Борис Селеннов
Провокатор

23. Ирина и Виртуоз

Проводив Зубова, Ирина остановилась около дежурной по читальному залу Евгении Викторовны. Возвращаться в гостиную и встречаться с Гордоном после его резких слов в коридоре ей не хотелось.

– Этот ваш новый знакомый… – заговорила Евгения. – Я его никогда раньше не видела.

– Друг Павла. Вместе учились в университете.

– Удивительно светлый юноша.

– Вы правы, – невольно улыбнувшись, согласилась Ирина, – даже какой-то трогательный в своей наивности. Совсем ещё мальчик. Иногда даже страшно становится, как-то он перенесёт столкновения с реальной жизнью.

Евгения покачала головой:

– Да, интересно бы поглядеть, каким он будет лет через десять…

Кто-то из читателей отвлёк её своим вопросом. Ирина прошла через библиотеку в гостиную. Почти сразу же возник Виртуоз.

– Я приношу извинения. Я был резок. Но позвольте узнать, кто этот молодой человек?

– Это товарищ Павла. Ну и мой тоже.

– Просто товарищ?

Ирина подняла недоумённый взгляд:

– Что вы имеете в виду?

– Я имею в виду, – безапелляционно заявил Виртуоз, – что чувства, которые он демонстрирует вам, не похожи на товарищеские.

Ирина вспыхнула не столько от слов, сколько от категоричности его тона. Кто дал ему право так разговаривать с ней?!

– Извините, но вот это вас не касается!

– Меня касается всё, – жёстко отозвался Виртуоз, – что происходит в этом доме. И поэтому я желаю знать, кто он?

– Студент. Они вместе учились с Павлом, – примиряюще отозвалась она. – Они давно дружат.

– Мне это не нравится! – в словах Виртуоза слышался явный вызов. Ирина с трудом сдерживалась:

– Извольте объяснить, что именно?

– Объясняю. Мне не нравится, что в отсутствие Павла он приходит и клянчит у вас деньги.

На щеках Ирины выступили красные пятна.

– Во-первых, считаю просто недопустимым столь категорично судить о человеке, которого вы совсем не знаете. А во-вторых, я вижу, что вы совершенно не умеете разбираться в людях!

– Это я-то?

– Вы!

Возмущённая Ирина демонстративно отвернулась от собеседника.

Не ожидавший столь решительного отпора Виртуоз замолчал, пожалев, что излишне резко высказался в адрес её гостя. Что её так задело? В чём причина? То, что этот студент в неё влюблён, – это ясно. А она – в него? Вряд ли. Кто он, в сущности? Мальчишка! А она ещё далеко не в том возрасте, когда тянет к юным. Но тем не менее что-то их связывает. Что-то надо придумать, чтобы посмотреть, когда она будет выпускать свои коготки. Виртуоз чуть усмехнулся:

– Вы считаете, что я не умею разбираться в людях?

– Да, считаю.

Даже не повернулась. С характером! Тем интереснее. Попробуем ещё раз.

– И тем не менее я совершенно отчётливо вижу, что не такой мужчина вам нужен.

Повернулась. Хочет изобразить презрение.

– Мне вообще никакой мужчина не нужен.

Сделала паузу, поправилась:

– Кроме, разумеется, Павла.

– Жаль.

– Почему?

Ирина вопросительно взглянула на Виртуоза, пытаясь понять, куда он клонит. Но Гордон намеренно отвёл в сторону взгляд, подумал: любопытна. Как, впрочем, и все они. Хотя в этой чувствуется внутренний стержень. Интересно, насколько он прочен? Попробую зайти с другой стороны. И он вдруг пробормотал:

– Что-то представилось… Я, вы… вместе…

– Что?

Виртуоз энергично потёр ладонями лицо.

– Извините. Сам не понимаю, что это со мной… – Его губы дрогнули в смущённой усмешке. – Стыдно. Извините.

