Бертрис Смолл
Гарем, или Пленница султана

С отцом Селим виделся три раза. Как и надеялась Кесем, ее сын сумел произвести приятное впечатление на Баязета. Во время первой встречи оба испытали неловкость. Отец и сын были друг другу практически чужими. Но вдруг Селим, в отчаянной попытке завести беседу, вздумал упомянуть о том, что пишет стихи. И Баязет оживился – ведь он тоже увлекался стихосложением! Таким образом отношения наладились, и между ними даже завязалась дружба.

Селим увиделся также и со старшим братом, которого пригласили на пир. Разгоряченный запретным удовольствием – вином – и воинственно настроенный под влиянием нескончаемого брюзжанья матери, Ахмед с подозрением разглядывал брата, приветствовавшего его низким поклоном.

– Наш отец оказал тебе великую честь, – проворчал он.

– Он почтил не меня, а последнее желание моей умирающей матери, – ответил Селим.

– Но наследник я, а не ты!

– Воля моего отца для меня закон.

– Моя мать говорит, что ты хочешь украсть у меня трон. Но я сказал ей, что она ошибается. – Подняв чашу с вином, Ахмед осушил ее до дна.

Селим улыбнулся.

– Я не стану красть у тебя трон, брат мой. – Снова улыбнувшись, он про себя добавил: «Жирный болван, трон не твой и никогда твоим не будет!»

Однажды ага тайно провел Селима в особую комнату наверху, из которой можно было видеть женскую баню Эскисерале. Ни разу не доводилось принцу видеть столько женщин сразу, тем более – обнаженных женщин.

– Сколько женщин у моего отца? – спросил он, не в силах отвести взгляд от поразительного зрелища, что открывалось внизу.

– Сейчас у него приблизительно три сотни, – ответил Хаджи-бей. – Гедиклей – сто десять, еще три кадин, пять икбал и примерно дюжина гёзде. Остальные – просто служанки.

Принц промолчал, а ага мысленно посмеивался; он никогда не был мужчиной, но это не мешало ему стать знатоком женских прелестей. Под его неусыпным надзором только самые изысканные красавицы проходили обучение, чтобы стать гедикли. Откинувшись на подушки, Хаджи-бей и Селим любовались живой картиной, которая открывалась их глазам в нижнем зале.

Баня представляла собой сооружение из бледно-розового мрамора под куполообразной крышей из розоватого стекла. В стенах имелись ниши, отделанные темно-синей и кремовой плиткой, и в этих нишах были установлены золотые краны в виде цветков, откуда били струи горячей и холодной воды, наполнявшие глубокие, в форме раковин, бассейны. В центре зала располагались несколько прямоугольных скамей из розового мрамора, которые использовались для отдыха или массажа. Роскошный фон для сонма прекрасных женщин султанского гарема – и смуглых испанок, и девушек из Прованса и Италии с их золотистой кожей, и египтянок, темных, как кофе, и молочно-белых гречанок и черкешенок, а также угольно-черных девушек из Нубии.

Мало-помалу зал начал пустеть, и вскоре девушек осталось совсем немного – не более десятка. Селим вздрогнул от неожиданности, когда в зал в сопровождении группы юных красавиц вошла женщина весьма почтенного возраста.

– О!.. – воскликнул ага. – Вот и госпожа Рефет!

При появлении тети принцу сделалось немного не по себе.

– Я и забыл, как она похожа на мою покойную мать, – сказал он. – Как две капли воды!

– Ну, различия все-таки есть, – заметил Хаджи-бей. – У твоей матери была очаровательная родинка. Но я привел тебя сюда не затем, чтобы ты разглядывал свою тетю. На ее попечении находятся три особенные девушки. Можешь определить, кого я имею в виду?

Селим окинул взглядом каждую из девушек в небольшой группе. Высокая девушка с золотистой кожей и прекрасными миндалевидными глазами расплетала длинную косу цвета черного дерева.

– Вот эта, – сказал принц.

Хаджи-бей кивнул.

