Б. Я. Шидфар
Абу Нувас
– Вино, если оно красное, можно, по-моему, сравнить с огнем, яхонтом, солнцем, а если оно желтое, то с глазами петуха – они желтые и прозрачные. А воду можно сравнить с жемчугом, потому что я видел: когда ваш слуга смешивал вино, пузырьки воздуха поднимались к краям и были похожи на жемчуг.
– Ты учился где-нибудь?
– В куттабе, когда мы жили еще в Ахвазе. Валиба вздохнул и, потянув мальчика к себе, сказал:
– Я живу на Восточной улице, рядом с рынком зеленщиков. Мой дом второй справа, если пойдешь от рынка. Когда кончишь работу в лавке, приходи ко мне после вечерней молитвы, я буду заниматься с тобой, как занимаюсь с другими учениками. Но с тебя я не буду брать плату. Каждый день вечером я читаю им стихи и учу их.
– Когда трезв, – вставил Яхья со смехом.
– Когда трезв, – серьезно повторил Валиба. Потом, обратившись к Яхье, сказал:
– Сейчас позволь нам уйти. Мы выпили совсем немного и отдохнули у тебя, так что доберемся до дома.
– Я велю подать вам оседланных мулов, мои слуги проводят вас, – предложил хозяин.
– Что ж, – согласился Валиба, – так и сделай!
Потом он хлопнул в ладоши и, когда евнух просунул в беседку свое лоснящееся лицо, сказал ему:
– Думаю, твой господин не будет в обиде, если я попрошу отсыпать этому молодцу в узелок побольше сладостей.
Евнух поклонился, взял Хасана за руку и повел за собой. Он завел его в большую комнату, которая, видно, была рядом с кладовой, – в комнате вкусно пахло сушеными плодами, – вышел и скоро вернулся, держа в руке довольно большой узелок.
– Возьми, сынок, тут много вкусных вещей, иди с миром.
Хасану хотелось посмотреть, что в узелке, но он спешил к хозяину – ему не терпелось поделиться с ним радостью, ведь только Абу Исхак мог оценить удачу, выпавшую на долю своего ученика.
Войдя в лавку, Хасан увидел, что старик, как всегда, сидит на своем любимом ковре, полузакрыв глаза. Мальчик ожидал, что его будут спрашивать, почему он задержался, но Абу Исхак, услышав скрип двери, повернул голову и произнес только:
– На улицах спокойно?
– Да, – удивленно сказал Хасан. – Все как обычно, я не заметил ничего особенного.
– Ну, дай-то Бог, – вздохнул Абу Исхак и, тяжело поднявшись, подошел к мальчику.
– Что это у тебя? – спросил он, увидев узел.
Наконец-то Хасан мог рассказать о том, что с ним случилось! Но хозяин не выказал особой радости. Он пожал плечами и сказал:
– Я бы желал для тебя другого учителя. Валиба хороший поэт, но гуляка и безбожник. Ему не раз грозило заточение, но его защищают могущественные покровители, среди которых – сам сын халифа, аль-Махди*. Однако милость сильных переменчива. Смотри, сынок, учись у него ремеслу стихосложения, если уж он позвал тебя, но не перенимай ничего дурного. Я буду отпускать тебя пораньше, чтобы ты не очень уставал. А теперь иди, разложи благовония, у меня сегодня много заказов.
Хасан сунул свой узелок в уголок и принялся за работу. Он не заметил, как прошел день. В лавку приходили покупатели, Абу Исхак разговаривал с ними, говорил Хасану, что надо сделать, и тот машинально выполнял приказы хозяина.
Наконец Абу Исхак закрыл лавку и отпустил ученика домой. Войдя во двор, Хасан сразу же положил узел на землю и развязал его. Одновременно он рассказывал матери, сестрам и брату, откуда у него этот подарок. Сестры завизжали от восторга и стали выхватывать друг у друга виноград, жареный миндаль, сладкие мучные шарики. Мать надавала им затрещин и поделила все поровну. Хасан насыпал свою долю в шапочку и сел во дворе. Он ел сладости и мечтал, как завтра вечером пойдет к веселому поэту и будет учиться у него стихам.
Он сам не заметил, как уснул.
