Борис Акунин
Огненный перст (сборник)
Никогда еще Кириан не разговаривал так с Дамианосом, одним из бесчисленных своих сыновей. «Почему? Зачем?» – осторожно взглянул он на отца.
И впервые пирофилакс не угадал ход его мыслей. Во всяком случае, так могло показаться в первую минуту.
– Ты не можешь понять, зачем я взял на аудиенцию тебя, хотя мог бы пойти один?
Дамианос наклонил голову. Что ж, это было бы следующим вопросом.
– Во-первых, чтобы не повторять суть задания дважды. Ты знаешь, я этого не люблю…
Сын кивнул.
– Во-вторых, я хотел, чтобы в протоколе было записано: «Приходили пирофилакс Кириан Лекас и протоаминтес Дамианос Лекас».
Этого Дамианос не понял и слегка приподнял брови. Кириан поднял ладонь: не перебивай.
– И третье… Я подал петицию, где прошу считать тебя моим законным сыном, наследником и преемником. Базилевс должен был увидеть тебя собственными глазами. Когда ты вернешься с задания, он будет самодержцем-автократором. Пусть считает тебя своим человеком, это важно. Что ты морщишь свой пятнистый лоб? – чуть улыбнулся пирофилакс и снова посерьезнел. – Да. Когда ты вернешься с севера… если ты вернешься… и если я буду жив… Я начну готовить тебя к управлению Сколой. Тебя тоже обжег перстом архангел. Это знак твоей судьбы.
Дамианос сглотнул. Он и ущипнул бы себя, чтобы проверить, не спит ли, но это было бы глупо.
Конечно, не спит. Теперь всё разъяснилось. И оказалось, что отец все-таки правильно угадал незаданный вопрос. Ответ на него, стало быть, вот какой…
Удивление было безмерным. У пирофилакса имелись сыновья старше, а севернославянское направление, даже если ему присвоят вторую категорию, все равно останется захолустным. Конечно, Дамианос был ошеломлен. Но не обрадован.
«А Геката?» – вот первое, что подумалось. Если оставить опасную службу аминтеса и навеки поселиться в константинопольском официуме, то, чего доброго, проживешь на свете до семидесяти лет, как пирофилакс. Будет ли столько ждать Белая Дева? Обрадуется ли, когда он явится к ней сморщенным, беззубым стариком? Сейчас в жизни есть стержень, источник бесстрашия и внутренней силы: чем рискованней дело, тем ближе долгожданная награда. Дамианос неуязвим и непобедим, он в любом случае в выигрыше. И если уцелеет, восторжествовав над трудностями. И – тем более – если погибнет.
Наблюдая за сыном, Кириан прищурился.
– В тебе есть какая-то странность. Это может быть как очень хорошо, так и очень плохо. Ты сам-то знаешь, что это за странность?
– Нет, – ответил Дамианос. Его лицо стало непроницаемым.
– Не хочешь, не рассказывай… – Пирофилакс устало потер веки. – Дальше тобой будет заниматься Агриппа. До твоего отъезда мы уже не увидимся.
Он махнул рукой в направлении двери.
– Ступай. Мне нужно вернуться к запискам об Университете.
Дамианос поклонился, пошел к выходу.
– Погоди…
Отец шел за ним следом.
Невероятно: поднял руку, положил Дамианосу на плечо. Поистине сегодня был день чудес.
– Сделай, что нужно, и поскорее возвращайся. Я быстро старею, а мне нужно многому тебя научить.
Опустив голову, Дамианос покосился на руку отца. Сухие узловатые пальцы слегка подрагивали.
Мелькнуло: «Мы больше никогда не увидимся».
Он тряхнул головой. В предчувствия верят только женщины и глупцы.