– И если ты, ага, не оценил вон ту, с наливными ягодицами и волосами, точно серебро, то знай: я выбираю и ее тоже. – Молодой человек указал на Фирузи.

– Правильный выбор, сын мой. А третья?

Но принц не отвечал, и ага, проследив за его взглядом, невольно улыбнулся – Селим впился глазами в Сиру. Девушка раскинулась на одной из мраморных скамей, и вокруг нее хлопотали три невольницы. Одна полировала ноготки на ее стройной ножке, вторая – на тонкой руке, а третья растирала шелковой тканью прядь золотисто-рыжих волос, чтобы придать им особый блеск.

– Это Сира, – пояснил Хаджи-бей. – Разве она не прекрасна? – Он не стал дожидаться ответа принца и продолжил: – Она мудра не по годам. Твоя тетя сказала мне, что эта девушка бегло говорит на нескольких языках и в совершенстве усвоила дворцовый этикет, а также традиции, предписанные женщинам Турции. Она как нельзя лучше подходит для того, чтобы стать матерью твоих сыновей. Твой отец был слишком неразборчив в отношении женщин, и в результате появился Ахмед. Но, сын мой, ты должен быть очень осторожен с этой девушкой. Она все еще девственница, хотя и обученная нашими женщинами искусству угождать господину. В ее родной стране, которую она покинула совсем недавно, женщины во многих отношениях равны мужчинам. Она сохранила независимый нрав, и мы были очень осторожны с ней, дабы не сломить ее дух. Ты никогда не удерживал при себе женщину дольше, чем на одну-две ночи, и это были женщины, изощренные в искусстве любви, – но и только. Сначала Сира будет застенчива, однако будь к ней добр, Селим, и тогда она полюбит тебя на всю жизнь.

Шли дни, но слова Хаджи-бея не выходили у Селима из головы. Он думал только о Сире. Ага сумел-таки его озадачить! Аллах создал женщин для удовольствия мужчин, и женщины, которые у него были, действительно умели доставить ему наслаждение, – но что с того? Впервые Селим задался вопросом: а хорошо ли было этим женщинам с ним? И, кроме того… Ведь если мужчина должен провести жизнь с женщиной, то их должно связывать нечто большее, нежели просто физическая близость – та, что бывает при спаривании животных. Но ведь Аллах создал человека более совершенным, чем животные, не так ли? И если человек превосходит животных, – то разве не любовь сделала его венцом творения?

Ему было уже двадцать пять, но он еще не знал, что такое любовь. А может, Сира научит его любви? Но какая она при общении? Ему ужасно захотелось услышать ее голос. Захотелось поговорить с ней… Однако же… понравится ли он ей? Да, конечно, Хаджи-бей приведет ее к нему, и он будет обладать ее гибким белым телом, – но ведь никто не заставит эту девушку полюбить его!

В конце концов Селим решил, что завтра вечером сядет вместе с отцом и выберет ее. И постарается сделать так, чтобы она его полюбила. Он видел ее впервые, но уже знал, что не сможет без нее жить.

Песнь муэдзина полилась с минарета Большой Мечети, которая еще совсем недавно была христианским храмом Святой Софии. Селим пал на колени и начал истово молиться.

Глава 10

К празднованию дня рождения принца Селима гедикли султанского гарема начали готовиться задолго до этого важного события. Каждая из девушек тайно лелеяла надежду, что именно она станет одной из шести счастливиц, которых выберет принц. Не каждый день выпадает такая возможность!

У султана Баязета было три кадин, и их неустанные интриги и борьба за внимание повелителя держали весь двор в напряжении, нередко выливаясь в открытые скандалы. Султан старел, однако вереницы невольниц по-прежнему следовали Золотым Путем, что вел в его постель. И те, кому удалось понравиться господину, избежав при этом гнева трех его жен, почитали себя счастливицами. Менее удачливых стража препровождала во Дворец Бывших Жен.

Поэтому так заманчива была возможность попасть в гарем молодого и красивого принца. И девушки старались прихорошиться как могли. Никогда еще не были они так прилежны в учебе и не тратили столько денег, которые выделялись им «на башмачок», чтобы накупить духов и драгоценных украшений. Некоторые даже подкупали слуг, дабы выведать предпочтения принца!

