Чарльз Буковски
Женщины
– Ты наглоталась таблеток…
– Мне… все… равно… ты к ней уходишь… мне все… равно…
Я забежал на кухню, схватил тазик, вернулся и поставил его на пол у кровати. Потом перетянул голову и плечи Ди Ди за край и засунул пальцы ей в глотку. Ее вырвало. Я приподнял ее, дал немного подышать и повторил процедуру. Проделывал то же самое еще и еще. Ди Ди блевала. Когда я приподнял ее в очередной раз, у нее выскочили зубы. Они лежали на простыне, верхние и нижние.
– У-у-у… мои жубы, – произнесла она. Вернее, попыталась произнести.
– Не беспокойся о зубах.
Я опять засунул пальцы ей в горло. Потом снова втащил на кровать.
– Я не хошю, – сказала она, – штоб ты видел мои жубы…
– Да все в порядке, Ди Ди. Они у тебя не гнилые.
– У-у-у-у.
Она ожила ровно настолько, чтобы вставить зубы на место.
– Отвези меня домой, – сказала она, – я хочу домой.
– Я останусь с тобой. Я тебя сегодня ночью одну не брошу.
– Но в конце концов бросишь?
– Давай одеваться, – сказал я.
Валентино оставил бы себе и Лидию, и Ди Ди. Потому и умер таким молодым.
20
Лидия вернулась и нашла себе миленькую квартиру в районе Бербанка. Казалось, я ей сейчас дороже, чем до нашего расставанья.
– У моего мужа был вот такой вот здоровый хрен, и больше ни фига не было. Ни личности, ни флюидов. Один здоровенный хуй, а он думал, что ему больше ничего и не надо. Но господи ты боже мой, какой же он был тупой! С тобой же я эти флюиды все время получаю… такая электрическая обратная связь, никогда не прекращается. – Мы лежали вместе на постели. – А я даже не знала, большой у него хрен или нет, потому что до его хрена я хренов в жизни не видала. – Она пристально в меня вглядывалась. – Я думала, они все такие.
– Лидия…
– Чего?
– Я должен тебе кое-что сказать.
– Что?
– Я должен съездить повидаться с Ди Ди.
– Съездить повидаться с Ди Ди?
– Не остри. Есть зачем.
– Ты же сказал, все кончено.
– Все и кончено. Я просто не хочу ее бросать слишком круто. Я хочу объяснить ей, что произошло. Люди слишком холодны друг с другом. Я не хочу ее вернуть, я просто хочу попробовать объяснить, что случилось, чтоб она поняла.
– Ты хочешь ее выебать.
– Нет, я не хочу ее выебать. Я едва ли хотел ее ебать, когда был с ней. Я просто хочу объяснить.
– Мне это не нравится. По мне, так это… звучит… сусально.
– Дай мне так сделать. Пожалуйста. Я просто хочу все прояснить. Я скоро вернусь.
– Ладно. Только давай скорее.
Я сел в «фольксваген», срезал угол на Фонтан, проехал несколько миль, затем свернул на север в Бронсоне и пригнал туда, где высокая арендная плата. Оставил машину снаружи, вышел. Поднялся по длинной лестнице и позвонил. Дверь открыла Бьянка. Помню, как-то вечером она открыла дверь голой, я схватил ее, и, когда мы целовались, сверху спустилась Ди Ди и спросила:
– Что тут у вас такое?
На сей раз все было не так. Бьянка спросила:
– Тебе чего надо?
– Я хочу видеть Ди Ди. Хочу с ней поговорить.
– Она больна. Очень больна. Мне кажется, тебя не следует к ней пускать вообще после того, как ты с ней обошелся. Ты настоящий первостатейный подонок.
– Я просто хочу с нею поговорить, объяснить кое-что.
– Ладно. Она у себя в спальне.
Я прошел по коридору в спальню. Ди Ди лежала на постели в одних трусиках. Рукой она прикрывала глаза. Отличные груди. Рядом с кроватью стояла пустая пинта виски, на полу горшок. От горшка несло блевотиной и пойлом.