– Что с вами?

Ирина взглянула на Виртуоза, и её поразило его лицо: сейчас оно не выражало ничего, кроме смертельной усталости. Он с трудом проговорил:

– Очень сложной была дорога из Парижа в Москву. За четыре дня – три поезда. Пришлось и стрелять, и прыгать на ходу. До сих пор полностью не отпустило.

Вид у него был такой, что Ирина вдруг ощутила: от её прежней обиды не осталось и следа. В том, что она сейчас чувствовала, было и сочувствие, и участие, и что-то похожее даже на жалость: захотелось как-то помочь ему, поддержать…

– Может быть, – неуверенно предложила она, – вам надо отдохнуть?..

Но Виртуоз уже вновь стал прежним:

– Отдыхать будем на том свете.

Ирина поразилась этой перемене. А он продолжал:

– Я уже много лет в терроре. И то, что испытал и пережил, иному бы хватило на десять жизней. Десять лет постоянного – даже по ночам! – напряжения, постоянной готовности к ответному удару. Я иногда начинаю думать, что я уже не человек, а просто стальной механизм, который действует без всяких эмоций и переживаний. Но иногда, знаете, Ирина, становится – особенно по ночам – холодно душе от тяжести этого металла.

Он шагнул вперёд и взял её ладонь в свою руку.

– Я уже десять лет борюсь за народное счастье. А что такое своё, личное счастье, не знаю. Потому что обречён на одиночество. Как я могу связать с кем-то свою судьбу, если меня на каждом шагу подстерегает опасность. Каждый день, неделя за неделей, месяц за месяцем. Мне один инженер говорил, что даже у металла может наступать усталость. Тяжёлая, холодная, давящая… И тогда нестерпимо хочется тепла. Всего-навсего женского тепла. Разве это так много?

Ирина сжалась под его неумолимым взглядом. Шагнула назад и ощутила за спиной стену. Отступать было некуда. Она замерла… В коридоре слышались приближающиеся шаги. Дверь распахнулась. В комнату шагнул Павел.

– Вот вы где!..

24. В охранке

Крепко держа за руки, Зубова ввели в кабинет начальника московской охранки. Сидевший за столом человек оторвался от бумаг и с интересом оглядел арестованного:

– Так вот вы какой…

Зубов молчал, напряжённо ожидая, что будет дальше. Конвоиры по-прежнему держали его крепко. А хозяин кабинета спокойно продолжал:

– Хотя именно таким я вас себе и представлял.

Он помолчал, побарабанил пальцем по столу, объяснил:

– Вы здесь потому, что нам с вами, господин Зубов, нужно очень серьёзно поговорить.

– Не о чем мне с вами разговаривать! – Сергей дёрнулся, но руки конвоиров по-прежнему держали его крепко.

– Не скажите, – мягко покачал головой Харлампиев, – вы в этом разговоре заинтересованы даже больше, чем я.

– Сомневаюсь!

– Я сейчас развею ваши сомнения, – спокойно отозвался Харлампиев и коротко бросил охранникам: – Стул господину Зубову.

Через мгновение Сергей уже сидел напротив начальника охранки, который кивнул конвоирам:

– Свободны.

Оба тотчас исчезли за дверью.

Тишину нарушал лишь ход часов на стене. В кабинете было уютно. Взгляд невольно привлекал занимавший чуть ли не всю стену, резной, старинной работы книжный шкаф. Лампа на столе под зелёным абажуром, толстый ковёр на полу, плотные портьеры на окнах – ничего казённого, что, казалось, должно было быть в столь строгом учреждении. Да и в самом хозяине кабинета не было ничего грозного, как представлялось раньше Зубову.

– А мы сейчас с вами, Сергей Васильевич, чаю попьём.

Хозяин подвинул Сергею чашку:

– Вам покрепче? Торопиться нам некуда. Разговор у нас будет долгий.