Появление Сиры, Фирузи и Зулейки в гареме султана прошло тихо и почти незаметно. Казначей просто назвал их имена, места рождения и покупки, а также цену. Хаджи-бей, понимая, что огромная цена, которую он уплатил за Сиру, привлечет к девушке ненужное внимание, воспользовался для ее покупки собственными средствами, а в бумагах указал сумму в пятьсот динаров, которую никто не счел бы чрезмерной за столь красивую рабыню-девственницу.

Девушек определили в ода к леди Рефет. Хаджи-бей принял исключительно мудрое решение, доверив их тетке принца Селима – стройной женщине с прекрасными темными волосами, которые она заплетала в косу, укладываемую затем на голове в виде короны. Ее красивое лицо с высокими, изящной лепки, скулами выражало доброту и нежность. И от взгляда ее проницательных карих глаз не укрылась тревога девушек, пусть даже они ее старались скрыть.

Предупрежденная агой о прибытии новых воспитанниц, она не удивилась, когда они появились у нее в сопровождении самого аги. Рефет бросилась им навстречу, и, крепко обняв каждую, низким певучим голосом произнесла:

– Добро пожаловать, дорогие мои. Я так рада, что вы благополучно добрались до нас.

– Оставляю их на твое благосклонное попечение, госпожа Рефет, – сказал Хаджи-бей. – Прощайте, мои дорогие. Да не покинет вас удача.

Госпожа Рефет не оставила им времени для слез.

– Поскольку сейчас время бани, – проговорила она, – и мы остались одни – давайте выпьем чего-нибудь прохладительного. А пока что я покажу вам ода.

Подав знак слуге, чтобы принес питье и угощение, она повела своих новых подопечных в отведенную им комнату.

– Вот здесь, – сказала Рефет, взмахнув рукой, – вы будете жить и спать – как и другие девушки, вверенные моим заботам.

Сира оглядела комнату и увидела три круглых низких столика, стул и разноцветные подушки на полу.

– А где же постели? – спросила она.

Госпожа Рефет указала на дверцы в нижней части двух стен.

– За ними – шкафы. У каждой девушки свой шкафчик, где хранятся ее спальные принадлежности с матрасом, одежда и прочие мелочи. Каждое утро после молитвы мы проветриваем наши постели, потом убираем их до вечера.

– Очень разумно, – заметила Сира, чем немало удивила госпожу Рефет. – А есть мы тоже будем здесь?

– Да, моя дорогая.

– А нам можно будет отсюда выходить?

– Разумеется, дитя мое, – как же иначе? Здесь же не тюрьма… Конечно, ваши передвижения ограничены в какой-то мере, и все же у вас будет гораздо больше свободы, чем в вашей родной стране.

– Неправда! – воскликнула Сира. – У себя на родине я могла ходить, куда захочу и когда захочу.

Госпожа Рефет обняла девушку за плечи.

– Тогда тебе, наверное, будет трудно привыкнуть к нашим порядкам, но мы постараемся облегчить твое положение, насколько это возможно. Однако тебе предстоит многому научиться, так что времени сетовать на судьбу не останется. Сейчас мы разговариваем по-французски, но вы как можно скорее должны заговорить по-турецки. И, ничего не зная сейчас о наших обычаях, вы имеете в запасе всего пять месяцев, – если хотите предстать перед султаном и его сыном. Помимо учебы, у вас будут еще и обязанности по хозяйству.

Надеюсь, вы не думаете, что мы тут только и делаем, что красим ногти, поглощаем сладости и дожидаемся, когда нас потребуют к султану. О-о, нет-нет! На каждую девушку возложены нетрудные домашние дела, которые, однако же, надлежит исполнять каждый день. Есть – еще баня и, разумеется, учение. Вас ожидает очень насыщенная жизнь – вот увидите!