– Ди Ди…
Она приподняла руку.
– Что? Хэнк, ты вернулся?
– Нет, постой, я просто хочу с тобой поговорить…
– О, Хэнк, я так ужасно по тебе скучала. Я чуть с ума не сошла, больно было кошмарно…
– Я хочу, чтобы тебе стало легче. Вот и зашел. Может, я глупый, но я не верю в неприкрытую жестокость…
– Ты не знаешь, каково мне…
– Знаю. Я там бывал.
– Хочешь выпить? – Она показала на бутылку. Я взял пустую бутылку и печально поставил на место.
– В мире слишком много холода, – сказал я. – Если б только люди могли договариваться обо всем, было бы по-другому.
– Останься со мной, Хэнк. Не уходи к ней, пожалуйста. Прошу тебя. Я уже достаточно прожила, я знаю, как быть хорошей женщиной. Ты это сам понимаешь. Я буду хорошей, и с тобой, и для тебя.
– Лидия меня зацепила. Я не могу объяснить.
– Она вертихвостка. Она импульсивна. Она тебя бросит.
– Может, этим-то и берет.
– Ты хочешь шлюху. Ты боишься любви.
– Может, ты и права.
– Поцелуй меня, и все. Я ведь не слишком многого прошу – чтобы ты меня поцеловал?
– Нет.
Я растянулся с нею рядом. Мы обнялись. Изо рта у Ди Ди пахло рвотой. Она поцеловала меня, я поцеловал ее, и она прижала меня к себе. Я отстранился как можно нежнее.
– Хэнк, – сказала она. – Останься со мной! Не возвращайся к ней! Смотри, у меня красивые ноги!
Ди Ди подняла одну ногу и показала мне.
– И к тому же у меня хорошие лодыжки! Посмотри!
Она показала мне свои лодыжки. Я сидел на краю кровати.
– Я не могу с тобой остаться, Ди Ди…
Она резко села и принялась меня колотить. Кулаки у нее были твердыми, как камни. Она отоваривала меня обеими руками. Я просто сидел, а она отвешивала плюхи. Мне попадало в бровь, в глаз, в лоб, по скулам. Один я даже поймал кадыком.
– Ах ты сволочь! Сволочь, сволочь, сволочь! НЕНАВИЖУ ТЕБЯ!
Я схватил ее за запястья.
– Ладно, Ди Ди, хватит. – Она упала обратно на постель, а я встал и вышел вон, по коридору и наружу.
Когда я вернулся, Лидия сидела в кресле. Лицо ее было темно.
– Тебя долго не было. Посмотри мне в глаза. Ты ебал ее, правда?
– Нет, неправда.
– Тебя ужасно долго не было. Смотри, она поцарапала тебе лицо!
– Говорю тебе, ничего не произошло.
– Сними рубашку. Я хочу посмотреть на твою спину.
– Ох, кончай это говно, Лидия.
– Снимай рубашку и майку.
Я снял. Она зашла мне за спину.
– Что это за царапина у тебя на спине?
– Какая еще царапина?
– Вот здесь, длинная… женским ногтем.
– Если она там есть, значит, ты ее и провела…
– Хорошо. Я знаю, как можно проверить. – Как?
– Марш в постель.
– Хорошо!
Экзамен я выдержал, но после подумал: а как мужчине проверить женщину на верность? Несправедливо, а?
21
Я все время получал письма от одной дамы, жившей где-то в миле от меня. Она подписывалась Николь. Она писала, что прочла несколько моих книг и они ей нравятся. Я ответил на одно письмо, и она откликнулась приглашением зайти. Однажды днем, ничего не сказав Лидии, я забрался в «фольк» и поехал. Квартира у Николь располагалась в аккурат над химчисткой на бульваре Санта-Моника. Дверь вела прямо с улицы, и сквозь стекло я разглядел лестницу наверх. Я позвонил.
