Барри Штраус
Смерть Цезаря: Хроника самого громкого убийства в древней истории
Это было только начало. В следующие месяцы из-за Катона разразилась война памфлетов. Брут поручил Цицерону написать небольшой текст в честь его дяди – «Катон». Вероятно, Цицерон понимал, что результат его труда наверняка оскорбит Цезаря и его друзей, однако взялся за эту работу; он-то считал Катона великим человеком,[90] сумевшим, между прочим, невероятно точно предсказать будущее. Произведение не дошло до наших дней, но очевидно, что автор с почтением отзывался о покойном, который в другом тексте Цицерона назван мужественнейшим из людей.[91] Высший свет поддерживал Цицерона.[92] А вот Брут по какой-то причине был недоволен этим сочинением и потому написал собственное небольшое сочинение с тем же названием. В ответ им обоим Цезарь написал «Анти-Катона», где изобличал своего врага в алчности, пьянстве и разврате.
Итак, если в Северной Африке дядя и наставник оборвал свою жизнь простым клинком, чтобы только не сдаваться Цезарю, то на севере Италии племянник пользовался всеми преимуществами его милосердия. Рано или поздно Бруту всё же предстояло оказаться лицом к лицу с последствиями своего выбора.
ПОРЦИЯ
Лето 45 г. выдалось для Сервилии тяжелым, несмотря на то что для отдыха у нее имелось новое поместье недалеко от Неаполя.[93] После конфискации у сторонника Помпея она получила его то ли в дар, то ли по очень выгодной цене. Очевидно, для нее еще находилось место в сердце Цезаря – или хотя бы в его планах. Так или иначе, Сервилия не стеснялась обогащаться за счет его врагов.
Но теперь ей приходилось привыкать к новой невестке. Брут развелся с Клавдией и взял в жены Порцию – свою двоюродную сестру, дочь Катона. Она была вдовой Бибула, непримиримого врага Цезаря, ушедшего из жизни двумя годами ранее[94].
С этой женщиной приходилось считаться. Она была еще совсем юной, когда известный оратор хотел забрать ее у Бибула, чтобы она родила ему наследника. Тот оратор, доживший уже до преклонных лет, оказался большим поклонником Катона – и хотел наследника самых лучших кровей; он даже был согласен вернуть Порцию после рождения ребенка обратно Бибулу, если тот ее так любит. Но Катон, решавший этот вопрос, отказал ему. Вместо дочери он отдал оратору свою собственную жену![95]
Но Порция была не только желанной, но и сильной женщиной. Как утверждается в одной истории, однажды она нанесла себе глубокую рану в бедро,[96] только чтобы доказать мужу, что она его достойна. Порция была достойной дочерью Катона и как раз такой женщиной, какая могла привлечь сына другой сильной женщины – Сервилии.
Нетрудно понять тревоги Сервилии. Тем летом они не ладили с невесткой,[97] хотя Брут и пытался достойно обходиться с обеими. Причина ссор неизвестна; возможно, дело было в верности Брута Цезарю, верности, которая вызывала серьезные вопросы. Нет причин сомневаться, что брак был заключен по любви, но многие римляне, должно быть, считали его пощечиной диктатору. Одно можно сказать наверняка: сладкие речи Цезаря могли обмануть сына Сервилии, но дочь Катона – никогда.
Глава 3
Решение на вилле
В АВГУСТЕ 45 Г. ЦЕЗАРЬ ВЕРНУЛСЯ ИЗ ИСПАНИИ в Италию, но не спешил появляться в Риме. В город он вошел только в октябре,[98] когда отпраздновал триумф. Конец лета и начало осени Цезарь провел в двадцати милях к югу, на своей вилле под Лабикумом.[99] Здесь каждое утро он просыпался в спальне, пол которой был вымощен изящной, похожей на ковер мозаикой из кусочков непрозрачного стекла, с растительными узорами и изображениями вазы, полной цветов, в обрамлении меандра. Здесь, среди роскошного желтого мрамора, порой прогуливаясь в тени портиков, он и вел дела.
Лабикум был известен в древности благодаря необычайно плодородным вулканическим почвам, которые дарили богатый урожай фруктов и овощей, а также винограда, из которого делали изысканное вино. Цезарь наслаждался прохладным покоем Альбанских холмов, куда и по сей день приезжают летом спасаться от жгучей жары. Впрочем, дополнительной причиной отложить возвращение в Рим могла быть неблагожелательная политическая обстановка в столице, так что Цезаря несложно понять.
