восприятию. Растёт безразличие, щитом обволакивающее ранимую душу. Однако, почему-то на проступки юности оно не распространяется. Срока давности самоосуждение не признаёт и бичует старые шрамы чересчур жёстко. Настолько, что копаться в них на предмет «сублимации», «комплексов Электры» и всего подобного, что понапридумывали психологи, желания не возникает. Не надо никаких сложных терминов, просто пока ты мал и глуп, ты делаешь то, за что впоследствии тебе стыдно. Вот и всё. "Понаделаешь делов", не задумываясь о последствиях, а потом всю жизнь обжигаешься. Как о папину марнитку. Марнитка. Ещё один сложный термин. Как и ТЭН, например. Слова, въевшиеся в лексикон с детства, у которых были вполне конкретные картинки вместо определений. Марнитка. Дэн тут же вспомнил, как она выглядит, но как её описать? Её ещё называли электроплиткой. Такой плоский нагревательный прибор, с помощью тока раскаляющий чугунный лист или толстую спираль так сильно, что они начинали выдавать тепло, эквивалентное пламени газовой горелки. И в девяностые зимой это был лучший друг человека.

Угольная печка отапливала дом неплохо, но для работ в хозблоке отец брал с собой марнитку. От обычной электросети она краснела так, что в темноте даже немного светилась. Можно представить, какая температура поверхности у неё была. Как-то чинили они в гараже днище грузовика, и отец, устав греть пальцы дыханием, подтащил марнитку поближе. А Дэн об этом как-то запамятовал. «Подай ключ», – говорит отец. «Ага», – отвечает Дэн и тянется, не глядя, к сумке. Он помнил, что инструмент валялся рядом где-то справа, и шарил по какой-то твёрдой поверхности, полагая, что это всё ещё бетонный пол. Вдруг до него донёсся запах палёной плоти. И только потом скрутила резкая боль от ожога. Он хорошо это запомнил – сначала запах, потом боль. Пока до мозга доходило, что он суёт руки, куда не следовало бы, кожа уже слезала сдувающимися волдырями. Забредёт сознание в закоулки памяти, но, когда учует ароматы ада, уже становится поздно убегать. Его уже скручивает в три погибели невыносимо неприятный образ себя самого. И стыд занозой зудит и ноет. Поскорей, стиснув зубы, вытащить её из тела, выбросить, забыть, залить бальзамом развлечений, но ещё долго крошечное место от червоточинки будет напоминать о себе (неприятным отзвуком в голосе мыслей), никуда не денется, и в самый неожиданный момент постарается попасться на глаза бурым струпом запёкшейся крови.

По всем правилам игры, эти старые моменты жизни должны вытесняться новыми. В свои годы Дэн уже начинает понимать стариков, впадающих в детство, поскольку его уже сейчас начинает «подводить память». Как будто лимит резервного сохранения уже исчерпан, и, раз уж опции подключения дополнительного пространства не предусмотрено, то приходится чистить рабочие оперативные ёмкости. И вместо старой ненужной информации под нож почему-то попадает недавно приобретённая. При том что голова забита какими-то школьными буднями, детсадовским кипячёным молоком с пенкой, но если зазеваться, иной раз не напомнить себе недавнее событие, то всё – ускользнёт, будто не бывало. Недавно, тут, Дэн навострился взять больничный и, прекрасно помня, что оформлял его совсем недавно, внезапно с изумлением осознал – стёрлось. Ничего не помнит. Стрессовые моменты остались, например, как по снегопаду искал больницу, как зашёл в платный семейный центр, как заполнял формуляры, как оплачивал приём врача, как удивила сумма – это сохранилось. А вот как забирал документы обратно и что с ними делал потом на работе – это куда-то подевалось. Поразительно, но совершенная пустота. Если тенденция сохранится и дальше, то, действительно, в голове останутся только раскалённые стыдом марнитки ошибок, от которых измученный рассудок старика не найдет другого выхода, как спрятаться в беззаботном детстве.

Дорога пузырилась машинами словно лужа под дождём: крупные разноцветные горы металлолома вырастали из ниоткуда прямо перед капотом, не давая опомниться, нагло подрезали, запоздало включая поворотники в бесхитростной убеждённости в силе их магических свойств, или по крайней мере в равнозначности их с мигалками "скорой". Дэн чуть не врезался, когда отвёл глаза, чтобы ткнуть в мобильник, высветивший входящий вызов:

– Бергенов, ты достал!

Ректор. Злится. А к злости примешивались нотки паники. Дэн почувствовал себя виноватым.

– Да еду я, Риммиронна. Пробки.

– Ты осознаёшь вообще, кто тебя ждёт? Кого ты подводишь?

Ой, да куда там. Дэн отрезал:

– Спешу, как могу.