Разбудили его лучи утреннего солнца, которые падали на лицо. Хасан вскочил, прополоснув лицо теплой водой из бадьи, наскоро помолился – мать его не очень набожная, да ей и некогда следить за тем, чтобы сын неукоснительно выполнял все предписания ислама, и, высыпав оставшиеся сладости в пояс, надел шапочку, скрутил пояс и повязал его поверх кафтана.
Но что-то беспокоило его, что-то было не так, как всегда. Хасан прислушался – тихо. Тогда он вышел на улицу и, как часто делал утром, отправился к Мирбаду. Но, подойдя к перекрестку, остановился. Дальше идти некуда: поперек улицы протянуты толстые железные цепи, укрепленные в кольцах, вделанных в угловые дома. За туго натянутыми цепями стоят стражники. Их было очень много – Хасан никогда не видел столько воинов. Казалось, что улица заросла камышом – так тесно сдвинуты копья.
– Сюда нельзя, – сказал ему один из них, когда Хасан хотел проскользнуть под цепью. Тогда мальчик повернул и пошел другим путем. Он влез по низкому забору на верх крайнего дома и, прыгая с крыши на крышу, добрался почти до самой площади. Тут тоже стояло не очень высокое здание, с него можно без труда спрыгнуть на землю. Но и у этого края улицы протянуты цепи и стоят стражники. Теперь нельзя было пройти ни в лавку, ни на площадь.
Хасан решил остаться на крыше. Он сел, развязал пояс и стал доедать миндаль.
– Не хочешь ли поделиться? – вдруг услышал он знакомый голос. Оглянувшись, Хасан увидел Исмаила, который незаметно подошел к нему и теперь сидел за спиной.
– Исмаил! – радостно крикнул Хасан. – Я искал тебя, но нигде не мог найти! Что с тобой? – вдруг испуганно спросил он, увидев, что приятель вдруг закатил глаза и оскалил зубы, как будто подавляя крик.
– Болит рука! – с трудом ответил Исмаил.
Потом он вынул левую руку, которую держал за пазухой, и показал Хасану. Тот чуть не закричал – у Исмаила не было кисти. Рука до локтя распухла, а ниже что-то чернело.
– Тебе отрубили руку? – шепотом спросил Хасан.
– Проклятый дьявол! – процедил сквозь зубы Исмаил. – Это наш новый наместник приказал рубить руки всем без разбору. Хорошо еще, что палач пожалел меня и отрубил не правую, а левую. Ничего, они еще узнают Исмаила Однорукого!
Хасан молча протянул ему пояс, и Исмаил жадно съел все, что там было, а потом спросил:
– Что ты здесь делаешь?
– Я хотел пройти на площадь, но улицы перегорожены цепями и стражниками, никого не пропускают. Не знаешь, что случилось?
– Нет, – покачал головой Исмаил. – Посмотрим, отсюда все видно, а здесь они нас не тронут, только бы хозяева дома не прогнали.
Пока мальчики разговаривали, на улицу с площади выехали новые стражники. Среди них был глашатай.
– Послушаем, что он будет читать, – толкнул Хасан в бок Исмаила.
Глашатай остановил коня, затрубил в длинную трубу. Гнусавый звук далеко разнесся по улицам, где уже показались люди. Потом он достал свиток, развернул и стал читать:
«Во имя Аллаха, Милостивого, Милосердного, кроме Которого нет никакого бога, Вечного и Славного, посылающего милость правоверным и губящего неверных! О жители Басры! Повелитель правоверных, зная вашу приверженность вере ислама, наградил вас и осыпал своими благодеяниями. Знайте, что враги Аллаха и враги мусульман сеют смуту среди правоверных и обнажают меч во имя неправого дела. Для того чтобы разрушить их козни и затруднить их дело, мы повелели обнести город Басру стеной высотой в шесть локтей и окружить ее рвом, наполненным водой, дабы наши враги и враги всех мусульман не могли проникнуть в город. Повелеваем каждому из жителей города – а мы теперь точно узнали их число, подсчитав все записи, – внести в казну по сорок дирхемов. Кто же уклонится от этого и выкажет строптивость и неповиновение, будет наказан повелителем правоверных сообразно проступку по справедливости. Внеся по сорок дирхемов, жители Басры должны будут выйти для работы по постройке стен и рва. Уклонившиеся от этого и отговаривающиеся немощью или болезнью будут наказаны по справедливости. Мир и благословение Аллаха тому, кто покорен, а непокорному – воздаяние Аллаха и его наместника на земле».
