Барри Штраус
Смерть Цезаря: Хроника самого громкого убийства в древней истории
Цезарь ограничил срок правления наместников в провинциях двумя годами: он не желал, чтобы кто-нибудь еще использовал свою провинцию как стартовую площадку на пути к высшей власти, как он сам сделал это в Галлии. Цезарь увеличил число выборных должностных лиц. С одной стороны, это соответствовало потребностям государственного управления, с другой же – открывало вакансии для его друзей. Но самая важная на тот момент административная реформа Цезаря касалась календаря. Римский лунный календарь, состоявший из 354 дней, не синхронизировался с временами года. Цезарь осуществил эпохальную реформу – ввел солнечный календарь из 365 дней с одним високосным годом. Эта система до сих пор используется в большинстве стран мира; небольшие изменения были внесены в 1700-х годах. Новый календарь начинался с 1 января 45 г.[144]
В столице государь заменил республиканскую строгость имперским великолепием, скрепленным династической печатью. В центре этого мира стоял диктатор и практически полубог – Цезарь.
МРАМОРНЫЙ ГОРОД
За триумфальным вступлением Цезаря в Рим в сентябре 46 г. до н. э. последовало несколько массовых пиров и зрелищ, в том числе гладиаторских боев, посвященных его дочери Юлии, умершей девять лет назад. Гладиаторские бои впервые проводились в честь чьей-то дочери. Имел место и другой неожиданный момент: к ряду мероприятий примыкало освящение нового храма Венеры Прародительницы (26 сентября). Именно открытие храма и было главным событием: оно символизировало начало монументального переустройства центра города. Как и в других случаях, здесь Цезарь тоже шел по стопам Помпея.
В свое время Помпей воздвиг живописный архитектурный ансамбль как память о своем триумфе 61 г. и в ознаменование своих побед на Востоке. Он освободил море от пиратов, разгромил грозного и непокорного царя Митридата Понтийского[145] и завоевал для Республики еще несколько прекрасных провинций и протекторатов. Новый ансамбль состоял из двух связанных элементов: портика Помпея и театра Помпея. Римляне иногда называли всё сооружение в целом «творением Помпея». Хотя очертания театра и портика прослеживаются сегодня в плане римских улиц и можно даже найти следы некоторых зданий, почти ничего не сохранилось. Тем не менее этот комплекс был столь же знаковым для своего времени, каким позже станет Колизей.
Построенный Помпеем ансамбль состоял из первого в Риме постоянного здания театра, первого общественного парка, храма Венеры Победительницы (личной богини победы Помпея), картинной галереи, магазинов, помещений, в которых могли исполнять свои обязанности должностные лица, и нового помещения для заседаний сената (курии) со статуей Помпея[146]. Весь комплекс построек был гигантским памятником властному генералу, чье разросшееся эго и амбиции грозили задушить республиканскую свободу.
С момента посвящения в 55 г. построенные по приказу Помпея здания были невероятно популярны. Год спустя Цезарь начал свой собственный масштабный проект – Форум Цезаря (Forum Julium). Как и портик Помпея, он планировался как окруженное колоннами прямоугольное пространство с храмом Венеры в центре. Однако Цезарь посвятил храм Венере Прародительнице – «матери» и римского народа, и рода Юлиев, так что изменение «Победительницы» на «Прародительницу» обрело двойное значение.
Напротив храма Венеры Прародительницы находилась статуя Цезаря верхом на коне – в позе завоевателя; прежде так изображали Александра Великого. К форуму должно было прилегать помещение для собраний сенаторов – курия Юлия, названная в честь рода Цезаря.