– Кто там? – донесся из маленького жестяного динамика женский голос.
– Я Чинаски, – ответил я. Прозудел зуммер, и я толкнул дверь.
Николь стояла на верхней площадке и смотрела вниз на меня. Культурное, чуть ли не трагическое лицо, а одета в длинное зеленое домашнее платье с низким вырезом спереди. Тело на вид казалось очень хорошим. Она смотрела на меня большими темно-карими глазами. Вокруг них собралось много-много мелких морщинок: может, от чрезмерного питья или слез.
– Вы одна? – спросил я.
– Да, – улыбнулась она, – поднимайтесь сюда.
Я поднялся. Квартира была просторной, две спальни, очень немного мебели. Я заметил небольшой книжный шкаф и стойку с пластинками классики. Я сел на тахту. Она присела рядом.
– Я только что закончила, – сказала она, – читать «Жизнь Пикассо».[8]
На кофейном столике лежало несколько номеров «Ньюйоркера».
– Вам чаю приготовить? – спросила Николь.
– Я лучше схожу, возьму чего-нибудь выпить.
– Не обязательно. У меня кое-что есть.
– Что?
– Хорошее красное вино пойдет?
– Было б неплохо, – согласился я.
Николь встала и ушла в кухню. Я смотрел, как она движется. Мне всегда нравились женщины в длинных платьях. Двигалась она грациозно. Судя по всему, в ней много класса. Она вернулась с двумя бокалами и бутылкой вина и разлила. Предложила мне «Бенсон-энд-Хеджес». Я закурил.
– Вы читаете «Ньюйоркер»? – поинтересовалась она. – Они неплохие рассказы печатают.
– Не согласен.
– А что в них не так?
– Образованные слишком.
– А мне нравится.
– Да ну, говно, – сказал я. Мы сидели, пили и курили.
– Вам нравится моя квартира?
– Да, славная.
– Мне она отчасти напоминает квартиры, которые были у меня в Европе. Мне нравится пространство, свет.
– В Европе, а?
– Да, в Греции, в Италии… В Греции главным образом.
– Париж?
– О да, мне нравился Париж. Лондон – нет.
Потом она рассказала о себе. Семья ее жила в Нью-Йорке. Отец был коммунистом, а мать – швеей в потогонной мастерской. Мать работала на передней машине, она была номер один, лучшей. Крутая и симпатичная. Николь училась сама по себе, выросла в Нью-Йорке, как-то повстречала известного врача, вышла замуж, прожила с ним десять лет, а затем развелась. Теперь она получала каких-то 400 долларов алиментов в месяц, а прожить на них трудновато. Квартира не по карману, однако слишком ей нравится, чтобы съезжать.
– Ваш стиль, – сказала она мне, – он такой грубый. Как кувалда, но в нем есть юмор и нежность…
– Ага, – сказал я.
Я поставил стакан и посмотрел на нее. Взял ее подбородок в ладонь и притянул к себе, дав ей малюсенький поцелуй.
Николь продолжала говорить. Она рассказывала довольно много интересных историй, некоторые я решил использовать сам – либо рассказами, либо стихами. Я наблюдал за ее грудями, когда она склонялась разливать. Как в кино, думал я, как, блядь, в каком-нибудь кино. Смешно даже. Такое ощущение, будто мы перед камерой. Мне нравилось. Лучше, чем ипподром, лучше, чем бокс. Мы всё пили. Николь откупорила новую бутылку. Рот у нее не закрывался. Ее легко было слушать. В каждой истории была мудрость, слышался смех. Николь производила на меня больше впечатления, чем понимала сама. Меня это слегка смущало.
Мы вышли на веранду с бокалами и стали смотреть на дневной поток машин. Она говорила о Хаксли и Лоуренсе в Италии. Какое говно. Я сказал ей, что Кнут Гамсун – величайший писатель на свете. Она взглянула на меня, изумившись, что я про него слышал, потом согласилась. Мы поцеловались на веранде, а мне в ноздри лезли выхлопные газы с улицы под нами. Ее тело хорошо ощущалось рядом с моим. Я знал, что сразу мы ебаться не будем, но знал и то, что еще вернусь сюда. Николь тоже это знала.
