Бонни Цуй
Зачем мы плаваем
4
Человек-тюлень
Гудлаугур Фридторссон учился плавать ребенком в общественном бассейне Исландии в 1960-х годах. Его остров Хэймаэй – что означает «родной остров» – является крупнейшим из архипелага Вестманнаэйяр и единственным обитаемым.
На первой из трех фотографий того времени, которые он мне показывает, дети резвятся с белыми пенопластовыми досками для плавания – еще одним оригинальным изобретением, упрощающим плавание, – под внимательным взглядом инструктора, стоящего на краю бассейна. На заднем плане за высокой стеной, окружающей бассейн, виден скалистый ландшафт вулканического острова, на котором находится город, также называющийся Вестманнаэйяр.
На втором фото зловещий черный дым клубится над бледно-голубым прямоугольником бассейна и окружающими его белыми зданиями под красными крышами. На последнем снимке, сделанном во время извержения вулкана в 1973 году, через город течет река раскаленной лавы. В конце концов община из 5000 человек была эвакуирована рыболовецким флотом острова, и эта часть родного города Гудлаугура – включая его старый бассейн – стала жертвой лавы. (В Исландии людей знают и обращаются к ним по имени – этой традиции я и буду следовать в данной главе, – фамилия же просто сообщает, чьим сыном или чьей дочерью человек является.) Новый плавательный комплекс, построенный на пожертвования после извержения, представляет собой несколько бассейнов, подогреваемых с помощью геотермальной энергии.
Извержение 1973 года примечательно тем, что Исландия решила бороться с лавой, пытаясь остановить яростный поток, поливая его холодной морской водой из огромных шлангов, чтобы спасти гавань. Хэймаэй – один из важнейших центров рыболовства в Исландии, самая значимая гавань которого находится на южном берегу. Сегодня на его рыболовецкие суда по-прежнему приходится 15 % объема улова всей страны[40]. Хотя лава поглотила значительную часть города, это лишь улучшило гавань, от которой зависит жизнь острова и всей Исландии, сузив ее устье и сделав ее более защищенной от ветров. Она подарила острову миллионы тонн вулканического туфа, чтобы мостить улицы, геотермальное тепло, десять лет обогревавшее здания города, и новый конический вулкан в дополнение к тому, что уже имелся на острове. Лава также увеличила размер острова на 20 %, образовав новые крутые скалы высотой больше 30 метров. У основания этих негостеприимных утесов, где бьются волны, на восточной стороне острова, находится место, где Гудлаугур вышел на берег в предрассветные часы 11 марта 1984 года.
Самого Гудлаугура считают символом исландского национального характера[41]. Писатель Джон Макфи обессмертил людей Исландии в статье в The New Yorker, сказав о них: «Какой бы безнадежной ни казалась ситуация, если имелась малейшая возможность нанести ответный удар, они это делали, и это, судя по всему, имело эволюционные последствия, проявившиеся в битве с лавой и во многом подтвердившиеся в последующей истории». Как вы, наверное, догадались, дальше Макфи рассказал историю Гудлаугура. Обратите внимание на выбор слов: эволюционные последствия. Под ними подразумевается, что исландцы – особые люди, что они обладают выдающейся стойкостью, что они считают Гудлаугура воплощением своих идеалов.
Это тяжелое бремя – быть исландским героическим символом выживания и стойкости. Друг, работающий в рыболовецкой промышленности, сказал мне, что его коллеги-исландцы прекрасно помнят тот день 1984 года, когда рыболовецкое судно Гудлаугура затонуло. Люди совершали паломничества, чтобы взглянуть на то место, где Гудлаугур коснулся земли, но был вынужден вернуться в воду, чтобы плыть туда, где сумел пробраться через поля с острыми как бритвы гребешками лавы и попасть в город. Временами ему приходилось ползти на четвереньках. Старая ванна, из которой он так отчаянно пил, стоит на прежнем месте, с табличкой на многих языках. Что из его истории до сих пор помнят исландцы? «Все», – говорят они.
