Бина Венкатараман
Оптимизм, который убивает. Большое исследование человеческой опрометчивости
По ходу чтения вы обнаружите, что самые ценные подсказки порой спрятаны в необычных и давно забытых местах. В этой книге собраны уроки, которые я почерпнула из историй команды женщин-врачей, камерунских малышей, изгнания древнего афинского государственного деятеля, искупления павшего финансового героя, стратегии выживания колонии из 80 тысяч деревьев, восстановления синтоистской святыни и жаргона профессиональных игроков в покер. Многому можно научиться как у молодежи, например, у семнадцатилетнего бойскаута и истцов-подростков, подающих в суд на правительство США, так и у стариков – восьмидесятилетних фермеров и давно покинувших нас поэтов. Иногда о будущем лучше всего заботятся те, от кого этого ожидаешь меньше всего.
Часть 1
Личность и семья
Глава 1
Призраки прошлого и будущего
Используйте силу воображения
Наша жизнь – крыша ада, по которой шагаем, любуясь пышностью цветов.
Кобаяси Исса
Ничто так не питает воображение, как прогулка по кладбищу. Надгробная плита – убедительное напоминание, что когда-нибудь игра закончится. Во время недавней прогулки по огромному кладбищу Маунт-Оберн в Кембридже я наткнулась на могилы поэтов Генри Уодсворта Лонгфелло и Роберта Крили, а также знаменитого изобретателя Бакминстера Фуллера. Над могилами распустили ветви вековые буки, а между надгробиями литературных гигантов неспешно прогуливались дикие индейки.
Но гораздо сильнее меня поразили простые надгробия, на которых были отмечены имя и год рождения, а дата смерти отсутствовала. Любая могила, как и новость о смертоносной автокатастрофе, заставляет задуматься о собственной смерти. Камень с вашим именем – это лишь вопрос времени.
Мы нечасто видим живое воплощение нашего будущего. Жизнь похожа на поездку за рулем: дорога напоминает черточку между датами рождения и смерти, взятую с гравюры на надгробии. Дорога впереди – это и есть будущее. Как же научиться чаще вглядываться вдаль, представлять, что нас ждет дальше? Способны ли мы делать это без страха, но с чувством важности нашего выбора?
Чтобы проявить дальновидность в реальной поездке, нам нужно больше, чем карта и GPS, больше, чем дорожные знаки, предупреждающие нас о плохой видимости, резких поворотах и падающих камнях. Представим, что нас ждет дорога с крутыми поворотами, вырезанная в скале над океаном. Мы сталкиваемся с выбором, прежде чем отправиться в это путешествие: ехать днем или ночью; ждать ли хорошей погоды или ехать в грозу; наполнить ли бак и проверить ли шины; взять ли друга. Наши решения будут зависеть от наших ценностей и желания рисковать. Нам нужно будет узнать необходимые данные – о состоянии дороги, заправочных станциях, достопримечательностях, которые попадутся на пути. Но сколько бы информации мы ни собирали, мы не сможем знать все, что ждет нас ожидает. Может быть, нас ждет пьяный водитель или ребенок, выбежавший на дорогу, вспорхнувшая стая перелетных птиц или неожиданно нахлынувшие детские воспоминания.
Наше будущее, как и дорога, по которой нам предстоит ехать, наполнена бесконечным количеством неизвестных. Но даже не зная всего наперед, мы вынуждены принимать решения. Для путешествия нашей жизни недостаточно просто смотреть на приборную панель или дорогу впереди, недостаточно следить за знаками или бездумно следовать голосовым указаниям навигатора. Нам нужно представить, с чем мы можем столкнуться, и действовать ради нашего будущего «я». Нам нужно представить себе весь путь и то, как именно мы его преодолеем.
Командующий римским флотом заканчивал свой обед, когда его сестра заметила странное черное облако, разрастающееся над восточной горой. Известный как Плиний Старший, этот военачальник никогда не отказывал своему любопытству. В свободное от службы время, предшествуя современным натуралистам, он давал названия растениям, птицам и насекомым. Когда гора извергла в небо черный дым, он собрал свои корабли, чтобы взглянуть поближе. Но когда Плиний выехал из Мизена в тот день 79 года н. э., его перехватил гонец.
– Помоги нам, – умолял испуганный житель Помпеи, увидевший дым над Везувием.