22
Сестра Лидии Анжела приехала в город из Юты посмотреть на новый дом Лидии. Та уже заплатила первый взнос за небольшой домик, и ежемесячные платежи теперь были маленькими. Очень выгодная покупка. Человек, продавший дом, считал, что умрет, и продал его слишком уж дешево. Там были верхняя спальня для детей и неимоверно большой задний двор, полный деревьев и зарослей бамбука.
Анжела была самой старшей из сестер, самой разумной, с самым хорошим телом и самым здравым смыслом. Она торговала недвижимостью. Но возникла проблема, куда Анжелу поселить. У нас места не было. Лидия предложила у Марвина.
– У Марвина? – переспросил я.
– Да, у Марвина, – подтвердила Лидия.
– Ладно, поехали, – сказал я.
Мы все залезли в оранжевую Дрянь Лидии. «Дрянь». Так мы называли ее машину. Она походила на танк, очень старый и уродливый. Стоял поздний вечер. Марвину мы уже позвонили. Он сказал, что будет дома весь вечер.
Мы доехали до пляжа, и там, у самой воды, стоял его домик.
– Ox, – сказала Анжела, – какой славный дом.
– К тому же он богат, – заметила Лидия.
– И пишет хорошие стихи, – добавил я.
Мы вышли из машины. Марвин сидел дома, вместе со своими бассейнами соленой воды для рыбок и своими картинами. Маслом писал он недурно. Для богатенького отпрыска он выживал очень даже ничего, он прорвался. Я всех познакомил. Анжела походила вокруг, поглядела на полотна Марвина.
– О, очень мило. – Анжела тоже писала, только не слишком хорошо.
Я захватил пива, а в кармане куртки у меня была спрятана пинта вискача, из которой я время от времени отхлебывал. Марвин вытащил еще пива, и между ними с Анжелой завязался легкий флирт. Марвин, казалось, был не прочь, а Анжела, казалось, склонялась к тому, чтоб над ним посмеяться. Он ей нравился, но недостаточно, чтобы сразу с ним ебстись. Мы пили и болтали. У Марвина были бонги, пианино и трава. Хороший удобный дом. В таком доме я мог бы писать лучше, подумал я, – больше бы везло. Здесь слышно океан и нет соседей, которые станут жаловаться на стук машинки.
Я то и дело отхлебывал из бутылки. Мы просидели часа 2–3, потом уехали. Обратно Лидия поехала по скоростной трассе.
– Лидия, – сказал я, – ты с Марвином еблась, правда?
– О чем ты говоришь?
– О том разе, когда ты ездила к нему среди ночи, одна.
– Черт бы тебя побрал, я не желаю этого слушать!
– Ну точно, ты его выебла!
– Слушай, если ты не прекратишь, я за себя не ручаюсь!
– Ты его выебла.
Анжела испуганно смотрела на нас. Лидия съехала на обочину, остановила машину и толкнула дверцу с моей стороны.
– Вылезай! – скомандовала она.
Я вылез. Машина уехала. Я пошел по обочине. Вытащил пинту и хлебнул. Я шел так минут 5, когда рядом снова остановилась Дрянь. Лидия распахнула дверцу.
– Залезай. Я залез.
– Ни слова больше.
– Ты его ебла. Я знаю.
– О боже!
Лидия снова съехала на обочину и снова толчком распахнула дверцу.
– Вылезай!
Я вылез. Пошел по обочине. Добрел до съезда с трассы, который вел в пустынную улочку. Я спустился и пошел по ней. Было очень темно. Я заглядывал в окна некоторых домов. Очевидно, я попал в черный район. Впереди, на перекрестке, виднелись какие-то огни. Там стоял киоск с хот-догами. Я подошел ближе. За прилавком стоял черный мужик. Вокруг больше никого. Я заказал кофе.