Для людей, живущих на клочке земли посреди моря, Гудлаугур – герой, потому что напоминает им героев эпоса. В одной исландской саге, датируемой 1300 годом, действует разбойник Греттир Сильный, проплывший семь километров от острова Дрангей до Большой земли. Доплыв, он согрелся в горячем источнике, который до сих пор существует. История Исландии переполнена жизнями, потерянными в море, иногда буквально в нескольких метрах от берега. Продолжительное важное значение Хэймаэя как рыболовецкого порта означает, что его крохотное население внесло непропорционально большой вклад в этот скорбный список[42]. Целая стена Исторического музея Вестманнаэйяра отдана хронике утоплений у берегов острова, восходящей к 1251 году. Вследствие этого остров стал первопроходцем в деле обучения плаванию и в разработке корабельного спасательного снаряжения: резиновых спасательных плотов, спасательных поясов и костюмов. Уроки плавания стали нормой жизни в гавани Вестманнаэйяра в 1891 году и проводились там до 1934 года, когда был построен городской бассейн. В 1943 году обучение плаванию стало обязательным во всех школах Исландии. Для Вестманнаэйяра 2003 год стал особенным – за этот год не утонул ни один человек.
Гудлаугур выжил в своем тяжелом испытании по двум основным причинам – благодаря своему уникальному телу и потому, что он хороший пловец. Только первой или только второй составляющей было бы недостаточно. В анналах экстраординарных заплывов в реальных жизненных обстоятельствах случай Гудлаугура стоит особняком. Я вижу в его истории уникальное переплетение человеческой биологии и культуры.
Научные эксперименты, осуществленные впоследствии Гудлаугуром с командой исландских и британских ученых, обнаруживших его необычную способность поддерживать почти нормальную температуру тела в экстремально холодной воде, что способствовало медицинскому пониманию гипотермии, сделали его мировой знаменитостью. Даже моя свекровь, в то время операционная медсестра в Массачусетсе, читала о его случае в медицинском журнале. Репортеры называли Гудлаугура «человеком-тюленем»[43]. Через несколько месяцев после несчастного случая международные СМИ выследили его во время поездки к друзьям в Соединенные Штаты, и ему поступило приглашение от «Вечернего шоу Джонни Карсона». Тогда он сообщил друзьям, что ему пора возвращаться в Исландию.
Живая легенда Исландии – было время, когда в этой стране с населением 350 000 человек он был так же знаменит, как Бьорк, – Гудлаугур решительно избегает публичности. Сейчас ему хорошо за пятьдесят, он женат и по-прежнему живет на Хэймаэе. У него две дочери и пятеро внуков. На какое-то время он возвращался к рыбной ловле в море, но к настоящему моменту уже много лет проработал инженером на большом рыбоперерабатывающем заводе на острове. Как правило, он больше не общается с журналистами – ему было очень не по себе из-за внимания прессы в минувшие три десятилетия.
Наша переписка завязывается после того, как я все-таки решаюсь связаться с ним. Я отправляю заказное письмо и три недели отслеживаю его движение через Атлантику. Да уж, на честном слове и на одном крыле, думаю я. Однажды меня уведомляют, что письмо доставлено адресату в Вестманнаэйяр. На следующее утро я нахожу в папке «входящие» своей электронной почты ответ Гудлаугура.
В 2012 году исландский режиссер Бальтазар Кормакур, завоевавший мировую известность крупнобюджетными игровыми фильмами с такими звездами, как Марк Уолберг и Дензел Вашингтон, снял фильм о Гудлаугуре. Сам Бальтазар был подростком, когда затонуло рыболовецкое судно Гудлаугура, но, как и для остальных исландцев, память об этом событии для него не померкла. «Как и любой человек в нашей маленькой стране, я сочувствовал всем жителям островов Вестманнаэйяр, снова потерявшим в море своих мужчин, но был и зачарован новостями о единственном выжившем, – сообщил Бальтазар британской газете. – Кто этот человек? Из чего он был сделан?»