В отличие от архитектурного ансамбля Помпея, на новом форуме не было театра. Цезарь планировал построить его неподалеку, но в результате стройка была завершена только при Августе. Сейчас это театр Марцелла, он частично сохранился до наших дней. Парка рядом с храмом Венеры Прародительницы тоже не было, хотя, как мы увидим, у Цезаря имелись планы перещеголять Помпея и в этом отношении. Но главное отличие заключалось в местоположении. Возведенный Помпеем комплекс находился на Марсовом поле – примерно в полумиле от центра, на низменности между стенами республиканского города и излучиной Тибра. Форум Цезаря находился в центре города, рядом с Римским Форумом. Цезарь связал свое имя практически с центром римского могущества. Одна только недвижимость здесь стоила целое состояние.[147] Этой суммы хватило бы, чтобы почти тридцать лет содержать все римские армии.
Внутри храма находилась статуя Венеры, выполненная Аркесилаем, известным в Риме греческим скульптором. Другие украшения храма были дарами богине: бесценные картины, геммы с вырезанными на них изображениями и нагрудник, украшенный британским жемчугом. Наконец, в храме стояла позолоченная статуя Клеопатры.
Новый форум и курия Цезаря были только началом масштабных преобразований. Он приказал провести полную перестройку комиция (места народных собраний), самого важного в политическом отношении места в Риме, расположенного перед курией – зданием для заседаний сената. На нем должны были появиться новая площадка для собраний, новая ораторская трибуна (ростра), а чуть дальше к востоку – новое здание для суда, базилика Юлия, также названная в честь рода Юлиев. Цезарь также организовал строительство на Марсовом поле огромной каменной колоннады для голосований, известной как Септа Юлия (Юлиева ограда)[148]. Активное строительство в самых священных местах города воспринималось как захват земли Республики одной семьей[149]. Ирония заключалась в том, что, хотя Цезарь расширял пространство для публичных выступлений и выборов, в сущности он делал их всё менее значимыми. За кулисами диктатор сам тянул за нужные ниточки и решал, кто будет занимать ту или иную должность.
Планы Цезаря простирались еще дальше. Он задумал новый великий храм бога войны Марса и библиотеку, которая могла бы конкурировать со знаменитой Александрийской библиотекой. Чтобы решить проблему частых наводнений в Риме, он приказал изменить русло Тибра, чтобы река протекала дальше от центра. Он также собирался возвести новый крупный порт в устье Тибра в Остии, приблизительно в двадцати милях к юго-западу от Рима.
Есть соблазн вообразить, что все проекты разрабатывались вместе с Клеопатрой и должны были возвысить Рим до величия Александрии, сделать город достойным Цезаря. В то же время строительные работы стали способом обеспечить ему политическую поддержку – были открыты рабочие места для бедных, оформлены стратегически важные договоры.
ЧЕГО ХОТЕЛ ЦЕЗАРЬ
Даже будучи диктатором сроком на десять лет, даже расширив сенат, даже обновив форум, запугав и принудив замолчать прочих политиков, обеспечив гигантский приток и отток населения, – Цезарь не чувствовал полной легитимности своей власти. Большинство римлян ожидали, что Республика сохранится в основном такой же, какой она была раньше. Но действия Цезаря были красноречивее любых слов: диктатор хотел, чтобы власть от традиционных институтов, выражающих волю сената и народа, полностью перешла к нему и его друзьям.
Цезарь мог бы оправдать свои действия, указывая на необходимость реформ и косность «старой гвардии». Но эти доводы никто не стал бы слушать. Ни сенат, ни народ не готовы были отказываться от своих свобод, закрепленных традицией. Цезарь не мог переубедить их; он мог только приучать их к изменениям по мере того, как они накапливались. Пока Рим был республиканским, Цезарь не мог получить признания, которое посчитал бы достойным своих успехов.
Невозможно было изменить Рим в течение одной жизни. А Цезарь, вполне вероятно, уже размышлял о том, как долго ему оставалось жить.
Некоторые даже считали, что диктатор пребывает в депрессии. «Я достаточно долго прожил[150] как для законов природы, так и для славы», – повторял Цезарь в 46 г. Кое-кто из друзей полагал,[151] что здоровье диктатора так ухудшилось, что он не хотел больше жить. Имеются свидетельства об обмороках и ночных кошмарах,[152] появившихся у него к концу жизни, – то были, по-видимому, симптомы эпилепсии.