Вскоре вулкан начал извергать столпы пламени, а с горы каскадом полился поток из пепла и камней. С неба посыпались пемза и зола, в воздухе запахло серой. Дома начали трястись и рушиться. Дороги смялись, как бумага в огне. Благодаря раскопкам мы знаем, что паника охватила побережье Неаполитанского залива, пока Везувий не прекратил извержение. Археологи нашли в развалинах разбитые обеденные тарелки, кости гладиаторов и детей. Плиний Старший погиб, пытаясь спасти жителей Помпеи. Его племянник – перспективный поэт, который задокументировал хронику извержения – спасся случайно. Он решил закончить домашнее задание вместо того, чтобы отправиться вместе с дядей.
Однако ужасное извержение 79 года н. э. было не первой катастрофой древних Помпей. Во многих текстах часто упускается из виду, что за семнадцать лет до этого в итальянском регионе Кампания произошло сильное землетрясение. Оно разрушило строения, сломало статуи богов и погубило стадо из ста овец. Но к тому времени, когда земля задрожала за несколько недель до извержения Везувия, все забыли о последствиях подземных толчков и мало кто в Помпеях подозревал о неминуемой опасности. По крайней мере, так было указано в письмах племянника Плиния, которые он написал Тациту четверть века спустя.
В Древнем Риме стихийные бедствия часто воспринимались как гнев богов. С этим убеждением активно боролись философы той эпохи. Сенека был, пожалуй, самым почитаемым мыслителем своего времени. В 62 году н. э., вскоре после того, как катастрофа поразила Помпеи и близлежащий Геркуланум, Сенека писал о землетрясениях в «Натурфилософских вопросах». Землетрясения, заключил он, были вызваны тем, что воздух яростно освобождался из подземных пещер, прорываясь сквозь скалы. Плиний Старший был того же мнения: землетрясения, несомненно, были вызваны ветрами.
«Везде условия одинаковы, и если где-то еще не было землетрясения, оно может там произойти, – писал Сенека после катастрофы, пытаясь успокоить страхи жителей. – Давайте перестанем слушать тех, кто отрекся от Кампании и уехал после катастрофы, утверждая, что никогда больше туда не вернется».
«Оставайтесь на месте, – советовал Сенека. – И не пытайтесь предугадать, где и когда может произойти землетрясение – оно слишком непредсказуемо».
Мы можем простить Сенеку, ведь он опирался на доступные в то время знания, как можем и простить тысячи людей, погибших в Помпеях через несколько лет после извержения Везувия. Они этого не предвидели.
В эту эпоху даже самые логичные объяснения стихийных бедствий больше напоминали полуночные размышления одурманенных стариков, чем научные гипотезы. Древним жителям Помпеи не хватало знаний, которыми мы сегодня располагаем в ретроспективе. Мы знаем, что гора, которая возвышалась над этой областью, была вулканом. Предыдущие землетрясения сигнализировали об опасной сейсмической зоне, а подземные толчки предупреждали о грядущем извержении.
Но что, если бы мудрецы Помпей знали, что Везувий вот-вот взорвется? Представьте себе, что вместо утешений философ Сенека предупредил бы, что в прекрасном Неаполитанском заливе слишком опасно жить. Или, предположим, что вулкан не застал военачальника Плиния Старшего врасплох, и он призвал к осторожности и создал план эвакуации. Смогли бы они тогда предотвратить катастрофу? Мы никогда не узнаем ответы на эти вопросы. Но мы знаем, что даже сегодня знаний о грядущих опасностях недостаточно, чтобы убедить людей действовать во благо будущего.
Люди давно стремились предсказывать будущее. Поиски грядущего так же стары, как хроники человеческой истории, восходящие к первым исследователям небесных узоров, которые отмечали смену времен года. Методы варьировались от эмпирических – наблюдений за звездами в ночном небе или положением Солнца, восходящего на горизонте, до мистических – гаданий оракулов по костям и загадок предсказателей. Древние римляне постоянно искали признаки надвигающихся бед: в курах, которые отказывались есть; каплях на статуях богов и огненном ночном небе, которое современные астрономы называют северным сиянием. Подобные гадания дошли и до нас. Сегодня люди верят осьминогам, которые предсказывают результаты матчей чемпионата мира по футболу, хиромантии или печеньям с предсказанием.
