Борис Конофальский
Хоккенхаймская ведьма
Он замолчал, ожидая слов кавалера. Тот выдержал паузу и громко, чтобы все слышали, сказал:
– Считаю.
Сержант повернулся к солдатам:
– Добрые люди, кавалер считает, что братского суда будет достаточно.
Солдаты загудели и застучали оружием о доспехи.
– Стройся в две шеренги, – орал сержант.
Он, было, уже пошёл к солдатам, но Волков его окликнул:
– Сержант!
– Что, господин рыцарь? – Он остановился.
– Не усердствуйте, – негромко сказал кавалер.
Сержант молча кивнул и побежал к солдатам.
Барабан бил сигнал «строиться».
Солдаты построились в две шеренги, разошлись на четыре шага и встали лицом к лицу. В руках у них были прутья толщиной в палец.
Два солдата, те, что были помощниками у Сыча, уже скинули рубахи, стояли босые, только в одних портках.
К одному из них подошёл сержант и ещё два солдата, сержант протянул ему небольшую палку, солдат взял её. Потом двое его сослуживцев встали плечом к плечу, провинившийся вздохнул, глянул на всадников и поклонился им.
Волков и Брюнхвальд поклонились в ответ.
Солдат взял палку в зубы, и положил руки свои на плечи сослуживцам, словно обнимал двух друзей сразу. Со стороны казалось, что два товарища ведут раненного или пьяного. Сослуживцы крепко взяли его за руки, каждый за свою.
Барабан забил сигнал «готовьтесь».
Они встали перед коридором из людей, и ждали, пока сержант даст команду. И сержант крикнул:
– Исполняйте!
Барабан стал бить команду «приставной шаг» и сослуживцы повели провинившегося в коридор из солдат с палками.
«Бум». – Все пехотинцы знают этот звук барабана. – Первая нога – Шаг!
«Бум». – Вторая нога – приставил.
«Бум». Первая нога – шаг.
«Бум» Вторая нога – приставил.
Так двигается выученная баталия, сколько бы не было в ней шеренг, и сколько бы не было людей в шеренге, если есть барабан, то все делают свой шаг одновременно. Под этот сигнал барабана баталии идут в бой.
Идут и ждут другого сигнала барабана, который значит: «пики вперёд»,
Но в этот день такого сигнала не будет, как только сослуживцы довели провинившегося до первого солдата из строя, тот замахнулся палкой и…
«Бум»– взмах – и мерзкий звук: жирный шлепок палки по голой спине – бьёт один солдат.
«Бум» – гремит барабан, палка другого солдата, с другой стороны, занесена в небо – шлепок палки по голой спине.
«Бум» стучит барабан – новый шаг и новый солдат замахивается палкой. Шлепок, звук противный, и новый рубец на спине.
Тёплый ветер с юго-востока полощет штандарт бело-синий, с чёрным вороном. Всадники молчат – смотрят. Стучит и стучит барабан. Солдаты бьют и бьют брата-солдата палками по спине. И справа, и слева. У провинившегося рубцы от палок на спине, в виде ёлки, от хребта к рёбрам. Некоторые удары рвут кожу, кровь течёт. К концу строя провинившийся уже не идёт сам, а его волокут два солдата. Ноги он едва переставляет по грязи. Но ни стона не издал, палку из зубов не выпустил. Дело кончено.
Его отводят к телеге, кладут в неё, накрывают рогожей. Теперь очередь второго.
Всё повторяется до мелочей, палка в зубы, два товарища кладут его руки себе на плечи, чтобы не падал в конце, бой барабана, звучные шлепки. Телега, рогожа.
Всё, братский суд окончен.
Никто из провинившихся не пискнул, не скулил – добрые солдаты.
И они ещё благодарны будут, что так отделались, могли и из корпорации выгнать. А могло ещё хуже быть. Дело могло кончиться скрещенными оглоблями обозной телеги, которые задраны вверх, да петлёй из грубой веревки, что с них свисает.