– Я не буду ни о чём с вами говорить, – Зубов отодвинул чашку.

– И не говорите, – согласился Харлампиев, – говорить буду я. А вы слушать.

Он помешал ложечкой в стакане.

– Так вот, Сергей Васильевич, нам известно, что в Россию прибыл из Парижа известный террорист по кличке Виртуоз, – начальник усмехнулся, – уж только по этому видно, как обуяла человека гордыня. Виртуоз… Ни больше ни меньше… Кстати, не встречались?

– Нет.

Начальник внимательно посмотрел на собеседника.

– Думаю, ещё встретитесь. Так вот, цель приезда этого Виртуоза, как вы понимаете, теракт против кого-то из высокопоставленных лиц. А возможно, и против государя. Представляете?

Зубов напряжённо слушал.

– Чем им государь не угодил, – Харлампиев пожал плечами, – не знаю. Я ещё мог бы, наверное, понять, если б это был кто-нибудь из министров или, скажем, я. Меня ведь ваши друзья считают за главного держиморду, но – царя! Отца маленьких детей!.. За что?

Харлампиев помолчал.

– Я, конечно, понимаю, что у нас в России ещё много такого, что надо решительно исправлять. Возьмите, к примеру, жизнь фабричных. Это же ужас. Но государь тут при чём? Он, что ли, на каждом заводе-фабрике должен порядок контролировать?

Хозяин кабинета вздохнул:

– К сожалению, не понимают этого господа террористы…

Он выразительно посмотрел на Зубова:

– Короче, наверху обеспокоены этой ситуацией. И ждут от меня действий.

– Ничем не могу вам помочь.

– Можете, Сергей Васильевич, ещё как можете.

– Чем? – почти выкрикнул Зубов.

Харлампиев достал из папки какую-то бумагу, пробежал её глазами, взглянул на Зубова и опять убрал в папку.

– Даю слово, что не хочу крови. Но и теракт допустить не могу, не имею права. – Он хитровато прищурился. – Как бы вы поступили на моём месте?

– Я на вашем месте не был и никогда не буду!

– Знаете, как говорят в народе: от тюрьмы да от сумы не зарекайся… Но я вам скажу, как поступлю я. Интересно?

Зубов пожал плечами:

– Валяйте.

– Я сегодня-завтра арестую кого-нибудь из тех, с кем свяжется или уже связался Виртуоз. Такие люди у нас есть на заметке. И он поймёт, что я иду по его следу. А поскольку он трус – а все эти самовлюблённые виртуозы – трусы, я на них насмотрелся! – он спешно удерёт к себе в Париж. Теракт не состоится. Финита ля комедия. Или по-русски, волки сыты, овцы целы. Всем хорошо.

– А арестованный вами? – напомнил Зубов.

Харлампиев развёл руками:

– А арестованный отправится в Сибирь. И надолго. После убийства государя императора Александра Второго у нас с террористами перестали гуманничать. Вот, собственно, всё, что я хотел вам сказать, дорогой Сергей Васильевич.

– Я не понимаю, зачем вы всё это мне рассказали, – начал Зубов. – Какое отношение я имею к вашему Виртуозу!

– Во-первых, Виртуоз этот ваш. А во-вторых, отношение к нему, дорогой Сергей Васильевич, имеете самое непосредственное.

– Не понимаю!

Харлампиев вынул из папки лист и протянул его Зубову.

– Читайте.

Это был ордер на арест Ирины.

Сергею стало душно.

– Это бесчеловечно!

– Согласен, – кивнул Харлампиев, положив ордер перед собой, – так же, как и стрелять в царя.

– Да какое отношение Ирина, – вскричал Зубов, – то есть Ирина Александровна, имеет к Виртуозу? Это ошибка!

– Ошибки здесь быть не может.

– И вы пошлёте молодую женщину на каторгу?!

– А что делать, – развёл руками полицейский, – её никто не тянул на аркане в ряды революционеров.