Спутники и спутницы
Разница между второй и третьей категориями была как между небом и землей. Никогда еще Дамианоса не снаряжали в путь так основательно. В прежние разы аминтеса переправляли через море со случайной оказией и с минимальными затратами, всегда одного. Теперь же он получил в свое распоряжение двадцативесельный корабль, капитан которого состоял на негласной службе в Сколе. Корабль был не боевой – торговый, и сам Дамианос считался купцом, готовящимся совершить плавание по обычному северному пути, которым товары шли из империи сначала вверх по полноводным рекам Скифского моря, потом вниз по худосочным рекам моря Сарматского, далее вокруг всей Европы спускались к Геракловым столбам и через Средиземное море возвращались в Константинополь. По дороге меняли греческие товары – ткани, украшения, сухие фрукты, вина – на драгоценные славянские меха и воск для свечей, на крепкое германское железо, на франкскую пряжу, на тонкорунную британскую шерсть, на прекрасных иберийских рабынь и ученых еврейских рабов. Торговали и в пути, по несколько раз нагружая и опорожняя трюмы. Кто благополучно завершал путешествие, занимавшее год или два, возвращался домой с прибылью в пятьсот процентов. Во время войн с арабами (то есть теперь почти всегда) круговое плавание вокруг континента становилось невозможным – и тогда корабли поворачивали из франкских краев обратно, обходясь без иберийского живого товара. Рабы со славянских рынков, крепкие и выносливые, тоже были в цене.
Подготовка заняла три недели. Пришлось ждать, пока соберется большой караван. В одиночку на север мог бы отправиться лишь тот, кому не терпится расстаться с имуществом и жизнью. На диком Данапре, да и дальше, во многих местах, купцов подстерегало множество опасностей. Пятьсот процентов прибыли дешево не достаются.
Дамианос не собирался плыть вокруг Европы. Его маршрут был много короче. Согласно разработанному в секретоне плану, оборотистый византийский купец должен был остаться в Кыевом городе, открыть там торговый двор. Для разрешения нужно преподнести тамошнему царьку богатое подношение, да такое, чтобы Кый не только обрадовался дару, но и приблизил к себе дарителя. Трудно? Только не для специалистов Сколы. Наука внедрения аминтеса с учетом местных условий и параметров задания была детально проработана. Если готовилась экспедиция по первой, самой высокой категории, для прикрытия могли снарядить целое посольство или даже организовать армейскую операцию.
С Дамианосом поступили проще. Протоканцелярий Агриппа прислал в порт Феодосия, на корабль «Святой Фока», где теперь жил аминтес, охотничьего леопарда – желтого и пятнистого аравийского барса. Псов да соколов ныне держат даже третьеразрядные государи, вроде полудиких германских герцогов. Но дрессировать барсов умеют только императорские звероловы. Полянский архонт должен прийти в восторг от такого подарка.
Что ж, оставалось лишь восхищаться изобретательностью сотрудников пирофилакса.
Обхождению с барсом предстояло еще обучиться, чем Дамианос с удовольствием и занялся.
Огромную кошку звали Гера, и капризностью нрава она не уступала ревнивой супруге Зевса. Попав на пришвартованный корабль, где всё было незнакомо и непривычно, а палуба скрипела и покачивалась, леопардиха первым делом разодрала до кости руку матроса, попытавшегося потрепать ее по загривку. Пристегнутая цепью к мачте, скалила страшные клыки, рычала, лупила упругим хвостом по доскам.
Дамианос велел оставить зверя в покое. Долго, не менее часа просто наблюдал.
Барсиха не успокаивалась, всё металась вокруг мачты – пока не намотала цепь так, что едва могла пошевелиться, притянутая к столбу за шею.
Тогда он подошел, заглянул в неистовые желтые глаза. Сдавленный хрип. Быстрый взмах когтистой лапы.
Агриппа сказал, что кошка слушается только своего хозяина, императорского ловчего. Больше никто приблизиться к ней не смеет.
Приручать самок – Дамианос знал – труднее, чем самцов. Самцу просто демонстрируешь, что ты сильнее, и он признает иерархию.
С самкой нужно, чтобы она тебя полюбила.
Поднес к пасти, насадив на короткое копье, кусок сырого мяса. Не взяла.
Достал маленький кусок шлифованного стекла в медной трубочке, с помощью которого можно смотреть вдаль (приспособление из секретного арсенала аминтесов). Повертел так и этак, чтоб разбежались солнечные зайчики и радужные искры.
Леопардиха замерла, уставилась на чудо.
