Б. Я. Шидфар
Абу Нувас
– Вы кто будете? – спросил он старика.
– О благородный шейх арабов, мы – бедные люди, это – несчастная вдова с детьми, едет в Басру, она уже немолода, и мой верблюд тоже стар, как и его владелец, а ее поклажа – только один вьюк, в котором жалкие тряпки, у них нет ни золота, ни серебра, ни алмазов, ни жемчуга, ни изумрудов…
– Хватит! – прервал его всадник и, отдернув занавеску, заглянул внутрь. Дети, которые замолчали от страха, увидев разбойника, снова заплакали.
В это время Хасан, которому на ум пришли любимые стихи, подняв руки, как это делал сказитель, громко произнес:
– Остановитесь, поплачем у места под названием Суффият,
Здесь нет шатров и жилищ, но есть страдающее сердце!
Предводитель бедуинов, будто его ударили плетью, резко повернулся к Хасану, окинул взглядом мальчика и вдруг захохотал, а его спутники с удивлением смотрели на смешную маленькую фигурку.
– Горе тебе, – сказал предводитель, – что это за стихи? Хасан гордо ответил:
– Я сложил их сам, прямо сейчас, потому что вспомнил стихи «Остановитесь, поплачем…», мы ведь в долине Суффият, и здесь есть стра дающее сердце, потому что моя мать и сестры испугались тебя и страдают.
Всадник закрутил головной платок вокруг шнура и, повернувшись к своим спутникам, крикнул им:
– Назад, здесь нет для нас добычи, а этот мальчик слишком красноре чив, чтобы пасти скот у ваших палаток!
Бану кудаа повернули коней и скрылись за холмом, их плащи развевались на ветру, от копыт коней тучей летел тонкий песок. Все было так, как в стихах. Вот они и пережили приключение – первое приключение в жизни Хасана.
II
Болота, болота, покрытые камышами, кругом только болота. Камыши качаются, они протянулись по обе стороны узкой дороги, они так высоки, что могут скрыть всадника на верблюде. Они тихо шуршат, когда нет ветра, а когда он подует, шумят, заглушая все звуки. Только шагнешь в сторону от дороги – и камыши покроют тебя с головой, а жидкая грязь, в которой они растут, может поглотить целиком. Вся дорога покрыта сухим камышом, только Аллах знает, сколько слоев сухого камыша лежит на земле, и все равно кажется, что под ногами нет твердой почвы. Из камышей могут вылететь куропатки, выскочить дикий кот, а может появиться и лев, хотя старый верблюд для него – не лакомая пища.
Утром в этой камышовой пустыне они увидели камышовое селение – стены из камыша, крыши из камыша, ограды – тоже из камыша, все сухое и ломкое. Возле самих хижин – протоки, а в них лодки, много лодок. На лодках растянуты сети, торчат палки с развешанными на них связками вяленой рыбы. Возле селения странное поле – оно все покрыто водой, из которой торчат зеленые стебельки каких-то растений. Хасан никогда не видел таких полей.
Он спрашивает проводника, и тот говорит ему, что это рис, тот самый рис, который мать варила им с шафраном, когда они жили в Ахвазе. А на полях работают люди – высокие, с длинными черными бородами, проводник назвал их зуттами*. Они живут тут испокон веку, еще с тех времен, когда здесь водились великаны из племени ад*, они всегда были хозяевами этих мест, а сейчас их оттесняют все дальше в болота, и они недовольны и грозят поднять оружие против власти.
Все это рассказывает Хасану проводник. За время путешествия он привязался к смышленому мальчику; особенно он благодарен Хасану за то, что тот спас его от бану кудаа. «Если бы Аллах не внушил тебе твоих стихов, – часто повторяет он, – эти разбойники обязательно отняли бы у меня верблюда, а вас захватили бы и продали на невольничьем рынке в Басре».
«Когда же Басра?» – пристает Хасан к проводнику.
«Скоро, скоро, с помощью Божьей», – раз за разом слышит он в ответ.
Наконец вдоль дороги начинают встречаться стройные финиковые пальмы. Селения зуттов больше им не попадаются, кое-где видны группы жалких хижин, вокруг которых стоят всадники, вооруженные саблями и луками. Неподалеку множество чернокожих, закованных в длинные цепи, рубят камыш тяжелыми ножами и складывают его в кучи. Другие рабы лопатами перекидывают черную вязкую жижу, копают канавы, укладывают в них камыш.