И скипнул вызов. Ничего, подождёт. Не министр покамест, хехе. Да и хоть бы и министр, то же мне. Не бетон же стынет. Вершители судеб. Чинуши.

Дэн, не прибавляя скорости, свернул с шестиполоски в сторону облцентра. Соблюдая, между прочим. Но, почему-то, не все водители считали правила обязательными.

– Джаляпь, – от неожиданности выругался Дэн, дёргая руль.

Какой-то седан запутался в дорожном полотне, передумал двигаться в своём ряду и решил подвинуть Дэна. Пёр напролом, зная, что Дэн уступит. Вокруг машин будто существовали силовые поля невмешательства, отталкивающие кузовы друг от друга. Бережливость автовладельцев, не желающих рисковать, позволяла наглецам испытывать судьбу и пробовать на прочность это гипотетическое силовое поле. Дэн позволил наглецу протиснуться, буквально затылком ощущая, как начали возмущаться водители позади него, бранясь на мягкотелого собрата, не выдержавшего противостояния нервов, но тоже стесняющиеся и не рискующие вступить в бой. Потому что машины, в него вступившие, так и называются – «бой». Бой металлолома.

Передние авто начали притормаживать и встраиваться в правый ряд. Дэн поступил также, подождал, пока его пропустят, вклинился, проехал чуть вперёд и достиг причины сужения колеи. Авария.

– Как всегда такси. Почему всегда такси? – пробормотал Дэн, косясь на участников инцидента.

Две сцепившиеся бамперами тачки стояли оазисом спокойствия посреди бегущей трассы. Их водители неспешно прогуливались, глазея по сторонам, а регулировщик помахивал палочкой, указывая объездной путь. Идиллия, к которой даже захотелось присоединиться. Дэн заметил, что участниками аварий частенько становились таксисты. Выходит, им чаще других приходится проверять «силовые поля» на прочность. А почему? Разве, разбив авто, они не лишаются заработка? Может, потому что для них «разбить авто» – это, зачастую, синоним к фразе «разбиться на авто»? Либо пан, либо пропал. Ты или заканчиваешь заказ и получаешь средства к жизни, либо сразу заканчиваешь жизнь. Философия трезвого отношения к реальности. Без компромиссов. Без сделок, в которых обмениваешь кусок хлеба на лояльность. Либо честно, либо никак. Интересно, а каков процент аварий, инициированных таксистами с клиентами на борту?..

Показались гигантские стеклянные геометрические фигуры. Многоэтажные здания областной администрации. Застроили огромный участок парка этим кубическо-сферическим ансамблем и перенесли туда и думу, и мэрию, и министерства. Стало удобней и ближе к столице, вот только сколько труда, денег, времени и нервов всё это стоило, не уточняется. Перемещение министерства (конкретно, просвещения) в пространстве, естественно, совпало и со сменой схем аккредитаций, лицензирования, дотаций и так далее. Ректор чуть не свихнулась, пока переадресовывала в новое ведомство бухгалтерию – к частично коммерческому колледжу у новых инспекторов оказалось пугающе много вопросов.

Дэн, поглядывая на проезжую часть, набрал номер ректора.

– Да, Денисушка, неужели ты о нас вспомнил?

– Я подъезжаю…

– Не верится.

– Как там проехать?

– Там один заезд. На КПП запишут номера и паспорт.

– А машину куда?

– На парковку. Тебя направят, только приезжай.

– Ясно. Заезжаю.

– Давай скорей, а?

Дэн, вглядываясь в чёрно-золотистую ограду архитектурного комплекса, увидел съезд, свернул к воротам и остановился, выпуская роскошный «мэрс». Затем лихо врулил в пространство перед шлагбаумом и, заглушив мотор, вышел. Тасуя в руках документы, он подошёл к окошку охранника на пропускном пункте.

– Бергенов? – громко и зло переспросили оттуда.

– Э-э, да.

Сидящий на вахте громила проштудировал сразу три списка, нашёл нужную фамилию пальцем и недовольно махнул этим же пальцем над столом, разрешая Дэну проехать.

– Ахмок, – пробормотал Дэн, свирепея и рывками пряча документы во внутренний карман. Но, сев за руль, понял, что как-то неожиданно для себя оказался на взводе, так что медленно выдохнул, заставляя себя успокоиться.

Столичные поездки кого угодно выведут из себя. Дэн почувствовал себя сейчас излишне взвинченным. Это обязательно негативно скажется на остатке дня, поэтому надо переключаться на другую волну, расслабиться и готовиться к встрече с ректором. Наверняка, там будут ждать свои заморочки.

Дэн проехал под шлагбаумом пару метров, когда вооружённый укороченным «утюгом» охранник в каске показал свернуть с проезжей полосы в специальный «карман». Дэн заглушил мотор и пошёл открывать багажник под угрюмым взглядом упакованного под завязку вояки. Как на блокпосту, подумалось Дэну.