Гудлаугура не порадовал новый всплеск пристального интереса, вызванный фильмом. Он наконец стал привыкать к жизни не под прицелами камер, но фильм вернул его в центр внимания. «Снимайте фильмы после того, как умру», – сказал он обратившимся к нему киношникам. Я ценю его сдержанность и сопротивление славе. Но и понимаю всемирное восхищение. Нас захватывают истории выживания, потому что мы надеемся, что они откроют нам какие-то тайны о проявлениях человеческой природы в экстремальных ситуациях. Вспомните «Робинзона Крузо», одну из самых известных историй о выживании. Ее автор Даниэль Дефо писал о своем интересе к тому, что проявляется в характере человека под давлением обстоятельств: «Меня больше всего занимают действия, проливающие свет на природу человека».
Гудлаугур – человек немногословный, насколько я поняла по нашей электронной переписке. Однако в его письмах скользят проблески понимания сущности, интригующие меня в том смысле, о котором писал Дефо. Плавание спасает жизни, говорит мне Гудлаугур; в плавании есть свобода. Поэтому я лечу в Исландию, чтобы встретиться с ним лично.
Прозрачным, как алмаз, мартовским днем я прилетаю на Хэймаэй на крохотном красно-белом винтовом самолете. При приближении к острову мы пролетаем сквозь низкий туман над морем. Прижавшись к иллюминатору, я наблюдаю, как вырисовываются конические вершины вулканов-близнецов и впечатляющий холмистый пейзаж вдруг становится реальным и осязаемым. Из города видны группы бирюзовых построек в гавани, где работает Гудлаугур. Мифический пловец, с которым я переписывалась целый год и о котором думала намного дольше, живет здесь: это реальный человек, пользователь Facebook. (Мифические пловцы – такие же люди, как ты и я.) Мы договариваемся встретиться следующим вечером после работы.
Я запланировала свой визит на март, чтобы иметь возможность посетить так называемый Гудлаугссунд, или «Гудлаугуров заплыв». По традиции, начало которой положил местный мореходный колледж, этот шестикилометровый заплыв проводится в честь Гудлаугура и в память обо всех, пропавших в море. Год за годом после того несчастного случая граждане Вестманнаэйяра неукоснительно соблюдают эту традицию. В первые два десятилетия Гудлаугур присутствовал на заплыве и объявлял результаты, помогая довести до сведения общественности необходимость снабдить исландские рыболовецкие суда самораскрывающимися спасательными плотами.
Теперь я направляюсь в плавательный комплекс Вестманнаэйяра, построенный после того, как лава поглотила старый бассейн. Вьюжным снежным утром знаменитые зимние ветры острова пробирают до костей; на южной оконечности Хэймаэя зафиксирована самая быстрая скорость ветра в Европе. Я кое-что узнаю о глубоко укорененной исландской культуре плавания от словоохотливого антипода Гудлаугура, Алана Аллисона, в настоящее время одного из двух ответственных организаторов Гудлаугссунда. Алан двадцать лет работает в плавательном комплексе Вестманнаэйяра спасателем и менеджером.
Большую часть недели, предшествующей приезду на Хэймаэй, я посвятила посещениям общественных бассейнов на исландской Большой земле. Из этих визитов я вынесла понимание того, что даже зимой – особенно зимой! – все ходят в бассейн. Исландия – один из мировых лидеров по обеспеченности населения бассейнами[44]. В Исландии даже есть для них специальный дорожный знак: голова, торчащая над двумя рядами голубых волн. Практически в каждом городке страны, даже крохотном, есть общественный бассейн – обычно под открытым небом, часто круглогодичный благодаря геотермальному подогреву, а во многих городах можно выбирать из нескольких бассейнов разной величины и с водой разной температуры. Из-за необычайно крепких ветров на Хэймаэе варианты, имеющиеся в Вестманнаэйяре, включают крытый бассейн. По словам Алана, каждый день в комплексе собираются исландцы всех возрастов и социальных слоев: взрослые забегают поплавать перед работой, у учеников начальных классов здесь проводятся уроки физкультуры, для пенсионеров это развлечение.