Кавалер повернул коня, поехал в город, ротмистр ехал рядом, Максимилиан и Ёган за ними.
Они мало говорили, так и доехали до трактира, а когда кавалер поворачивал к воротам, Брюнхвальд вдруг попрощался.
– Вы куда? – Удивился кавалер.
– Завтра с утра буду, – не стал отвечать ротмистр.
–Хорошо, – Волков смотрел ему в след. И думал: «Старый солдафон, никак, к вдове поехал, видать понравилась она ему».
А в трактире его ждал брат Ипполит, он пошёл с Волковым в его комнату, и стоял, смотрел как Максимилиан, снимает с рыцаря доспехи.
– Максимилиан, – говорил кавалер.
– Да господин, – отвечал юноша, отстёгивая наплечник.
– Ты видел сегодня братский суд впервые?
– Да, господин.
– Что думаешь?
– Солдаты вели себя достойно, – отвечал оруженосец. – Я не слышал ни звука.
Это были те слова, что Волков хотел услышать от молодого человека, больше говорить с ним он не собирался. А вот юноше было, что сказать ему, вернее, о чём просить его, и он начал:
– Кавалер.
– Да.
– Говорят, что вы искусный воин, что и мечом, и арбалетом, и копьем владеете в совершенстве.
– И кто же это говорит?
– Все. Ваш слуга Ёган, Фриц Ламме.
– Они-то откуда знают, они со мной на войне не были.
– Ёган видел, как вы дрались на поединке, ночью в одном замке и как ранили хорошего воина. И как били стражников одного барона, какого-то. И как вы зарубили топором упыря. И как вы дрались на арбалетах с самым лучшим рыцарем герцога Ребенрее, и убили его после того, как он вас ранил. Это все видели. – Говорил юноша почти восхищённо.
– Глупости всё это, я бился потому, что другого выхода не было у меня. Смог бы так, и не бился бы.
– Ёган говорит, что после того, как вы бились ночью на дуэли и победили, знатная и очень красивая дама вас в свои покои пустила. – Восхищался Максимилиан Брюнхвальд.
– Болтает, дурень, а ты слушаешь. – Отвечал кавалер, как ни странно, все эти рассказы и всё восхищение юноши не вызывали в нём гордости. Только лёгкую досаду. Он и сам не мог понять, почему.
– Всё равно, я хочу просить вас. – Не сдавался Максимилиан.
– О чём?
– Я хочу просить вас о нескольких уроках, я брал уроки владения.
– Я тебе уже говорил, что воевать больше не желаю, и тебе не советую выбирать воинское ремесло. Твой отец полжизни воюет, а серебра не нажил. И всё что было, потерял, хотя он и добрый воин. А я хоть и нажил немного, да вот ран, что меня изводят, намного больше, чем того серебра. А многие так и вовсе не дожили до лет моих.
– Я помню, господин, – говорил юноша, снимая с больной ноги поножи, – но вдруг мне понадобится меч в делах чести.
– Ладно, но сначала попрактикуйся в стрельбе из арбалета и аркебузы, да и неплохо было бы вам поработать с солдатским тесаком, у вашего отца есть пара солдат, что неплохи в этом деле.
Да и копьё с алебардой лишними не будут. Умение воинское нелишнее, даже если и ремесло мирное будет. Поучу.
– Спасибо, господин. – Радовался Максимилиан.
– Ну, а тебе чего? – Наконец обратил внимание кавалер на монаха.
– Господин, барон, коего я лечу, всё время о вас спрашивает.
– Зачем? – Насторожился Волков.
– Не говорит, только всё о вас знать желает.
– И что ты сказал уже? Как и Ёган болтаешь, сочиняешь байки обо мне?
– Нет, только правду говорил, что упырей вы извили в Рютте. Что чернокнижника поймали в Фёренбурге.
– Так почему он спрашивает? – Не мог понять кавалер.
– Не знаю, иной раз читаю ему книги, чтобы он не скучал, а он меня прервёт, да про вас и спросит. Каков вы, да как вы упырей искали.