Цезарь был эпилептиком,[153] но он также был политиком и потому тщательно контролировал состояние своего здоровья. Его беспокоили эпизодические припадки, которые, возможно, сопровождались головокружением и обмороками. Но некоторые упоминания о них в источниках выглядят подозрительно. Есть вероятность, что Цезарь таким образом скрывал свои оплошности на форуме или незначительные ошибки в военных действиях. Его здоровье было в целом хорошим. Он планировал еще одну военную кампанию.
Но всё же Цезарь знал, что смертен. Он также помнил, что у него нет сына – законного наследника, который мог бы продолжить его дело в Риме.
ОКТАВИАН
На вилле в Лабикуме Цезарь пересмотрел свое завещание. То были сентябрьские иды, 13 сентября 45 г.[154] Главным в документе было следующее: после смерти Цезаря он должен был усыновить Гая Октавия – Октавиана – и дать этому юноше имя Цезаря, а также три четверти его состояния.[155]
Ранее этим летом диктатор дал Антонию привилегированное положение при возвращении в Италию, а Дециму – положение, равное с Октавианом. Возможно, есть доля правды в слухах, что Антоний надеялся на усыновление Цезарем.[156] Сидящего в другой колеснице Децима уже усыновили (правда, в другой семье), но было бы желание, а возможность всегда найдется, и он тоже надеялся получить этот знак расположения. Но Цезарь выбрал Октавиана.
Основания для такого выбора остаются не до конца проясненными. Едва ли можно всерьез относиться к заявлением Антония, что Октавиан якобы продавал Цезарю свое тело.[157] Возможно, старый хитрец понял и наверняка оценил то, что Октавиан куда более хладнокровен, нежели Антоний. Как вскоре показали события, юноша также был крайне проницателен, амбициозен, дерзок и абсолютно безжалостен, что пришлось по сердцу Цезарю. Его также могло впечатлить, как Октавиан умел пользоваться своим обаянием. Возможно, ему и в самом деле удалось очаровать Цезаря. Кроме того, Антоний был назначен делать грязную финансовую работу – разве мог человек с такой репутацией стать наследником великого Цезаря? А может статься, дело решали родственные связи? Антоний был очень дальним родственником Цезаря, а Октавиан – внучатым племянником.
Децим и вовсе не состоял в родстве с Цезарем. Герой и выдающийся командир на поле боя, в стратегических вопросах он терпел неудачи. Децим и Антоний были теснее связаны со старой римской знатью, чем Октавиан, но ни один из них не мог сравниться с юношей в коварстве. Антонию и Дециму было далеко за тридцать. Октавиану оставался месяц до восемнадцатилетия, но, по мнению Цезаря, он стоил их обоих вместе взятых, если не превосходил.
После испанских походов мысли о сыне наверняка приходили в голову Цезарю. Помпей вот уже три года лежал в земле, но война не заканчивалась, пока были живы его сыновья. Если не считать незаконнорожденного Цезариона в Египте, у Цезаря не имелось наследника. Усыновление Октавиана виделось решением всех проблем.
Им предстояло сложное мероприятие как с политической, так и с юридической точки зрения. Усыновление взрослого человека было распространенной практикой в Риме, но этого нельзя сказать об усыновлении по завещанию. Октавиан не был обязан принимать это завещание. А потому Цезарь учел возможность отказа и указал других кандидатов в наследники. В конце концов, ему было только пятьдесят пять, он мог рассчитывать еще на пару десятков лет, пока Октавиан не возмужает. Цезарь также допускал возможность, что у него родится законный сын, у которого будет преимущество наследования перед Октавианом. Впрочем, несмотря на все оговорки, завещание стало серьезным вотумом доверия молодому политику.