Зубов был в смятении и не соображал, что ему делать. Наброситься на Харлампиева, схватить за горло, вырвать бумагу? Но тот словно читал его мысли, приоткрыв ящик стола, показал пистолет:

– Только давайте без глупостей. Вы же умный человек, Сергей Васильевич. Думайте. Может быть, найдёте какой-то выход из данной ситуации.

– А он есть?..

– Уверен, да. Вы только представьте себе, отправить дорогого вам человека, да-да, – он взглянул Сергею в глаза, – я всё знаю, отправить молодую женщину в Сибирь, на каторгу – это значит обречь её на верную гибель. И от вас зависит: будет она обречена на эти муки или нет.

– От меня?

– От вас.

– Как?

– Так и быть, подскажу. Я готов пойти вам навстречу и заменить Ирину Александровну на кого-нибудь другого.

– Не понимаю, – сбитый с толку Сергей действительно не мог понять манёвр собеседника. – Но я ведь этого Виртуоза и в глаза не видел!

Харлампиев взглянул на него чуть ли не с сочувствием:

– Понимаю. Но есть же другие. Мы за библиотекой давно наблюдаем. Среди тех, кто там бывает постоянно, наверняка есть революционеры. Как вы считаете?

Зубов пожал плечами:

– Наверное…

– Вот и назовите кого-нибудь.

– Как я могу назвать кого-то, кого я не знаю? Если только себя? Пожалуйста. Я, Зубов Сергей Васильевич… Это вас устроит?

– Не паясничайте, – нахмурился собеседник, – и не геройствуйте. Я открыл вам карты. Теперь ход за вами. Только не говорите мне про честь и узы товарищества. Жизнь очень часто ставит нас перед серьёзным выбором, который мы обязаны сделать. Я иду вам навстречу, потому что хочу справедливости. Ни вы, ни Ирина Александровна не заслужили столь жёсткого наказания. Так избавьте от мучений и её, и себя. Ваш ход, Сергей Васильевич! Итак, кто?

– Дайте мне хотя бы два-три дня! – взмолился Зубов.

Харлампиев задумался и наконец изрёк:

– Хорошо. Даю вам три дня. Через три дня вы называете мне имя другого человека и я на ваших глазах сжигаю этот ордер. В противном случае Ирина Александровна будет в тюрьме. Запомнили: три дня.

Зубов не знал, куда себя деть от пристального взгляда Харлампиева.

– Кстати, Сергей Васильевич, – продолжил хозяин кабинета, – мы вас взяли вечером, и никто из ваших друзей этого не видел. Сообщать им об этом факте не советую. И о нашем с вами разговоре – тоже. И последнее. Извольте держать слово. И выкиньте все дурные мысли, если они вдруг придут вам в голову. За библиотекой хорошо смотрят, никому уйти не удастся. Любые ваши попытки – это удар по Ирине Александровне. Вы поняли?

– Да.

– Свободны.

25. Трудный разговор с Гордоном

Гордон с невозмутимым видом повернулся к Павлу:

– Ну как?

– Всё в порядке. – Павел не мог сдержать рвущейся наружу радости. – Солдатов готов к работе. И его люди – тоже.

– Отлично. Он что-нибудь знает о Вейцлере?

– С Вейцлером беда, – Павел помрачнел. – У него на квартире засада.

– Как узнали?

– Он сам дал знать.

– Каким образом? – Гордон вопросительно посмотрел на Павла.

– У них с Солдатовым была договорённость: если заметёт полиция, утверждать, что все контакты с организацией осуществляются через связного, с которым они встречаются каждое воскресенье в семь вечера на Никитском бульваре. Если Вейцлер появляется в застёгнутом на все пуговицы пальто или плаще, подходить к нему нельзя: его пасут.

– Ну и… – не выдержал Гордон.

– Три воскресенья подряд Вейцлер появляется на бульваре застёгнутым на все пуговицы. И Солдатов, естественно, проходит мимо.