Исмаил тихо свистнул:
– Вот это дела! Сначала всем выдавали по пять дирхемов и записывали имена, чтобы узнать, сколько народу в городе, а потом берут по сорок дирхемов с каждого! А еще называют нас ворами и разбойниками!
Хасан никак не мог понять:
– Но ведь с нас уже брали налог, как же можно брать его дважды, это не по закону!
Исмаил грубо оборвал его:
– Я вижу, ты все еще глуп и нисколько не поумнел! О каком законе ты болтаешь? Для бедняков нет никакого закона. Работай и плати, чтобы другие отдыхали и получали, – вот и весь закон! Пойду к шейху, он скажет, что делать, теперь будет здоровая драка, и это нам на руку, может быть, удастся освободить наших из подземной тюрьмы в суматохе.
– Я пойду с тобой!
– Нет, – отрезал Исмаил. – Сегодня будет не то, что тогда. Оставайся здесь, не тебе соваться в драку!
Бросив Хасану его пояс, Исмаил спрыгнул на улицу и, увернувшись от охраны, скрылся в одном из узких переулков. Хасан ждал, что люди будут шуметь, переругиваться со стражниками, но кругом было по-прежнему тихо. Посмотрев на улицу, Хасан увидел, что воины медленно движутся вслед за глашатаем.
Вдруг на площадь влетел на взмыленном коне один из стражников. Осадив коня перед начальником, он что-то крикнул, указывая рукой назад. Конь был испуган – дергал головой, переступал с ноги на ногу, плясал на месте, видно было, что всадник с трудом удерживает его. Начальник обернулся к стражникам. Те, что стояли у цепей, держа коней в поводу, вскочили в седло, и все быстро поскакали туда, куда указывал прибывший.
V
Наконец-то в Басре спокойно. С перекрестков сняли цепи, стражников стало меньше, с барабанным боем ушли отряды сирийских конников. Но на улицах все еще пустынно, особенно днем, когда почти все взрослые мужчины заняты на строительстве стен. Вечером они возвращаются домой голодные и злые, с ног до головы в глине, неся на плечах заступы. Народ обозлился, повсюду ругань и драки. Стало больше нищих, по городу бродят оборванные дети, родители которых погибли во время смуты. Но постепенно жизнь входит в свою колею.
Хасан все еще дома, ходить ему трудно – кружится голова, поэтому он целыми днями лежит и старается не думать о том, что было в эти дни. Но забыть трудно. Вот он, спасаясь от горячего солнца, спрыгивает с крыши и бежит по улице – туда, куда поскакали стражники. Улица вливается в другую, более широкую. По ней идет множество горожан. Они не перекликаются, как обычно, не отпускают острых шуточек, которыми славятся жители Басры. Изредка Хасан слышит приглушенное проклятие. Почти у всех в руках колья и камни, а у некоторых даже настоящее оружие – копья и сабли.
Хасана затирают, он старается выбраться из толпы, но людской поток неудержимо несет его дальше. Ясно, что толпа направляется к городской тюрьме – она недалеко от дворца наместника. Вдруг движение замедляется. Хасан не видит, что происходит впереди, он слышит только отдельные выкрики, сливающиеся в глухой рев – будто шумит бурное море. Внезапный толчок – сзади напирают все новые и новые толпы, и вот люди побежали. Теперь они кричат.
Хасан видит вокруг себя бешеные глаза и зубы, сверкающие на смуглых лицах. Он натыкается на обрывок цепи, вделанной в стену и, ухватившись за нее, останавливается, а толпа бежит дальше. Издали видно, как постепенно исчезают возвышающиеся над толпой головы конных стражников в блестящих стальных шлемах, они будто тают. Наверное, их стаскивают с коней за ноги и бьют дубинками и камнями. И тут он замечает Исмаила – левая рука у него по-прежнему за пазухой, в правой он зажал обломок копья. А рядом с ним – здоровенные молодцы-«сасаниды». У некоторых кафтаны спадают прямыми складками, – видно, под кафтаном надета кольчуга.
Хасан бросается к Исмаилу, и они молча бегут рядом. Стражников больше не видно. Прямо на мальчиков несется высокий рыжий конь, у него на поводу повис босоногий крепыш в коротком кафтане.