– Ясно, так чего ты хочешь? – Спросил Волков, вставая и разминая тело после доспеха.
– Барон спрашивает о вас, а я иной раз и сказать не могу, не знаю, дозволите ли вы говорить о вас это.
– Говори, всё, что, правда. И без бахвальства. Только узнай, зачем он спрашивает.
– Да господин.
– Идите, – он завалился на кровать, – Максимилиан, узнай, когда ужин. А ты, монах, сходи к солдатам, там двое прихворали.
Молодые люди кланялись и ушли, а он лежал на перинах и опять немного завидовал ротмистру. Он и сам был не прочь пообщаться с красивой вдовой после ужина.
Глава 8
Он когда-то особо и не разбирался в еде. Еда есть еда, главное, чтобы брюхо было сыто. Солдатская заповедь. Но это было до того, как он попал в гвардию. Там он стал привыкать к белому хлебу, к яйцам, к молоку и мёду на завтрак. Привык настолько, что бобы с луком и хлеб, даже на оливковом масле, вызывали у него раздражение. Настроение после такого завтрака было у него плохое. А тут ещё бургомистр пришёл. Господин Гюнтериг, вроде, как и говорил заискивающе, и вид у него был просящий, но на самом деле он упрямо гнул своё:
– Наш город верный слуга императора. Понимаете?
– Все мы верные слуги императора. – Сказал кавалер.
– У нас есть грамота от императора, где он записал наши привилегии в торговле сеном и овсом. Когда еретики были у стен Ланна, мы поставляли императору фураж бесплатно.
– Сие похвально.
– Скорбью было бы для нашего города, что жёнам нашим был уготован позор. Мы не хуже других городов.
– Так для любого города было бы скорбью, а от меня вы что хотите? – Спрашивал Волков, надеясь, что отец Иона выйдет из нужника и этот разговор можно будет закончить.
– Общество хочет знать, что ожидает жён и юного писаря?
– Так спросите у святых отцов, я только страж. Откуда мне знать.
– Но вы же вели следствие!
– Помогал, только помогал. Тем более, что приговоры выносят отцы, а не я. Так что спрашивайте у членов Святого Трибунала.
Отцы комиссары дело уже прочли, наверное, и решение уже приняли.
– Уж больно отцы комиссары суровы, к ним и подойти боязно, – бургомистр не собирался от него отставать, – может, вы мне скажете.
– Не правда ваша, прелат-комиссар отец Иона – добрейшей души человек.
– И всё-таки, я бы от вас хотел услышать, мы всё-таки миряне, нам легче договориться…
Гюнтериг начинал уже раздражать кавалера, Волков понимал, куда тот клонит, да ещё и отец Иона сегодня засиделся. И он спросил напрямую:
– Да что ж вам сказать-то? Чего же вы хотите от меня? Говорите, чего ходите вокруг, да около.
– Надобно, освободить от суровой кары, жён наших. – Выпалил бургомистр. – Посодействуйте. Общество просит.
– Общество? А не то ли общество на меня кидалось драться? Не общество ли ваше било палача и людей его? – Он замолчал, и, приблизив своё лицо к лицу Гюнтерига, добавил. – Люди ваши на меня, рыцаря божьего, руку поднимали!
– Раскаиваются, – ни капли не смутился Гюнтериг, – господин рыцарь, они раскаиваются. Просят содействовать жёнам.
– Жёнам? Или Магде Липке?
– Магде Липке, родственники очень волнуются за неё.
– Да не за неё они волнуются, они за себя волнуются. Не хотят, чтобы их бабу на площади кнутом били, – он опять приблизился к бургомистру, – то позор большой. Для всей семьи позор.
– Просят они за неё… Сулят. – Не отставал бургомистр.
– Сулят! Мне их посулы ни к чему, да и пустое это. Святые отцы больно злы на наветчиков. И я зол. Так что ступайте к святым отцам, за кого другого ещё просил бы, а за Магду Липке я просить не буду. Из-за навета тут сидим, время тратим и деньги вместо того, чтобы ведьм суду предавать.
