полная версия

Борис Павлович Балаян
Кровь на алмазе «Шах»

Расхождения в оценках мотивов убийства А. С. Грибоедова в советской историографии

Накопленные за 150 лет после убийства А. С. Грибоедова архивные и другие разноязычные материалы или подтверждают политические мотивы этого убийства, или указывают на различные обстоятельства, послужившие поводом для прикрытия политических причин. Не исключена поэтому необходимость пересмотреть и преодолеть существующие в отечественной и зарубежной литературе расхождения в оценке основных источников, которые наряду с тенденциозными наслоениями могут быть критически использованы. Нельзя, например, согласиться с Г. М. Петровым, который с недоверием отнесся к показаниям опозоренного своим трусливым поведением секретаря грибоедовской миссии И. С. Мальцова и выдвинул на первый план информацию Манучехр-хана Ениколопова. Нельзя также согласиться и с С. В. Шостаковичем, который, наоборот, ставит под сомнение достоверность информации Манучехр- хана и дает предпочтение донесениям Мальцова.

Оба эти подхода нуждаются в пересмотре ввиду важности обоих источников.

С. В. Шостакович является автором статьи «Происхождение «Реляции» о гибели грибоедовской миссии», в которой характеризует ее как англо-иранскую фальшивку. Однако это не помешало ему сослаться на ту же «Реляцию» и верить ей при оценке армянских источников. Цитируя секретаря тебризского мехмандара, С. В. Шостакович считает, что Манучехр-хан «играл слишком сомнительную роль», а Меликов был «шахским гонцом», который должен был просить Грибоедова отказаться от покровительства беглецам, чтобы избежать разгрома миссии. Шостакович утверждает, будто шах с помощью Меликова пытался запугать посланника, чтобы добиться выдачи Мирза-Якуба, а Манучехр-хан впоследствии выставил это за свою «рискованную попытку спасти посланника и его свиту от грозящей им опасности»⁴⁰⁸. Вся эта аргументация построена на одних предположениях. Поскольку «Реляция» выставлялась как иранская версия, подлинные авторы этой фальшивки, чтобы не выдать себя, не могли обвинить Манучехр-хана в измене. Никакой заместитель тебризского мехмандара не осмелился бы компрометировать Манучехр-хана при его жизни без риска быть наказанным. Поэтому неудивительно, что главный евнух показан в «Реляции» как преданный шаху соратник. Манучехр-хан и Меликов не угрожали и не запугивали Грибоедова, а лишь предупредили его о заговоре. Об этом говорит тот факт, что мать Манучехр-хана и его родственник, коллежский ассесор Сулейман-хан Меликов остались при Грибоедове и вместе с ним погибли через несколько часов. Как бы Манучехр-хан ни выслуживался перед шахом, он вряд ли ради этого принес бы в жертву свою мать и племянника.