Последняя воля Цезаря была передана на хранение весталкам. Даже в Риме, где не было почти ничего неприкосновенного, всё попавшее в храм Весты оставалось тайной. И теперь нам стоит задуматься: а что если кто-нибудь из этих троих – Децим, Антоний или сам Октавиан – подозревал о роковом выборе Цезаря, сопровождая его в Италию в 45 г.?
Глава 4
Его последний триумф
НАКОНЕЦ, В НАЧАЛЕ ОКТЯБРЯ 45 Г., после длительного пребывания на вилле в Лабикуме Цезарь вступил в Рим. Это был его пятый триумф. Теперь он торжествовал победу над Испанией, и символом празднества стало серебро, известное природное богатство Испании[158]. Триумф был оскорбительным, если вообще законным. В прошлом году оказалось проще скрыть, что на самом деле праздновалась победа в гражданской войне, а римляне воевали с римлянами, а вовсе не против врагов-иноземцев. Цезарь был полон решимости отпраздновать это событие, но не обошлось без инцидентов.
Когда триумфальная колесница диктатора проезжала мимо скамей народных трибунов, девять из них встали в почтительном приветствии, но десятый не шелохнулся. Десять народных трибунов избирались каждый год, чтобы представлять интересы простого народа, но иногда они происходили и из аристократии[159]. Оставшийся на месте трибун – Понтий Аквила – воевал на стороне Помпея в гражданской войне. Он также был, вероятно, другом Цицерона и тем самым Понтием, чье поместье возле Неаполя после конфискации перешло в собственность Сервилии.[160] Если это так, он имел основания испытывать к триумфатору личную неприязнь.
Цезарь в ярости воскликнул: «Не вернуть ли тебе и Республику, Аквила, народный трибун?»[161] – а после в течение многих дней саркастически прибавлял ко всем публичным обещаниям: «Если Понтию Аквиле это будет благоугодно». Но не все оценили шутку. Простые люди всё же считали народных трибунов своими защитниками.
Испанский триумф завершился открытым пиршеством для всех жителей Рима. А четыре дня спустя Цезарь устроил еще один банкет – небывалое для народа событие. По словам самого диктатора, его целью было компенсировать скромность первого застолья. Но вполне возможно, что политик хотел загладить ситуацию, столкнувшись с общим возмущением из-за инцидента с народным трибуном. Убив многих римлян в Испании, он теперь кормил оставшихся.
Для пирующих распахнулись двери поместья «Сады Цезаря» (Horti Caesaris). В отличие от виллы в Лабикуме (в двадцати милях к югу от Рима) Сады располагались близко от города, но за его пределами – примерно в миле к юго-востоку от острова Тиберина, на холмах, откуда открывался вид на западный берег реки. Это был один из дворцов удовольствий, которые вельможи строили на холмах в городе и окрестностях. Такие поместья находились на овеваемых летним ветерком возвышенностях, подальше от болот и малярийных комаров. В Садах Цезаря был парк, большие залы и обширные колоннады, украшенные великолепными скульптурами и живописью. Там мог располагаться храм Дионисия – популярного в ту пору египетского бога[162]. Там, конечно же, имелся собственный причал и открывался потрясающий вид на великий город.
Но Сады Цезаря были не просто величественным зданием и окружающим его парком. Цезарь планировал использовать колоннаду как своего рода сцену политического театра. Этот замысел реализовался даже слишком хорошо и повлек обратные последствия во время одного из праздников после триумфа. Цезарь стоял в открытом пространстве между колоннами и принимал приветствия от толпы. К несчастью, стоящий между следующими двумя колоннами политик, известный как Герофил[163] или Аматий, встретил почти столь же восторженный прием. Аматий объявил себя внуком великого Гая Мария, чем завоевал любовь бедноты. В свою очередь Гай Марий (ок. 157–86 гг. до н. э.) был главным соперником Суллы, великим полководцем и популистом. Он был мужем Юлии – тетки Цезаря со стороны отца. Самозванцы под именем Мария или его мнимые потомки появлялись в Риме постоянно.