– Ну, а за нашего писаря, за Вольфганга Веберкляйна попросите? Родители его так убиваются, так убиваются. Нижайше просят о снисхождении. Он хороший молодой человек, неопытен ещё.
– Хорошо, о нём поговорю, – согласился кавалер, – сколько дадут родители, чтобы ему не было позора?
– Они люди не богатые…
– Сколько?
– Десять талеров, монетой земли Ребенрее.
– Не сильно они за сына волнуются. – Кривился Волков.
– Они люди не богатые. – Молитвенно сложил руки бургомистр. – Очень надеются на доброту вашу.
– Хорошо, за него я поговорю, – согласился кавалер, тем более что к мальчишке он злости не испытывал. – А за остальных двух женщин не просить?
– Пусть Бог им судьёй будет, – отвечал бургомистр, – и всё-таки, может, походатайствуете насчёт Магды…
– К святым отцам, – перебил его кавалер. – Кстати, бургомистр, вы бы эшафот перед ратушей поставили бы. И палачу деньги вперёд выдайте.
– Да как же так, – искренне удивился бургомистр, – неужто всё на казну города ляжет.
– Именно, комиссия только расследование ведёт, правду ищет, и суд вершит – приговор выносит. А экзекуция то дело власти мирской. Ваше дело.
– Экзекуция? – Переспросил бургомистр.
– Исполнение.
– За счёт казны?
– Эшафот и палач за ваш счёт. И не забудьте помост с лавками, для святых отцов, чтобы следить за делом могли. И не делайте грустного лица, мы не сами сюда приехали, это ваши жёны нас сюда пригласили.
Бургомистр и сам начинал ненавидеть баб и их проклятый навет. Он кивал понимающе, а сам подсчитывал расходы городской казны.
Кавалер настраивался на сложный разговор со святыми отцами по поводу писаря Вольфганга Веберкляйна, но разговор вышел на диво лёгкий и быстрый.
– Это тот писарь, что донос писал? – Спросил отец Иоганн.
– Да, и семья просит от казни его освободить, – пояснял кавалер.
– За десять монет?
– Да.
– Так мало они дают за язык сына.
– Бургомистр сказал, что семья не богата.
– Не богата? Ну, что ж, берите, что есть, – сказал отец Николас, – нам алчность не к лицу. Ещё штраф ему выпишем десять монет, и будет хорошо.
– Да, да, – кивал отец Иоганн, – будет хорошо. Будет достойно. А только за писаря деньги предлагали?
– Нет, ещё за зачинщицу, – отвечал кавалер, – за Магду Липке, но я отверг. Подлая баба, не раскаялась.
– Ну, что ж, – сказал отец Иоганн, может даже и чуть разочарованный. – Пусть так. А за остальных жён давали?
– Нет, бургомистр сказал, что Бог им судья.
– Ну, что ж, ну, что ж, – отец Иоганн внимательно смотрел на Волкова, и тихо произносил, – сын мой, утаить серебро от Святого Трибунала, есть грех корысти. Не утаил ли ты себе мзду?
– Отец мой, – Волков не отводил глаз и говорил так же тихо, – даже думать о том, что я утаю мзду, для меня оскорбление.
– Да благословен будь, – отец Николас осенил кавалера крестом.
Но Волков не считал, что разговор окончен:
– Святые отцы.
– Да сын мой.
– Куда пойдёт серебро, что мы возьмём тут? Затраты у меня велики, добрым людям платить нечем, как время платить придёт.
– Да знаем мы, знаем, – успокаивал отец Иоганн, – всё серебро, что тут возьмём, пусть людям твоим идёт.
– Не волнуйся, рыцарь, в другом городе найдём ведьм, все затраты покроются. – Говорил отец Николас.
– Не было такого, чтобы сатана Святой Трибунал без серебра оставил, – добавил отец Николас.
И оба отца засмеялись, а Волков приободрился, видя, что не волнуются монахи.