– Конь стражника, – говорит Исмаил. – Сейчас много скакунов останется без хозяев.
Вот и тюрьма. Ворота закрыты, но несколько человек, взяв бревно, уже бьют им в ворота. Наконец ворота сбиты, и горожане прорываются внутрь. Стражников, охраняющих тюрьму, сметают, да они и не пытаются сопротивляться. Те, кому удалось уцелеть, бросили оружие и, прижавшись к стене, беспомощно оглядываются. Но на них никто не обращает внимания, все бросаются к широким ямам, прикрытым толстой деревянной решеткой.
Спутники Исмаила подставляют под решетку толстые деревянные колья, поднимают ее и опускают в ямы лестницы. Из ям несутся радостные возгласы, заключенные по лестницам поднимаются во двор.
– Эй, люди, вы забыли про Колодец! – кричит кто-то.
Вдруг становится тихо. Колодец – самая страшная из темниц. Посредине тюремного двора, возле дома стражников, выкопана глубокая узкая яма, не шире колодца. Внизу несколько клеток, где всегда полная темнота. Заключенным спускают раз в день на длинной веревке кувшин с водой и несколько лепешек. Даже охрана не знает, кто там находится и за какие провинности; никому не известно, кто жив, а кто умер. Это про Колодец сложили пословицу: «Кто войдет туда – потерян навеки, а кто выйдет – будто заново рожден».
Несколько человек подходят к отверстию в земле – краю Колодца – и, наклонившись, заглядывают в него. Хасан протискивается и тоже пытается посмотреть. Ничего не видно. Тогда кто-то говорит:
– Нужна длинная веревка.
Один из «сасанидов» молча расстегивает кафтан. Все видят, что у него к поясу привязан большой моток тонкой, но крепкой веревки, плетенной из пальмового волокна. С ее помощью люди из воровского «братства» влезают на стены самых высоких домов, потому что на ее конце привязан стальной крюк.
Парень втыкает этот крюк в землю, пробует, крепко ли он держится, и, свесив ноги, садится на край колодца, а потом, упираясь в стенки, начинает медленно спускаться, держась руками за веревку, которая постепенно разматывается.
Все придвинулись ближе и прислушиваются. Наконец из-под земли доносится голос:
– Спустите мне фонарь, здесь совсем темно!
Ему осторожно опускают слюдяной фонарь, в котором горит масляный светильник. Через некоторое время снова слышно:
– Тяните, я нашел одного!
Стоящие наверху берутся за веревку. Им совсем не тяжело, даже не верится, что к другому ее концу привязан человек. Наконец они подтягивают веревку к краю колодца.
Все отшатываются. Над землей показывается страшное, заросшее грязными седыми волосами лицо с пустыми глазницами, покрытое коркой грязи. Молодцы подхватывают под мышки узника Колодца и ставят его, но у того подкашиваются ноги, и он бессильно валится. Потом слабым голосом спрашивает:
– Какой год сейчас, люди? Кто-то тихо отвечает:
– Сто пятьдесят четвертый год*, несчастный человек.
– Сто пятьдесят четвертый год, – повторяет вышедший из-под земли, а вокруг спрашивают: «Кто ты? Сколько лет ты провел в этом подземелье? Есть там еще люди, кроме тебя?»
Но человек будто не слышит вопросов и бормочет:
– Сто пятьдесят четвертый год… Снизу опять кричат:
– Бросайте веревку, здесь есть еще люди!
Снова вытаскивают нескольких изможденных, потерявших человеческий облик заключенных. Один из них, видно, совсем потерял рассудок: он все время бессмысленно улыбается и что-то бормочет, но никто не понимает его. Все они слепы, только один еще что-то различает. Опомнившись, люди окружают узников и куда-то уводят их.
Толпа, оставив тюрьму, направляется дальше по улице, к дворцу наместника, но тут кто-то кричит:
– Бегите, войска, сирийские конники!
Хасан плохо помнит, что было дальше. Толпа смяла его, отбросила к стене, потом втиснула в узкий переулок. Но там его достала сабля сирийца – что-то свистнуло над ухом, лицо обожгла резкая боль, и Хасан упал.