День пролетал один за другим, и почти сразу же стало ясно, что госпожа Рефет не лукавила – у них действительно не было времени для грусти и тягостных раздумий. Три новенькие девушки довольно быстро выучились говорить по-турецки, и лучше всех получалось у Сиры. Ей и прежде нравилось изучать языки, и она, к тому же, была очень способной ученицей. Изучали они также и историю Османской империи, поскольку Хаджи-бей был уверен: чтобы быть готовым к будущему, нужно хорошо знать прошлое.

Нравы, манеры, искусства Турции – занятия могли длиться часами до самого вечера. Девушки учились музыке и танцам, которым турки придавали важное значение. Зулейка оказалась превосходной музыкантшей, ведь восточная музыка была уже привычна ее уху. Фирузи блистала в танцах и любила петь песни своей страны, подыгрывая себе на гитаре. Музыка и танцы не были коньком Сиры, однако она отличалась упорством и прилежанием, так что вполне овладела этими искусствами – тем более что плач тростниковой дудки напоминал ей протяжное пение милой ее сердцу шотландской волынки.

Каждой девушке полагалось уметь вышивать – с этим они уже справлялись, – а также читать и писать. Сира и Зулейка умели и то, и другое – на своих родных языках, конечно же. Турецкому же письму их обучала пожилая ученая дама по имени Фатима. Сира помогала Фирузи, которой наука письма поначалу давалась с трудом, – а читала она еще хуже. Однако Сира была терпелива, и постепенно Фирузи начала делать успехи – к собственному восторгу и гордости.

С каждой проходившей неделей новая жизнь становилась для них все более понятной и привычной. И проще всего было Зулейке; ведь при дворе императора династии Мин женщины вели очень скрытный образ жизни, и только тягостные воспоминания о том, как поступила с ней коварная наложница шаха, по-прежнему терзали китаянку. Но мало-помалу девушке удалось отрешиться от этих мыслей – по крайней мере, настолько, чтобы не горевать, отвлекаясь от повседневных дел.

Фирузи же, чей дом в горах был открыт навстречу всем ветрам, могла бы счесть себя узницей, не будь она так очарована и поражена красками, звуками и роскошью своего нового существования. Девушка потеряла все – дом, семью и жениха; но здравый смысл подсказывал, что она – хоть умри! – не сможет вернуть утраченное. И если подумать – то как могла бы обернуться ее судьба, если бы не Хаджи-бей? Поэтому Фирузи благодарила Бога и принимала свое положение как данность. А природная жизнерадостность сделала остальное.

Труднее всего приходилось Сире. Выросшая в свободолюбивой Шотландии, где она привыкла ходить и ездить куда угодно по собственной воле, девушка страдала в замкнутом пространстве гарема. Ее мир теперь ограничивался стенами ода, бани, женской мечети и сада. И временами ей казалось, что она бы отдала все на свете – лишь бы вскочить на коня и пуститься галопом по полю! Как и Фирузи, она смирилась со своим новым положением, но иногда бедняжке казалось, что она вот-вот сойдет с ума.

Заметив тоску в глазах своей юной подопечной, госпожа Рефет попыталась ей помочь. К Сире приставили евнуха, который обязан был сопровождать ее в длительных прогулках по саду – разумеется, при условии, что она будет должным образом одета. А это означало, что на ней должно быть одеяние с длинными широкими рукавами бледно-лилового цвета, называемое феридже. Оно закрывало фигуру от шеи до пят и на плечах смыкалось с просторной, квадратного кроя, накидкой, свисавшей чуть ли не до земли. К этому наряду полагалось надеть яшмак, то есть состоявшую из двух частей чадру. Первая часть, ниспадая на грудь, закрывала лицо от переносицы, вторая же, покрывая голову и лоб до самых бровей, развевалась за спиной. Про одетую подобным образом женщину никто не смог бы сказать, молодая она или старуха, красавица или уродина.

Что и было доказано в один прекрасный день – к ужасу сопровождавшего Сиру евнуха. Они гуляли в саду, когда из-за живой изгороди возник султан вместе со своей свитой. Евнух побледнел как смерть и едва не лишился чувств, поскольку ага предупредил его, что присутствие в гареме Сиры должно оставаться тайной. Зато Сира быстро сообразила, что делать. Она поклонилась так низко, что султан, который мог бы остановиться и разглядеть ее чудесные зеленые глаза с золотистыми искорками, равнодушно проследовал мимо, едва удостоив девушку взглядом.