Сейчас от Садов Цезаря ничего не осталось, и у нас есть только общее представление об их местонахождении. Но в Риме были найдены две статуи, которые вполне могут происходить из тех мест. Обе они являются римскими копиями с греческих оригиналов и иллюстрируют классические сюжеты: могущество богов и превратности судьбы.
Обе статуи выполнены из мрамора высшего качества – пентелейского мрамора, который добывали неподалеку от Афин[164]. Одна из статуй изображает Аполлона,[165] сидящего на камне в дельфийском святилище, в том месте, которое греки считали центром мира. Уцелевшая часть статуи изображает величественное тело бога, обращенное к зрителю. Скорее всего, изначально Аполлон держал в правой руке скипетр[166]. Вторая статуя изображает сына Ниобы.[167] Мальчик лежит на земле в драматичной позе, его тело обращено к зрителю, а голова повернута вверх и вбок, лицо выражает волнение и страх. Согласно мифу, у Ниобы было четырнадцать здоровых детей, но она возгордилась ими и оскорбила этим богов. В отместку боги отправили к ней Аполлона и его сестру Артемиду, которые за несколько минут убили и дочерей, и сыновей. Ниоба и ее муж вскоре умерли от горя и бессилия[168].
Может быть, статуи напоминали Цезарю, что, как бы ему ни льстили, он был простым смертным? А может, то были лишь два красивых трофея?
ОТ ДИКТАТОРА ДО БОГА
Цезарь провел в Риме шесть месяцев, с начала октября 45 г. до середины марта 44 г. Это было его самое долгое пребывание в городе за пятнадцать лет, но не полноценное возвращение, а, скорее, временная остановка. Год назад он отправился на Запад, чтобы вести войну в Испании, теперь же планировал отправиться на Восток, чтобы возглавить военные действия против Парфии. Какова же была цель его пребывания в Риме? Уладить дела. Цицерон писал, что Цезарь «пойдет на парфян только по установлении порядка»[169] в столице. Неясно, что именно подразумевалось под «установлением порядка», но к концу 45 г. уже никто не заблуждался и не думал, что Цезарь расположен к Республике.
Необычно, что он был единственным консулом, в то время как прежде полагалось два консула[170], но в сентябре Цезарь покинул этот пост. Он оставался диктатором на десять лет, и сенат вновь подтвердил этот его статус. В то же время Цезарь настоял, чтобы двое из его самых верных военачальников, Гай Требоний и Гай Фабий, стали на остаток 45 г. консулами-суффектами (дополнительно избранными консулами). Диктатор не утруждал себя процедурой выборов, и вскоре люди освистали Гая Фабия, когда он вошел в театр: ему не хватало легитимности выборного магистрата. Этот случай продемонстрировал, насколько народ негодовал из-за того, что Цезарь лишил его прав в качестве избирателей.
Чаша терпения оказалась переполненной, кажется, 31 декабря 45 г. – в канун Нового года. Гай Фабий неожиданно скончался. Цезарь сделал своего старого соратника Гая Каниния Ребила консулом-суффектом до конца года, то есть менее чем на сутки. Много лет спустя историк Корнелий Тацит отметил,[171] что в ту пору Цезарь торопился наградить отдельных людей за услуги, оказанные во время гражданской войны. Цицерон отреагировал на это назначение остротой: Канний ни разу не сомкнул глаз за всё консульство. Впрочем, то была грустная шутка со стороны консерватора – он также писал, что ему трудно сдержать слезы.[172] Он указывал на то, что в ту пору постоянно происходило нечто подобное.
Однако всё это было только прологом. Главное событие состоялось в конце января или начале февраля 44 г., когда сенат присвоил Цезарю статус dictator in perpetuo, то есть пожизненного диктатора.[173] В новом титуле было важно и то, что он означал на самом деле, и то, чего он не означал.