О политической ориентации Манучехр-хана можно судить по отзывам о нем бывшего вице-консула в Иране Ваценко и адъютанта ген. Паскевича капитана Вольховского. Ваценко предлагал ген. Ермолову по всем вопросам обращаться, не к министру иностранных дел Мирза-Аболь-Хасаи-хану, а непосредственно к Манучехр-хану, исполнявшему в то время обязанности первого министра шаха. «Чтобы быть нам полезным, – говорилось в его донесении, – Мапучехр-хан не дает хода иранскому министру иностранных дел ни в чем»⁴⁰⁹. Капитан Вольховский тоже доносил ген. Паскевичу, что Манучехр-хан не может быть противником русских: «В начале войны его подозревали в приверженности к нам. Он более других имеет случаи видеть шаха, оттого его влияние значительно… Имея родственников на нашей службе, он не может быть равнодушным к благосклонности Вашего Высокопревосходительства»⁴¹⁰. Все это говорит о том, что Манучехр-хан Ениколопов был русофилом, единственным иранским государственным деятелем, который дорогой для себя ценой пытался спасти от гибели А. С. Грибоедова и предотвратить разгром русской миссии. Достоверность переданной им Меликову информации о переговорах с шахом не вызывает сомнения. В связи с этим заметим, что исследователи путают двух Сулейман-ханов Меликовых. Например, Г. М. Петров, опубликовавший записки Мартирос-хана, ошибочно указывает, что «Сулейман-хан Меликов, работавший переводчиком в русском посольстве, по поручению своего дяди Манучехр-хана… явился лично к А. С. Грибоедову и предупредил его о грозящей опасности»⁴¹¹. В связи с этим Г. М. Петров столь же ошибочно обвиняет Мальцова в извращении фактов за то, что в рапорте он указал, что видел Меликова в разгар событий, тогда как видел его на рассвете 30 января⁴¹². Между тем из текста записок Мартирос-хана видно, что на рассвете 30 января к Грибоедову отправился не сын Давид-хана Меликова, т. е. не переводчик миссии Сулейман-хан, а его дядя (брат Давид-хана). Последний был убит вместе с Грибоедовым, а переводчик Сулейман-хан Меликов остался жив: предупрежденный об опасности, утром 30 января он не вышел на работу или появился в миссии после разгрома. Поэтому не исключено, что Мальцов 30 января видел не одного, а двух Сулейман-ханов Меликовых: старшего из них – рано утром, а младшего, который был переводчиком, – позднее. Выяснение этого вопроса важно еще и в том отношении, что кроме трех уже известных сотрудников русской миссии (Мальцов, Ибрагим-бек и Гасратов), оставшихся в живых после событий 30 января 1829 г., выявлен четвертый сотрудник – переводчик миссии Сулейман-хан Меликов, которого обычно считали убитым во время погрома.

Известно, что Мальцов в течение трех часов штурма миссии укрывался в квартире мехмандара Назар-Али-хана, охраняемой подкупленными фаррашами. По рассказу находившегося в Иране тифлисского купца Егора Бежоева, Мальцов спрятался в сундуке⁴¹³, а по другой версии, якобы рассказанной самим Мальцевым своему знакомому в Ницце, фарраш «завернул Мальцова в ковер и поставил его в угол комнаты, где стояли другие ковры, свернутые в трубки»⁴¹⁴. Из комнаты Назар-Али-хана Мальцов мог видеть немногое и в основном догадывался о происходивших событиях. Большое здание миссии состояло из четырех дворов, и Мальцов мог наблюдать только первый этап штурма или то, что происходило в первом дворе миссии, к которому примыкала квартира тебризского мехмандара и, конечно, не мог видеть динамики событий в четвертом дворе, где находилась квартира Грибоедова. С другой стороны, первый секретарь миссии знал о всех обстоятельствах до окружения миссии, и в этом ценность его донесений, если исключить все то, что он вынужден был писать по принуждению, в духе официальной версии. Переводчик миссии Сулейман-хан Меликов тоже не был очевидцем всех событий. Однако переданные ему Манучехр-ханом сведения о его переговорах с шахом накануне и в ходе разгрома миссии представляют большую ценность, так как разоблачают шаха и его сына, губернатора Тегерана Зель-эс-Султана как главных организаторов преступления.

Нам кажется вероятным, что дополнительные, более подробные сведения о разгроме миссии Мальцов и Меликов получили позднее, несмотря на то, что объективную информацию получить было нелегко, так как каждый из погромщиков, которых трудно было найти, опасался личной ответственности за соучастие в убийстве А. С. Грибоедова и других сотрудников миссии.

Следует учитывать также, что в секретном донесении на имя Паскевича И. Мальцов признался, что лгал иранцам и притворялся их сторонником для того, чтобы его не отправили в «сообщество товарищей…, погибших в Тегеране»⁴¹⁵.

В этой связи отметим еще, что для сбора сведений у Меликова было больше возможностей, чем у Мальцова, который после убийства Грибоедова оставался в Тегеране только 17 дней, к тому же жил под наблюдением в шахском дворце и в основном получал информацию в интерпретации пристрастных иранских политических деятелей.