Любопытная, любит яркое. Что ж. Женщина как женщина.
Правила таковы: спокойная уверенность, никаких проявлений страха и враждебности. Полная естественность.
Поигрывая сверкающей штучкой, Дамианос подошел вплотную. Зверюга покосилась на него и снова стала смотреть на оптикон.
Подождав стигму-другую, Дамианос приступил к дрессировке, которая в данном случае ничем не отличалась от обычного ритуала ухаживания. Показал незащищенную руку. Медленно взял пушистое ухо. Стал почесывать.
Мурлыкнула.
Тогда дал кусочек сладкой смолы. Взяла. Задвигала челюстями. Пока жует – не цапнет.
Настало время чесать проволочной щеткой.
Вскоре желто-пятнистая тварь, отстегнутая с цепи, лежала и урчала, жмурясь от удовольствия. Потом перевернулась на спину и подставила белое брюхо с розовой проплешиной в паху.
Вот и всё. Можно начинать работу. Теперь она исполнит всякую команду, которую поймет. А по всему видно, что девочка она умная.
…Подготовка – этап ответственный. Всякая мелочь имеет значение. Если чего-то не учел или что-то забыл, потом не исправишь.
Это были превосходные три недели. Ни минуты он не сидел без дела. По несколько часов в день возился с Герой. Раза два сходил с ней за город на охоту – погоняли в холмах косуль.
Собрал походную аптеку. Тщательно подготовил оружие и присланные Агриппой инструменты. Самыми ценными из них были автоматоны, иначе называемые трипокефалами, то есть «дыроголовыми» – тоже инструменты, только живые. Вернее, полуживые.
Этих особенных рабов умели готовить только в Сколе. Секрет охранялся почти так же строго, как тайна сифонофора – корабельного огнемета, с помощью которого один дромон легко уничтожил всю флотилию Воислава. Но производством сифонофоров занималось одно ведомство, изготовлением горючей смеси другое, а подготовкой прислуги третье, и полностью военной тайной не владел никто, даже сам базилевс. Автоматонов же изобрел пирофилакс и весь сложный процесс их обработки держал в своей многоумной голове.
Кандидатов отбирали из числа тяжких преступников, осужденных на жестокую казнь. Предлагали выбор: лютая смерть или операция. Без согласия пирофилакс людей автоматонами не делал, это противоречило его этосу.
Согласившемуся пробивали в особых точках черепа две дырки и каким-то секретным способом прижигали участки мозга. Четверо из пяти прооперированных умирали или впадали в паралич. Но каждый пятый выживал и превращался в ходячую машину, лишенную собственной воли. Автоматон не обладал чувствами. Мыслить не умел. Не ведал ни боли, ни усталости, ни страха. Если не дать еды и питья – не попросит. Дыроголовые вообще не умели говорить. Но простые команды, особенно если повторить дважды или трижды, понимали. И выполняли даже ценой собственной жизни.
Трипокефалов использовали для несложных, но смертельно опасных или вовсе самоубийственных заданий, на которые ни за что не согласился бы человек с разумом. Например, если требовалось умертвить вражеского вождя, окруженного хорошей охраной. Автоматон шел напролом и совершал порученное, а если бывал схвачен, то бестрепетно выносил любые пытки. Можно было не опасаться, что истукан выдаст пославшего.
Своих двух дурней – огромных, полусонных – Дамианос прозвал Гогом и Магогом. Днем и ночью, если не поступало приказов, они сидели на корточках у борта, свесив головы – в каждой две серебряные пробки на месте пробоев. Спать не спали, им это было не нужно. Еще одно полезное назначение автоматона: сторожить сон хозяина. Более надежных часовых на свете не существовало. Чтобы твой трипокефал воспринимал приказ, нужно свистнуть ему особенным образом – для каждого автоматона по-своему. Почему урод откликался на один посвист, но не откликался на другой – загадка. Тайной этой тоже владел только сам Кириан, а Дамианосу пришлось просто научиться, как пробуждать к действию Гога и как – Магога.
Занятый всеми этими хлопотами, он велел себе не думать о том, что будет после возвращения с севера. Преемник пирофилакса? Длинная жизнь? Тихая старость? А Геката пусть подождет?