– Проклятые бабы, – сказал я ему. – Разумом их не понять. Моя девчонка ссадила меня на трассе. Выпить хочешь?
– Конечно, – ответил тот.
Он хорошенько глотнул и передал обратно бутылку.
– У тебя телефон есть? – спросил я. – Я заплачу.
– Звонок местный?
– Да.
– Бесплатно.
Он вытащил из-под прилавка телефон и протянул мне. Я выпил и передал ему бутылку. Он взял.
Я позвонил в компанию «Желтый Кэб», дал им адрес. У моего друга было доброе и интеллигентное лицо. Иногда и посреди преисподней можно найти доброту. Мы так и передавали бутылку друг другу, пока я ждал такси. Когда такси пришло, я сел назад и дал таксисту адрес Николь.
23
После этого я вырубился. Наверное, потребил виски больше, чем думал. Я не помню, как приехал к Николь. Проснулся утром, повернутый спиной к кому-то в чужой кровати. Я посмотрел на стену у себя перед носом и увидел на ней большую декоративную букву. Буква гласила: «H». «H» означало «Николь». Мне было херово. Я сходил в ванную. Взял зубную щетку Николь, чуть не подавился. Умыл лицо, причесался, посрал и поссал, вымыл руки и выпил много воды из-под крана. Потом вернулся в постель. Николь встала, привела себя в порядок, вернулась. Легла ко мне лицом. Мы начали целоваться и гладить друг друга.
Я невинен по-своему, Лидия, подумал я. Я тебе верен по-своему.
Никакого орального секса. Желудок слишком расстроен. Я взгромоздился на бывшую жену знаменитого врача. На культурную путешественницу по разным странам. У нее в шкафу стояли сестры Бронте. Нам обоим нравилась Карсон Маккаллерс. «Сердце – одинокий охотник». Я всунул ей 3 или 4 раза особенно мерзкими рывками, и она охнула. Теперь она знала писателя не понаслышке. Не очень хорошо известного писателя, конечно, однако за квартиру платить я умудрялся, и это поражало. Настанет день, и Николь окажется в одной из моих книг. Я ебал культурную суку. Я чувствовал, как приближаюсь к оргазму. Я втолкнул язык ей в рот, поцеловал ее и кончил. Скатился с нее, чувствуя себя глупо. Немного ее подержал в объятиях, потом она ушла в ванную. В Греции, наверное, ебать ее было б лучше. Америка – дерьмовое место для ебли.
После этого я навещал Николь 2–3 раза в неделю, днем. Мы пили вино, разговаривали, а иногда занимались любовью. Я обнаружил, что меня она в особенности не интересует – просто нужно чем-то заняться. С Лидией мы помирились на следующий день. Она допрашивала меня, бывало, куда я хожу днем.
– Я был в супермаркете, – отвечал я, и то была правда. Сначала я действительно заходил в супермаркет.
– Я никогда не видела, чтобы ты проводил столько времени в супермаркете.
Однажды вечером я напился и проболтался Лидии, что знаю некую Николь. Я рассказал ей, где Николь живет, но успокоил, что «ничего особенного не происходит». С какой стати черт меня дернул, не вполне ясно, да только человек пьющий порою мыслит криво…
Однажды днем я выходил из винной лавки и только-только дошел до Николь. Я нес с собой две полудюжины пива в бутылках и пинту виски. Мы с Лидией накануне опять поцапались, и я решил провести ночь с Николь. Шел я себе, уже в легкой интоксикации, как вдруг услышал, как ко мне сзади кто-то подбегает. Я обернулся. Лидия.
– Ха! – сказала она. – Ха!