Старик, не дожидаясь расспросов Хасана, рассказывает, что это африканские рабы – чернокожие зинджи*, их привозят издалека, они все принадлежат халифу и осушают здесь болота, чтобы можно было проложить хорошую дорогу, по которой пройдут и караваны, и войска. Ведь пока что путь в Басру пролегает по воде – или с моря, или по великой реке Шатт аль-Араб. Морским путем привозят сюда и этих рабов, захваченных в плен у побережья далеких стран, где живут чернокожие.
Верблюд сворачивает, и перед Хасаном открывается море. Оно сверкает сильнее, чем солнце, а маленькие черные пятна на нем – лодки, большие и маленькие, великое множество лодок. Вот она какая, Басра! Слева, вдоль берега, шумит разноязыкая пестрая толпа. Белеют плащи арабов-кочевников, снуют носильщики, почти все темнокожие, одетые или в длинную рубаху, или просто в набедренную повязку. Те, что носят ожерелья из раковин, – жители Берега зинджей, а в пестрых тканях – малайцы и индусы. Важно проходят мусульманские купцы – у каждого из них в гавани снаряжен корабль, который повезет в Африку соль и сахарный тростник, вышитые ткани, ковры и другие товары.
Кругом крики, толкотня, погонщик спешит вывести верблюда из шумной гавани и направляется по узкой улочке. Путники подходят к невысокому, но просторному дому, окруженному глиняной стеной.
– Это постоялый двор, – обращаясь к матери Хасана, говорит бедуин. – Вы сможете здесь остановиться, пока ты не подыщешь себе недорогое жилище. Я помогу тебе, твой сын принесет счастье хозяевам.
И вот они в новом доме. Хасан никогда раньше не видел такой лачуги – здесь только одна комната, а дворик так тесен, что едва можно повернуться. Мать, Хасан, его брат и сестры спят рядом на полу, подстелив то, что осталось из тряпья. Но и это хорошо. В Басре трудно найти жилье – уж очень много здесь народу. Хорошо, что им удалось снять дешево эту лачугу, и то потому, что хозяин, выслушав рассказ проводника, поверил в счастливую звезду мальчика. В Басре много воинов, купцов, ремесленников, по этому мастерица хорошо выстирать одежду всегда найдет себе работу. Мать Хасана познакомилась с несколькими женщинами, которые брали в стирку одежду, и они, сжалившись над вдовой, отослали ее к Абу Исхаку, богатому продавцу благовоний.
В тот же день мать отправилась к нему, приказав детям не выходить из дому и ждать ее – ведь в Басре нетрудно и потеряться, а чего доброго, нападет какой-нибудь злодей и сведет на невольничий рынок, а там продаст. А проданный на невольничьем рынке уже никогда не найдет дорогу домой.
Но Хасан, не послушав мать, потихоньку выскользнул за дверь. Узкая улица, где стоял их дом, шла прямо, но потом вдруг повернула, и впереди открылась широкая площадь. В глазах зарябило от пестроты, казавшейся еще сильнее и ярче после темной и тихой улицы. Перед ним был рынок. Хасан испугался, но, пересилив страх, шагнул вперед. Рынок оглушил его криками зазывал, звоном медных сосудов; у самого края полуголые мальчишки с оглушительными криками совали прохожим переливающиеся перламутром раковины, разную мелочь, разносчики воды продавали воду с лимонным соком из маленьких медных чашечек, которые висели у них на поясе, а потом шли лавки – бедные и богатые, побольше и поменьше.
Это был рынок торговцев тканями. На пороге богато украшенных лавок стояли невольники, а в глубине мерцала разноцветная парча, блестел шелк, шуршали развертываемые ткани. Здесь никто не кричал, покупатели чинно пили шербет, шел неторопливый торг, звенело золото на весах. Одна из лавок отличалась особенно богатым убранством; перед входом прикреп лен кусок ткани, такой тонкой, что сквозь нее проглядывала резная дверь. Материя покрыта чудесными узорами, горевшими на солнце, как перья необычной птицы.
Хасан подошел ближе, чтобы полюбоваться невиданной тканью, но когда он стоял, поглощенный пестротой причудливо извивающихся узоров, кто-то схватил его за ворот.