– Солдатову надо прекратить встречаться с Вейцлером, – резко резюмировал Гордон.

– По воскресеньям там всегда много народа, поэтому опасности, что Солдатов каким-то образом окажется в поле зрения охранки, почти нет.

– Опасность всегда есть, – не согласился Гордон. – Кого знает Вейцлер, кроме Солдатова?

– Меня, разумеется.

– Плохо…

– Да уж чего хорошего! – согласился Павел. – Солдатов говорит, что у Вейцлера вид такой, будто он держится из последних сил. А если вспомнить, что дома у него Соня и больной ребёнок, можно представить, как ему туго. Солдатов предлагает продумать вариант спасения Вейцлера.

– Он в своём уме? – Гордон даже отпрянул от неожиданности, – Что за чушь ты несёшь?

– Почему чушь? – возразил Павел. – И Вейцлер, и Соня – наши товарищи. Они в беде. По-твоему, мы должны их бросить?

– Ты ещё скажи: предать, – зло бросил Гордон.

– Я так не скажу. Но ты пойми. Пока Вейцлер видит Солдатова по воскресеньям, у него остаётся надежда, что мы знаем о его положении и думаем, как его спасти. И представь его состояние, если Солдатов не появится в условное время. Что он будет думать о нас? А ведь он про нас не сказал ни слова.

– Это ещё неизвестно.

– Что?! – Павел, наверное, бросился бы на Гордона, если бы стоящая рядом Ирина не схватила его за руку, возмущённо заявив:

– Вы не имеете права так говорить!

Павел, переводя дыхание, старался взять себя в руки:

– Я тебя знаю давно, но если ты сейчас же не извинишься и не возьмёшь своих слов назад, я с тобой дел иметь не буду.

– Даже так? – усмехнулся Гордон.

– Так.

Некоторое время они смотрели в глаза друг другу, пока Гордон не нарушил молчание:

– Ладно. Я извиняюсь и беру свои слова назад… Тем более что вы меня неправильно поняли. Я отнюдь не собирался выражать недоверие Вейцлеру…

– По-другому тебя понять было трудно.

– И тем не менее. В данном случае я выражал общее мнение комитета: те, кто побывал в лапах охранки, нуждаются в серьёзной проверке. Не будем недооценивать своих врагов: ломать людей они умеют. Я, как и вы, верю Вейцлеру и верю, что на бульваре он подаёт нам сигнал. Но в охранке тоже не дураки и в конце концов поймут, что он водит их за нос. И потом – чисто теоретически – на один, даже на полпроцента разве нельзя допустить, что Вейцлер сломался?

– Нельзя!

Гордон покачал головой, взглянув на Павла:

– Твоя вера в товарищей вызывает уважение. Но… в комитете уверены: недавний разгром боевой группы (а другого слова не подберёшь при всём желании) не мог быть без провокатора в ваших рядах. Следовательно, можно предполагать, что кого-то из «наших товарищей», – Гордон с нажимом произнёс два последних слова, – охранке удалось завербовать. Ты допускаешь такое?

Он взглянул на Павла, тот пожал плечами:

– Исключать нельзя.

– Вот именно что «нельзя». И таких людей надо выявлять и безжалостно карать.

– Я с тобой согласен, – согласился Павел и упрямо добавил: – Но Вейцлеру я верю.

– О, майн гот! – всплеснул Гордон руками. – Я тоже ему верю. Но сможем ли мы осуществить эти два акта? Нет. Потому что освобождение Вейцлера с семьёй всю полицию поднимет на ноги. И совершить второй акт мы не сможем.

– Но освободить товарища, причём с семьёй, – разве этого мало? – воскликнул Павел.

– Это много, – согласился Гордон. – Но одинаков ли будет резонанс в обществе от убийства тирана, у которого по локоть руки в крови, или от освобождения одного рядового члена организации. Нам сейчас важнее резонанс в обществе.