Синеющие окнами корпуса администрации были не такими уж гигантскими, как казалось издали. Но всё равно, внушали. Перед ними простирались бесконечные заасфальтированные площади парковок, стиснутые красивым чёрным штакетником с узором в виде золотых орлов и пшеничных снопов по всему периметру. Но стоянки не окружали здания, а примыкали к трассе. С тыльной же, так сказать, стороны многоэтажек видны были какие-то неухоженные заросли. Часть их была вырублена, а часть просто завалена бетонными плитами и укутанными в синий полиэтилен поддонами с мешками цемента. Прямо вплотную к забору с той стороны елозил гусеницами экскаватор. Над диким виноградом, цепляющимся за витых орлов высохшими лозами, клубилась пыль. Буквально через дорогу от администрации за куцей оградой всё ещё производились строительные работы. Дэн услышал стрекотанье электроинструмента и мат рабочих, суетившихся вокруг желтевших сквозь тоненькие чёрточки забора автокранов.

– Стоянка четыре. Туда, – указал дулом «утюжка» охранник и, пшишикнув рацией, отошёл, что-то бубня. Дэн не расслышал. Было довольно шумно из-за близости автострады. Странное всё-таки место для мэрии, впрочем, перекрёстки издревле облюбовывали себе… Дэн усмехнулся собственной шутке, прыгая на сиденье. И вспомнил, что, действительно, всех цыганок, гадающих или просящих милостыню, видел и встречал только на перекрёстках. Как он помнил из детства, у них по району селилось множество цыган, но они никогда не просили позолотить и ничего не всучивали на продажу, иногда даже нанимались разнорабочими, но вот на перекрёстках в городе – совсем другое дело. Однажды Дэн увидел, как прямо на пешеходном переходе, пока горел зеленый, цыганка торопливо шарилась во внутренних карманах распахнутой куртки какого-то паренька, а тот завороженно смотрел на её руки, слушая околдовывающую скороговорку. Вообще Дэн видел ещё парочку таких примеров, но никогда не попадал в подобные ситуации сам. Он как-то с детства убедил себя, что гипноз на него не действует, и смело смотрел всяким проходимцам прямо в глаза. Одна цыганка упорно его тормошила на предмет раскошеливания, но он твёрдо и спокойно говорил ей: «нет», пока та не пустила в ход последнее средство. Видя, что объект непрошибаем, она указала на укачиваемую в руках ляльку и произнесла вкрадчиво: ну, ребеночка пожалей, а, дай монетку. Почему кто-то попадался на эти «магические» удочки, Дэн до конца не понимал. В мире явно таилось что-то неизведанное, но где и в какой момент оно могло повлиять на него самого, оставалось великой загадкой. Как от него защищаться – тоже было неизвестно, что частенько тревожило Дэна. Он не особо любил неопределенности.

Дэн отогнал машину на стоянку и позвонил ректору:

– Вы в каком корпусе?

– Слушай, Темур Автандилович нашёл нам грузчиков. Ты, давай, подгони машину к главному входу седьмого корпуса. Только в темпе.

Дэн засомневался, вспомнив указующее дуло.

– А разве можно?

– Быстро!

Телефон замолчал. Дэн, вздохнул, забил в навигаторе «бульвар Строителей, 1к7» и, не разгоняясь, подъехал к зданию с шарообразной крышей. Перед колоннадой входа кругом разбегались ступеньки почти до самого забора. Ограждение было такое же, как и на въезде: тонкие высокие чёрные стержни и золотые вензеля с госсимволикой, их соединяющие и служащие в качестве украшений.

Дэн вышел из машины и позвонил ректору. Ожидая ответа, он побродил вдоль первой ступеньки лестницы, попинал ограду, сквозь которую тянулись кривые пальцы ветвей негустой поросли и даже кое-где свешивались сухие маковки борщевика. Декоративный вьюн, беспрепятственно оплетающий забор, как подумалось Дэну, возможно, даже и не преднамеренно высажен садовником. Скорее всего, это дикое растение случайно нашло себе удобный плацдарм для роста, и так и не было никем потревожено. Ибо не до него было – по ту сторону во всю шла стройка. Масштабы, как и всё в государстве, её были довольно обширны, так что, пока работы шли, строительным мусором завалено было буквально всё. Прямо под носом у мэра, депутатов и министров за тощим, пусть и красивым, ограждением, чисто для виду защищённым пикообразными навершиями, прямо на квёлой траве, и в помине не знавшей триммера, валялся толстый стой пыли и бетонного крошева, какие-то куски старой штукатурки и мебели, металлический лом и всевозможный хлам. До забора от первой ступеньки лестницы было лишь несколько метров – место для разъезда двух машин.