Это происшествие заставило Сиру крепко задуматься. До сегодняшнего дня она не очень-то понимала, насколько велика власть султана. Однако одного взгляда на искаженное от ужаса лицо евнуха оказалось достаточно, чтобы окончательно все осознать. «Мне придется провести в этом странном мире всю жизнь, – сказала она себе. – И я могу выбирать, кем быть – жалким дрожащим существом вроде моего бедного евнуха или покорной, но любимой женой будущего султана. Под защитой принца Селима мне нечего будет бояться, и у меня будет власть. И, возможно, я даже сумею его полюбить…»

С этого дня ее бунтарский дух давал о себе знать гораздо реже, и теперь девушка охотно следовала всем пожеланиям своих наставников.

– Что могло послужить причиной столь разительной перемены? – спрашивала госпожа Рефет, обращаясь к Хаджи-бею.

– Не знаю, – отвечал тот. – Однако наша Сира очень умна. Очевидно, некое происшествие послужило ей уроком. И я рад этой перемене! Нам не добиться успеха без ее помощи, ибо именно эту девушку я выбрал на роль первой икбал для принца Селима и, если будет на то воля Аллаха – его баш-кадин.

– Но мой племянник не станет слушать указаний о том, кого ему любить, господин ага.

Хаджи-бей улыбнулся.

– Я и не собираюсь ему указывать, однако знаю, что эта девушка станет первой по его собственному выбору. В отношении женщин Селим очень проницателен. И Зулейка, и Фирузи – обе они прекрасны, однако китаяночка слишком горда, и в сердце ее живет горечь. Она будет неистово предана Селиму, но душой никогда не станет ему по-настоящему близка. А малышка с Кавказа улыбается, но за ее улыбкой таится глубокая печаль. Она тоже будет ему предана, но никогда не забудет юношу, который должен был стать ее супругом в тот самый день, когда ее похитили, и который погиб, пытаясь ее защитить. Селим почувствует боль, которую они носят в сердце. Возможно, он будет их любить, возможно, они даже подарят ему сыновей, но ни той, ни другой он не сможет доверять до конца…

– Но разве у Сиры нет собственных горьких воспоминаний? Она поведала мне, что была обручена, когда ее продали в рабство.

– Сира еще слишком молода по сравнению с Зулейкой и Фирузи. Она была влюблена в любовь, а вовсе не в своего нареченного. Кроме того, у нее – возможно, она пока что не отдает себе в этом отчета – слишком трезвый ум. Всего несколько месяцев в гареме, – но как повзрослела!.. Ее чувства разбужены, и она вполне созрела для любви. Когда же любовь к ней придет, она станет настоящей женщиной, преданной своему господину не только своим телом, но и душой. Ни одна из девушек гарема не сравнится с ней, и Селим уже покорен ее красотой.

– Так он ее видел?! – изумилась госпожа Рефет. – Клянусь Аллахом, Хаджи-бей, ты очень рискуешь…

– Нет, госпожа моя, мы ничем не рискуем. Над купальней есть особая потайная комнатка, устроенная по моему приказу немыми рабами, когда я стал агой. О ней не знает никто, – даже султан. Оттуда я могу наблюдать за девушками, не смущая их, и таким образом получаю возможность отделить зерна от плевел, ибо даже самое прекрасное лицо не исключает несовершенства тела. Так вот, несколько дней назад я провел в эту комнату Селима, дабы он смог увидеть твоих подопечных и понять, которую из них выбрать себе в подарок на день рождения.

– Скорей бы уже… – вздохнула госпожа Рефет. – Эта необходимость хранить тайну ужасно меня нервирует.