Как и в древние времена, мы по-прежнему не можем полностью предугадать будущее. Но сейчас человечество лучше всего справляется с прогнозированием стихийных бедствий. Мы не всегда знаем точный день или неделю, когда произойдет землетрясение или наводнение. Но мы знаем гораздо больше о будущих опасностях в определенном месте, чем предыдущие поколения. Наша цивилизация может похвастаться знанием тектоники плит, подвижности земной коры и записями прошлых извержений и бурь. У нас есть приборы, отслеживающие сейсмическую активность, и системы раннего предупреждения о цунами, которые совершенствуются после каждой катастрофы. Нам не приходится быть фаталистами подобно Сенеке, который считал каждое место одинаково опасным.
За последние пятьдесят лет даже прогноз погоды стал намного точнее и стал причиной головной боли поклонников бейсбола. В девятнадцатом веке газеты сравнивали предсказания метеорологической службы с предсказаниями астрологов, и последние часто оказывались более надежными. Сегодня люди вроде меня цепляются за прогнозы как за послания Бога, доставленные с точностью до минуты в их смартфон. Надежные инструменты прогнозирования появились у человечества благодаря эпохе Просвещения[7] и ее последствиям. Сейчас, когда мы вооружены информацией и сложными технологиями, мы с жалостью оглядываемся на жертв Помпей.
В XXI веке мы вступили в новую эру одержимости предсказаниями. Отчасти это связано с революцией в аналитике данных, которая произошла благодаря скачкам в вычислительной мощности. Прямо сейчас миллиарды инструментов по всему миру собирают триллионы данных. Эти аппараты наблюдают практически все на Земле и в околоземном пространстве, как армия небесных сыщиков.
Наш аппетит к прогнозированию удовлетворяется достижениями в области машинного обучения. Наши компьютеры способны учиться на моделях прошлого для прогнозирования будущих тенденций. Люди теперь используют такие инструменты, чтобы предсказать, какие книги или одежду купит клиент, как будет распространяться вспышка гриппа, в каких городских кварталах будут наблюдаться всплески преступности во время отключений электроэнергии и как разлив нефти будет распространяться по морю. В нашу эпоху мы чаще всего пытаемся предсказать ближайшее будущее – какая песня станет следующим хитом или какой баннер привлечет внимание пользователя, когда тот зайдет на определенный веб-сайт. Даже метеорологи пытаются точнее предсказать, ожидается ли дождь в ближайший час, а не через десять дней или две недели.
Эти научные предсказания несовершенны, поскольку для оценки будущего они полагаются на тенденции прошлого. Тем не менее они привлекают миллиарды долларов инвестиций и захватывают внимание корпораций и правительств, оставаясь главной фишкой десятилетия.
Конечно, надежные прогнозы на будущее целесообразны только в том случае, если мы их используем. И парадокс заключается в том, что люди не так часто прислушиваются к ним при подготовке к будущему. Люди не всегда убегают от вулкана. Оказывается, хороший прогноз не всегда приводит к взвешенным решениям.
Порой легче представить смерть от нападения акулы, чем вообразить себя со вставными зубами. Мысль о старении вызывает чувство страха – сразу хочется на что-то отвлечься, проверить электронную почту или переставить захламленный шкаф. Я никогда не испытывала собственную старость, и имеющийся у меня опыт едва ли поможет представить это будущее. Тем не менее я знаю, что, учитывая мой пол и семейную историю, я имею все шансы состариться и дожить до самых преклонных лет. У меня под рукой достаточно надежный прогноз, основанный на точных исторических данных. Чего у меня нет, так это дальновидности, чтобы использовать его.
Я много лет боролась с необходимостью принимать решения, которые повлияют на мою старость: заводить детей или нет, как правильно экономить и как инвестировать. Некоторые скажут, что я активно этого избегала. Но в этом я не одинока. Опрос, проведенный в 2006 году среди сотен людей из 24 стран, показал, что большинство людей думает о будущем лишь в пределах ближайших 15 лет, даже если они беспокоятся о будущем больше, чем о настоящем. Им сложно вообразить свою жизнь за пределами пятнадцатилетнего периода.