За несколько месяцев до моего приезда в Исландию я прочитала в исландских газетах о группе из тридцати океанских пловцов, готовящихся в Рейкьявике к экспедиции[45]. Кто, как вы думаете, прибыл присоединиться к заплыву? Сам президент Исландии Гудни Йоханнессон. По сообщениям местных репортеров, президент Гудни объяснил свое неожиданное появление желанием поздравить пловцов и заявить о своей «уверенности, что погружение в холодную океанскую воду полезно для здоровья». По окончании заплыва пловцов пригласили в резиденцию президента согреться в его личном горячем бассейне.
По словам Алана, уникальной особенностью исландского плавания является повсеместное распространение горячих бассейнов по всей стране. Поплавав кругами под крышей комплекса Вестманнаэйяра, мы выходим на заснеженный двор, и я могу выбрать любой из трех горячих бассейнов, чтобы в нем поговорить (температура воды: горячая, очень горячая, чрезвычайно горячая). Свенни Гудмундссон, второй организатор Гудлаугссунда, спускается со спасательной вышки, чтобы присоединиться к разговору. Он сообщает мне, что в бассейне проводятся «дисковечера» для местных подростков, во время которых он крутит популярную музыку через уличные громкоговорители. (В этот момент звучит Rolling Stones, но «подростки не знают, кто такие Rolling Stones», замечает он, закатывая глаза.) Бассейн помогает исландцам пережить долгую темную зиму.
Мы обсуждаем развитие Гудлаугссунда, начавшегося следующим образом. В первую годовщину несчастного случая с траулером, в марте 1985 года, двадцать студентов островного мореходного колледжа проплыли шесть километров в бассейне полностью одетые под присмотром своего руководителя Фридрика Асмундссона, славившегося строгостью: никаких приспособлений для плавания, не держаться за бортик бассейна. В первые годы количество студентов, участвовавших в ежегодном мероприятии, не превышало семидесяти, по большей части составляя два-три десятка, и основной упор делался на безопасность.
Начиная с 2000 года заплыв стал общедоступным. Старшеклассники плыли эстафету, местные фирмы спонсировали своих сотрудников, а островная команда пловцов всегда выставляла сильных участников. Активно участвовали капитаны рыболовецких судов и другие моряки. Некоторые пловцы просили разрешения участвовать в мероприятии удаленно, из таких мест, как близкий Рейкьявик и далекие Тибет и Вьетнам. Почти каждый был связан с островом или с Исландией.
Отец Свенни – капитан рыболовецкого траулера, проведший в море пять зим. Он говорит мне, что плавает «как в честь Гудлаугура, который это сделал, так и в память обо всех ребятах, которые не смогли доплыть»: «Мы до сих пор видим в этом заплыве напоминание каждому, что нужно заботиться о безопасности, иметь нужное оборудование, а также хорошо плавать». Они с Аланом совершали заплыв много раз, как индивидуально, так и в составе эстафетной команды спортивного центра.
Алан неизменно оптимистичен в своей поддержке пловцов любого возраста и кондиции, участвующих в мероприятии впервые. Сегодня цель заплыва, объясняет он, – помочь людям достичь результата, на который они сами считали себя неспособными. За несколько месяцев до мероприятия во время моего первого телефонного разговора с Аланом о Гудлаугссунде я, сама не знаю как, согласилась участвовать в заплыве. «Если вы не сумеете проплыть все шесть километров, – жизнерадостно сказал он мне тогда, – я доплыву дистанцию за вас».