Когда он очнулся, было уже темно, прямо в лицо ему светила луна, кругом было тихо. Хасан с трудом сел и ощупал лицо. Щека была стянута коркой – видно, кончик сабли только скользнул по щеке и рассек кожу.
«Хорошо, что глаза остались целы», – подумал Хасан. Он встал и, держась за стену, побрел домой. «Только бы не напали бродячие собаки, – мелькало в голове. – Почуяв кровь, они могут наброситься и загрызть, как волки в степи».
Но по пути он встретил только нескольких прохожих, пугливо жавшихся к стенам, как и он. Словно во сне дошел Хасан до дома и, из последних сил стукнув в дверное кольцо, повалился на пороге.
Теперь Хасан в постели. Он лежит уже второй месяц. Рана почти затянулась, но началась лихорадка, которая уложила мальчика в постель. Несколько раз к нему приходил Абу Исхак, скучавший по ученику. Когда мальчик спрашивал его о том, что делается в городе, хозяин отмалчивался, но Хасан понимал, что старик не хочет тревожить его. Абу Исхак прислал лекаря, и тот заставлял пить горький отвар, излечивающий от лихорадки. Хасан тайком выливал лекарство, ел только целебный мед и жирные сладкие лепешки, которые приносил хозяин. Ему было смертельно скучно. Хотелось снова увидеть Исмаила и его друзей, услышать приятный голос Валибы.
Сегодня Хасан чувствовал себя совсем хорошо и решил выйти из дому, когда уйдет мать. Голова еще немного кружилась, но, когда Хасан вышел из душной комнаты и вдохнул горячий воздух улицы, он почувствовал необычайную бодрость. Куда пойти? Мирбад далеко, ему туда не добраться, хозяин будет ругать за то, что вышел из дому без разрешения лекаря. Хасан решил немного побродить по городу.
Он щурился, потому что глаза его отвыкли от яркого света – в комнате всегда было полутемно. Он пошел наугад и очутился в незнакомом переулке. На углу стоял высокий дом с балконами и надстройками, на просторной крыше стояла коза, которая уставилась желтыми недобрыми глазами на мальчика. Хасан хотел повернуть обратно, но в это время из здания вышли двое. Один – высокий толстый старик с длинной седой бородой. У него выпученные воспаленные глаза, затянутые белесыми бельмами, нижняя губа брезгливо оттопырена. Второй – худощавый невольник-поводырь. Он вел старика за руку, а тот недовольно ворчал:
– Им не нравится, что я посвятил свои стихи нашей Рабаб*. Эти ничтожные обвиняют меня в том, что мои стихи о ней низменны. Послушай, что я написал:
Рабаб – хозяйка дома, она с утра хлопочет,
То кормит жирных кур, то собирает яйца.
Во-первых, они не поняли, что это стихи шуточные, и, кроме того, что бы мы ели с тобой, если бы не Рабаб и ее куры! Пришлось бы нам покупать яйца на рынке, а эти мошенники безбожно обманывают и продают честным людям только тухлые яйца. А сейчас, после смуты, на рынке и вовсе нет ничего, так что выходит, что Рабаб спасла нас от голодной смерти.
– Не обращай внимания на них, господин Абу Муаз, это все пустое дело, лишь бы не дознались, кому принадлежат стихи, которые повторяет сейчас вся Басра:
«О люди, что сделал с нами
Милостивый повелитель правоверных!
Он раздал нам по пять монет,
А собрал с каждого по сорок!»
Хасан прислушался. Поводырь сказал: «Абу Муаз!» Может быть, это и есть Башшар Ибн Бурд? Ведь он тоже слеп и, как говорят, живет недалеко от его дома.
Хасан пошел вслед за незнакомцами. Опасаясь, что поводырь прогонит его, он старался не приближаться к идущим и поэтому больше не слышал, о чем они говорят. Вот они прошли улицу и свернули направо. Знакомое место – рынок зеленщиков. От него отходит Восточная улица.
Подойдя ко второму дому справа, поводырь остановился и постучал. Хасан подошел поближе. Ведь это дом, куда его приглашал Валиба! Может быть, ему тоже войти? Но Валиба приглашал его вечером, а сейчас раннее утро! Тем временем ворота отворились, старик и его поводырь вошли, и слуга снова закрыл ворота.