Иначе сложилась судьба С. Меликова, который остался в Тегеране и, поступив в иранскую армию, дослужился до генеральского звания. Впоследствии сведения о разгроме миссии он передал начальнику штаба шахской казачьей бригады армянину Мартирос-хану. Записи последнего, датированные 30 июля 1897 г., хранились в архиве командира этой бригады полковника Коссоговского⁴¹⁶.

Мы считаем, что Д. С. Комиссаров с излишним доверием относится к непроверенным и неправдоподобным версиям И. О. Симонича, который, будучи подполковником, командовал в 1826 г. Грузинским гренадерским полком в Тифлисской губернии. Он мечтал о дипломатической карьере и, подделываясь под настроения и мнение Паскевича, рассказывал в корыстных целях о Грибоедове небылицы, свидетелем которых быть никак не мог, и в конце концов добился своей цели (в 1833-1838 годах Симонич был полномочным министром в Иране). Так, не имея достоверных сведений, он считал, что шах после каждой аудиенции, которую давал Грибоедову, уходил столь рассерженный, что даже «легко можно было предвидеть какое-либо несчастье. Часто при своих придворных случалось ему выкрикивать: «Кто меня избавит от этой собаки-христианина!»⁴¹⁷.

В другом случае подполковник И. О. Симонич якобы узнал, что иранский министр иностранных дел Мирза Аболь-Хасан-хан Ширази в доме Эмин-эд-Довле (где Симонич никогда не был) предложил заставить народ кричать и возмущаться Грибоедовым, а русскому правительству написать в Петербург: «Вы прислали нам человека, который не умеет вести себя у нас. Смотрите, чего он придерживается. Как бы не случилось великого несчастья. Отзовите его, если желаете сохранить доброе согласие между двумя странами. Поверьте мне, – якобы прибавил министр шаха, – я знаю Европу и особенно Россию: он будет отозван»⁴¹⁸.

Другой затянувшийся спор между исследователями связан с оценкой «Реляции» – анонимного рассказа секретаря мехмандара Назар-Али-хана.

Если В. Т. Пашуто и С. В. Шостакович характеризуют эту «Реляцию» как английскую фальшивку⁴¹⁹, то О. И. Попова, солидаризируясь со взглядами П. Е. Ефремова, считает эту «Реляцию» одним из ценнейших источников», а себя «обязанной» за этот документ секретарю Назар-Али- хана⁴²⁰.

Не останавливаясь подробно на анонимной личности автора «Реляции» – этого всезнающего, философствующего писаря («мирзы»), который не в пример всем русским дипломатам миссии один остался с Грибоедовым в его комнате, был очевидцем его убийства, а сам остался цел и невредим, заметим: во-первых, что основное назначение «Реляции» (независимо от ее происхождения) состояло в попытке прикрыть политические причины преступления и отвести обвинение от Каджаров и англичан, а во-вторых, установлено, что в день разгрома миссии мехмандара, а следовательно и его заместителя, в миссии не было – их еще накануне вызвал к себе тегеранский губернатор.

О. И. Попова не могла не убедиться в том, что «Реляция» обвиняет Грибоедова в его гибели из-за пленных, несмотря на то, что пленные были предлогом, а не причиной убийства; в неуважении к персоне шаха (дескать, посол утомлял шаха продолжительными беседами; не называл его «царем царей» и вырвал из его гарема евнуха); в безволии Грибоедова и «в чрезмерных продовольственных и денежных поборах» местного населения сотрудниками грибоедовской миссии. «Реляция» даже оправдывает тегеранского губернатора, отказавшегося спасти миссию от погрома, а О. И. Попова приводит в своей книге все эти выдержки из «Реляции» – «ценнейшего», по ее мнению, «источника», хотя и признает при этом, что знание Грибоедовым всех тонкостей иранского придворного этикета бесспорно, а несоблюдение его Грибоедовым в тревожной тегеранской обстановке – невероятно⁴²¹. Нам остается добавить, что и противоречия в весьма запутанной и совершенно ошибочной концепции Поповой бесспорны.