Там будет видно. Скоро представится много возможностей встретиться с Белой Девой. Нет, мошенничать, нарочно подставляясь под удар, он, конечно, не станет. Но всегда можно дать себе задачу, которая повысит шансы на долгожданную встречу. Потом снова. И снова. Пока наконец не окажешься по ту сторону сна.
Посулили Дамианосу и еще кое-что, нечто уж вовсе небывалое: второго аминтеса в помощники. Он, вопреки обыкновению, даже разволновался. Привык работать в одиночестве, и мысль о том, что можно отправиться на задание вдвоем с точно так же подготовленным товарищем показалась невообразимой роскошью.
Он знал еще двух полубратьев-славян. У одного мать была хорватка, у другого дулебка. Языки эти немного отличались от северных наречий, но различия не мешали пониманию.
– Не тот и не другой, – ответил протоканцелярий. – Второй аминтес не славянской крови.
– Зачем же он мне тогда?
– Увидишь – поймешь, – отрезал каменный Агриппа.
Дамианос потом приставал к нему каждый день: где помощник? Надо ведь хоть сколько-то научить его языку, рассказать про обычаи варваров, предостеречь от опасных ошибок.
Начальник канцелярии сначала говорил: успеется. Ближе к отплытию стал говорить: научишь по пути, дорога длинная.
Потом Дамианос перестал и спрашивать. Решил, что приказ о помощнике отменен.
Оказалось, нет.
В день отплытия, 9 мая, Дамианос прогуливался по палубе и ждал, когда отдадут концы. «Святой Фока» был самым последним из двенадцати судов. Передние уже скрылись за длинным дугообразным волноломом, а хвост каравана всё еще томился у причала. Капитан сказал: раньше, чем через полчаса не отчалим.
Гребцы дремали у весел, матросы торчали на палубе, перекрикиваясь с оставшимися на берегу подружками. Барсиха нервничала, чуя, что грядут какие-то перемены, жалась к ноге Дамианоса, и он успокаивающе покручивал ей ухо.
Вообще-то Агриппа обещал прийти попрощаться и передать последние инструкции, но, видно, никаких новых указаний не появилось, а сентиментальностью канцелярский сухарь никогда не отличался.
Вдруг кто-то из матросов громко сказал:
– Ого, вот это краля! Хочешь такую, Лупус?
Другие заинтересованно столпились у борта.
– Позовите господина Дамианоса! – послышался знакомый надтреснутый голос.
Явился все-таки.
Пристегнув Геру к мачте, Дамианос спустился по трапу.
Агриппа стоял рядом с поставленным на землю паланкином. Внутри, потягиваясь, сидела женщина – на нее-то и пялились матросы.
Женщина и вправду была необычная. Мелко вьющиеся, будто вскипевшие черным облаком волосы; золотисто-коричневая кожа; тонкий, чуть загнутый нос с аккуратно вырезанными ноздрями; сочные алые губы – и большущие глаза, которые вблизи оказались синими и дерзкими. Полукровка с эфиопской кровью, определил Дамианос, еще ни о чем не догадавшись.
– Новые инструкции от пирофилакса? – спросил он. – Давай, корабль вот-вот отойдет.
– Инструкций нет, – ответил Агриппа. – И господин ничего тебе не передавал. Разве что-то осталось неясно?
– Зачем же ты приехал? Обнять меня на прощанье? – съязвил Дамианос, в глубине души все-таки ожидавший какого-то прощального послания от отца, раз уж тот произвел его в законные сыновья.
– Я привез обещанного аминтеса. Имя – Гелия.
В первый миг Дамианос лишь разинул рот. Уставился на африканку. Она с любопытством и, как показалось, презрительно оглядывала его с головы до ног.
– Зачем мне женщина? – возмутился Дамианос. – Да еще черная! Что я с ней должен делать?
– Подарить тавроскифскому архонту.
– Но для этого у меня есть барс!
Агриппа терпеливо объяснил:
– Барса посадят в клетку. А красавица будет делить с архонтом ложе. От барса ты ничего полезного не узнаешь. Гелия же будет твоими глазами и ушами.