Отец Иона бледен был, хворь не отпускала его, поэтому вставал с лавки он тяжело, и говорил не громко. И чтобы было тихо, чтобы слышали его люди, что битком набились в зал, кавалеру пришлось предпринимать усилия, и кое-кого взашей гнать на улицу.
Провинившиеся сидели на лавке, вокруг них солдаты, и монахи сидели, остальные все стояли. Слушали внимательно. А отец Иона говорил:
– Господом, и Святой Церковью, право данное мне судить пусть оспорит кто. Есть такие?
Никто не оспорил. Брат Иона обвёл всех взглядом и продолжал:
– Нет никого? Писарь, пиши, оспаривающих нет. Я, брат ордена Святых вод Йордана, ауксиларий славного города Ланна и приор монастыря Святых вод Йордана, прелат-комиссар Святого Трибунала Инквизиции брат Иона. И архипресвитер кафедрального собора славного города Ланна и члена комиссии Святого Трибунала Инквизиции, отец Николас. И брат ордена Святых вод Йордана, каноник, член комиссии Святого Трибунала Инквизиции, отец Иоганн, взялись вести расследование по делу о навете, и пришли к такому решению: Магда Липке, жена головы гильдии кузнецов города Алька, и Петра Раубе – жена столяра, и Марта Кройсбахер, и писарь городского магистрата Вольфганг Веберкляйн, решив сотворить зло, удумали навет, и клеветали против вдовы Гертруды Вайс, что держит сыроварню здесь же в городе Альк.
Инквизиция установила, что зачинщицей была Магда Липке, сама она была на следствии зла, запиралась, говорить не хотела и не каялась. На вдову Вайс она клеветала, так как сын её ко вдове ходил за мужским. И та его привечала. Петра Раубе и Марта Кройсбахер тоже на вдову были злы и клеветали, так как мужья их ходили к вдове за мужским, и та их привечала. Обе жены сии говорили неохотно, только после покаялись. Писарь Вольфганг Веберкляйн не запирался, говорил охотно и каялся, зла на вдову не имел, бумагу стал писать за мзду в два талера, что сулили ему жены, что зло затеяли.
Брат Ипполит вздохнул, ещё раз обвёл глазами собравшихся. Все, и женщины, и мужчины, и солдаты, и даже кавалер с ротмистром внимательно слушали, ждали, когда монах продолжит и тот продолжил:
– Святой Трибунал постановил: Магду Липке бить кнутом у столба пятнадцать раз.
Женщина смотрела на него яростно, а по залу прокатился ропот удивления.
– С мужа Марты Липке взять пятнадцать талеров земли Ребенрее или четырнадцать талеров славного города Ланна. А язык ей усечь, как положено за клевету и наговор.
– Да как же так, это что, праведный суд? – Орал кто-то, люди заволновались, а кавалер выглядел орущего и указал на него ротмистру пальцем. – Какая ж в нём праведность. Невинных судят!
Солдаты тут же схватили человека, а он надумал сопротивляться, так на нём платье дорогое тут же порвали и били его в кровь, а он орал:
– Неправедный суд, неправедный!
Его поволокли по полу и выгнали из зала.
– Подлость, – заорала Магда Липке, вскакивая с лавки и придерживая разодранное в лохмотья платье, – подлость, а не суд.
– Будешь ещё Трибунал облаивать, так мы тебе ещё и клеймо присудим, – тоже встал со своего места отец Николас и указал перстом на злую бабу. – На лоб! Угомонись жена, Богом тебя прошу.
Женщина села, но успокоиться не могла. А брат Иона оглядел всех и продолжил, негромко:
– Петра Раубе, тебя Трибунал приговаривает бить кнутом у столба, десять раз, пусть муж твой заплатит пять талеров земли Ребенрее Трибуналу, также мы приговариваем тебя к усечению языка за навет и клевету.
– А-а-а, – заорала женщина, потом зарыдала.
А отец Иона говорил дальше:
– Марта Кройсбахер, приговариваем тебя бить кнутом у столба десять раз, пусть муж той заплатит за тебя пять талеров, приговариваем тебя, также, к усечению языка.