В присутствии Ирины, которая, как это чувствовал Павел, разделяла его позицию, он решил идти до конца:

– Резонанс в обществе, согласен, для нас очень важен. Но здесь, не в Париже, – подчеркнул он сознательно, – для каждого члена организации очень важно знать, что в трудную минуту товарищи его не бросят и сделают всё, что в их силах, чтобы его спасти.

– Хорошо, – наконец заговорил Гордон, – готовим два дела. Но первое – начальник охранки.

В дверь осторожно постучали. Евгения просунула голову в гостиную:

– Ирина Александровна, к вам пришли.

– Извините, господа.

Ирина вышла, прикрыв за собою дверь.

После некоторого молчания Гордон заговорил вновь:

– В любом случае нам нужны люди. Солдатов и его бойцы – это хорошо. Кто-то ещё у тебя есть на примете?

– Подходящие ребята есть, но ни с кем из них конкретно я не разговаривал.

– А вот этот твой друг, с которым ты вместе был на курсе?

– Зубов?

– Кажется, да. Он заходил, просил у Ирины денег.

– Странно, она мне ничего не говорила…

– Вот видишь, – Гордон усмехнулся, – и я тебе чем-то пригодился.

Павел чуть смутился.

– Но я только о том, надёжен ли он?

– Да, – кивнул Павел, – я ему доверяю полностью. И, кстати, я уже думал, чтобы поплотней привлечь его к работе.

– Нужно ли?

– Какие у тебя сомнения?

– Мне кажется, – Гордон пытливо поглядел на Павла, – этот Зубов влюблён в Ирину.

– Это, пожалуй, – замялся Павел, – чересчур сильно сказано. Но даже если и так?

– Смотри сам, – уклонился от ответа Гордон. – Если ты в нём уверен, я не против.

26. В охранке

Начальник наружки докладывал:

– Наш агент вёл Круглова до университета. То, что он шёл именно туда, подтверждают и показания фотографа, куда Круглов зашёл, увидев в витрине портрет Михеевой. Фотограф поинтересовался, куда он идёт, и Круглов рассказал, что идёт в университет, хочет восстановиться, закончить курс и получить место.

– Почему агент потерял Круглова в университете? – поинтересовался Харлампиев.

– Найти его в университете агент не мог, так как плохо ориентируется в этом здании.

– Понятно.

– Но через час двадцать Круглов вышел из университета и, никуда не заходя и ни с кем не встречаясь, дошёл до библиотеки. По словам агента, вид у него был довольный. Может быть, действительно за ум взялся?

– Может быть, – неопределённо пожал плечами Харлампиев, – а может быть, и нет.

Он взял лист бумаги, поставил на нём точку, а рядом букву «У» и от этой точки разбегающиеся в разные стороны стрелки, которые соединил одной линией.

– Если нет… – повторил он, пододвинув листок заместителю, – то нам надо изучить в университете все входы и выходы. Если предположить, что Круглов не улаживал там свои дела, а был на встрече, то примерно пять-семь минут у него ушло на то, чтобы выйти из университета через другой ход. Десять-пятнадцать – дойти до места встречи или явочной квартиры. Итого – двадцать. Плюс столько же – назад. Итого – сорок. Он вышел через час двадцать. Положим, ещё двадцать-тридцать минут на саму встречу. Значит, явочная квартира может быть где-то в этом круге. Значит, надо посмотреть по картотеке, не проживает ли там кто-нибудь из наших старых клиентов, и опросить квартальных, нет ли на их территориях людей, которые могут вызвать наш интерес.

– Понятно, – заместитель передвинул лист сидящему рядом офицеру. – Зубова по-прежнему наблюдать?

– Да, – кивнул Харлампиев, – причём пусть открыто за ним ходят, давят на нервы, не сегодня завтра он окончательно будет у нас на крючке.