– Никакой славянин, тем более князь не польстится на такую худобу! – фыркнул Дамианос. – У них совсем иные представления о красоте! Идея, может быть, и неплоха, но нужно было спросить моего мнения – я бы выбрал женщину получше.
Эфиопка зло сверкнула глазами – точь-в-точь леопардиха, пока ее не приручили.
– Мы не будем спорить, – скучливо сказал протоканцелярий. – Таков приказ пирофилакса. Передать ему, что ты отказался выполнять?
После этого оставалось лишь скрипнуть зубами.
– Мятеж подавлен? – мягким, хрипловатым голосом протянуло темнокожее создание. – Я могу спускаться? – Грациозным движением спрыгнула наземь. – Коринда, дура проклятая, где ты?
Из-за паланкина вышла желтоволосая баба с оголенными по плечи толстыми ручищами. Ее мясистое, и без того непривлекательное лицо уродовала раздвоенная до самого носа заячья губа.
– Неси мои вещи на корабль! Живо!
– Это страшилище тоже с нами едет? По приказу пирофилакса? – мрачно спросил Дамианос начальника канцелярии.
Ответила Гелия:
– Ты хочешь делать мне притирания сам? Будешь массировать мне живот, спину и ноги? Готовить ароматические ванны?
– Какие еще ванны? – воскликнул он. И осекся.
Служанка взвалила на спину какие-то узлы, а на голову без видимого усилия взгромоздила огромную лохань из лакированного пробкового дерева.
– Куда нести, госпожа? – прогудел голос из-под корыта.
– В каюту. Есть же на этом жалком кораблике какая-нибудь каюта?
– Одна. И ее занимаю я, – сквозь зубы процедил Дамианос.
– Отлично. Вот туда и неси.
Дамианос в бешенстве взглянул на Агриппу. У того в глазах поигрывали странные искорки. Если не знать протоканцелярия, можно было бы вообразить, будто чиновнику весело. Но Агриппа даже не знал, что такое веселье.
– Удачной дороги, протоаминтес, – невозмутимо сказал сухарь.
Плюнув ему под ноги, Дамианос с разбегу вскочил на борт корабля – трап уже убрали.
Нет, ну это надо же было додуматься! Пирофилакс действительно стареет.
Путь к катарсису
Воды были свои, ромейские, никто кроме византийцев через них не плавал. Поэтому первые пятьсот миль, путь от Константинополя до северного берега Скифского Понта караван преодолел без опасений и предосторожностей, на веслах и парусах, подгоняемый попутным ветром. Всего пять дней и пять ночей ровного, бессобытийного бега по пустынным волнам – и вдали показалась плоская, прерывистая линия: гигантский лиман, весь состоящий из островов и протоков. Здесь изливались в море две большие реки, Борисфен и Гипанис, или по-славянски Данапр и Бог-река. Немногим более полугода назад из этой дельты выплыла на свою погибель флотилия северицкого князя Воислава.
Дни морского путешествия Дамианос думал посвятить делу, требующему покоя и сосредоточенности. Помимо основного задания – оценить степень опасности и устранить ее, буде окажется серьезной – аминтес получил еще одно. В Академии его научили новому искусству – составлению карт. Требовалось нарисовать путь от моря до среднего течения Данапра – с обозначением всех изгибов реки, притоков и островов, с рельефом берега, а главное со знаменитыми каменистыми порогами, на которых погибло столько купеческих караванов. В море Дамианос собирался подготовить всё необходимое для этой непростой работы: собрать панно из отдельных восковых табул и на каждую нанести мелкую сетку из тонких линий, чтобы потом с точностью размечать направления и рассчитывать расстояния.
Никогда еще он не отправлялся на задание с таким комфортом. Капитан уступил важному пассажиру свою каюту. Это было крытое помещение на корме, маленькое, но обособленное, укрытое от чужих глаз. Посередине – отличный стол, по бокам – окошки для света, сзади – широкая скамья, чтобы спать. Была даже (неслыханное роскошество) персональная латрина: дыра в полу, прикрытая крышкой.