– О, Господи, да за что же, – завыла толстуха, – это они меня подбили на клевету.
– За навет и клевету. – Закончил брат Иона.
– Я не виновата, Господи, ну вы хотя бы денег у мужа не берите. Он убьёт меня.
– Не убьёт, – заверил толстуху отец Николас, – то грех, а вот поучить тебя, пускай поучит, чтобы урок был.
– Да и так уже будет, – рыдал женщина. – Не берите денег с него.
– Ему и самому урок будет, как в блуд ходить, – добавил отец Иоганн.
Бабы рыдали, их пришлось тычками затыкать, чтобы не мешали читать приговор отцу Ионе. Только злобная Магда Липке молчала, таращилась на судей да горела внутри огнём злобы.
– Трибунал приговаривает, – продолжал толстый прелат-комиссар тихим голосом, – Вольфганга Веберкляйна, писаря городского магистрата к десяти талерам земли Ребенрее штрафа в пользу Трибунала Святой инквизиции. За корысть. И пусть два талера, что взял за подлое дело, тоже принесёт.
Юноша встал и низко кланялся несколько раз судьям.
Волков думал, что уже закончили, но, к его удивлению, отец Иона продолжил чтение приговора:
– Святая Инквизиция также постановила, Гертруду Вайс, вдову… Её что-то нету здесь, – удивлялся монах, – ну да ладно, бить её у столба кнутом пять раз и взять с неё два талера земли Ребенрее штрафа в пользу Трибунала. А также пусть она день стоит у столба, чтобы все видели её.
Брюнхвальд озадаченно уставился на Волкова, но тот сам об этом слышал впервые. Он и сам был удивлён.
– Деньги все пусть выплатит городской магистрат из казны, а город пусть потом все деньги взыщет с виновных.
Люди из магистрата и сам бургомистр рады такому раскладу не были, стояли с кислыми лицами. Да разве тут поспоришь?
– Святым отцам города Альк, ночью быть при осуждённых, исповедовать их и дать им причастие. На том всё. Трибунал свою работу закончил. Кавалер, добрый человек, проследите, чтобы приговор зачитали на рыночной площади и у главной кирхи города.
Да, простит нас Господь.
Люди стали расходиться, женщины завыли снова. И с новой силой. Их потащили в тюрьму. Приговор Волков забрал у писаря и передал Брюнхвальду, а сам поспешил поймать бургомистра, и поймав его сказал:
– Господин бургомистр, деньги мне принесите сегодня, мне нужно будет с трактирщиком рассчитаться.
Господин Гюнтериг кивнул невесело.
– И те десять монет, что обещали мне за содействие вашему писарю. Не забудьте.
Гюнтериг опять кивнул.
– И не забудьте, что к рассвету эшафот на площади должен быть готов. И чтобы лавки для святых отцов были.
На этот раз Гюнтериг даже не кивнул, только смотрел на Волкова, поджав губы.
– И не смотрите на меня так, вон на баб своих так смотрите, – зло говорил кавалер, – если бы не они, нас тут не было бы.
Господин бургомистр и на этот раз промолчал.
Он ещё не доехал до постоялого двора, как его догнал Брюнхвальд и заговорил сразу.
– Отчего попы вдову решили наказать?
Волков глянул на него удивлённо, но ничего не ответил.
– А вы знали, что вдову пороть собираются? – Продолжал ротмистр, видно этот вопрос не давал ему покоя.
– Нет, с чего мне знать, я ж не выношу приговоров.
– За что бабу бить будут, не понятно.
– Всё понятно, за блуд.
Волкову было понятно, а вот Брюнхвальду нет, он не соглашался.
– Так не замужем она.
– Карл, я не буду спорить, мне всё рано.
Они въехали во двор трактира, но видимо ротмистр не считал разговор законченным:
– Кнутом бить будут, да ещё два талера возьмут.
– Ничего, не обеднеет, сыр всегда людям нужен будет.