– Ты вор? Почему ты стоишь здесь, у лавки почтенного старейшины купцов? Откуда ты? – посыпались на Хасана вопросы. Он даже не знал, кто его держит. Наконец, извернувшись, увидел одноглазого плосконосого старика, одетого в темный длинный кафтан. «Наверное, купец, – подумал Хасан. – Сейчас отведет меня на невольничий рынок и продаст, и я никогда больше не увижу свой дом!»
Хасан рванулся изо всех сил, и ему удалось освободиться. Он бросился бежать, но от страха весь дрожал, и преследователь догнал бы его, если бы один из мальчишек, которые вертелись на рынке, не подставил старику ногу. Тот упал, и пока, путаясь в полах кафтана и осыпая мальчишку проклятиями, он пытался подняться, мальчишка подхватил Хасана за руку, и они бросились к самой узкой улочке, отходившей от рыночной площади.
Они долго бежали, наконец Хасан, задыхаясь, прошептал:
– Все, я больше не могу!
Мальчик остановился, и они оглядели друг друга. Басриец был выше Хасана на голову, но худощав и жилист, на нем порванная грубая рубаха и сандалии, а на голове повязана тряпка, бывшая когда-то шелковым поясом.
– Откуда ты? – спросил он Хасана.
– Из Ахваза, мы недавно здесь.
– Кто твои родители?
– Мой отец служил стражником наместника Ахваза, он умер, а мать сейчас пошла к Абу Исхаку, взять белье в стирку.
– А, значит, твой отец был «кожаным поясом»? Что же ты бродишь здесь по рынку, у тебя, наверное, дома много добра?
– У отца не было кожаного пояса, он всегда носил полосатый хузистанский кушак, который ему вышила мать, а добро мы все распродали, у нас почти ничего не осталось!
Новый знакомый громко расхохотался, он даже схватился за живот от смеха, а потом повалился на землю и стал кататься в пыли. Потом вскочил и, подойдя к Хасану, спросил:
– Сколько тебе лет?
Хасан обиделся. Неужели даже мальчишки будут спрашивать его об этом?
– Мне уже десять! – выкрикнул он.
– Для десяти лет ты слишком мал ростом и к тому же глуп, тебе от силы шесть, видно, что ты сидел у подола матери.
Этого Хасан не мог стерпеть. Он бросился на обидчика и изо всей силы ударил его головой в живот. От неожиданности мальчик сел в пыль, потом опять рассмеялся и, миролюбиво глядя на малыша, который, сжав кулаки, стоял перед ним, произнес:
– Что же ты бьешь своего двоюродного брата, родича, который спас тебя от порки? Если бы ты попался в руки того плосконосого старика, он бы тебя выдрал!
– А зачем ты обидел моего отца? – все еще сжимая кулаки, спросил Хасан.
– Я не оскорблял твоего отца. «Кожаными поясами» мы зовем стражников, они причиняют нам много хлопот, вот мы их и не любим. Но ведь твой отец умер, поэтому тебе нечего обижаться. А добром мы зовем деньги – золотые и серебряные монеты, и медными мы тоже не брезгуем, ведь все добро от Аллаха! А ты, видно, неплохой парень и можешь постоять за себя. Как тебя зовут?
– Меня зовут Хасан, моего отца звали Хани ибн Абд аль-Авваль ибн ас-Сабах аль-Хаками ад-Димашки. А как зовут тебя?
– А меня зовут Исмаил Абу Сарика ибн Лисс аль-Лусус ибн Кати ат-Тарик ибн аль-Мутасаллиль фил-ль-лейль, и я из славного рода «сасанидов».
Хасан снова сжал кулаки. Басриец смеется над ним – ведь таких имен не бывает! То, что сказал мальчишка, значит: «Исмаил, отец воровства, сын вора из воров, сын разбойника, сын крадущегося в ночи», а Сасаниды на самом деле – древние персидские цари. Хасан слышал сказки о мудром и справедливом правителе Ануширване из рода Сасанидов. Не может быть, чтобы этот оборванный бродяга происходил из рода славных царей!
Мальчик снова расхохотался, потом произнес:
– Не сердись, уж очень смешно ты говорил о своем отце. Зачем такие длинные имена? Я просто Исмаил, а ты Хасан.
– А почему ты сказал, что из рода Сасанидов? – обидчиво спросил Хасан.
– Ты не знаешь, кого теперь зовут «сасанидами»? – удивился Исмаил. – «Сасаниды» – это наше братство, нас все боятся, а многие купцы даже платят налог нашему старшине шейху аль-Кудаи. Наш шейх поважнее любого из этих купцов, а уж добра у него видимо-невидимо!