Но скамью бесцеремонно заняла эфиопка, да еще в углу положила подстилку для своей свиноподобной служанки. Всё остальное пространство заняла вещами. На столе разложила какие-то баночки, щеточки, коробочки, водрузила целых два зеркала – чтобы любоваться собой не только спереди, но и сзади.
Дамианос отвоевал себе половину поверхности и попробовал было работать, но это оказалось совершенно невозможно.
Гелия была несносна. Эта женщина просто не умела сидеть смирно и вести себя тихо! То затеет расчесывать свои густейшие волосы – с треском и чуть ли не искрами. То начнет присыпать кожу гороховой мукой – обчихаешься. То прислужница мнет ей спину, а чертова африканка сладострастно охает. Еще она подолгу вертелась перед своими зеркалами, и ладно бы молча – так нет: пела какие-то дурацкие песенки, не сказать чтоб мелодично.
Когда же Дамианос сказал, что хочет в пути научить ее самым необходимым славянским фразам и рассказать об обычаях этого народа, Гелия отмахнулась. Она всё время была чем-нибудь занята, и никогда чем-то полезным. Разговаривала только о ерунде.
Ну пирофилакс! Спасибо за такую напарницу.
Чудесной латриной попользоваться Дамианосу ни разу не довелось, потому что проклятые бабы всё время торчали в каюте. Поэтому протоаминтес должен был таскаться по нужде к борту, как самый последний гребец. Сама же Гелия оправляться при мужчине не стеснялась – только хохотала, когда Дамианос отворачивался или выходил.
Еще хуже было то, что она ежедневно принимала ванны с морской водой, преспокойно раздеваясь донага. Узкая в талии фигура, острые груди, несоразмерно длинные ноги – всё противоречило классическим канонам, и тем не менее было в темно-смуглом теле что-то такое, от чего перехватывало дыхание и линии на восковой табличке шли вкривь. В тесной каюте от стола, за которым он сидел, до ванны можно было дотянуться рукой.
Наверное, Гелия была красива, даже очень красива. Но красота ее была противоположна красоте Гекаты. «Та – Белая Дева, а эта – черная и не дева», – подумал в один из дней Дамианос. Разозлился, что позволил себе сравнить возвышенное с низменным, и в досаде воскликнул:
– Разве тебя не учили, что показывать наготу чужому мужчине нельзя?
Любовно погладив себя по бедрам, она со смехом ответила:
– Во-первых, ты не чужой мужчина. Я твоя сестра, разве ты забыл? А во-вторых, в Гимназионе нас учили прямо противоположному.
У Гелии была поразительная способность втягивать его в бессмысленные разговоры. Так случилось и в этот раз. Стало любопытно.
– Я ничего не знаю про Гимназион для девочек. Как он устроен? Чему там обучают?
Ойкнув, эфиопка опустилась в ванну. Коринда подливала в морскую воду кипяток.
– У нас было три разных класса: один для умных, другой для красивых, третий для умных и красивых – в нем-то я и училась. Обожгла, дура! – Гелия влепила служанке звонкую затрещину. – Иди, мой латрину, дура! Только на это и способна!
– А если девочка не умная и не красивая?
Не способных к наукам сыновей Кириана – изредка попадались и такие – отсылали в солдаты. Но ведь девочку в армию не отдашь?
– Уродливых и глупых учить перестают. Они становятся служанками, вроде Коринды.
– Она твоя сестра?! – Дамианос изумленно уставился на безобразную толстуху, которая, стоя на коленях, терла тряпкой отверстие в полу.
– И твоя тоже.
А ведь верно. Он умолк, стал размышлять о пирофилаксе.
– Когда у человека столько детей, они перестают представлять собой ценность, – сказал Дамианос задумчиво. – Никто не знает, сколько у нас с тобой сестер и братьев. Сам пирофилакс этого не знает.
– Сейчас узнаем. – Гелия любовалась высунутой из воды ногой. – Проще простого.
– Откуда?
– Посчитаем. Для этого нужно сначала взять число женщин, которых наш папочка обрюхатил…
Грубое слово покоробило Дамианоса – об отце так говорить нельзя. Надо было бы сделать девке замечание. Но любопытство пересилило.