Позже в плавательном центре я вижу, как молодой мужчина минует горячие бассейны, чтобы нырнуть в холодный – единственный уличный – бассейн без подогрева. Температура воздуха ниже трех градусов, на земле – лед. Вода температурой 7 ℃ такая холодная, что трудно себе представить; чтобы испытать ее на себе, я осторожно спускаюсь по обледенелому пандусу, ругаясь себе под нос при каждом шаге. И какие же от нее ощущения? Пронизывающий холод – и срочная потребность это прекратить. Клетки моего тела кричат: «Выбирайся!» И хотя впоследствии я проплыву все шесть километров на Гудлаугссунде, мне приходит в голову: именно в этот раз я, пожалуй, ближе всего подошла к ощущению того, что чувствовал Гудлаугур, когда плыл.
Как любой добрый исландец, Гудлаугур в детстве часто плавал в море. Они с другом носились с одного края острова на другой, плавая то в гавани, то у маяка. Двум десятилетним мальчишкам нужно было меньше часа, чтобы дойти от города до широкого пляжа в форме полумесяца с черным песком на южном берегу Хэймаэя. Они считали это самым обычным делом, пока отец его друга не прознал об этом и не положил конец их прогулкам к океану в отсутствие взрослых.
Мы с Гудлаугуром едем в его темно-бордовом пикапе «форд» на юг мимо того самого пляжа-полумесяца, направляясь к островному маяку. В ночь, когда он плыл, в чернильной тьме и вздымающихся волнах, маяк вел его домой. Этим вечером еще не стемнело; солнце низко стоит на небе, окрашивая розоватым золотом все вокруг, включая большую серебристую бороду Гудлаугура. Я спрашиваю его, получает ли он до сих пор удовольствие от плавания. Вместо ответа он рассказывает о временах, когда они с женой ездили в исландский район Вест-фьорд, где останавливались в местечке с маленьким природным лавовым бассейном на морском берегу. Находиться в этом бассейне, говорит он, было все равно что находиться в море. И это было здорово.
Мы выходим из внедорожника возле маяка и направляемся короткой дорогой через поле засохшей травы, покрытой снегом. На вершине утеса установлен мемориал в форме круга высотой по пояс; на его поверхности укреплен потемневший от непогоды медный диск с выгравированной картой острова, на которой указаны место, где мы сейчас находимся, место, где перевернулось судно, и расстояние от него до берега. Злой пронизывающий ветер швыряет мне волосы в лицо. Гудлаугур поднимает руку и указывает на северо-восток в море.
«Чаще всего, если на рыболовецком судне что-то случается, все тонут, – говорит он. – Поэтому некому рассказать, что произошло. Но той ночью, когда мы уцепились за киль, то договорились, что если один из нас выберется, то расскажет людям». Помолчав, он продолжает: «Рассказывать выпало мне». Он честно сдержал обещание – первыми десятилетиями Гудлаугссунда и активным продвижением оснащения всего исландского флота самораскрывающимися спасательными плотами.
За мое недолгое пребывание на острове мы несколько раз отправляемся в длительные поездки, колеся по пустым дорогам, повторяющим контуры ландшафта с острыми красными скалами. Количество народа на острове резко увеличивается летом, когда одна пятая часть мировой популяции тупиков возвращается на гнездовье на архипелаг Вестманнаэйяр и тысячи туристов съезжаются посмотреть на птиц[46]. В зимние месяцы туризм практически замирает, и население острова снова ограничивается постоянными жителями. В этом маленьком местечке, объясняет Гудлаугур, самый простой способ поговорить, чтобы беседу не прервал никто из знакомых, – это уехать на машине.
Гудлаугура узнают повсюду в Исландии. «Да уж, мне сложно смешаться с толпой», – криво усмехается он. Гудлаугур – осанистый, внушительный человек ростом метр девяносто с кудрявыми седыми волосами до плеч и широкой белой бородой, окаймленной темным. Если погуглить «Хемингуэй» или «рыбак», ожидаешь увидеть похожее изображение. Мы обнаруживаем в море судно с командой французских кинематографистов, снимающих фильм о нем. Гудлаугур не общается с ними, но знает об их присутствии. Ему звонят на мобильный японские журналисты. Когда он навещает своих детей и внуков в Рейкьявике, люди часто подходят к нему в общественных местах, чтобы пожать руку и спросить, как дела.