Хасан немного постоял у входа, но не решился постучать. Нечего делать, придется возвращаться домой. Он вспомнил, что Абу Исхак в одно из своих посещений принес ему книгу, но мальчик был так слаб, что у него не было сил не то что прочитать ее, а даже посмотреть, что это за книга.
«Пойду почитаю», – решил Хасан и отправился домой. Войдя, отмахнулся от сестер, которые начали приставать к нему с расспросами, и забился в свой угол.
Принесенный Абу Исхаком томик лежал в нише. Хасан достал его и стал рассматривать. Он был не очень толстый; коричневый кожаный переплет украшен тиснением. Присмотревшись внимательнее, Хасан увидел, что это изображение каких-то животных, похожих на волков. Раскрыв книгу, мальчик сразу же поразился красоте первого листа: сверху почти до половины страницы шли замысловатые узоры, сделанные синей, желтой и голубой краской. «Книга Калилы и Димны»* – так она называлась.
Вначале шло довольно длинное и скучное предисловие о том, как персидский лекарь Барзуе* привез эту книгу из Индии, добыв ее всяческими хитростями, и перевел на свой язык. Хасан подумал, что ради такого сочинения он не стал бы переносить столько трудов, и хотел уже отложить книгу. И почему Абу Исхак выбрал именно ее? Но, решив посмотреть, что будет дальше, мальчик открыл ее наугад где-то в середине.
Легкий и ясный язык повествования сразу увлек его. Он стал читать рассказ о коварном и простодушном, потом притчу о змее и утке, и книга захватила его целиком. Рассказы, вплетенные друг в друга, текли непрерывающейся струей, они откладывались в мыслях, как пестрая мозаика. Дойдя до последней страницы, он вернулся к началу.
Возвратилась мать, и мальчик, разведя огонь в очаге и поставив на огонь воду, стал читать вслух повести из книги о Калиле и Димне. Домашние внимательно слушали его, а мать, вздохнув, сказала, когда мальчик прочитал рассказ о льве и быке:
– Так бывает всегда – сначала царь милостив, а потом губит. Нет ничего опаснее милости царя.
В калитку постучали. Мать накинула на лицо край покрывала и отворила. Хасан услышал, как она говорила:
– Добро пожаловать, почтенный господин.
В комнату вошел Абу Исхак. Он поздоровался с Хасаном и протянул матери сверток. Там был, как всегда, горшочек с белым медом и сдобные лепешки. Усевшись на циновку, Абу Исхак сказал:
– Я вижу, ты уже почти здоров, сынок?
– Слава Богу, учитель, я сегодня выходил на улицу и, кажется, видел Абу Муаза.
Хозяин стал расспрашивать Хасана, и тот рассказал ему о своей встрече. Потом он сказал:
– Хозяин, расскажите мне о Ибн аль-Мукаффе*, ведь вы принесли мне его книгу, я прочел ее, но ничего не знаю о том, кто написал ее.
– Хорошо, – сказал Абу Исхак, – я расскажу тебе о нем. Это один из величайших умов нашего времени. Он служил секретарем-катибом у Исы ибн Али, когда тот был наместником Басры. Но повелитель правоверных аль-Мансур узнал о том, что Ибн аль-Мукаффа сохранил верность верованиям персов. К тому же в это время началась смута, и халиф сменил наместника. Новый хозяин Басры был зол на катиба Исы за то, что он высмеивал его грубость и необразованность, и обвинил в ереси – приверженности вере Мани*.
– А что это такое? – спросил мальчик. – Я много слышал о Мани, но не знаю, в чем заключается его учение.
Абу Исхак помолчал. Наконец медленно произнес:
– Не знаю, поймешь ли ты, но тебе ведь уже двенадцать лет, в твоем возрасте я уже был посвящен в тонкости богословия, однако не твоя вина, что ты не учился у хороших учителей. Вот в чем заключается вера Мани. Его приверженцы считают, будто мир сотворен не Аллахом, а светлой силой, создавшей все добро, и темной силой зла. Они учат не прельщаться богатством и довольствоваться малым. Но они еретики, потому что поклоняются не Единому Богу, а двум божествам – доброму и злому.
– Что же стало с Ибн аль-Мукаффой? – нетерпеливо спросил Хасан.