Проблема была не во власти: полномочий у Цезаря и без того имелось очень много. Никто не мог занять высокую должность без его одобрения, хотя формально он не обладал правом вето. Цезарь контролировал армию и казну и мог стать консулом, если бы захотел.
Проблема была и не в монархии: Цезарь постоянно заявлял, что он не царь. Вероятно, он и не стремился получить титул rex. Этот титул ненавидели, так что игра не стоила свеч. Но быть пожизненным диктатором фактически означало быть царем, и люди так это и восприняли. Цицерон писал вскоре после мартовских ид, что следует «провозгласить царем того, кто на деле уже был царем»[174], [175]. Сторонник Цезаря и будущий историк Гай Азиний Поллион[176] писал в 43 г., что любил его, но знал, что при нем Рим страдает от неограниченного правления: всё находится во власти одного человека[177].
Проблема была в будущем. Как только Цезарь стал диктатором пожизненно, пути назад уже не было. Даже Сулла не обладал таким титулом. Напротив, Сулла сложил полномочия и доживал свои дни, удалившись от дел. Цезарь дал народу понять, что он думает об этом, следующей остротой: «Сулла не знал и азов, если отказался от диктаторской власти»[178]; имелось в виду, что предшественник не знал простейших правил политики. Правда, эти слова известны нам по источнику, в целом враждебному Цезарю, и фраза может быть вымыслом, однако диктатор и в самом деле мыслил примерно таким образом.
Еще одним признаком установления долгосрочной диктатуры Цезаря была клятва, которую дали сенаторы. Каждый из них обещал заботиться о безопасности Цезаря[179] и считать его священным. Это значит, что любому, кто причинит вред диктатору, грозила смертная кань.
У царя должен быть наследник. Никто не знал, что Цезарь выбрал таковым своего внучатого племянника, но было общеизвестно, что Октавиан бо́льшую часть следующего года будет формальным заместителем диктатора,[180] начальником конницы (magister equitum). Юноше предстояло вступить в должность 18 марта 44 г., тогда как сам Цезарь и Марк Эмилий Лепид, один из военачальников Цезаря и на тот момент начальник конницы, должны были покинуть Рим для ведения военных кампаний до конца года[181]. В общем, восемнадцатилетнему юноше оказали неслыханную честь, особенно если учитывать недоверие римлян к молодежи. Если сопоставить это с условиями завещания Цезаря, станет ясно, что dictator in perpetuo таким образом готовил себе преемника. В сущности, можно было звонить во все колокола города и возвещать смерть Республики.
Поток посыпавшихся на Цезаря новых почестей, даже какие-то их отдельные моменты, демонстрировали, как легко могли приспособиться некоторые римляне к новым политическим реалиям.
В сенате незамедлительно начали славословить Цезаря, как только известие о победе при Мунде достигло Рима – 20 апреля 45 г. Сенаторы объявили пятьдесят дней благодарственных молебствий – на десять дней больше, чем в прошлом году, после побед в Северной Африке. Дата 21 апреля была назначена ежегодным праздником с состязаниями колесниц в цирке. Цезарь получил почетный титул отца отечества (pater patriae),[182] его назвали Освободителем и дали разрешение на строительство храма Либертас, богини свободы. Ему также позволили всегда носить титул «император» – предыдущие полководцы использовали его только временно: ведь императором (командующим) провозглашали своего военачальника воины, и только после особенно значимой победы. Сенат также разрешил Цезарю носить на всех торжественных мероприятиях триумфальные пурпур, золото и лавровый венок – символ верховного бога Юпитера. В народе ходила шутка, что эту почесть Цезарь любил больше всего,[183] так как венком можно было прикрыть огорчавшую диктатора лысину.
Сенат, состоящий из Катона и подобных ему людей, никогда бы не пал столь низко, но подобных Катону здесь не оставалось. Гражданская война уничтожила их. Цицерон был последним львом в сенате, но он был в полуотставке и не думал рычать на Цезаря. На этом, кажется, и кончался счет хищникам в сенате.