Наконец наступил рассвет долгожданного дня, и во дворце воцарилось сущее столпотворение. Переполненные бани гудели – взволнованные голоса, громкий смех, болтовня… Рабыни же были нарасхват и бегали от одной девушки к другой. А распорядительнице кладовых одежды пришлось улаживать столько ссор между визжащими и плачущими одалисками, что сия дама, не выдержав, слегла в постель, заявив, что непременно попросит отправить ее в Дворец Бывших Жен.

В своем скромном ода госпожа Рефет проводила последний смотр трем своим ученицам, с которыми связывалось столько надежд. Казалось невероятным, что им с Хаджи-беем удалось скрывать таких красавиц от султана. Но сегодня вечером не миновать расспросов! Оставалось лишь надеяться на хитрость и изворотливый ум аги.

– Ты само совершенство, – сказала она Сире. – Ты затмишь любую женщину на этом празднике…

– А вы уверены, что цвета подобраны правильно? – спросила девушка. – Вчера мы провели перед зеркалом чуть ли не полдня.

Госпожа Рефет одобрительно кивнула. Она знала, кто подкупил распорядительницу кладовых, чтобы девушкам позволили выбрать себе наряды на целый день раньше. Рефет, обязанная своим положением в гареме Хаджи-бею, была ему безоговорочно предана.

– Взгляните-ка на себя, птички мои! Вы прелестны! Все трое!..

Девушки окинули друг друга внимательными взглядами. На Сире были шаровары из полупрозрачного бледно-зеленого шелка и корсаж в тон, затканный золотыми нитями и украшенный по низу крошечными нефритовыми бусинами. На бедрах красовался широкий золотой пояс, инкрустированный нефритом. Тщательно расчесанные золотисто-рыжие волосы блестели подобно солнечным лучам; подхваченные сзади золотой, с жемчужной вставкой, заколкой, они свободно ниспадали вдоль спины. Ножки были обуты в зеленые с золотом парчовые туфельки. На плечи девушки госпожа Рефет собственноручно набросила зеленую пелерину на золотистой подкладке.

Зулейка надела шаровары цвета лаванды, и ее корсаж был отделан пурпурным бархатом. Наряд дополняли искусно выполненный пояс из золота и аметистов, парчовые туфельки без задников и шелковая пурпурная накидка, подбитая лиловым бархатом. Чтобы подчеркнуть нежные черты лица, ее черные как смоль волосы были зачесаны назад и заплетены в косы, украшенные лиловыми лентами и жемчугом.

Шаровары и шитый серебром корсаж Фирузи были бирюзовыми – в тон глазам. Тяжелый серебряный пояс украшали редкостные лазуриты, вывезенные из Персии. На ножках красовались парчовые туфельки с загнутыми носами, а на округлых розовых плечах – бирюзовая накидка на подкладке из кремового атласа. Белокурые же волосы были завиты в роскошные локоны.

Госпожа Рефет подала каждой из девушек маленькую украшенную жемчугом шапочку, из золотой парчи – Сире и Зулейке, а Фирузе – из серебряной.

– Хаджи-бей будет весьма доволен, – с улыбкой заметила она. – А теперь сидите тихо, пока я буду проверять других своих воспитанниц.

Вскоре явился евнух; пора было отправляться на прием к султану. Девушки-гедикли послушно выстроились в две шеренги.

– Итак, помните, – тихо сказала госпожа Рефет трем «особенным» подопечным, – как только попадете в Большой зал, расходитесь в разные стороны. Вас не должны видеть вместе. Фирузи, ты должна быть в числе первых, пододошедших к султану и принцу. Ты, Зулейка, жди, пока не пройдет половина претенденток. А тебе, Сира, надлежит находиться в последней группе.

Султанская резиденция Баязета некогда была дворцом византийских императоров, и турки называли его Эски-сераль, то есть Старый дворец (в отличие от Ени-сераля, то есть Нового дворца, строительство которого начал отец нынешнего султана Мехмед Завоеватель). Ени-сераль использовался правителем Османской империи для проведения официальных церемоний, и туда же султан удалялся, когда желал отдохнуть от суетного общества своих домашних. Ни одной женщине не дозволялось жить там.