– А чем занимается ваше братство? Исмаил улыбнулся:
– У нас есть разные ремесла. Самые старые, у кого почтенный вид, ходят из дома в дом и просят милостыню. Если увидят богатый дом, ставят знак на двери, и тогда наши молодые мастера ночью проделывают подкоп и забирают все добро, какое там есть. А кто берет сок шелковицы и натирает себе спину, а потом проводит полосы, получается точь-в-точь, как рубцы от плети, люди таким дают щедрую милостыню.
Послушай, герой, пойдем со мной, не пожалеешь!
Они долго шли по кривым и запутанным улицам. Хасан крепко держался за руку Исмаила. Наконец вышли на площадь. Она была не такой широкой, как первая, на нее выходили четыре улицы. Народу здесь толпилось еще больше, чем на рынке торговцев тканями. Всюду установлены загородки с возвышениями посредине. В загородках сгрудились рабы. Больше всего среди них африканцев: чернокожих и курчавых зинджей, бронзовотелых жителей восточных берегов, худощавых и стройных эфиопов. Встречались и белокожие рабы, наверное, румийцы*, захваченные в набегах: их привезли сюда, на знаменитый невольничий рынок Басры, с севера. Отдельно стоял самый ценный товар – молоденькие девушки и девочки: белокурые румийки, увешанные серебряными драгоценностями берберки, длиннокосые жительницы Арманийи, и даже дейлемские* девицы в широких сборчатых юбках.
Богато одетые, важные купцы подходили к невольницам, поднимали покрывало и всматривались в лица, а то и ощупывали их. Больше всего покупателей было у этих помостов. Всеобщий интерес вызывали и захваченные в плен широкоплечие и длинноногие темнокожие богатыри; когда работорговцы поднимали их закованные в тяжелые цепи руки, чтобы показать, что товар без изъяна, мускулы перекатывались у них под кожей.
Мальчики с трудом пробирались сквозь толпу. В это время покупатели и зеваки расступились. На площадь выехали три всадника; за ними четверо чернокожих великанов несли богато украшенные носилки.
Дойдя до одной из загородок, где стояла небольшая палатка, рабы опустили носилки, и из них, с трудом перекинув ногу через поручни, вывалился высокий человек с огромным животом. На нем был богато вышитый золотом черный кафтан, на голове красовалась большая чалма.
Исмаил притянул Хасана за руку поближе к палатке, и приятели встали, зажатые в толпе зевак.
Неожиданно Исмаил сильно толкнул Хасана в спину, и тот, не удержавшись на ногах, покачнулся и едва не свалился на землю у ног роскошно одетого толстяка.
– Да проклянет тебя Аллах, сын греха! – завопил тот. – Сейчас позову стражу, и она очистит этот рынок от бродяг и оборванцев!
Сопровождавшие его конники тронули поводья и, расталкивая лошадьми людей, которые с опаской освобождали им дорогу, приблизились к хозяину. Но мальчики были уже далеко. Исмаил схватил Хасана за руку, и, пробираясь между ногами, они выскользнули из толпы и очутились на одной из отходящих от площади улиц.
– Почему ты толкнул меня?! – задыхаясь, выкрикнул Хасан. – Я думал, ты, и правда, стал моим другом, а ты меня все время обманываешь!
Исмаил засмеялся и, приподняв свои лохмотья, показал Хасану большой парчовый кошель, расшитый жемчугом.
– Вот это добро так добро! – продолжая смеяться, сказал он. Цепкие пальцы опустились ему на плечо и, скользнув по руке, ухватили кошель. Мальчик дернулся, но потом, повернувшись, спокойно произнес:
– А, это ты, шейх, сегодня у нас хорошая добыча!
– Да благословит Аллах тех, кто совершает добрые дела! – откликнулся тот, кого Исмаил назвал шейхом – учителем. – А кто тут с тобой?
– Это Хасан, он проворен и неглуп, он пригодится нашему братству.
– Если пожелает Аллах, – ответил шейх и, осмотревшись, вполголоса произнес: – Стойте тут, никуда не уходите, вы можете понадобиться.
Хасан внимательно разглядывал шейха. Это был высокий старик в чистом кафтане и большой чалме, похожий на имама или учителя. Наклонившись к Исмаилу, он что-то прошептал ему, а тот молча кивнул. Потом шейх повернулся и растворился в толпе.
