Бог Алгебры
Как Анаган, известный более как Анар Гайдарович, портрет писал
Тут Анаган прищурился. Его Страсть уже довольно давно не выплёскивалась в крупном масштабе на бумаге, а тут как раз подходящий случай, да ещё и его любимое – портрет, возможно посмертный. Денег за такое дают – уйму! Сердце забилось чаще, руки начали запотевать. Взяв ладони Грачевской в свои, он ещё немного посидел в молчании, формируя свою мысль.
– Милая Юлия?..
– Павловна.
– Простите, плохая память на имена. Юленька, можете не сомневаться – я изображу Ваших детей хоть здесь и сейчас!
От таких признаний молчаливый извозчик повернул голову и посмотрел на некоего Анара Гайдаровича как на сумасшедшего: мало того, что волосы его были собраны в какие-то странные колбаски, так ещё и какие пошлости он там его госпоже предлагает! Фу! Аж противно делается! Сплюнув на землю, старик вновь уставился на дорогу и углубился в свои мысли, чтобы не слышать вульгарных чужих.
– Ну зачем же так скоро! – опешила Юлия Павловна. – Это не к спеху! Вот получит он приглашение на фронт, вот тогда и можно. Но не ранее! Сглазить как-то не хочется…
– Пусть не скоро. Дал обещание – обязательно сдержи, я считаю. Вот только бы плату обговорить…
– Да берите сколько хотите! Вот только не думаю, что у меня с дочкой денег много останется, после снаряжения сынулички…
– Ну, мон шер, не обязательно же всё выплачивать материально…
– Прибыли, Юль Павловна!
Оба собеседника подняли глаза – и правда, приехали. Бричка остановилась под огромным каштаном, растущим возле входа в дом. В самом доме через окна уже виднелись над столом две знакомые фигуры, из соседней комнаты доносились звуки очередного концерта. А слева расстилался заросший берег с деревянным мостиком, на котором рыбачил кто-то с розовой головой, прикрытой шляпой.
– Ох, как жаль! – вздохнула госпожа Грачевская. – А мы ведь только начали знакомиться…
– Не расстраивайтесь, мон шери Джулия, – Анаган вылез из брички и оторвал от сердца рубль на водку извозчику. – Это же ещё не наша последняя встреча.
– Хоть платок свой заберите.
– Можете оставить себе, – маг направился к рыбаку, но, обернувшись, добавил: – Пусть будет как обещание снова с Вами встретиться!
– Уж обязательно его выполните! – Юлия Павловна последний раз улыбнулась ему своей сияющей улыбкой. Извозчик развернул бричку и как можно скорее попытался скрыться из поля зрения художника. Уж слишком тот не внушал доверия.
А Анаган продолжил свой путь к мостику, где Думан пытался поймать леща, хотя ему уже несколько раз говорили, что их тут не водится. По пути маг размышлял о недавней встрече и о намечающейся работе. Ну и о том, где он после проведёт ночь, конечно же.
«Старовата, – думал он про себя, – но грудь пышная! Да и сама она вся пышная, что аж просто!.. М-м-м! Красотища! И как её ещё никто не оприходовал?..»
Был конец осени. Суровый ноябрь собирался отдать бразды правления погодой холодному декабрю, уже начинал идти первый снег. Каштан, растущий у дома магов, сбросил все свои плоды и листья и стоял голый, сутулый и угрюмый.
Точно такой же, но одетый, стоял у окна Гантлос и смотрел на дерево. Как ни странно, работы в преддверии смены старого года на новый у него всегда прибавлялось: к подсчётам крестьянских душ присоединялись урожай и общий заработок за год. Но в этот раз добавились и сведения о военноспособном населении города – нужно было помочь австрийской армии. И кому как не Григорию Анатольевичу, уважаемому, судя по медалям на его мундире, военному это под силу?
Алина Фёдоровна, горничная в их доме, мельтешили рядом с веником в руках, стараясь не особо сильно шаркать им по полу. Хоть за последние пять лет отношение к ней Григория Анатольевича и изменилось, но в первую очередь она была служанкой, знающей все повадки и привычки её хозяев. Выслушивать бесконечное нытьё горе-художника под аккомпанемент пианино из соседней комнаты у мужчины ещё терпения хватало, но только смела Алина Фёдоровна издать иной звук, как шторм невероятной злобы обрушивался на неё. Неизвестно, что было бы с ней, не будь рядом в такие моменты Анара Гайдаровича или Олега Никодимовича.
Отчего сейчас Эйлин была максимально настороже: в доме были только она, Григорий Анатольевич и такая давящая атмосфера, что её и ножом было бы не легко разрезать.
Из стороны входа послышалось копошение, и уже через минуту с красным от мороза лицом зашёл Дмитрий Алексеевич. Тот без лишних слов сразу последовал к зажжённому камину, протянув ноги и руки к огню, и стал ждать ушедшую за чаем Эйлин.
– Слыхал новости? – спросил Думан и ответил, не дожидаясь: – Там под Аустерлицем будет какое-то сражение, и всех желающих в городе сейчас мобилизуют для похода. Говорят, Наполеон совсем там разошёлся! Спасибо, Эйлин, – молодой маг взял кружку горячего чая и позволил девушке укрыть его ноги в тепло пледа. Воспользовавшись паузой, Гантлос ответил:
– Да, мне прислали бумаги. Теперь приходиться составлять списки тех, кто пойдёт на фронт.
– И сколько?
– Пока около ста пятидесяти, но рука уже начинает уставать писать, да и спина тоже ноет.
– Да у тебя же почерк, что курица лапой! – закутавшись теснее в плед, Думан поднялся с места и направился к столу. – Даже не представляю, какой он у тебя, когда ты устал. Это ж кошмар полнейший! И этому человеку доверили такую кропотливую работу, – в тонких пальцах оказался один из исписанных листов.
– Хотя нет. Когда я говорил про курицу, то делал тебе комплимент. Вот, например, – продолжил маг, – тут не разобрать, это у тебя пэ, эн, ка или вообще жэ? А здесь что? О или ё кривое? Ты хотя бы чёрточки ставил, где у тебя тэ и ша – нихрена же не понятно! Вот тут, посмотри, у тебя кто? Пихтин или Шамшин? Вот, вот, смотри, Эйлин: можно тут вообще что-то разобрать?! И…
– Да, да, понял, если хочешь помочь, можешь об этом прямо спросить, стесняться, как девчуля на первом балу, нечего.
От такого заявления лицо юного поэта, разгорячённое от тепла и чая, стало ещё краснее, и он стал напоминать странного вида рака. Не улучшило ситуацию и тихое хихиканье Алины Фёдоровны, которая теперь стояла к нему спиной, но плечи которой вздрагивали от тихих прысков смеха. Завершала картину тонкая улыбка на лице старшего мага, проявляющая ещё больше мимических морщин на его лице.
Неизвестно, что бы случилось с полным стыда, злобы и холода Думаном, если бы в комнату не зашёл Анаган. Для художника слово «зайти» понималось как «ворваться чуть ли не со скоростью звука, почти сбив с дороги кого-нибудь, не убавлять напора и резко остановиться посредине комнаты, оставив на полу чёрные полоски от туфель». Созданный поток ветра от такого вхождения разбросал все бумаги со стола по гостиной, а два-три листа полетели в сторону камина, где благополучно опалились и вскоре сгорели до тла. Как по Закону Подлости, эти листки были началом списка добровольцев в армию, ради которого Гантлос корячился и старался аккуратно выписывать имена.