Люди скитались по Земле более семи тысяч поколений, и большую часть этого времени они могли ожидать смерти примерно в сорок лет. Но за последние два столетия средняя продолжительность жизни неуклонно росла благодаря медицинским открытиям, которые спасали младенцев от смерти и излечивали людей от инфекционных заболеваний. Сегодня ожидаемая продолжительность жизни при рождении составляет в среднем более семидесяти лет во всем мире и более восьмидесяти лет в большинстве развитых стран. К 2100 году новорожденные в развитых странах вполне смогут рассчитывать на столетие или больше.
В целом, это хорошие новости для человечества. Однако наш разум еще недостаточно развит, чтобы охватить такую долгую жизнь. Вот почему люди, особенно молодежь, редко понимают, что из себя представляет старение.
Для стареющего общества неспособность представить свою старость представляет значительную угрозу. Такой цивилизации понадобится больше опекунов, сберегательных счетов и пенсионных планов. Как будут сегодняшние поколения планировать на долгие годы вперед, если мы даже не можем вообразить себя в будущем? В Соединенных Штатах, Канаде, Германии и Японии уровень личных сбережений в последние десятилетия снизился, несмотря на ожидаемый рост продолжительности жизни. Тот факт, что лотерею в США в основном финансируют люди с очень маленькими доходами, не способные откладывать деньги, опровергает идею, что люди накапливают меньше лишь из-за низкого заработка. Покупая лотерейные билеты, люди наслаждаются фантазией о выигрыше большой суммы в ближайшем будущем, миражом, питаемым новостями о победителях джекпота и небольшими бонусами скретч-карт[8]. Нам не так интересно мечтать о более вероятном далеком будущем, где мы играем с внуками и хватаемся за спину.
Несколько лет назад экономист по имени Хэл Хершфилд, ныне профессор Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе, захотел повлиять на желание молодого поколения откладывать деньги на будущее. У него появилась идея: что, если бы он мог создать условный, чувственный опыт старости? Сотрудничая с дизайнером виртуальной реальности, Хершфилд создал программу, которая генерировала для каждого студента-участника эксперимента его пожилой образ – с морщинами, залысинами и седыми волосами. Находиться в этой комнате виртуальной реальности было словно смотреться в пожирающее время зеркало, в котором любой твой жест повторяла более старая версия тебя самого. Целью эксперимента было заставить студентов представить себя в будущем.
По предложению Хершфилда я попробовала более примитивную технологию – приложение для смартфонов, которое редактирует фотографию и состаривает изображенного на ней человека. Я хотела посмотреть, какой будет моя реакция на постаревшую версию себя. Сначала я хотела сделать селфи в офисе, но потом задумалась, не слишком ли крупное получится лицо. Вместо этого я скормила приложению удачную фотографию средней отдаленности, на которой я стою перед водопадом в Орегоне.
Искаженный образ, возникший передо мной, одновременно ужаснул и успокоил меня. Я вспомнила момент в недавнем фильме «Звездный путь»[9], где Спок встречает более старую версию себя, которая бродила по вселенной сотни лет. Старый Спок передает важные знания себе молодому. Когда я посмотрела на свое старое лицо, где глаза запали в черные глазницы, а глубокие морщины испещряли лоб и щеки, я увидела кого-то и знакомого, и чужого. Я подумала о мудрости, которой может обладать этот человек и которую мне еще предстоит обрести. Ненадолго я попыталась представить ее. Это было похоже на меня, и я даже надеялась, что это буду я, если мне повезет дожить до восьмого десятка. Мое воображение разыгралось вместе с эмпатией к будущей себе. Воображаемое будущее вдруг показалось мне более реальным, потому что я сама ощутила его и увидела его проявление на собственном лице.
В результате этих экспериментов Хершфилд обнаружил, что студенты, которые столкнулись со своими пожилыми версиями, охотнее других откладывали деньги на пенсию. Они экономили чаще студентов, которые просто видели изображения других пожилых людей, и откладывали на будущее больше, чем те представители контрольных групп, которые копили сбережения и без эксперимента.
Исследование Хершфилда относится к целому комплексу новых попыток помочь людям лучше представить то, что они еще не испытали. Виртуальная реальность используется, чтобы поместить богатых людей в мир бездомных, пригласить пациентов с болезнью Альцгеймера прогуляться по дому, где прошло их детство, и подготовить профессиональных спортсменов к столкновению с конкретными противниками на футбольном поле или баскетбольной площадке. Писатель и психотерапевт Мерль Бомбардиери использует менее высокотехнологичную версию этих упражнений с парами, которые не могут решить, стоит ли им заводить детей. Она просит их представить себя в возрасте семидесяти пяти лет в креслах-качалках и разыграть различные сценарии, чтобы увидеть, какой из них вызовет наименьшее сожаление.