– Сейчас начнется потеха! – шепнул Исмаил. – Стой возле меня и не отходи.
– А ты больше не будешь меня толкать? – недоверчиво спросил Хасан.
Тут мимо мальчиков прошел странный человек в белой чалме. Его длинная всклокоченная борода была сильно выкрашена хной и стала красной. Человек этот так торопился, что едва не налетел на Исмаила. Крепко держа Хасана за руку, тот притиснул своего приятеля к стене углового дома.
Через несколько мгновений равномерный гул толпы заглушил чей-то пронзительный визгливый голос:
– О, люди, горе, горе, кто отомстит за смерть святого мученика Хусейна?* Прошло уже почти сто лет после того, как земля Кербелы увидела преступление, которому не было равных во все времена! Плачьте же, если не можете отомстить за смерть сына Али, да упокоит его Аллах!
– Это вопит краснобородый, который прошел мимо нас, – сказал Исмаил. – А теперь послушай, что будет кричать мой учитель, шейх Бадави!
И, действительно, через некоторое время до Хасана донесся неясный шум, который постепенно усиливался. Он стал прислушиваться, но смог различить только крики: «Осман, Осман!»
– Что они кричат? – спросил Хасан.
– Они славят праведного халифа Османа. Это шейх Бадави собрал вокруг себя его приверженцев, и сейчас начнется драка. Теперь не зевай!
Исмаил снова взял Хасана за руку, и они медленно и осторожно направились к площади. Дойдя до конца улицы, Исмаил выглянул.
– Подойди сюда, – кивнул он своему спутнику. Хасан тоже выглянул и увидел, что площадь будто разделилась на две почти равные части – справа на возвышении стоял краснобородый и визжал, исступленно разма хивая руками. Те, кто собрался вокруг него, тоже махали руками и вопили:
«О, Хусейн!» А слева образовалась толпа вокруг шейха Бадави, здесь тоже раздавались крики: ясно, что стычка неизбежна. Правда, многие осторожные люди покидали площадь, палатки работорговцев пустели, но из окрест ных улиц выходили молодцы в кафтанах и длинных рубахах, у некоторых головы повязаны платком, а в руках сверкали длинные ножи.
– Ну, пришли мясники! – крикнул Исмаил. – Теперь драка будет нешуточная!
– А зачем твой учитель и краснобородый устраивают такое? – недоумевающее спросил Хасан.
– Неужели не понимаешь? Когда эти дураки начнут драку, они забудут обо всем на свете, да и наши молодцы поддадут жару. Нам будет легко работать, а если еще и прибьют кого-нибудь так, что он упадет, мы сможем без всякого страха обшарить его карманы, если только проклятые «кожаные пояса» не помешают нам. Ну, пошли! – Исмаил выскользнул на площадь, Хасан за ним, хотя ему было страшно.
Драка была уже в разгаре. Хасан заметил, что теперь на площади совсем другие люди. Почти не осталось почтенных купцов, но много шерстяных кафтанов: видно, ремесленники из окрестных рынков собрались сюда, услышав крики краснобородого. И множество здоровенных парней с ножами и дубинками.
Хасан попятился и хотел убежать, напуганный зрелищем ревущей и беснующейся толпы, но Исмаил подтолкнул его к лежащему на земле человеку.
– Займись этим, – приказал он ему. – А я подберусь поближе, там до быча богаче.
Хасан наклонился над лежащим на земле. Это был немолодой смуглый человек. Чалма слетела на землю и размоталась, чисто выбритая голова была в пыли. Хасан сунул руку за пазуху, где обычно носили кошель на шнурке, но рука его натолкнулась на что-то липкое. Он выдернул руку и увидел, что она в крови. Его стошнило.
Не помня себя от страха и отвращения, мальчик бросился бежать и в это время услышал громкий топот, свист плетей и неистовые вопли. Увидев, что находится возле помоста, он нырнул под толстые бревна, из которых был сколочен помост, и притаился там. Сквозь щель в бревнах он увидел, как по площади скачут крупные, откормленные кони стражников. Стражники размахивали плетьми и с размаху опускали их на плечи и головы дерущихся. Кони топтали упавших, но всадники скакали по площади, не разбирая дороги. Драка прекратилась, люди спасались, разбегаясь по окружающим улицам, а стражники преследовали их до тех пор, пока улицы не становились такими узкими, что кони не могли протиснуться дальше.