Войдя в Большой зал, Сира даже ахнула про себя, изумленная красотой здешнего убранства. Купол был из листового золота, стены выложены сверкающими синевато-золотистыми мозаичными плитками, а пол был сложен из цельных блоков чистейшего кремового мрамора. Хотя стояла осень, зал был уставлен инкрустированными самоцветами фарфоровыми вазами, в которых росли маленькие пальмы, розы, азалии и тюльпаны. Повсюду висели раззолоченные клетки с канарейками и соловьями. За резными ширмами скрывались музыканты, наигрывавшие негромкие мелодии, а рабы, скользившие словно тени, разносили угощения – пирожные, шербет, засахаренные фрукты и орехи.

Внезапно огромные золоченые двери широко распахнулись, и раздался громовой голос:

– Приветствуйте нашего великого султана Баязета, ревностного защитника Аллаха на этой земле!

В зал вошли султан и его свита, состоявшая из трех закутанных в покрывала кадин, слуг и принца Селима. Султан и его сын поднялись на особый помост, а кадин уселись поблизости от помоста.

Баязет поднял руку и заговорил:

– Во имя любви к моей усопшей баш-кадин, моей несравненной Кесем, я призвал к себе из Магнесии моего сына Селима. Теперь ему надлежит исполнять свой долг в ближайшей к нам крымской провинции. Сегодня ему исполняется двадцать пять, и в честь этого события я дозволяю ему выбрать шесть девушек из числа моих собственных гедикли. Они – мой подарок ему на день рождения! И девушки, на которых падет его выбор, останутся навсегда его собственностью. Так пусть же невинные девы пройдут перед глазами моего сына!

И церемония началась. Медленно, одна за другой, каждая девушка приближалась к султану и его сыну, сложив ладони перед грудью, как предписывал дворцовый этикет. Некоторые держались вызывающе, другие явно робели. Одних разбирал нервный смех, другие же призывно улыбались. Женщины привозились в гарем Баязета со всех концов мира и по праву могли гордиться своей красотой. Каждая из них останавливалась перед султаном, и раб снимал с нее накидку, которую – после должного представления – снова набрасывал на плечи девушки.

Сира наблюдала за происходившим, укрывшись в дальнем уголке зала. Отсюда она смогла как следует рассмотреть принца Селима, которому предстояло стать ее господином. Он был высок и строен, от матери унаследовал светлую кожу и светлые же глаза. Из-под маленького белого тюрбана выбивались темные слегка вьющиеся волосы. Выражение гладко выбритого лица было суровым, однако губы то и дело растягивались в подобии улыбки. Возле принца стоял раб, державший в руках серебряный поднос, на котором лежали шесть белых платочков, расшитых шелком.

Тут к принцу подвели Фирузи. Она остановилась перед троном, и Селим подал знак рабу. Тот спустился с помоста и протянул девушке шелковый платок. По залу же прокатился одобрительный гул.

Второй девушкой, которую выбрал Селим, оказалась испанка с кожей оливкового тона, глазами цвета топаза и гривой каштановых волос. Ее звали Сарина. Она заняла место у подножия помоста, бросив на Фирузи мрачный взгляд.

Третьей избранницей принца Селима стала миниатюрная девушка с равнин Индии по имени Амара. Принимая платок, она стыдливо потупила темно-карие очи. Принц улыбнулся ей, и ее смуглые щеки окрасил пунцовый румянец.

Зулейка стала четвертой. И тут султан подозвал к себе Хаджи-бея и сказал:

– Я не видел прежде эту девушку. Как и ту восхитительную блондиночку, которую мой сын выбрал первой.

– Они новенькие, господин. Ты ведь знаешь, что гарем пополняется непрерывно. И сегодня ты делаешь смотр всем женщинам своего гарема впервые за много месяцев.

Девушки чередой проходили мимо помоста, однако два платка так и оставались на серебряном подносе. И вот перед всемогущим властелином и его сыном стала Сира. Она грациозно приблизилась к помосту, гордо подняв рыжеволосую голову. Раб сдернул с нее накидку. Подавшись вперед, султан плотоядно облизнулся. Внезапно смолкла болтовня кадин, впившихся глазами в свою возможную соперницу.