Самым интересным в этих техниках мне кажется то, что они не просто фокусируются на передаче фактов о прошлом, настоящем или будущем. Они пытаются имитировать опыт другого времени и контекста. Моя встреча с пожилой фотографией действительно убила равнодушие к будущей себе – и только позже я поняла почему.
Реакция студентов в экспериментах Хэла Хершфилда на свои аватары в виртуальной реальности резко контрастирует с тем, как люди сегодня прислушиваются к прогнозам будущих катаклизмов. Когда Христофор Колумб исследовал Вест-Индию в XV веке, и даже в XVIII веке, когда британские мореплаватели строили империю, ураганы заставали врасплох капитанов кораблей, уничтожая целые караваны судов. В 1900 году, до того, как самый смертоносный ураган в истории США разрушил Галвестон, ведущие синоптики Национальной метеорологической службы даже не предупредили жителей города. Сегодня метеорологи способны предугадать выход урагана из моря на побережье в радиусе 150 километров и достаточно рано наметить вероятную траекторию движения тропического шторма, чтобы предупредить нас за семьдесят часов до его прихода. За несколько дней мы уже знаем, ждет ли нас беда.
Однако реакция людей на серьезные прогнозы порой сводит эти достижения к нулю. Экономисты Уортонской школы бизнеса Говард Кунройтер и Роберт Мейер обнаружили, что большинство людей, столкнувшись с новостями о приближении, например, урагана «Сэнди» в районе Нью-Йорка или урагана «Катрина» на побережье Мексиканского залива, в подготовке не заходят дальше покупки бутилированной воды. Они не поднимают свои дома заранее, не герметизируют фундаменты или стены, хотя живут рядом с океаном. Большинство жителей регионов, пострадавших от ураганов, не покупают соответствующую страховку. Качественный прогноз не гарантирует разумного поведения со стороны общества.
Ущерб от ураганов сейчас резко возрастает. Только в Соединенных Штатах за последнее десятилетие объем расходов, связанных с природными происшествиями, перевалил за сотни миллиардов долларов. Глобальные расходы на восстановление после ураганов, как ожидается, увеличится с 26 миллиардов долларов в год до 109 миллиардов к концу века. Одна из причин такого стремительного роста заключается в том, что люди продолжают строить дома и предприятия на пути потенциальных катаклизмов. Другая причина – жители побережья недостаточно готовятся к сильным ураганам, даже когда знают о них.
Наша неспособность подготовиться заранее не ограничивается одними штормами. В Соединенных Штатах только 10 % семей, проживающих на территориях с высоким риском землетрясений и наводнений, принимают меры, которые в случае стихийного бедствия могут уменьшить их имущественные потери. Это проблема не только США, но и всего мира. С 1960 по 2011 годы более 60 % пострадавших от крупных природных катаклизмов не были застрахованы. И это не просто вопрос богатства и бедности: в странах с высоким уровнем дохода была застрахована лишь половина пострадавших от землетрясений, цунами и наводнений.
От нашего выбора здесь и сейчас зависит, столкнется ли человечество с природными катастрофами в будущем. Деннис Милети, эксперт по стихийным бедствиям, который ранее руководил Центром стихийных бедствий в Университете Колорадо, считает, что люди сами создают то, что часто воспринимается нами как «деяния Бога». По его мнению, природа лишь создает угрозы землетрясения или урагана, в то время как именно неправильные человеческие решения превращают их в катастрофы.
– Оставьте Бога в покое, – пошутил он, когда мы встретились в 2017 году. – Бог не имеет к этому никакого отношения.