Она выхватила пакет с пойлом у меня из рук и стала доставать пивные бутылки. Она била их о мостовую одну за другой. Те крупно взрывались. Бульвар Санта-Моника – очень оживленная улица. Дневное движение только начиналось. Вся эта акция происходила прямо перед дверью Николь. Потом Лидия дошла до пинты виски. Она подняла ее в воздух и завопила на меня:
– Ха! Ты собирался это выпить, а потом ЕБАТЬ ее! – Она хрястнула бутылкой о цемент.
Дверь у Николь была открыта, и Лидия побежала вверх по лестнице. Николь стояла на верхней площадке. Лидия принялась лупцевать Николь своей большой сумочкой. Ремешки у сумочки были длинные, а размахивалась Лидия изо всех сил.
– Это мой мужчина! Он мой мужчина! Не лезь к моему мужчине!
Затем Лидия сбежала мимо меня вниз и выскочила на улицу.
– Боже милостивый, – сказала Николь. – Кто это?
– Это Лидия. Дай мне веник и большой бумажный пакет.
Я вышел на улицу и начал сметать битое стекло в мешок из коричневой бумаги. Эта сука на сей раз зашла слишком далеко, думал я. Схожу куплю еще пойла. Останусь на ночь с Николь – может, на пару ночей.
Я нагнулся, подбирая осколки, и тут услышал за спиной странный звук. Я обернулся. Лидия на своей Дряни. Она заехала на тротуар и теперь неслась прямо на меня со скоростью миль 30 в час. Я отскочил, машина пролетела мимо, в дюйме от меня. Доехала до конца квартала, неуклюже грохнулась с тротуара, прокатилась дальше по мостовой, на следующем углу свернула вправо и сгинула с глаз.
Я продолжал подметать стекло. Все подмел и убрал. Потом залез в свой первый кулек и нашел одну неповрежденную бутылку пива. Смотрелась она очень хорошо. Она мне в самом деле требовалась. Я уже совсем собрался открутить пробку, как из-за моей спины кто-то протянул руку и выхватил бутылку. Снова Лидия. Она подбежала к двери Николь и швырнула бутылку в стекло. Запустила ее с таким ускорением, что бутылка пролетела насквозь, как большая пуля, не разбив все стекло целиком, а оставив только круглую дыру.
Лидия сбежала вниз, а я поднялся по лестнице. Николь по-прежнему стояла на площадке.
– Ради бога, Чинаски, уезжай с нею, пока она всех тут не поубивала!
Я повернулся и вновь спустился на улицу. Лидия сидела в машине, мотор работал. Я открыл дверцу и сел. Она тронулась с места. Ни один из нас не произнес ни слова.
24
Я начал получать письма от девушки из Нью-Йорка. Ее звали Минди. Наткнулась на пару моих книжек, но лучше всего в ее письмах было то, что она редко упоминала в них о писательстве, разве только говорила, что сама она – не писатель. Она писала о разном в общем, а о мужчинах и сексе – в частности. Минди было 25, писала она от руки, почерком устойчивым и разумным, однако с юмором. Я отвечал ей и всегда радовался, находя ее письмо в ящике. У большинства людей гораздо лучше получается выговариваться в письмах, нежели в беседе, и некоторые умеют писать художественные, изобретательные письма, но стоит им попытаться сочинить стихотворение, рассказ или роман, и они становятся претенциозными.
Потом она прислала несколько фотографий. Если они не лгали, Минди была весьма хороша собой. Мы переписывались еще несколько недель, а потом она упомянула, что скоро у нее двухнедельный отпуск.
Почему бы вам не прилететь сюда? – предложил я.
Хорошо, ответила она.
Мы начали созваниваться. Наконец она сообщила дату своего прилета в международный аэропорт Лос-Анджелеса.
Буду там, сказал я ей, ничто меня не остановит.