– Откуда же ты возьмешь это число?
– Тоже мне задачка. – Она встала, наклонилась, задев его плечо твердой грудью, и цапнула со стола табулу. Стерла ладонью с таким тщанием нанесенную сетку. – Дай стилус. – Снова плюхнулась в воду, обдав его брызгами. – Кириан представил базилевсу проект Сколы сорок лет назад. Это всем известно. Через восемь лет открылся Гимназион, и туда поступили первые ученики. Правильно?
– Ну да. Я был в четвертом по счету выпуске. И что из этого следует?
– Считаем. Сорок лет к папочке приводили женщин, готовых к зачатию.
– Как это – «готовых к зачатию»?
Она снисходительно посмотрела на него.
– Протоаминтес, а простых вещей не знаешь. Женщины могут понести только в самой середине своего месяца. Не мешай, сбиваешь! – Палочка быстро выводила по воску цифры. – Итак. Иногда он бывал в отъезде, или служба мешала, или еще что-то, но будем считать, что в течение первых двадцати лет наш жеребец каждый год покрывал, допустим, по триста кобылиц.
Дамианос покривился, подумав о Всенеже, – и опять не одернул нахалку.
– После сорока пяти лет мужчины слабеют. Предположим, что еще лет десять ему водили женщин в среднем через день. Потом – опять-таки в среднем – раз в неделю. Итого приблизительно получается, что наш папаша посеял семя восемь тысяч раз… Предположим, в половине случаев оно не проросло – это обыкновенная пропорция. На выкидыши и смерть в младенчестве уберем еще половину. – Дамианос подумал, что она чиркает палочкой и считает гораздо быстрее, чем он. – Выходит, что всего у нас с тобой около двух тысяч братиков и сестренок.
«Две тысячи братьев и сестер?! Вероятно, так и есть». Он был потрясен и в то же время удивлялся на себя – как это ему не пришло в голову осуществить такой несложный подсчет самому?
Гелия бросила на стол табулу. С любопытством поглядела на Дамианоса.
– Когда ты станешь пирофилаксом, ты тоже будешь плодиться, как кролик?
Он вздрогнул.
– Что?! Откуда…
Оборвал себя. «Молчи!» И так вырвалось лишнее.
Эфиопка засмеялась.
– Я всё знаю. Меня учили, что всё знать – второе главное оружие женщины.
Он опять заглотил нехитрую наживку.
– А какое первое?
– Умение пользоваться мужчинами. Искусная женщина делает сама лишь то, что ей нравится, а для всего остального использует мужчин. У нас в школе вас называют «инструментами».
– И как же нас, инструменты, используют?
– Ой, это очень легко. Определи, в чем слабость мужчины, и манипулируй, как хочешь.
Дамианос усмехнулся.
– А если слабостей нет?
– Так не бывает. Какое-нибудь незащищенное место есть у каждого. Даже у Кириана Великого.
– У отца? Слабость? – Поверить в это было трудно. – Какая же?
– Ты, – засмеялась Гелия. – Есть сыновья не хуже, но он выбрал тебя. И теперь я знаю почему. Из-за того, что у тебя пятно на лбу. Пирофилакс придает этой ерунде какое-то особенное значение. Ну не глупость? Кстати сказать, клякса на лбу – единственное, что мне в тебе нравится.
Он не поспевал за поскоком ее мыслей.
– Почему?
– Люблю окружать себя уродами. Они интересны. У Коринды заячья губа, у тебя кто-то будто для потехи нарисовал на лбу аккуратненький кружок.
И захохотала. Пустые, ненужные разговоры, в которые Гелия так ловко его втягивала, всегда этим заканчивались: она веселилась, он раздражался.
Но теперь он понял, что она злит и дразнит его нарочно. Ищет слабое место, подбирает отмычку – чтобы потом «манипулировать».
Пускай, если ей так привычней.
Нравится ему эта африканская лиса или нет, задание им выполнять вместе. Другого помощника не будет…
На шестые сутки ромейский караван вошел в пресные воды. Берега, вначале едва видимые за пятнами бесчисленных островков поймы, понемногу сузились. Ветер, дувший с моря, стих. Паруса обвисли.