Во время одной вечерней поездки мы видим огни двух возвращающихся в гавань судов для ловли трески. Я настаиваю, чтобы мы заехали в рыбный ресторан и я угостила его ужином. Когда мы выходим, к нам приближается улыбающаяся женщина с элегантной стрижкой и в стильных черных ботинках, и я думаю, что это очередная обожательница. «Моя сестра», – стеснительно говорит Гудлаугур, знакомя нас.
Я узнаю́, что он живет на той же улице, где вырос; на той же улице выросла его жена Мария. Они живут в ее родном доме. Однажды утром пара приглашает меня на бранч, и Мария показывает мне овощные грядки в их аккуратном саду за домом. Позади сада Гудлаугур строит разные штуки вроде высокой дровяной печи, собранной им из частей рыболовецкого траулера. Он занят работой, семьей, друзьями, путешествиями. На следующий год после несчастного случая Гудлаугур ездил плавать на озеро Джордж на севере штата Нью-Йорк, которое мы с мужем переплыли наутро после свадьбы. Почему-то, узнав об этом, мы испытываем нечто вроде родственной близости.
На одной из стен в доме на почетном месте висит вставленный в рамку рисунок, который сделал его внук Даниэль, когда ходил в детский сад. Картинка из ярко окрашенного песка изображает синий океан, на фоне которого краснеет рыбацкая лодка, а рядом с ней видна темная фигурка плывущего человека. Когда Гудлаугур и Мария показывают мне картинку, я с удивлением чувствую, что на глазах у меня выступают слезы.
Что Гудлаугур может нам рассказать? Вот вопрос, которым я задаюсь в этой главе. Хотя, возможно, еще важнее другой – скажет ли нам Гудлаугур то, что мы хотим знать? Я начала понимать: то, что рассказывали о Гудлаугуре другие пловцы, раскрывало тайны человеческой природы не меньше, чем может сказать мне он сам. И я пришла к пониманию, что должна была побывать на Хэймаэе, чтобы лично услышать обе версии этой истории.
Алан Аллисон знакомит меня с Сигрун Халлдорсдоттир, молодой учительницей, которая переехала из Вестманнаэйяра в Рейкьявик и теперь работает тренером по плаванию. Три года назад она начала привозить своих подопечных на заплыв Гудлаугссунд. Сама Сигрун участвует в этом мероприятии с двенадцати лет. Сейчас ей тридцать. «Даже уйдя из команды по плаванию, я продолжаю участвовать каждый год сама, чтобы поддержать инициативу, – говорит мне Сигрун, когда я звоню ей. – То, что он сделал, очень важно». Она рассказывает ученикам в своей команде о достижении Гудлаугура. Когда дети совершают заплыв, Алан отправляет им по почте подписанные сертификаты из Вестманнаэйяра. Это известие освещает ту часть этой саги, что адресована обычному человеку: история Гудлаугура говорит нам, что мы плаваем не только чтобы выжить, но и для того, чтобы помнить.
После несчастного случая, на больничной кровати, Гудлаугур рассказал о пережитом телерепортеру. На той съемке он молод и похож на херувима, только со светлыми тонкими усиками и в белой больничной пижаме. Опустив глаза, моряк рассказывает о чайках, круживших над его головой, когда он плыл. Гудлаугур говорил с ними и просил их позвать на помощь, если смогут. Чайки держались над ним всю ночь.
Врач-исландец, проводивший медицинское исследование, стал его близким другом. Несколько лет назад они встретились за кофе. Врач сказал Гудлаугуру, что только что побывал на медицинской конференции по гипотермии. Многие врачи задавали один и тот же вопрос о его самом знаменитом пациенте: «У него все в порядке с головой?» Пройдя через такое испытание, человек может немного свихнуться. Гудлаугур сказал врачу, что с ним все хорошо, и пошутил, что не мог бы стать еще безумнее, чем уже был.