– Аль-Мансур приказал отрубить ему руки и ноги и сжечь их в печи, а потом бросить в огонь тело. Только Аллах знает, виновен он на самом деле в какой-нибудь ереси или просто халиф и его наместник отомстили ему за то, что он был смелым человеком и не боялся уличать их в несправедливости. У нас в Басре жило множество ученых, и сейчас есть ученые и литераторы, но не было никого, кто бы мог сравниться с Ибн аль-Мукаффой. Ты понял смысл его книги?
– Да, он на примере ссоры царя зверей льва и быка показывает, как опасен гнев повелителя…
– …Не только это, – прервал его Абу Исхак. – Он говорит о пользе благоразумия и уверенности, призывает обдумывать все свои поступки и слова, чтобы не раскаяться потом, когда раскаяние бесполезно. Я дал тебе эту книгу, чтобы ты внимательно прочел ее и поступал сообразно тому, что в ней указано, потому что уже хорошо знаю тебя и вижу, что ты склонен к необдуманным поступкам, хотя одарен быстрым умом и хорошими способностями. Оставь эту книгу у себя и постоянно читай ее, пусть она будет твоим наставником.
Сказав это, Абу Исхак поднялся и, попрощавшись с мальчиком, вышел. Хасан задумался.
Конечно, хозяин верно говорил о нем, он действительно часто поступает необдуманно и поэтому всегда оказывается свидетелем того, что не надо видеть и слышать. Всему виной неумеренное любопытство. Но ведь скучно всегда размышлять. Не проще ли жить, как придется, как Исмаил и его товарищи? Правда, Исмаил лишился руки, но даже мудрый Ибн аль-Мукаффа окончил жизнь в печи, и его не спасли ни ум, ни рассудительность. Наверное, старик, который приходил к Абу Исхаку в лавку, очень благоразумный человек, и тот, кого наместник казнил у него на глазах, тоже не был легкомысленным – недаром Абу Исхак назвал его одним из самых справедливых людей нашего времени!
А вот Валиба вряд ли рассудителен, иначе не стал бы всю ночь пить вино и слушать пение. Нет, такие нравятся ему гораздо больше, пусть люди говорят, что он гуляка и безбожник!
Он будет внимательно читать книгу, но поступать по-своему. А еще пойдет сейчас к Валибе и попросит рассказать о мудром Ибн аль-Мукаффе, о его книге и о многих других вещах.
Поднявшись, надев кафтан и шапочку, Хасан направился к дверям.
– Куда ты? – крикнула мать.
Если сказать ей правду, она ни за что не разрешит.
– Я немного погуляю.
Мать что-то говорила, но Хасан, не слушая ее, быстро выскользнул на улицу и пошел знакомой дорогой.
У ворот дома Валибы было привязано несколько коней, на земле стояли носилки, возле них сидели рабы, белые и чернокожие. Хасан постучал в ворота, но привратник, выглянув, оттолкнул мальчика и снова задвинул засов. От обиды кровь бросилась в лицо. Хасан снова постучал, на этот раз сильнее. Рабы засмеялись.
– Откройте почтенному гостю, у него, наверное, важное дело! – крикнул один. Другой сказал:
– Эй, малыш, будь настойчив, господин любит красивых мальчиков! Но тут Хасан увидел среди них знакомого евнуха, слугу Яхьи ибн Масуда.
Хасан подошел к нему.
– Хозяин этого дома приглашал меня приходить к нему и обещал, что будет учить стихам.
Тот пожал плечами:
– Сынок, хозяин этого дома любит обещать, а сегодня у него много гостей. Но, если ты так настойчив, я попробую провести тебя к нему.
Евнух постучал и сказал привратнику:
– Пропусти меня к моему хозяину, у меня важное дело, а этот мальчик со мной.
Ворота открылись, и они вошли. Хасан ожидал увидеть дворец, вроде дома Яхьи, но дом Валибы был не намного богаче того, где жила их семья. Двор вымощен каменными плитами только по краям, а в середине – крепко утоптанная глина, политая водой. Из дома доносились громкие голоса, хохот, потом женский голос что-то запел.
Хасан вместе с евнухом поднялись на невысокую галерею, окружавшую дом. Оттуда прошли во внутренний двор, где расположился Валиба со своими гостями. Стоявшее в середине глиняное возвышение покрыто обычными циновками; подушки, которые гости подложили под локти, сшиты из полосатой шерстяной ткани. Тем ярче казались наряды гостей Валибы: зеленый, шитый серебром камзол Яхьи ибн Масуда, шелковые и парчовые одежды других, незнакомых мальчику гостей.