Теперь корабли плыли намного медленней – на одних веслах, против течения. Капитан головного судна, он же начальник всей экспедиции, дал сигнал сократить дистанцию до двух плетронов. По обоим берегам двинулись верховые, зорко глядя по сторонам. В степи всегда нужно быть настороже. Но до мест по-настоящему опасных пока было далеко. Там, на севере, находился знаменитый Катарсис, которым пугали новичков люди, уже ходившие этим путем прежде.
Семь дней и семь ночей, без остановок, караван поднимался вверх. На восьмой день передний корабль бросил якорь посреди Данапра, у длинного лесистого острова. Предводитель каравана (его называли арабским словом амирал – от «амиралбахр», «начальник моря») созвал всех на совет.
Двенадцать купцов и столько же капитанов сели в круг на песчаном берегу.
Дозорный с мачты заметил всадника, который опрометью скакал на север, рассказал амирал. Бывалые люди тяжко вздохнули. Купец-суконщик Карп, никогда не плававший великим речным путем, спросил:
– И что такого?
Не ему одному, а всем, кто совершал путешествие впервые, амирал объяснил:
– Это несомненно лазутчик степных разбойников. Впереди засада. Мы приближаемся к порогам. Каменные гряды пересекают Данапр в семи местах. Там скалы, надводные и подводные камни, стремнины. Семь раз нам придется высаживаться, иногда даже выносить на берег грузы и тянуть суда на канатах. Именно на порогах нападают грабители.
– Но нас на двенадцати кораблях четыреста человек! И половина – воины!
– Они тоже воины. И их иногда бывает очень много.
Суконщик спросил:
– На сколько миль тянутся эти проклятые пороги?
– Примерно на пятьдесят.
– И варвары могут накинуться где угодно?
– Могут, – терпеливо ответил амирал. – Но они нападут у четвертого порога. Мы называем его Катарсис, потому что, если пройдешь это плохое место благополучно, облегчается и очищается душа.
– Откуда ты знаешь, господин, что дикари устроили засаду именно на Катарсисе? – недоверчиво спросил Карп.
– Потому что я иду этим путем седьмой раз. Однажды нам повезло, и степняков на порогах не было. Остальные шесть раз нас подстерегали у Катарсиса. Корабли там можно тянуть только вдоль левого берега, а обзор из-за скал ограничен. Это позволяет разбойникам накинуться с близкого расстояния. Лучники успевают выпустить всего по три стрелы – и всадники уже рядом.
Каллист, самый богатый из купцов, доставлявший большой заказ императору франков, простонал:
– Зачем только отправился я в этот путь? Почему не послал приказчиков? Скажи, господин, а нельзя от грабителей откупиться?
– Для этого нужно знать, кто устроил засаду. Если шайка славян или вэрингов, дикарей с дальнего севера, можно дать им серебра, и они уйдут. Если это степные шарандеи, ничего давать не будем. Они храбры, только когда не получают отпора. Но у Катарсиса может поджидать какое-нибудь племя, пришедшее из глубин Великой Степи. Есть такие варвары, которые не умеют договариваться.
– Как мы узнаем, чей был лазутчик? – впервые нарушил молчание Дамианос, спросив про существенное.
– Я отправил на разведку двух опытных людей. Завтра они вернутся. Тогда будет ясность.
Завтра вечером амирал снова всех собрал. Он был хмур.
– Третье, – сказал он. – Какие-то неизвестные варвары. Очень опасные.
Все зашумели, стали спрашивать, что поведали разведчики.
– Ничего. Они не вернулись.
– Откуда же ты получил сведения, господин?
– Со славянами и даже с вэрингами мои люди договорились бы. Шарандеев заметили бы – они неловки. Если не вернулись – значит, захвачены или убиты. Я говорил вам, это очень опытные разведчики. Поймать их мог только враг еще более опытный. И не расположенный к переговорам. Выводов три. Враг силен. Безжалостен. И хочет забрать у нас всё.
Воцарилось тягостное молчание.