Гудлаугур объясняет мне, что, пока он восстанавливался, отец сидел возле его кровати в больнице, не отлучаясь целый месяц. Гудлаугур испытывал потребность говорить. Он снова и снова пересказывал трагические события, а отец слушал. «Думаю, поэтому я сейчас в норме, – замечает он. – Мой отец очень хорошо умел слушать». Поразительно красивым почерком его отца заполнены страницы учетного журнала Гудлаугссунда, в котором тщательно описаны события той ночи, а также хроники заплывов с перечислением участников, год за годом, для потомков.
В Историческом музее Вестманнаэйяра хранится в стеклянной витрине одежда, в которой Гудлаугур был в ночь своего заплыва. Его мать сберегла ее и аккуратно хранила; в конце концов его жена подарила эти вещи музею.
«Мы все хотим выжить. У всех нас есть для этого воля, – говорит Хельга Халлбергсдоттир, директор музея и друг Гудлаугура. – Я, однако, думаю, что тот разговор у перевернутого судна перед тем, как оно затонуло, когда они пообещали друг другу, что если кто-нибудь выживет, то будет добиваться, чтобы ситуация стала безопаснее и лучше, чтобы спасти других людей, – вот что заставляло его продолжать плыть».
Плыть, чтобы выжить, – Гудлаугуру выбирать не пришлось. Однако если в случившемся есть какой-то смысл, то, пожалуй, он состоит в том, что его выживание, обеспеченное плаванием, побуждает других учиться плавать. Я спрашиваю Хельгу, почему, по ее мнению, островитяне продолжают с прежним пылом участвовать в Гудлаугссунде год за годом почти через тридцать пять лет после события. Она отвечает, что достижение Гудлаугура напоминает обо всех тех, кто не выжил, и о нашей неизбежной смертности. «Мы не должны забывать о том, что он сумел сделать, – говорит она, – и глубоко уважаем его за это». Акцент на обучение плаванию, впервые сделанный на этом острове, распространившись, стал частью культурной ДНК всей Исландии.
«Бассейн – это наш паб», – с улыбкой говорит Хельга.
Почему Гудлаугур все-таки согласился поговорить со мной по прошествии стольких лет и всех своих зароков ни с кем по этому поводу не общаться? За несколько дней, проведенных вместе, становится ясно: причина в том, что культурная ДНК, присутствующая в его соплеменниках-исландцах, есть и в нем.
Он считает очень важным рассказать мне следующее. Три недели назад во время поездки в хозяйственный магазин, выезжая с парковки, он заметил знакомую женщину, которой в те выходные исполнилось девяносто лет, и пожелал ей доброго дня. Та взглянула на него, как на постороннего: «Разве мы знакомы?» Он ответил: «Вы что же, не помните меня?» Женщина была его тренером по плаванию и научила его плавать в старом бассейне пятьдесят лет назад. Ему не свойственно стараться напоминать людям о себе, но тут вдруг очень захотелось, чтобы она вспомнила, что учила его плавать. «Я сказал: "Знаете, мне ведь это очень пригодилось!", – Гудлаугур делает паузу и улыбается. – И тогда она меня вспомнила».
Я просыпаюсь рано утром в день Гудлаугссунда. На земле лежит свежевыпавший снег, хрустящий под ногами, когда в шесть утра в сумерках я иду к бассейну.
Пятеро пловцов, четверо мужчин и одна женщина, уже находятся в воде, бросив вызов предрассветному холоду в полпятого утра, чтобы успеть проплыть дистанцию перед работой. Алан и Свенни ведут официальный учет; они знакомят меня с партнерами, друзьями и сослуживцами, сидящими у бассейна. Одни считают круги, другие пришли поддержать участников. Появляются и другие пловцы, готовые начать заплыв. Босыми ногами я чувствую ослизлый влажный пол, выложенный красной плиткой. Ожидая, когда откроется дорожка, я думаю о том, что все мы собрались здесь с одной целью.