– И ещё у столба стоять весь день, на позоре.
– Карл, что вы хотите? – Волков слез с коня.
– Может попросить попов, чтобы изменили приговор? – Предложил Брюнхвальд.
– Вы в своём уме? – Волков стал пристально его разглядывать, – изменить приговор, да Максимилиан его уже на рынке прочёл, теперь у церкви читает, да и с чего бы попам менять приговор.
А-а, старый вы дурень, Брюнхвальд, – догадался кавалер, – вам что, приглянулась вдова?
– Причём здесь это, – бурчал ротмистр, – приговор не справедливый.
– А по мне так справедливый.
– Пять ударов кнутом по женской коже? Справедливо?
– Скажем Сычу, чтобы бил милостиво, чтобы не попортил кожу.
– А два талера?
– Карл, я целыми днями думаю о том, чем платить вашим людям и вам, – начинал злиться Волков, – и я даже представить боюсь, сколько ещё с меня попросит трактирщик за постой. И уж я, не задумываясь, возьму с вдовы два талера, а раз вы так за неё переживаете, отдайте эти пару монет сами.
Брюнхвальд насупился, стал таким, каким Волков его увидел в первый раз, суровым и жёстким:
– У столба её будут день привязанной держать.
– Попы уедут, сразу отпустим.
– Позор ей будет.
– Ей уже позор. Весь город знает, что к ней мужики ходили. Да и весь город знать будет, что трём бабам из-за неё языки повырывали.
– Думаете ей лучше уехать? Думаете, что семейство Липке ей не простит этого?
Кавалер развёл руками, мол: ты и сам всё понимаешь. Он бросил поводья Ёгану и пошёл в трактир, ему совсем не хотелось продолжать этот разговор, а вот Брюнхвальд ещё, видимо, не закончил. Шёл за ним.
Да, на счастье Волкова, почти в дверях трактира его встретил брат Ипполит, и, поздоровавшись, произнёс:
– Господин, есть ли у вас время поговорить с бароном?
– Есть, – сразу согласился кавалер. – А что он хочет?
– Думается мне, он вам хочет дело предложить.
– Дело? Один барон мне уже дело предлагал. Мне не понравилось. – Волков готов был отказаться, да нельзя отказывать человеку, который ездит на карете с гербом герцога Ребенрее, даже не выслушав его. – А что за дело, не знаешь?
– Не знаю, думаю, дело будет конфиденциальное.
Брюнхвальд хмурый стоял рядом, ждал, Волков глянул на него и сказал монаху:
– Конфиденциальное. Ну, пойдем, послушаем.
Барон уже не лежал в кровати, выглядел лучше, Волков сразу это отметил:
– Рад, что вы идёте на поправку, барон, – сказал он, садясь в кресло и беря у слуги стакан с вином.
– Всё благодаря вам, кавалер, этот молодой монах на удивление неплохой лекарь, и чтец, и умник, – отвечал фон Виттернауф, садясь в кресло напротив. – Как идёт ваша инквизиция?
– Дело закончено, ведьм не нашли, бабы оклеветали вдову к которой ходили их мужья.
– Как раз тот случай, когда вдова была весёлой. – Усмехнулся барон.
– Ну, теперь ей уже не до веселья, получит пять кнутов и ненависть семей, чьим жёнам палач отрежет языки за навет.
– В общем, все получат то, что заслужили.
– Да.
– Вы не пьете вино, – заметил барон, – ах, да, я забыл, вы держите какой-то свой пост.
– Святые отцы решили, что я недостаточно свят для их миссии, наложили епитимью. – Волкову было нелегко, речь барона была изыскана и утончённа, в прошлый раз, когда они были тут с Брюнхвальдом, барон говорил проще. Кавалер пытался говорить так же.
– Я позвал вас, чтобы поговорить с вами. Вас это не удивило? – Начал барон.
– Судя по тому, сколько вы обо мне расспрашивали, это должно было случиться. – Заметил Волков.
