Carinetta
Государство Склеп
О писательстве: раз шагнув, не смей остановиться.
Старуха
На сальном кухонном столе дотлевали жирные ошмётки семейного праздника. Этот пир напоминал скорее общественный туалет: тётушку, дядюшку, их двух дочерей, дальнеродственного брата и меня связывало только грязное помещение, которое мы заняли одновременно по року судьбы – и исключительно ради гнусных дел. Скончалась наша прабабка, которую мы знать не знали, да и видели пару раз на мыльных свадьбах. Старуха та, насколько я запомнил, всегда была чрезмерно худа, молчалива и имела вид единственного здравомыслящего живого человека на кладбище пляшущих покойников. Никому до неё не было дела. Жила одна – скончалась одна. Причина – старость, а я говорю – тоска. Трупный яд её одолел.
И вот мы, шесть внезапных наследничков, сбежались, как гиены на падаль. Я, признаюсь, прибыл категорически отказаться от куска чёрствого пирога и глупой суеты над ним: хотел великодушно сбросить свою долю дорогим кузинам. Но вот тупица тётушка мне не поверила. Заподозрила гадость – и я уж и сам позабыл, как втянулся в любезный родственный чай за братскую любовь и поиски нотариуса. И рой мух праздновал, кружа над гнилым пирогом…
…Поле после сражения, а не стол. Чудом возникший дорогой голубой сервиз, грязные бокалы от шампанского. На столе стоял торт, и в его середину зачем-то была воткнута шпилька для волос.
Все вместе жили мы в этой просторной светлой квартире с гигантским балконом и водопадами из живой изгороди. Всё-таки старуха была ясного ума, и всё здесь дышало её свободным порхающим старческим духом. И мне тоже хотелось дышать здесь полной грудью – вместе с крыльями синих занавесок, беспрестанно машущими от сквозного ветра. Славная бабка. Я стал жалеть, что не заговаривал с ней ни разу.
Будучи без трёх минут бакалавром, я подрабатывал всякой бумажной работёнкой. Благо я взял её с собой и в филиале здешнего городка заодно приютился курьером.
Дел хватало, сестриц я почти не видывал. Вечерами работал дома за круглым бабкиным столом в дышащей полной грудью гостиной. Широкими пастями дышали её балконы, чёрными живыми глазами глядели книжные полки. В этом поганом родственном клубке Старуха стала мне единственным другом.
Дальнего братца, такого же неотёсанного студента, я уже пару дней не видал. А ведь он был ничего. И тоже, как и я, приехал, дабы скинуть с себя оковы выпавшего счастья. Тюфяк – он ещё и подарки всем притащил! С ним бы я спелся с радостью. Да вот только уже пару дней его не видал. Братец, кажется, финансист. В его щедрость тётушка поверила охотнее. И повесила на его худую шею бремя всё посчитать – сама не знала что, мол, ему виднее.
Тёплым вечером я расправил крылья своей толстенной папке бумаг. Я подписывал и переписывал, заполнял и шелестел за чёрным лакированным столом, размахивая пером почти театрально. Вынужденный гротеск скучной бесполезной работы. Я паясничал в сладком одиночестве, наедине с эхом и ветром. Как вдруг на кухне послышались голоса дорогих и любимых.