А потому лизоблюды, стремясь опередить один другого, состязались теперь в установке статуй. Возьмем, например, Квирина – одного из многих малоизвестных ныне римских богов[184]. Возможно, первоначально это было местечковое божество, но во времена Цезаря Квирин считался не кем иным, как Ромулом, легендарным основателем Рима, получившим это имя после того, как стал богом. Так вот, в храме Квирина на холме Квиринал было решено поставить статую диктатора с надписью: «Непобедимому богу». В символическом плане это делало Цезаря чуть ли не вторым основателем Рима. Цицерон в одном из писем другу протестовал, остроумно замечая, что лучше иметь статую Цезаря в храме Квирина,[185] чем в храме богини Спасения, – но почему же? Оказывается, если Цезарь был подобен Квирину, оставалась надежда избавиться от него, ведь, согласно легенде, сенаторы убили земное воплощение Квирина, Ромула, чтобы не тот не успел стать тираном.[186]
Еще одна статуя Цезаря была установлена на Капитолийском холме рядом со статуями семи царей Рима и восьмой статуей – человека, изгнавшего последнего царя и в 509 г. основавшего Римскую Республику. Этим «восьмым» был Луций Юний Брут, легендарный предок Брута и Децима. Статую пронесли вслед за фигурой Победы в процессии, которая открывала игры в честь победы при Мунде в июле 45 г.; она была сделана из слоновой кости – благородного материала, из которого обычно делали изображения богов.
Расположение статуй, их использование в процессии, материал, из которого они были сделаны, – все эти обстоятельства попахивали провозглашением Цезаря богом. Надпись на статуе в храме Квирина развеивала все сомнения. Интересно, приказал ли Цезарь стереть эту надпись, как год назад – другую, объявляющую его «полубогом»?[187] Некоторые выражали неодобрение. По словам Цицерона, никто не аплодировал статуе из слоновой кости во время той «одиозной» летней процессии.[188]
Но и это было еще не всё. К 44 г. сенаторы пошли на большее. Они назначили Цезаря официальным богом римского государства. У него должен был появиться свой храм, свой жрец, священное ложе для его изображения и имя Divus Julius – Божественный Юлий[189]. Но всё это при жизни Цезаря осталось нереализованным.
Не вполне понятно, какие из этих почестей были инициированы самим диктатором, если только вообще он что-то здесь инициировал. Возможно, провозглашая Цезаря богом, сенаторы хотели заручиться поддержкой тех жителей Рима, которые пришли с греческого Востока и могли оценить подобный жест[190].
КЛЕОПАТРА В РИМЕ
Вскоре после того, как Цезарь открыл для публики свои Сады на берегу Тибра, он снова закрыл их – теперь ими пользовалась исключительно Клеопатра. Царица уже посещала Рим в прошлом году, а сейчас приехала во второй раз[191]. Дипломатические визиты иностранных правителей в Рим были обычным делом. Отец Клеопатры, Птолемей XII, тоже в свое время приезжал в эти места. Впрочем, может быть, визит Клеопатры и имел дипломатический характер; причем она была и любовницей Цезаря, намеревавшейся зачать от него еще одного ребенка[192].
В качестве главы дружественного государства Клеопатра проводила в Риме бо́льшую часть времени в делах, традиционных для посещавших его царей и цариц, общаясь и закрепляя связи с высокопоставленными римлянами и обмениваясь с ними подарками. Она привезла из Египта драгоценные браслеты, за которые ей предлагали информацию и дополнительные возможности.
С ней виделся Марк Антоний. Возможно, именно тогда между ними пробежала искра, позже разгоревшаяся в один из самых страстных романов в истории. С ней виделся и Цицерон, но отнюдь не по любовным делам. Ему было обещано несколько книг из знаменитой царской библиотеки, однако он так и не получил их.