Селим в пятый раз кивнул рабу с подносом, и в следующий миг Сира уже прижимала белый шелковый платок ко лбу и губам, занимая место среди других избранниц.

– Опять новенькая, Хаджи-бей?! – воскликнул султан.

– Да, мой господин.

– А долго ли она живет в моем гареме?

– Четыре месяца, господин.

– Почему же я до сих пор ее не видел?

– Она сильно сопротивлялась, господин. Мы никак не могли обучить ее всему, что требуется.

– Ясно, – буркнул Баязет с некоторым раздражением в голосе. – Значит, я должен тут сидеть и наблюдать, как мой собственный сын снимает сливки в моем гареме? Кажется, я слишком поспешил со своим решением!

– Нет, господин мой, это не поспешность, но щедрость и великодушие. Поверьте, эти девушки – всего лишь полудрагоценные камни по сравнению с теми алмазами, что я припрятал для тебя, но сегодня их здесь нет, – сказал ага и многозначительно улыбнулся.

Султан же рассмеялся и воскликнул:

– Ты всегда знаешь, как мне угодить, Хаджи-бей! Прости же своего повелителя за то, что он усомнился в тебе!

Ага почтительно поклонился, а тем временем последний шелковый платок попал в руки золотоволосой красавицы с севера Греции; это была девушка по имени Ирис, с мраморно-белой кожей и сапфировыми глазами.

– Ты сделал хороший выбор, сын мой! – воскликнул султан Баязет таким тоном, будто хотел сказать – «слишком уж хороший». Его все же смущала мысль о том, что он лишился рыжеволосой красотки. – А теперь пусть иностранные послы и посланники из наших городов поднесут дары моему сыну.

По знаку Хаджи-бея девушки новоизбранного гарема принца поднялись на возвышение, чтобы занять места возле своего господина. Ага сам начал их рассаживать – да так, чтобы Сира, Зулейка и Фирузи оказались к принцу ближе всех остальных. Затем он хлопнул в ладоши, давая сигнал к началу нового представления.

Рабы снова распахнули огромные двери зала, впуская красочную процессию. В первую очередь были приняты дары иностранных владык. Египет прислал обеденный сервиз на двенадцать персон – блюда из чеканного золота и украшенные самоцветами кубки. От монгольского хана прибыли прекрасный жеребец – черный как смоль, а также две чудесные кобылы. Один из индийских раджей подарил принцу золотой пояс двух дюймов в толщину, усыпанный сапфирами, рубинами, изумрудами и алмазами. Другой индийский принц прислал двух карликовых слонов. Из Персии явились отрезы разноцветных шелков, подобных которым не было во всем мире. Из Левантийской Венеции была послана безупречной красоты хрустальная ваза четырех футов в высоту, доверху наполненная бледно-розовыми жемчужинами – одинаковыми по величине и безупречными по качеству.

Затем следовали дары из всех уголков обширной Османской империи, и их по очереди выкладывали перед троном. Тут были искусно сотканные ковры, шелковые мешочки с луковицами тюльпанов редких сортов, клетки с экзотическими птицами, новейшей конструкции подзорная труба-телескоп, выточенный из цельного слонового бивня и оправленный в серебро (этот подарок, прибывший из Магнесии, теперь находившийся под управлением принца, особенно порадовал Селима, который увлекался астрономией).

А еще в подарок принцу прислали с полдесятка евнухов-пигмеев и хор христианских мальчиков-кастратов с голосами удивительной красоты.

Гора подарков все росла и росла, а Сира тем временем наблюдала за кадин Бесмой, матерью принца Ахмеда. Эта женщина сидела с совершенно бесстрастным лицом, но глаза ее метали молнии неприкрытой ненависти к Селиму и жгучей ревности – надо же, какие почести ее владыка и господин расточал своему младшему сыну!..

После некоторого раздумья, улучив момент – церемония подношения даров подошла к концу, и взгляды всех присутствовавших обратились на танцующих девушек, – Сира осторожно протянула руку коснулась руки принца и тихо сказала: