Борис Козлов
Шестое небо
– Вы мой герой, – взвизгнула дама из ближнего круга обступивших, – триста сорок, запомните, я живу в триста сорок!
Каганер послал поклоннице самый томный из взглядов и принял картинную позу провинциального жиголо. Публика взревела. Юрий Львович сделал глубокий вдох и, оттянув резинку большими пальцами, стянул боксёры с бёдер длинным змеиным движением.
– Мужик, ты звезда, – закричали ему, – приходи в кино. Обязательно, обязательно приходи.
Раскланявшись, Каганер ощутил приятную усталость. Он потянулся своим новым, непривычно стройным телом, прикидывая в уме, сколько же ему сейчас.
– Триста со-рок, – нараспев шепнул на ухо женский голос.
Юрий Львович с волнением почувствовал живой отклик в известных частях организма и покраснел. Дама из триста сорокового захихикала.
– Постойте, – сказал он хрипло, – возьмите пока сувенир. Я приду.
Он стащил галстук через голову и повесил ей на шею.
– Вот так, – усмехнулся, – силь ву пле.
– Как зовут тебя, радость? – спросила она.
– Юра, – ответил он радостно, – для тебя я Юра.
***
– Итак, Юрий Львович?
Во взгляде Савельева читались искреннее любопытство и тот род тончайшей иронии, которая, как было хорошо известно Каганеру, всегда присутствует во взгляде истинного умника. Юрий Львович, одетый теперь в сатиновую полосатую пижаму, обнаруженную им по возвращении с прогулки в глубинах скрипучего шифоньера, улыбнулся Савельеву в ответ самой кроткой из своих улыбок.
– Меня не покидает ощущение, что я попал в фильм. Дорогая, знаете ли, постановка.
Декорации – высший класс, свет, костюмы, массовка – всё на уровне. Да, и это явно не Голливуд, а, скорее, Мосфильм. Конечно, как водится, полно нестыковок в деталях, но главная, главная странность в другом.
– И в чём же?
– Я сегодня вдоволь нагулялся по павильону и нигде не заметил режиссёра.
Савельев скривился:
– Отсутствие режиссёра по ту сторону вас не смущало?
– Ну, принято считать, что умерев, человек получает ответы…
– И откуда такая уверенность, позвольте спросить?
Каганер пожал плечами:
– Вы и сами знаете – традиции, религия, массовое сознание. Обыкновенное человеческое чувство справедливости, наконец.
– Всё перечисленное вами, дорогой друг, слабо коррелирует с фактами и логикой, согласитесь.
Тут Каганер позволил себе засмеяться:
– А вот это всё, – он развёл руками, – по-вашему, коррелирует?
Савельев посмотрел на него снисходительно:
– Как учёный я сохраняю рациональное отношение к действительности и пытаюсь её объяснить. Давайте же, Юрий Львович, разбираться вместе. Скажем, вы остроумно сравнили наш здешний мирок с Мосфильмом, явно намекая на… э… гомогенный этнический состав популяции, а также, не менее остроумно, указали на его сходство с постановкой, то есть с фильмом…
Каганер – сама скромность – кивнул.
– Возможно, – продолжил физик, – у вас уже есть теория для объяснения данных наблюдений?
– Кхм, мне кажется очевидным, что это место, этот мирок – с вашего позволения, профессор, locus iste… вы ведь не возражаете против латыни? – является вторичным по отношению к привычному нам земному миру. Здесь всё создано по явно земным лекалам, причём очень специфического свойства, в соответствии со вкусами здешних обитателей, относящихся к определённой общности…
Савельев, смотревший на Каганера с удовольствием, поднял палец:
– Советских людей, Юрий Львович, советских людей.
– Да, конечно. Если сказать попросту, это место…
– Locus iste, друг мой, проняли вы меня своей латынью.
– … является родом проекции.
Савельев вскочил с кровати в восхищении:
– Вот. Я в вас не ошибся, – он принялся вышагивать кругами по комнате. – Проекция, именно. Знаете, я долго думал, никак не мог понять, отчего здесь всё такое… э… ретро-советское, но потом понял. Locus iste – это проекция коллективного неосознанного представления о том, как подобное место должно выглядеть. Понимаете? Вот вы, Юрий Львович, как себе рай представляли?
Каганер в очередной раз пожал плечами:
– Да никак не представлял… смутное что-то… место отдохновения.
– Воот, именно! – почти завопил Савельев. – Отдохновения! А с чем у среднего советского гражданина ассоциировалось такое место, а, я вас спрашиваю?
– С курортом, – прошептал Каганер.
***
Парк, тенистый и запущенный, каким и полагается быть старому парку, полному листьев и гладких каштанов под ногами, шумел кронами вокруг. Юрий Львович стоял, заложив руки за спину, и с пристрастием изучал афишу. Здешний клуб оказался устроенным на манер летнего кинотеатра – вместительный павильон с условными решетчатыми стенами. Два щита перед входом лаконично, решительно и симметрично делили окружающий мир на СКОРО и СЕГОДНЯ. И пока будущее, представленное пустым СКОРО, было ожидаемо неопределенным, свежая афиша на втором щите наполняла сегодня каким-никаким смыслом. Заложив руки за спину, Юрий Львович в который уже раз перечитывал: СЕГОДНЯ ПРЕМЬЕРА Ю.Л. КАГАНЕР. К броскому аншлагу пририсован был гуашевый человек – очевидно, он самый, Ю.Л. Каганер. По версии художника, Юрий Львович напоминал одновременно задумчивую голову профессора Доуэля и Гойко Митича в образе Чингачгука.
– Нравится? – спросил его голос за спиной.
Каганер обернулся. За спиной стоял Ионыч и глядел попеременно на него и на плакат.
В авторстве афиши не было теперь никакого сомнения.
– Очень нравится. У художника, безусловно, талант.
Мимо них, поодиночке и парами, проходили отдыхающие. Перед входом образовалась нетерпеливая шумливая толпа.
– Гляди, Львович, сколько народу на тебя пришло.
Каганер присматривался к происходящему с опаской.
– Ладно, и что дальше?
– Отпирать пойдём, – сказал Ионыч, – время. Уважаю точность.
Гремя ключами, сторож проследовал к дверям, Юрий Львович не отставал ни на шаг.
С разных сторон на него глазели и перешептывались. Ионыч открыл, и жаждущие искусства устремились в зал.
– Э, нет, – схватил Каганера за рукав Ионыч, – тебе не туда.
Влекомый сторожем, Юрий Львович поднялся по лестнице и остановился перед железной дверью с табличкой “Посторонним вход запрещен”.
– Ну, вот, теперича ты не посторонний, – сказал Ионыч, отпирая.