25
Я хранил дату в уме. Сотворить раскол с Лидией – пара пустяков. Я по натуре одиночка, довольствуюсь просто тем, что живу с женщиной, ем с ней, сплю с ней, иду с ней по улице. Я не хотел никаких разговоров, никаких выходов куда-то, если не считать ипподрома или бокса. Я не понимал телевидения. Я чувствовал себя глупо, если приходилось платить деньги за то, чтобы ходить в кино и сидеть там, деля эмоции с другими людьми. От вечеринок меня тошнило. Я терпеть не мог играть в игры, тем паче – грязные, ненавидел флирт, любительскую пьянь, зануд. Но Лидию вечеринки, танцульки, мелкий треп заряжали энергией. Она считала себя сексапилкой. Но была слишком уж очевидной. Поэтому наши споры часто произрастали из моего желания никаких-людей-вообще против ее желания как-можно-больше-людей-как-можно-чаще.
За пару дней до прилета Минди я начал. Мы вместе лежали на постели.
– Лидия, да ради бога, ну почему ты такая дура? Неужели ты не понимаешь, что я одиночка? Затворник? Я таким и должен быть, чтобы писать.
– Как же ты вообще что-то узнаешь о людях, если с ними не встречаешься?
– Я уже все про них знаю.
– Даже когда мы выходим в ресторан, ты сидишь, опустив голову, ты ни на кого не смотришь.
– Не хочу, чтобы стошнило.
– Я наблюдаю за людьми, – сказала она. – Я их изучаю.
– Хрен там!
– Да ты боишься людей!
– Я их ненавижу.
– Как же ты можешь быть писателем? Ты не наблюдаешь!
– Ладно, я не смотрю на людей, но на квартплату зарабатываю письмом. Это покруче будет, чем баранов пасти.
– Тебя надолго не хватит. У тебя никогда ничего не выйдет. Ты все делаешь не так.
– Именно поэтому у меня все получается.
– Получается? Да кто, к чертовой матери, знает, кто ты такой? Ты знаменит, как Мейлер? Как Капоте?
– Они писать не умеют.
– Зато ты умеешь! Только ты, Чинаски, умеешь писать!
– Да, я таков.
– Ты знаменит? Если бы ты приехал в Нью-Йорк, тебя бы кто-нибудь узнал?
– Послушай, мне на это наплевать. Я просто хочу писать себе дальше. Мне не нужны фанфары.
– Да ты ни за что от фанфар не откажешься.
– Наверное.
– Ты любишь строить из себя знаменитость.
– Я всегда себя так вел, еще даже не начав писать.
– Ты самый неизвестный знаменитый человек, какого я только видела.
– У меня просто нет амбиций.
– Есть, но ты ленив. Ты хочешь всего и на шару. Когда вообще ты пишешь? Когда тебе это удается? Ты вечно или в постели валяешься, или пьяный, или на ипподроме.
– Не знаю. Это не важно.
– А что тогда важно?
– Тебе виднее, – сказал я.
– Ну, так я тебе скажу, что важно! – заявила Лидия. – У нас уже очень давно не было вечеринки. Я уже очень долго никаких людей не видела! Мне НРАВЯТСЯ люди! Мои сестры ОБОЖАЮТ вечеринки. Они ради вечеринки тыщу миль готовы проехать! Вот так нас вырастили в Юте! В вечеринках ничего зазорного нет. Просто люди РАССЛАБЛЯЮТСЯ и хорошо проводят время! Только у тебя в голове эта чокнутая идея засела. Ты думаешь, веселье непременно ведет к ебле! Господи боже мой, да люди порядочны! Ты просто не умеешь развлекаться!
– Мне не нравятся люди, – ответил я. Лидия вскочила с постели.
– Господи, меня от тебя тошнит!
– Ладно, тогда я уступлю тебе место.
Я спустил ноги с кровати и начал обуваться.
– Уступишь место? – переспросила Лидия. – Что ты имеешь в виду – «уступишь место»?
– А то, что убираюсь отсюда к чертям!
– Ладно, но послушай-ка вот что: если ты сейчас выйдешь за дверь, ты меня больше не увидишь!
– Меня устраивает, – сказал я.
Я встал, подошел к двери, открыл ее, закрыл и спустился к «фольксвагену». Завелся и уехал. Я освободил место для Минди.
