Бог Алгебры
Как Анаган, известный более как Анар Гайдарович, портрет писал
…Лишь в доме Грачевских вечер только начинал становиться интересным.
Будучи уже почти возбуждённым, Анар Гайдарович, ворвавшись в комнату к Юлии Павловне, перешёл сразу к делу: мольберт и другие инструменты были отправлены в дальний угол комнаты, пальто с треском расстёгнуто (необъяснимым магическим образом все пуговицы остались целы), а разгорячённое тело прижато к не менее разгорячённому другому. Поцелуй, впрочем, длился не долго.
– Анар, миньон! Подождите! Не всё же сразу! А как же дорисовать Элизу?
Маг остановился взглядом на двери гардероба, пытаясь собрать свои мысли во что-то более-менее связующее. Ах да, Лизавета Остаповна, чёрт бы её побрал… И почему эта прекрасная дама не остановилась на одном ребёнке? Хотя, погодите-ка… Девчонка же старше паренька. А если бы не он, то художник вряд ли бы здесь сейчас мял под своими руками прекрасные округлые бока женщины, готовой – по крайней мере, сейчас – на всё. Нет, всё-таки Лизок молодец!
Анаган всё продолжал смотреть на гардеробную дверь, которая была чуть приоткрыта, буквально на сантиметр-два.
«Был бы тут Огрон, – вдруг подумал про себя маг, – он бы не просто эту дверцу закрыл, но и подпёр бы стулом.» Очень часто их лидер мог просто убить всё настроение своим переменчивым маниакальным перфекционизмом. Однажды в Чехии, на пивном фестивале, он обругал какого-то бедного продавца, что тот то ли недолил, то ли перелил за «вот эту вот трещинку», которая, как ни кстати, была описана прямо по окружности деревянной кружки. Так мало того – пиво оказалось «недостаточно светлым и вообще не пивом, а бадьёй» нецензурной – но три порции светлой жидкости были оплачены в полную цену.
– Анарушка?
Анаган вернулся из своих воспоминаний двухсотлетней давности в настоящее, где в руках у него была женщина, горящая от нетерпения. Юлия Павловна странно смотрела то на него, то на гардероб, хмуря в беспокойстве брови.
– Давайте так, – начал Анаган, – я допишу портрет Лизы уже после всего, у себя дома. Ваша дочь настолько прелестна, что её лицо и прямой стан отпечатались в моей голове с удивительной точностью.
Недоумение исказило морщинистое лицо госпожи Грачевской: этот юный наглец, находясь в её и только её обществе, смеет так говорить о её кровинушке, когда уже должен был обласкать тело барышни вдоль и поперёк! Почувствовав перемену настроения, Анаган вновь впился в губы женщине.
– Но, поверьте мне, этой копии никогда не превзойти свой оригинал, – отстранившись, он снова припал уже к шее, оставляя там алый засос. От такой неожиданности Юлия Павловна издала кроткий стон.
В это же время из гардероба послышался резкий стук. Двое замерли, Грачевская тихо засмеялась:
– Не бойтесь, это мой кот. Очень нетерпеливый…
После последовала ещё одна пауза. Грачевская и Анаган тупо смотрели друг на друга. Именно в такие моменты тишины происходит что-то неотвратимое, что прерывает дальнейшее веселье. Прямо… Пря-а-амо-о-о…
– Госпожа!
…Да, прямо сейчас! На пороге показалась Манька, приближённая Лизаветы Остаповны, крупная баба, за ней – ещё две девчушки лет десяти-двенадцати, её дочки, прикрывшие от стыда глаза. Ни разу не смутившись, женщина вошла в комнату и забрала из рук художника Юлию Павловну, утащив в другой конец комнаты. Они стали тихонько шептаться, не без кудахтанья. Девочки всё ещё стояли у порога комнаты, разглядывая меж пальцев странного мужчину. Анаган посмотрел на них в ответ, поспешно застёгивая рубашку – щёлки, через которые можно было разглядеть две пары детских глаз, сразу же закрылись.
Кудахтанье из угла комнаты прекратилось. Юлия Павловна, с полным ужаса взглядом, направилась к Анагану, по пути поправляя платье.
– Лезьте в гардероб. Быстро!
– Что? Зачем? – с ноткой протеста спросил Анаган, но покорно направился к двери.
– Потом!
Всё ещё находясь в фрустрации, Грачевская повернулась к выходу:
– Манька! Два кофе! Мне как обычно, с молоком, и крепкий для-!
Конец фразы Анаган уже не услышал. Дверь гардероба, мощная и толстая, пропускала лишь далёкие отголоски, тонувшие здесь в слоях платьев и верхней одежды, кое-где шуршала ткань. Под ногами была свалена огромная куча обуви – видимо, именно её разворотил котяра. Откуда-то сбоку в мага ткнулся стальной наконечник, как он предположил, зонтика. Тихо чертыхнувшись, художник замер.
Итак, он застрял в доме женщины – прекрасной женщины, это безусловно! – к которой приехал, судя по всему, кто-то очень важный. Возможно, если он будет достаточно осторожен и тих, он сможет незаметно пройти к выходу и уйти домой, а там уже придумает, что сказать. А как же мольберт? Как же пальто?! Да и кот может напутать все дела, если так подумать. Кстати, что-то его здесь не слышно. Испуганно где-то притаился, что ли?
– Эй, кис-кис-кис, – позвал Анаган, садясь на какой-то сундук. Но сел на чьи-то костлявые пальцы.
– А-аяй! Мать твою, Анаган!
Отдёрнувшись от сундука как от огня, маг быстро встал и уже было схватился за наконечник зонтика, но, увидев знакомую красную шевелюру, уставился на потиравшего кисть мужчину.
– А ты уже что тут забыл?
– Это мои слова, вообще-то! Чёрт тебя побрал, Огрон, хоть знак какой-то дал бы, что здесь сидишь!
Вышеозначенный Огрон, всё ещё держась за придавленные пальцы, с глазами полными ненависти и злобы ко всему живому (в радиусе метра) и не живому, начал по-змеиному шипеть. Но все звуки, издаваемые магом, заглушились тонной одежды вокруг, отчего сцена приобретала ещё более нелепый окрас.
– Чего? – спросил Анаган, когда лидер Чёрного круга закончил свою речь. Тот, к концу уже успокоившийся, снова от злости раздул крылья носа и уже более кратко выразился:
– Чёрта лысого́! Как ты вообще тут оказался?
– Дык я уже который день сюда приезжаю по заказу, я ж вроде говорил! Рисую портрет, у бабы мужа нет, хочет сына схоронить… Ай, ёмаё. В смысле, сохранить на память!
– Да? – на грани безумства громким шёпотом спросил Огрон. – Ну так теперь схоронят нас! Ой! Прости! Я имел в виду «сохранят»! И с какого это у неё мужа нет, а?
– Ты вообще о чём?
– О муже её! Вон, приехал только что.
– А она разве не вдова?
– И откуда же ты это взял?
– Откуда ты взял, что у неё муж есть? Дети не показатель того, что он жив!
– А ты думаешь почему она нас сюда затолкала? И на правой руке след от кольца. Что, когда малевал её портрет, не заметил?
Лоб Анагана сморщился на минуту от размышлений. В его голове образовалась какая-то путаница, старая информация конфликтовала с новопоступившей и не хотела складываться в цельную картину. Так он просидел ещё секунд пять, и свет озарения появился у него на лице.
– А-а-а…
– Ну, – Огрон присел на кучку обуви, – понял, наконец?