«Царицу я ненавижу»,[193] – писал оратор весной 44 г. и, вероятно, был в этом чувстве не одинок. Римляне не доверяли иностранцам, особенно грекам и могущественным женщинам. Присутствие царицы Египта только подпитывало слухи о том, что Цезарь сам хотел стать царем или планировал навсегда покинуть Рим и переехать в Александрию (город его любовницы) либо Трою (родину его мифического предка Энея). Многих также беспокоила возможность, что он заберет богатства империи[194] с собой, обескровит рабочую силу Италии и бросит Рим на произвол своих друзей.
ЦЕЗАРЬ ИДЕТ НА ВОСТОК
Прежде чем отправляться на Парфию, диктатор хотел уладить дела в Риме.[195] Он говорил, что его беспокоит пренебрежение к его законам.[196] Но в Риме Цезарь провел слишком мало времени, чтобы можно было считать его действительно серьезно обеспокоенным. Скорее всего, он нашел политическую жизнь в Риме разочаровывающе скучной по сравнению со своей любимой сферой деятельности – войной. Возможно, Цезарь рассчитывал, что небольшая пауза приучит римлян к его правлению. И в самом деле, люди, окружавшие Цезаря, не дотягивали до его масштаба,[197] так что в народе могли даже с нетерпением ждать его возвращения.
Цезарь собирал огромную армию, настолько большую, что осуществлять свои планы он начал не позднее осени 45 г. Это была сильнейшая армия, которой когда-либо командовал Цезарь: 16 легионов или 80 тысяч пехотинцев, если легионы имели полную численность[198], и 10 тысяч конницы. Шесть из этих легионов и вспомогательные войска уже зимовали недалеко от Аполлонии (в совр. Албании), на западном конце Эгнатиевой дороги, ведущей на восток к Геллеспонту. Цезарь планировал выехать из Рима на новую кампанию 18 марта 44 г. – в весеннее время, обычное для таких мероприятий, спустя год и один день после победы при Мунде.
На первый взгляд парфянский поход Цезаря кажется вопросом государственной безопасности, но при ближайшем рассмотрении он имел взрывные последствия для внутренней политики. Аргумент в пользу похода заключался в необходимости защищать восточную границу Рима от империи-противника, которая уже вторглась в римскую Сирию[199]. Могучая Парфия простиралась от Восточного Ирана до Восточной Турции и Курдистана. То было единственное пограничное государство, представляющее угрозу Риму. Завоевание Парфии положило бы конец угрозе, но вопрос об этой войне расколол Рим по линии партийных пристрастий: популяры были ястребами, оптиматы – голубями.
Марк Лициний Красс в 53 г. совершил нападение на Парфию (его подбивал к тому Цезарь[200]), но потерпел поражение. Для диктатора Парфия была еще одной целью для грандиозной военной кампании, но на сей раз – против чужеземцев, как это было в Галлии, а не против римлян, как в гражданскую войну. Победа в Галлии сделала Цезаря пожизненным диктатором, победа в Парфии могла сделать его царем. Тем, кто еще верил в res publica, тяжело было смотреть на начало нового конфликта.
Впрочем, война была, как кажется, популярна среди амбициозных молодых римлян, происходивших как из элиты, так и из простонародья, – и по разным причинам. Битвы в Галлии уже принесли десяткам тысяч людей власть и богатство. Парфянская война стала возможностью для наиболее инициативных добиться такого же успеха. Похоже, никто не хотел упустить этот шанс.
Но для одного молодого римлянина в войне было больше преимуществ, чем для кого-либо еще. Речь идет об Октавиане. В декабре 45 г. Цезарь послал его провести зиму с легионами и военным наставником в Аполлонии, на главной римской военной базе. Наставник должен был научить его военному искусству, а командование легионами могло дать Октавиану возможность опробовать свои политические навыки. Для Цезаря это была возможность представить наследника солдатам, а для внимательного наблюдателя – веская причина опасаться парфянской войны.