Авторы «Реляции» пытались, конечно, придать рассказу писаря правдоподобие. С этой целью ими был привлечен широкий круг фактов, в том числе и нелестные отзывы об англичанах, однако все это было сдобрено обильной дозой фальсификации, чтобы создать общее впечатление об ответственности Грибоедова за свою гибель. Фактологический материал «Реляции», вероятно составленный англичанами, может быть критически использован, но все наносное в этом документе должно быть отброшено.

В одинаковой мере это относится и к другим ранним источникам, в первую очередь к «Новой истории» каджарского принца Джахангир-мирзы и «Путевым запискам» Мирза-Мустафы, Мирза-Салеха и Хосров-мирзы.

***

В монографии А. П. Базиянца⁴²² и других работах подвергаются проверке основные выводы исследователей по главному вопросу: почему убили А. С. Грибоедова, а Иран не начал третью войну против России на стороне Турции?

Известно, что шахский двор был хорошо информирован о положении на русско-турецком фронте, так как с начала этой войны шах отправил в Турцию своих осведомителей, которые остались там и следили за ходом военных действий. Эта информированность должна была привести к выбору момента для вступления Ирана в войну. Однако известно также, что А. С. Грибоедов был убит зимой, когда военные действия почти не велись.

Заметим еще, что для выяснения соотношения сил на русско-турецком фронте и намерений России иранцам, по-видимому, незачем было убивать А. С. Грибоедова: во-первых, потому что, как отмечал профессор М. С. Иванов, если бы у шаха не было уверенности, что Россия не объявит Ирану воины, он не рискнул бы организовать убийство Грибоедова⁴²³, во-вторых, в войне с Турцией Россия, разумеется, добивалась победы, и, будучи уверенной в своей победе, заранее объявила европейским державам об условиях мира, которые она собиралась предъявить султану.

Иран, несомненно, добивался ревизии Туркманчайского договора, в том числе и сокращения контрибуции, и с этой целью стремился воспользоваться затруднительным положением России, занятой войной с Турцией. Однако заговорщики убили А. С. Грибоедова не только и не столько для определения своего дальнейшего поведения в зависимости от ответной реакции Петербурга, сколько для того, чтобы вынудить Петербург сократить контрибуцию и добиться других уже отмеченных целей.

Ведь к тому времени иранская казна была пуста. Иран не в состоянии был выплатить два оставшихся курура, а прижатый к стене Аббас-мирза в тщетных попытках расплатиться с долгами срывал бриллиантовые пуговицы с платьев своих жен. У него и шаха уже не оставалось надежды решить иранские финансовые вопросы с помощью Грибоедова после нежелания царя утвердить грибоедовские предложения о поездке Аббас-мирзы в Петербург для сокращения контрибуции, а последний шанс увязывался как с попытками воспользоваться русско-турецкой войной и угрозой начать против России третью войну в коалиции с Турцией, так и с преступным планом убийства российского посла.

С. Грибоедова угнетал «египетский труд» выколачивания контрибуции.

В. Т. Пашуто один из первых обратил внимание на то, что в Петербурге в «Проекте инструкции», составленной для себя А. С. Грибоедовым, по поводу оставшихся двух куруров указывалось: «Вы усмотрите из состояния финансов наследного принца, может ли сия сумма быть истребована к назначенному сроку или необходимо дать ему облегчение, или даже совершенно простить долг, если он несоразмерен доходам». Эти предложения Грибоедова были исключены из «Проекта инструкции» графом Нессельроде, а вместо них вставлена фраза: «Вы не оставите прилагать все ваше старание, чтобы те деньги к определенному сроку были уплачены»⁴²⁴.

Вполне очевидно, что Грибоедов предлагал проводить в Иране доброжелательную политику, однако царизм не считался с реальной ситуацией, а потом обвинил его в том, что он был крут⁴²⁵.

Тактика выколачивания контрибуции у обессилевшего Ирана была порочна, в том числе и в плане лишения Ирана денег, чтобы он не мог воевать с Россией, о чем Грибоедов говорил Аббас-мирзе еще на переговорах в Каразиадине.

По существу Нессельроде и Родофиникин, руководивший финансами России, толкали шаха на союз с султаном больше, чем пытались воспрепятствовать ему в этом. Каджарам в это время было не до упрямого и настойчивого поведения русских дипломатов и офицеров Паскевича, потому что Англия уже заплатила свою долю Ирану за ликвидацию «неприятных» статей англо-иранского договора 1814 года и больше не собиралась помогать шаху деньгами, а турки не дали ему обещанных 8 куруров в компенсацию за вступление Ирана в войну, потому что Турция войну проигрывала, а Иран не хотел ее начинать.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

ПЕТЕРБУРГСКАЯ МИССИЯ ПРИНЦА ХОСРОВ-МИРЗЫ С АЛМАЗОМ «ШАХ»

Русско-иранские и ирано-турецкие отношения после убийства А. С. Грибоедова

За час до захода солнца, когда в разрушенном здании русской миссии находились одни трупы убитых, явился шахский чиновник и четырем стенам громогласно прочел шахский фирман, который под угрозой высочайшего гнева предлагал жителям Тегерана воздержаться от всякого бесчинства и спокойно удалиться из русской миссии.

Оставшегося в живых Мальцова переодели в солдатскую одежду иранского сарбаза и в таком виде отвезли в шахский дворец, где он находился 17 дней. Старый Фатх-Али-шах несколько раз виделся с ним и старался убедить, что не знал о заговоре. «Заплатив восьмой курур за прошедшую войну, – говорил он Мальцову, – я, конечно, не мог желать столь печального происшествия, которое угрожает миру опасностью. Я желаю примерно наказать виновных, но сейчас из-за духовенства этого я не могу сделать». «После установления мира, – писал он Паскевичу, – наши правительства, соединенные дружбой, как бы слились в одно целое, и потому да представит себе петербургское правительство, что подобное несчастье случилось у них и пусть скажет нам, как в этом случае надо поступать?»⁴²⁶.

Между тем шах знал как поступать, когда говорил Мальцову, что не знал о заговоре, а Мальцов, бежавший от Грибоедова во время штурма миссии, во всем соглашался, чтобы не оказаться, по его словам, «в сообществе остальных сотрудников миссии», хотя еще 29 января сам Мальцов передал правительству шаха поту Грибоедова о готовящемся заговоре. Английский посланник Макдональд писал в те дни, что «шах из своего дворца мог слышать шум, смятение, вопли жертв» и выстрелы, – добавим мы от себя, и «миссия дружественной нации погибла на глазах всех властей, которые должны были защитить ее». В первую очередь это относилось к самому шаху, которого его евнух упрашивал направить отряд тегеранского губернатора к миссии и не допустить убийства посланника, чтобы избежать новой войны. Однако шах решил, что ему следует только показать, что он принимает меры для спасения миссии, тогда как на деле выполнявший шахскую волю принц Зель-эс-Султан отправился с вооруженным отрядом к окруженной миссии для того, чтобы присоединить свой отряд к толпе, а самому вернуться к шаху во дворец и доверительно сказать Мальцову, что вернулся для охраны шаха, «если чернь бросится на него».

Все 17 дней пребывания в шахском дворце Мальцову оказывались высокие почести, в бесконечных аудиенциях превозносились его способности. Шах даже обещал ходатайствовать перед императором России о назначении Мальцова полномочным министром при тегеранском дворе, а сам в это время не разрешал производить розыски тела посланника. Только на шестой день⁴²⁷ один из местных жителей, вероятно участник погрома, под большим секретом указал знавшему Грибоедова Хаджи Гургену Джульфинскому на яму во дворе миссии, откуда изрубленное тело посланника было перенесено в армянскую церковь. Отсюда в начале марта набили два мешка соломой, навьючили этими мешками лошадь, поместили сколоченный из грубых досок гроб с останками Грибоедова посередине этих мешков и отправили в Тебриз.

Первое знакомство шиитского духовенства Тегерана с 13-ой статьей Туркманчайского договора (об освобождении в четырехмесячный срок и возвращении на родину пленных и подданных обеих сторон) произошло в здании тегеранского духовного суда, где Мальцов еще при жизни Грибоедова отстаивал право бывшего евнуха шахского гарема Мирза-Якуба, имевшего религиозный сан «хаджи», вернуться в Закавказье. Муллы говорили тогда шаху: «Не мы подписывали договор с Россией и не потерпим, чтобы русские разрушили нашу веру». Когда же Мальцова привели во дворец, шиитское духовенство потребовало убить его по дороге в Тебриз, чтобы не оставить в живых ни одного свидетеля разгрома русской миссии. Кончилось, однако, тем, что Фатх-Али-шах обратился за советом к Аббас-мирзе и по его рекомендации отправил Мальцова в Тифлис.

При дворе наследного принца в Тебризе был объявлен траур. Аббас-мирза заставил придворных носить траурные платья, отменил военный парад, приказал не бить зори, надеть на барабаны черные чехлы, раздавать милостыню в мечетях, а сам никого не принимал, кроме английского посланника Макдональда и представителя русской миссии Амбургера, которому говорил в притворном отчаянии: «Не знаю, какая злополучная судьба преследует меня. Только что я успел чрезвычайными стараниями и жертвами восстановить дружбу с Россией, как ужасное смертоубийство разрушает то, чего я достиг с таким трудом. Да будет проклят Иран и его самовольные жители. Что мне сказать о шахе? – продолжал наследный принц. – Ругать его не смею, молчать о его слабостях не могу. И это разве шах? Не выходит месяцами из гарема и не думает привести в послушанье своих подданных. Я не знаю, куда мне деваться от стыда. Клянусь тем богом, в которого мы оба веруем, что я был бы рад заменить пролитую кровь Грибоедова кровью моих жен и детей». А в это время гробу с телом Грибоедова, установленному по приказу Аббас-мирзы в маленькой загородной армянской церкви, не оказывались почести, даже не было почетного караула⁴²⁸. Мальцов писал Паскевичу: «Аббас-мирза поступил так в угоду Макдональду. Такой низости в английском посланнике я никогда не предполагал. Неужели он и в этом находит пользу для Ост-Индской компании?». Англичане создавали видимость полного разрыва отношений между Ираном и Россией. Поэтому когда спасшийся Мальцов доехал до Тебриза, англичане встретили его на окраине города и упрашивали, чтобы в город он въехал ночью и остановился в здании английской миссии.

***

26 апреля 1828 г. Россия объявила войну Турции. 7 мая 2-я русская армия перешла Прут и двинулась на Яссы и Бухарест, а генерал Паскевич получил предписание отвлечь на себя турецкие войска в Малой Азии и в июне 1828 г. предпринял наступление на Карс и Ахалцих⁴²⁹.

Османская империя объявила войну России 20 мая 1828 года.

Факты показывают, что в основе преступного плана разгрома русской миссии, разработанного Каджарами, турецкими и английскими дипломатами, была русско-турецкая война.

Заговорщики рассчитывали, что убийство А. С. Грибоедова приведет к отмене неуплаченной части контрибуции, так как Россия не станет воевать на два фронта из-за гибели автора «Горя от ума» и удовлетворится извинениями Каджаров, чтобы не допустить образования ирано-турецкой коалиции. Известная доля риска в этом плане была. Каджары допускали, что Россия может быстро закончить войну с Турцией, а затем обрушиться на Тебриз и Тегеран и сверх неуплаченных куруров контрибуции потребовать большую «цену крови» А. С. Грибоедова.

Однако риск этот имел заманчивую перспективу, поскольку Турцию поддерживали европейские державы, а в случае поражения русских войск, о чем Каджары могли только мечтать, Иран мог освободиться от уплаты оставшегося долга, а с ликвидацией Туркманчайского договора вернуться в Закавказье.

С учетом этих обстоятельств проект плана разгрома русской миссии был составлен так, чтобы отвести от иранского правительства ответственность за преступление, затушевать политические мотивы убийства русского посланника и с помощью представительной искупительной миссии, и не в последнюю очередь алмаза «Шах», добиться локализации, а потом и ликвидации конфликта.

Неудивительно поэтому, что с начала русско-турецкой войны султан Махмуд II в лице Фатх-Али-шаха видел своего наиболее вероятного союзника и уже в апреле 1828 г., когда Россия объявила ему войну, отправил в Тегеран своего доверенного представителя для «приглашения Ирана к войне» против России⁴³⁰.

Между тем Фатх-Али-шах не проявил поспешности в столь важном деле. Для начала он обещал султану оказать дипломатическую поддержку, а для наблюдения за ходом военных действий в Западной Армении отправил в Константинополь своего опытного дипломата Садык-хана⁴³¹, который в молодости окончил в Ост-Индии английский колледж, и теперь должен был осуществлять двустороннюю связь: в Константинополе –между европейскими миссиями и Портой (по иранским вопросам), а в Тегеране, куда собирался приехать, – между шахским двором и английским послом Макдональдом. Таким образом, на Садык-хана была возложена задача координации информации по вопросам войны.

Получив в Тебризе первые сообщения о разгроме русской миссии 30 января (11 февраля) 1829 года, Аббас-мирза испытывал страх и растерянность. Больше всего он боялся немедленного русского наступления и, чтобы не допустить этого, уже на четвертый день после убийства Грибоедова оставил Тебриз. Без ведома русских властей он сделал вид, что срочно отправляется в Петербург, а изумленному Паскевичу объявил, что его «желание встретиться со своим великим дядей императором Николаем дошло до самой крайности»⁴³². И только по настоянию командующего уже успокоенный, Аббас-мирза вернулся в Тебриз и отправил в Турцию своего дипломата Молла-Шерифа, известного по турецким источникам по имени Мехмед-Шериф Ширвани⁴³³, с задачей наблюдать за ходом войны и установить его решающий переходный этап.

Когда в феврале 1829 г. в Константинополе стало известно об убийстве А. С. Грибоедова, турецкий султан созвал экстренное заседание Дивана, на котором обсуждались возможные последствия этого события. В Тебриз был незамедлительно направлен турецкий посол Таиб-Эфенди, который по поручению Махмуда и предложил Аббас-мирзе 8 куруров туманов для возмещения контрибуции, уплаченной России, и возвращение Ирану Восточной Армении и других территорий, потерянных по Туркманчайскому миру, за вступление Ирана в войну против России на стороне Турции⁴³⁴. Между тем стало известно, что в день разгрома русской миссии в Тегеране на правом фланге Дунайского фронта русские войска овладели крепостью Турну, а 28 февраля 1829 г. за Балканским хребтом русский десант овладел городом Сизополь. Вполне очевидно, что падение Турну и Сизополя никак не могло содействовать немедленному вступлению Ирана в войну на стороне Турции.

Напуганные этими успехами русской армии, а также опасаясь русского наступления на Тегеран, Аббас-Мирза в Тебризе и принц Хасан-Али-мирза в Тегеране по совету английского посланника Макдональда стали спешно собирать войска⁴³⁵ и через англичан и своих посредников, в том числе и Садык-хана, настаивали на активных операциях турецких войск.

Молла-Шериф (Мехмед-Шериф Ширвани) находился в Константинополе до конца июня 1829 г. с очевидной целью наблюдения за ходом русско-турецкой войны, поскольку Иран собирался вступить в войну только в случае коренного перелома в пользу турецких войск.

В Турции явно были недовольны этой осторожной медлительностью шаха и по инициативе султана Махмуда пытались ускорить вступление Ирана в войну. С этой целью турецкий министр иностранных дел (реисуль-кютаб) Портев-паша вместе с представителем наследного принца Мехмед-Шерифом Ширвани уже готовили проект наступательного и оборонительного ирано-турецкого договора, направленного против России⁴³⁶, а султан Махмуд II, недовольный потерей Карса, Ахалциха, Ардагана и других крепостей в кампании 1828 г., спешил воспользоваться убийством А. С. Грибоедова и, чтобы вовлечь Иран в войну, заменил турецкого командующего новым сарасксром, бывшим вали Сиваса Хаккы-пашой, и приказал ему овладеть Ахалцихом и Карсом при участии иранских войск.

Уже в конце февраля 1829 г. сорокатысячная армия турок (без участия персов) блокировал Ахалцихскую крепость и через Боржомское ущелье пыталась прорваться в Грузию.

Каджары с большими надеждами наблюдали за этим турецким наступлением, но, как выяснилось, совершенно напрасно, потому что в ходе 12-дневной ахалцихской операции русский гарнизон этой крепости мужественно отбил два турецких штурма, а исход сражения решил 4 (16) марта смелый рейд отряда бывшего декабриста полковника И. Г. Бурцова в тыл осаждающих крепость турецких войск⁴³⁷.

Оценивая поступавшие в Петербург данные о возможном союзе между шахом и султаном, Нессельроде писал: «Последние известия из Константинополя говорят о появлении в этой столице посланника персидского шаха. Газеты приписывают ему задачу предложить султану союз против России. В то же время генерал Паскевич уведомляет нас, что Хосров-мирза – сын Аббас-мирзы, прибыл в Тифлис с целью принести объяснения и извинения тегеранского двора по поводу убийства г-на Грибоедова. Последний факт представляет контраст слишком поразительный по сравнению с новостями из Константинополя, чтобы мы могли оказать им слепое доверие. Впрочем, – писал вице-канцлер, – надо надеяться, что новый успех И. Г. Бурцова над турками в Ахалцихе прекратит враждебные намерения Персии, если они в самом деле существуют»⁴³⁸.

После провала ахалцихской операции турки и англичане пытались сохранить в Аббас-мирзе остатки боевого духа. 8 марта 1829 г. чиновник ванского паши доставил наследному принцу в Тебриз большой вьюк с деньгами⁴³⁹, а английский посланник Макдональд обещал Аббас-мирзе 10 тысяч ружей (доставленных в июне 1829 г. в порт Бендер Бушир) и через английских дипломатов и агентов тайно поддерживал контакты Тегерана с Константинополем и Эрзерумом⁴⁴⁰.

Между тем Каджаров ожидало новое разочарование. После неудачной операции под Ахалцихом сараскер Хаккы-паша сосредоточил значительные силы на Карсском направлении, чтобы через Гюмри прорваться в Закавказье, однако, не получив своевременной поддержки от вали Эрзерума, Хаккы-паша в предгорьях Соганлукского хребта потерпел два сокрушительных поражения (30 июня и 2 июля 1829 г.) и сам попал в плен⁴⁴¹.

В сложившихся условиях Каджары по-прежнему не склонны были форсировать события. Заняв выжидательную позицию, они обещали туркам выступить на их стороне, а Паскевичу обещали отправить в Петербург искупительное посольство⁴⁴² и через И. С. Мальцова сообщили ему, что выступят против Турции, если русские предоставят Ирану артиллерию и 10 тысяч ружей.

Беспринципность и двуличность были нормой политики наследного принца: за одну и ту же плату – 10 тысяч ружей – он обещал русским воевать против турок, а англичанам – против русских.

Шах и Аббас-мирза стремились максимально использовать обстановку, возникшую в результате убийства русского посланника, русско-турецкой войны, неблагоприятно складывавшейся для Турции, а также обострившихся в 1829 г. англо-русских противоречий для того, чтобы заставить царя отказаться от двух куруров.