– Да, наверное, вы правы, может быть для вас, моё приглашение было очевидным, – едва заметно улыбнулся фон Виттернауф. – понимаете, у меня есть одно дело, но…
Он замолчал. И кавалер продолжил за него:
– Вы бы хотели услышать от меня обещание, что ваше дело будет тайной, и я никому о нём не расскажу?
– Вы удивляете меня своей проницательностью, – сказал барон, – именно об этом я и хотел вас просить.
Волков чуть подумал, вздохнул, и отпил вина, пост – постом, а когда речь идёт о серьёзном деле можно и вина выпить. И начал:
– Барон, у меня сейчас не простое положение, через неделю я должен выплатить людям довольствие, ещё мне нужно будет заплатить за постой в этом трактире, а он не дёшев. Думаю, что мне потребуется сто монет, а Трибунал не собрал в этом городе и пятидесяти. Мало того, я не могу бросить святых отцов и заняться другими делами. Поэтому, я не буду вам ничего обещать, вряд ли я смогу помочь вам. Так что, лучше, не раскрывайте мне своего тайного дела.
– С вашими делами смог справиться и ваш ротмистр. – Заметил барон. – Охранять попов не мудрёное дело.
– Да, может быть, но обстоятельства складываются так, что я не могу бросить это дело.
– Я слышал о вас ещё до того, как мне рассказал о вас ваш монах, я, конечно, не знал вашего имени, но случай с дуэлью сделал вас известным при дворе принца.
– Боюсь, что эта слава не послужит мне добром, – отвечал кавалер.
– Да уж, известие о смерти Кранкля огорчило принца. Но он умный человек, уверяю вас. Вы, наверное, догадались, что я близок ко двору курфюрста.
– Карета с его гербом стоит во дворе. Не трудно догадаться.
– Я уполномоченный посол Его Высочества герцога Карла Оттона четвёртого курфюрста Ребенрее.
Волков жестом произвёл знак уважения.
– И я, и герцог, и мой друг, канцлер земли Ребенрее Венцель – продолжал барон, – были бы вам признательны, кавалер, если бы вы оказали нам услугу. Я наслышан о ваших подвигах, полагаю, что именно вы нам и нужны.
Барон замолчал, ожидая реакции кавалера.
А вот теперь Волков совсем не хотел оказывать услугу всем этим знатным господам. Подвиги! Нет, что-то не нравилось ему в этом деле. Неужели у такого влиятельного человека как принц Карл, которого считают вторым человеком в империи, не нашлось желающих оказать ему услугу. Не может такого быть. Нет, хватит с него подвигов, за один подвиг он получил пожизненную хромоту и вечную боль в ноге, за второй такой подвиг, папский нунций требовал следствия и устроил ему розыск. Нет, Волков и знать не хотел, что это за дело:
– Дорогой барон, я не могу бросить святых отцов.
– Вы говорили о том, что вам не хватает пятьдесят талеров. Это решаемый вопрос. Моя посольская казна ограничена, но я готов выделить вам деньги.
– Дело не в деньгах. Дело…
Барон его прервал, он уже не был так любезен.
– Кавалер, против вас ведётся дознание в Ланне, бургомистр Фёренбурга мечтает колесовать вас на площади. Не думаю, я, что в вашем положении следует отталкивать руку дружбы. Тем более, что услуга будет вознаграждена.
– Против меня ведётся дело в Ланне, и магистрат Фёренбурга хочет видеть меня на своей площади именно потому, что я, в своё время, не оттолкнул такой руки, которую вы мне теперь протягиваете. – Он встал, передал бокал с вином слуге, – пока я не могу принять вашего предложения, барон. Я служу Святому Трибуналу.
Он поклонился и пошёл к двери, а барон Виттернауф вставать не стал, только кивнул в ответ. Он был явно недоволен переговорами.
А Волков шёл к себе и надеялся, что следующее дело инквизиции, даст ему денег, чтобы полностью расплатиться с людьми ротмистра. И ему не придётся связываться с делами, за которые ему будут благодарны столь влиятельные нобили.