Сам хозяин дома облачен в богатый кафтан, который был ему немного мал и, видно, жал, отчего поэт то и дело дергал плечами и оттягивал ворот. Перед ним стояли большой глиняный кувшин с вином и такой же – полный воды. Валиба наливал вино в кубки из обожженной поливной глины и передавал их остальным. Хасану показалось, что это смешение богатства и бедности особенно нравится гостям, которые веселились вовсю.
Один из них только что сказал что-то, и все рассмеялись. Увидев мальчика, Валиба обрадованно крикнул:
– Пришел мой маленький виночерпий! Возьми займись делом! Хасан уже знал, что вино надо смешать с водой и подавать чаши гостям, но он обиженно воскликнул:
– Ты звал меня заниматься стихами, а не вином!
Ответ Хасана вызвал всеобщее веселье. Но Валиба жестом успокоил гостей и сказал:
– Мы и занимаемся стихами, лучше всего они запоминаются за полным кубком. Займись же своим делом, и ты увидишь, как я даю уроки.
Когда Хасан нехотя взял кувшин и стал смешивать вино, Валиба обратился к одному из гостей, худощавому юноше в полосатом парчовом кафтане, и спросил его:
– Какие ты знаешь стихи о вине, которые можно считать образцом? Юноша ответил:
– «Встань утром и напои нас,
Не жалей вина из Андарина!»*
– Клянусь Аллахом, ты прав, а кто из новых поэтов лучше всего прославил вино?
– Лучше всего его прославил Абу Муаз, когда сказал:
«Когда смешанное с водой вино наливают из кувшина в кубок,
Не знаешь, смеется ли оно над нами или ворчит,
предостерегая нас,
Кувшин склоняется перед пустым кубком, наполняя его,
Как тот, кто читает в мечети молитвы, склоняясь ниц…»
И из той же касыды я могу привести его слова:
«Как часто я говорил: “Запасемся вином,
Запретное слаще всего, дай же мне вкусить запретного!”»
Собравшиеся одобрительно зашумели, а Валиба крикнул:
– Спойте нам песню на стихи Фараздака* «Кувшин, в котором сладкое свежее питье».
Где-то за галереей зазвенели струны лютни, и певица начала песню:
– Кувшин, в котором сладкое холодное вино,
Похож, когда в него вливают содержимое бутыли, на звезду.
Оно запечатано со дня Хосроя*, сына Хурмуза,
И мы принялись за него с утра, едва запели петухи.
Я опережу смерть, когда она явится, и выпью вина,
Ведь все равно не вернешь юность после того, как появилась
седина – предвестница Страшного суда.
Хасан застыл с кувшином в руке. Вот она, настоящая поэзия! Несмотря на то, что голос у певицы был хрипловатый, непохожий на свежий голос Ясмин, – она, наверное, была немолода, – стихи захватили его. Ему стало стыдно за свою самонадеянность. Как он читал свои неловкие строки перед Валибой? Но Хасан утешил себя – ведь он еще молод, он станет учиться и напишет стихи не хуже, ведь все говорят, что у него хорошие способности!
Когда песня кончилась, Валиба обратился к Яхье и сказал:
– Мы слышали сейчас одну из прекрасных касыд, воспевающих вино. Что ты можешь сравнить с этим?
Яхья немного подумал, а потом ответил:
– Я могу сравнить с этим только стихи аль-Ахталя:
«У вина две одежды – паутина, которой покрыта бутыль,
И поверх нее другая одежда – обмазка из смолы.
Это золотистая красавица, которая долго томилась взаперти
В укрытии, среди садов и ручейков.
Вино подобно мускусу, рассыпаемому перед нами,
От тех брызг, что падают мимо чаши».
– Да, – согласился хозяин. – Но все же наш Абу Муаз превосходит их всех: жаль, что ему приходится быть настороже, ведь только срочные дела мешают халифу заняться доносами, которые поступают на него! Я знаю это от самого аль-Махди, а он любит стихи Абу Муаза и обеспокоен теми слухами, которые доходят до него из Басры, – у него тоже нет недостатка в доносчиках.