Мы привыкли думать, что люди не могут подготовиться к будущим угрозам из-за недостатка знаний. Пострадавший от урагана «Катрина», который оказался в ловушке на крыше собственного прибрежного дома в Миссисипи, помог мне убедиться, что проблема далеко не всегда кроется в информированности. Джей Сегарра был начальником пульмонологического отделения в госпитале Военно-воздушной базы Кислер в Билокси, уважаемым доктором, который интересовался исследованиями океанских течений. Тем не менее, он не принимал всерьез предупреждения, что вскоре произойдет худший ураган в истории этого региона. Он был уверен, что сможет пережить шторм с генератором энергии и фонариками, как это было раньше. У него не было страховки от наводнения. И после исторического шторма 2005 года Сегарра восстановил свой дом в том же самом месте – на расстоянии футбольного поля от Мексиканского залива.
Сегарра считает информирование людей о грядущих неприятностях бесполезным.
– Люди на побережье – налогоплательщики, и они знают, что государство все починит, – сказал он мне, когда мы обсуждали финансовую помощь, которая льется на привилегированные сообщества после бедствий. Сегарра считает, что если бы он и его соседи были обязаны покупать страховку от наводнений по полной стоимости, самостоятельно покрывать потери от штормов или не имели права жить так близко к побережью, возможно, все было бы иначе.
Государственные программы не поощряют людей готовиться к будущему. Они выручают нас и помогают восстановиться, но не стимулируют переселение. У государства зачастую не хватает ресурсов, чтобы обеспечить бедное население необходимыми припасами или помочь с эвакуацией. Поэтому вину за безрассудные решения нельзя полностью возлагать на отдельных людей и семьи. Кроме того, американская культура порождает необузданный оптимизм по поводу нашей будущей судьбы: мы чувствуем, что впереди только светлые дни, и отказываемся заглянуть в телескоп, через который увидели бы бурю на горизонте. (В третьей части я остановлюсь на том, как общества и сообщества могут изменить такие практики и нормы.) И все же, будь мы дальновиднее, мы могли бы сделать многое, чтобы подготовиться к бедствиям.
У Джея Сегарры не было никаких причин готовиться. Разве он мог представить, что во время «Катрины» проведет мучительный день, держась за стеклянную крышу своего дома при ветре со скоростью 45 метров в секунду, или что наводнение унесет семейные фотоальбомы и любимую семейную виолончель, созданную в Париже в 1890 году, на которой когда-то играл его отец? По его словам, если бы он это знал, то эвакуировался.
Парадокс для Сегарры заключался в том, что абсолютно точное предсказание будущего сложно было принять до конца. Всякий раз, когда я пыталась убедить руководителей предприятий, что они должны готовиться к засухе и жаре, я вооружалась надежными прогнозами. Но корпоративным лидерам вроде Джея Сегарры было очень сложно представить себя и свои компании в этих сценариях. В краткосрочной перспективе, конечно, на кону у компаний стояли большие деньги. И все же я не могла понять, почему их лидеры не беспокоились о серьезных угрозах, которые могли нанести огромный ущерб. Наука о восприятии риска помогает объяснить их излишнюю самонадеянность.
Люди чаще всего воспринимают информацию, которая соотносится с тем, что они хотят услышать о будущем, и отсеивают ту, что им не нравится. Мы склонны переоценивать нашу продолжительность жизни, будущий успех и надежность брака. Это своего рода отрицание реальности. Когда предсказуемое бедствие обходит нас стороной или оказывается менее катастрофичным, чем ожидалось, это усиливает ощущение, будто с нами не может случиться ничего плохого, даже если в прошлом были неудачные прецеденты. Мы смотрим на прогнозы как на мальчиков, которые кричат «Волк!».
Слепой оптимизм такого рода может парализовать, когда речь заходит о подготовке к будущей опасности. Например, во время сезона ураганов 2012 года Боб Мейер и его коллеги изучали, как жители Луизианы и Нью-Йорка реагировали на прогнозы об ураганах «Исаак» и «Сэнди». Они обнаружили, что люди неверно оценивают потенциальный ущерб их имуществу и домам, несмотря на обоснованные предупреждения и уже известную информацию о жизни в районах с высоким риском наводнений. Люди также недооценивали, как долго им придется терпеть перебои в подаче электричества. Немногие строили планы эвакуации, покупали электрогенераторы или ставили противоураганные ставни – даже среди тех, у кого они уже были. Почти у половины не было подходящей страховки. Мало кто, особенно в Нью-Йорке, даже задумывался о том, что паводки могут затопить их машины. И все это несмотря на широкое освещение в СМИ, которые предупреждали о смертоносных наводнениях. Когда штормы вышли из океана на сушу, просмотры прогнозов погоды были рекордными.