Наступила тишина. Площадь была усеяна телами, в пыли краснела кровь. Хасан мог выйти, но боялся, что стражники вернутся и заберут его вместе с теми, которых они увели, связав им руки за спиной. Еще он боялся встретить своего нового знакомого. Тот может потребовать у него «добычу», а Хасан не сможет дать ему ничего, и тогда Исмаил вместе со своим учителем побьют его. Больше всего на свете мальчик хотел бы сейчас оказаться у себя, вместе с братом и сестрами. Пусть мать вернется с пустыми руками, только бы попасть домой!
Наконец, устав лежать под помостом, мальчик осторожно выполз наружу. Кругом никого. Купцы сегодня уже не придут на рынок, ведь в драке пострадает их одежда и кошельки, а могут и убить – Хасан слышал, как один из них говорил, что басрийское простонародье опаснее для богачей, чем войска неверных.
На окружающих улицах уже слышался шум, женские вопли. Сейчас сюда прибегут родственники убитых. Оглянувшись, Хасан бросился к одной из улиц. Ему удалось добраться туда прежде, чем на площадь хлынула орда женщин, разыскивавших своих погибших или исхлестанных плетьми родичей. Если бы он остался, его растоптала бы обезумевшая толпа.
По той улице, где очутился Хасан, тоже бежали женщины. Какая-то старуха содрала с себя покрывало и стала рвать волосы, другая, увидев, что мальчик был на невольничьем рынке, бросилась к нему и закричала:
– Ты не видел моего сына, Абу-ль-Бака, седельника? Он ушел с утра, и его нигде нет.
Испуганный Хасан прижался к стене:
– Не знаю никакого Абу-ль-Бака, я недавно в Басре!
Но женщина, недослушав, поспешила на площадь, а Хасан снова бросился бежать.
Наконец, обессиленный, он присел на каменную скамью перед большим домом. Мальчик весь вымок, одежда прилипла к телу, его знобило. Он прилег на скамью, нагретую солнцем. За оградой дома росло высокое дерево, тень от него падала на край скамьи. Подвинувшись в прохладное место, Хасан незаметно уснул.
Разбудило его легкое прикосновение. Он вскочил и увидел зинджа огромного роста, который стоял, наклонившись над скамьей, и разглядывал спящего. Увидев, что мальчик проснулся, чернокожий спросил:
– Откуда ты?
У зинджа страшное лицо, исполосованное шрамами, которые перекрещивались на щеках, но глаза незлые. Он выпрямился, и мальчик подумал, что не достанет ему и до пояса – такой он был высокий. Хасан хотел убежать, но подумал, что длинноногий зиндж сразу догонит его. Поэтому он встал со скамьи и сказал:
– Я вышел из дома и заблудился.
– Где же твой дом?
– У рынка тканей.
– Это недалеко отсюда, пойдем, я отведу тебя.
Хасану нравился чернокожий, но на всякий случай он спросил:
– А ты не отведешь меня на невольничий рынок? Зиндж удивленно спросил:
– Зачем, сынок?
– Ты можешь отдать меня работорговцу, а тот продаст меня, как продают пленных девушек, я видел это сегодня!
Чернокожий вздохнул и, покачав головой, сказал:
– Меня самого продали на невольничьем рынке много лет назад, я был не намного старше тебя. Нет, сынок, не бойся, я не обижу тебя, и, пока ты со мной, тебя никто не тронет.
Зиндж взял Хасана за руку и повел. Мальчик едва поспевал за своим провожатым, ему приходилось бежать. Вдруг он увидел знакомую дверь. Оглянувшись на ходу, Хасан крикнул:
– Стой, вот мой дом!
Чернокожий остановился, вернулся к двери и несколько раз постучал. Калитка тотчас открылась, и мать, даже не закрыв лицо, бросилась к сыну:
– Где ты нашел его?
– Он спал на скамье в конце улицы.
– Да благословит тебя Аллах, добрый человек, пусть благоденствие никогда не покидает твоего дома, пусть Бог простит тебе все грехи за это доброе дело!
Зиндж пробормотал: «Мир тебе, почтенная!» – и, повернувшись, пошел прочь, а Хасан смотрел ему вслед – уж очень красив этот великан, когда не видно его обезображенного лица. Мать была так рада, что сын нашелся, что не стала даже ругать его. Она сказала:
– Поешь и отдыхай, завтра я отведу тебя к Абу Исхаку, продавцу благовоний. Если ты понравишься ему, он возьмет тебя к себе в лавку.