Эта устоявшаяся традиция заставляет меня вспомнить о полумарафонах в День благодарения и открытых забегах Четвертого июля. Утром в среду на второй неделе марта в бассейне этого маленького исландского городка мы воздаем честь человеку, а также истории страны в форме ее традиционного времяпрепровождения. Это не очень похоже на национальный праздник. Вместо хот-догов и фейерверков – горячий кофе и двести сорок кругов в бассейне. Все очень скромно, обыденно – способ единения общины, но в нашем упрямстве заключено нечто более значительное и прекрасное, чем просто движение тридцати человек по кругу в бассейне.
Оказавшись в воде, я обнаруживаю, что процесс плавания по большей части протекает у меня в голове. Я приноравливаюсь и постепенно начинаю многое замечать. После двух километров я вижу, как директор начальной школы на соседней дорожке выбирается из бассейна и устремляется на работу. Через три километра я чувствую запах рыбы, когда Свенни открывает дверь наружу. Рыбоперерабатывающий завод открылся, начался рабочий день. Через четыре – солнце, великолепное лимонно-желтое солнце конца зимы, стоит достаточно высоко, чтобы его свет просачивался через стеклянную крышу и боковые окна. Лучи играют на дорожках в воде, где я плыву.
Через пять километров у меня начинает кружиться голова. Вспоминается предупреждение, распространяемое в горячих бассейнах: «Осторожно! Слишком длительное нахождение в горячей воде может вызвать чувство тревоги». Когда остается восемь кругов, я приподнимаю голову и начинаю плыть брассом, сверяя свою дистанцию с Аланом, считающим мои круги. Последние круги я проплываю баттерфляем, на спине, брассом и вольным стилем, просто чтобы показать, что по-прежнему свежа. Через час и пятьдесят минут после старта дистанция пройдена. Я пишу сообщение Гудлаугуру, что завершила заплыв в его честь. Мне очень приятно, что я могу ему это написать. Он звонит с работы, чтобы добродушно призвать меня к осторожности и убедить немного отдохнуть. В конце концов, это был длинный заплыв. То, что это говорит мне он, кажется мне сюрреалистичным. Затем я возвращаюсь сквозь снега в отель и ложусь вздремнуть.
Посещение исландского побережья, созерцание моря с вышки бассейна – это плавание как литургия. Обряд плавания позволяет нам пережить многое благодаря совместному в нашем сообществе переосмыслению вопросов-ответов как в истории, так и на практике. Я верю в действенность передачи нами этой традиции.
Во многих отношениях плавание и семья с самого начала были для меня неразрывны. Это история моего происхождения. Летом 1968 года мои родители познакомились в плавательном бассейне в Гонконге. На недолгий знойный период они стали воплощением клише: он – бронзовотелый спасатель, она – красотка в бикини с длинными черными волосами и серьезным взглядом больших глаз. Когда я просматриваю фотографии того времени, их красота кажется мне почти невыносимой: длинноногие тела, устремленные друг на друга обожающие взгляды.
Конечно, такое обожание редко длится долго. То, что они оставались женатыми столько лет (до тех пор, пока мы со старшим братом благополучно не поступили в колледж), осложнялось периодами раздельного проживания, яростными ссорами, враждебным молчанием. Казалось, единственное, что у них было общего, – это моложавость, дети и плавание.
Люди, знакомые с братом и со мной, смеются, когда мы рассказываем им, что наши родители познакомились в бассейне. Мы начали плавать в шесть и пять лет в досуговом центре под открытым небом возле нашего дома на Лонг-Айленде. Предвестником, что наша жизнь будет связана с водой, – суммарная дистанция еще не подсчитана – стало лето, когда по утрам мы с Энди посещали там уроки, пока мама наматывала круги на соседней дорожке. Ее любимым стилем был брасс. Барахтаясь рядом, мы видели, как ее голова через равные промежутки времени показывается над водой для вдоха, а ноги мощно отталкиваются по-лягушачьи под гладкой поверхностью воды.