Такова человеческая природа: при принятии решений мы привыкли полагаться на свои внутренние ощущения, а не на показатели приборов. Вероятно, с древними римлянами происходило то же самое. Учитывая особенности нашего мышления, становится ясно, что даже самые крупные инвестиции в прогнозирование не приведут к взвешенной оценке будущего. Даже если бы у Плиния Старшего и Сенеки были новейшие инструменты прогнозирования, они, возможно, не предотвратили бы разрушение Помпей.
Люди воспринимают намного серьезней те угрозы, которые могут ярко представить. В аэропортах в 1950-х и 1960-х годах страховщики продавали людям полисы страхования от несчастных случаев непосредственно перед посадкой на самолет. Компании получали огромные прибыли, предлагая полисы прямо на месте, когда риск умереть в авиакатастрофе казался для людей неизбежным и очень легко представлялся. При этом в течение последних пятидесяти лет люди во всем мире отказывались покупать страховку от стихийных бедствий – на это указывают швейцарские экономисты Хельга Фер-Дуда и Эрнст Фер.
Однажды я слышала, как известный кинорежиссер Вим Вендерс описал то, что привлекает внимание людей. По его словам, существует «монополия на видимое». Ученые-бихевиористы, в том числе Даниэль Канеман, описали такой вид когнитивного искажения, как «предвзятость доступности» (availability bias). Такая модель мышления предполагает, что человек оценивает вероятность события по легкости, с которой примеры приходят ему на ум. Ученые отмечают, что такой тип мышления приводит к неверной оценке будущих рисков. Канеман показывает, как страх перед маловероятными событиями (например, террористической атакой) или нереалистичные надежды на будущие возможности (например, на выигрыш в лотерею) усиливаются за счет той легкости, с которой мы можем вообразить эти будущие сценарии.
Чем ярче и детальней мы можем представить будущее, тем больше нам кажется, что именно таким оно и будет. В то же время, если мы не можем реалистично представить какое-то событие, нам кажется, что такого точно не произойдет. Канеман обнаружил, что, если вы попросите людей сравнить шансы на землетрясение в Калифорнии и катастрофическое наводнение в Северной Америке в следующем году, они назовут первый (неверный) вариант более вероятным, просто потому, что к этому располагает географическая специфика регионов.
Фильмы о террористических заговорах и чествование в СМИ победителей лотерей заостряют наше внимание на том, что происходит довольно редко. Поэтому мы боимся нападения акулы больше, чем поскользнуться в ванной или просто постареть. Мы считаем, что можем выиграть в лотерею, и недооцениваем опасность повышения уровня морей.
Когда речь заходит о стихийных бедствиях, может показаться, что интенсивное освещение их последствий в новостях заставит людей лучше к ним готовиться. И действительно, сразу же после штормов и землетрясений люди в пострадавших районах покупают больше страховок. Но информация о катастрофе лишь ненадолго заполоняет медиа и через некоторое время исчезает. Часто события не кажутся вероятными, если они происходили давно или далеко от нас. По прошествии нескольких лет люди в опасных зонах перестают покупать страховку, когда она может понадобиться им больше всего. Прогнозы сами по себе не напоминают нам, какой разрушительной может быть стихия, если к ее встрече не подготовиться. Больше пользы могла бы привести трансляция по новостям последствий прошлых катастроф, которые произошли в этом регионе.
Чтобы предупреждения работали эффективно, нужно задействовать воображение людей. Если мы не сможем использовать силу воображения нам на пользу, революция в научном прогнозировании может оказаться напрасной. Если мы не расширим свой взгляд на неизвестное, мы тем более не сможем предсказать угрозы, с которыми еще не сталкивалось человечество.
Дальновидность можно изучить и развить. Это качество присуще всем людям. И у ученых есть интересные предположения, почему и как нам удается думать о предстоящих событиях.
То, что люди в целом могут думать о будущем, несколько удивительно. Кажется, большинство животных используют любую возможность что-то получить, не раздумывая о последствиях. Воображение позволяет нам воспринимать то, что лежит за пределами наших чувств. Некоторые эволюционные психологи считают, что способность воображать будущее, возможно, и есть то, что отличает человека от других животных и позволяет нам побеждать более быстрых и сильных представителей животного мира.