В Риме было полно людей, требовавших возвращения политической системы в том виде, в котором она существовала до гражданской войны. Однако у Цезаря были другие представления об идеальном политическом устройстве. Его оппоненты мыслили в масштабах одного города, Цезарь – в масштабах империи. Как он написал однажды, после окончания гражданской войны «все будут обязаны ему одному спокойствием Италии, миром в провинциях и спасением государства».[100] Цезарь смотрел гораздо дальше пределов курии или пределов Форума – он создавал новый сенат и новый форум. Он открыто презирал республиканский строй, который оставался священной коровой для многих его современников. Наконец, Цезарь жаждал власти. Он уже стал диктатором на десять лет (сенат присвоил ему титул в 46 г.) и имел немало других почестей сверх того. Мы не можем точно знать, что же он думал о будущем, ибо он никогда не говорил о нем с определенностью, а планы его могли находиться в стадии разработки. Уверенно можно говорить об одном: Цезарево представление о будущем Рима было несовместимо с прошлым Римской Республики. Будущее могло быть за какой-то одной силой: либо за Цезарем, либо за Республикой.
БОРЬБА ВЗГЛЯДОВ
Теперь, когда гражданская война была окончена, сенаторы приготовились вернуть власть, которую считали своей по праву. После пяти лет войны, десятков тысяч убитых, разграбленных городов, сожженных библиотек, колоссальных денег, потраченных на резню, наступило, как им казалось, время людей в длинных одеяниях. Они уже насмотрелись на изрыгающих огонь полководцев, которые пытались заполучить первенство или диктатуру, чаще всего ценой какого-то числа отрубленных голов. Они многое повидали и теперь думали, что всему этому не стоит придавать слишком много значения.
Римские аристократы были настолько уверены в своей коллективной власти, что не могли даже представить чего-то выходящего за ее пределы. Они не сомневались в своей способности поглотить и вновь сделать органичной частью Республики даже самую сильную оппозицию. Они приручили Помпея и считали, что теперь смогут укротить Цезаря. Даже сейчас, несмотря на всё, что случилось, они убеждали себя: Цезарь не хочет ничего кроме Республики. В письмах, которые они диктовали рабам, на хмельных вечеринках, во время прогулок по саду, слушая журчание воды в фонтанах, – все твердили одно и то же. Но Цезарь их одурачил.
Он и не думал играть по правилам сенаторов. Это хорошо понимал только Катон, и иногда о том догадывался Цицерон, но большинство – отрицало. Правда скрывалась за внешним обаянием Цезаря. Он прощал врагов и даже назначал их на высшие должности в Риме. Он готов был доброжелательно говорить с каждым: писал личные письма даже во время военных действий, дарил щедрые подарки. Он прекрасно исполнял свою роль, и всё же это была только роль.
Личности Цезаря давно было мало масштабов Рима и продолжавшихся там мелких споров. Он позволял себе назначать вчерашних врагов преторами и консулами, ведь эти должности потеряли всякий смысл. Настоящая сила теперь была сосредоточена в руках его друзей. Цезарь и не думал больше о сенате. Требовалось только, чтобы это не стало слишком очевидным.
Годом ранее, в 46 г., когда Цезарь только вернулся в Рим из Северной Африки, он еще пытался вести себя как дипломат. Но сейчас, после тяжелых сражений в Испании, Цезарь был куда менее склонен искать компромиссы. Война завершилась в страшном сражении при Мунде (недалеко от совр. Севильи) 17 марта 45 г., и враги почти одержали победу. Цезарю пришлось призывать своих людей сделать всё, что в их силах, а в какой-то момент в опасности оказалась и его жизнь. Казалось, поражение было уже совсем близко, однако его армия одержала победу.
Этот опыт, вероятно, потряс Цезаря или просто подтвердил его самые мрачные подозрения. Так или иначе, было похоже, что Испания сделала его более целеустремленным и менее терпимым; он стал больше заботиться о самосохранении и меньше советоваться с посторонними.
Гражданскую войну в целом можно было считать завершенной. Однако на окраинах империи всё еще сохранялась военная угроза; политическая ситуация в Риме была неспокойной; вспыхнул мятеж в Сирии.
Вскоре Секст Помпей – оставшийся в живых после поражения младший сын Помпея – выйдет из гор и станет еще одной военной угрозой в Испании. Тем временем в Риме ни сенаторы, ни простые граждане не одобряли идею долгосрочной диктатуры. Они всё еще ждали, что Цезарь вернет им Республику, даже если оставит за собой высочайший пост.
Почти вся римская знать всё еще любила свою Республику. Цицерон считал, что никакое другое устроение общества не могло сравниться с ней.[101] Великий историк Саллюстий советовал Цезарю (приблизительно в 46 г.) укреплять Республику «не только оружием и против врагов, но – и это много, много труднее – также и благими средствами мира».[102]
Даже городской плебс – так назывались незнатные граждане Рима – нашел причины, по которым можно любить Республику. Римляне без солидного достатка не могли занимать государственных должностей, зато могли голосовать. Выборы гарантировали внимание и подарки со стороны кандидатов, которые были, как правило, состоятельными людьми. Высокая конкуренция на выборах часто приносила бедноте материальные пособия.
Цезаря это не устраивало. Несмотря на всё остроумие и изящество, притягивающее взгляды многих замужних женщин Рима, на щегольство и беспокойство насчет своей прически,[103] из-за которого Цицерон не сразу смог воспринять его всерьез, – Цезарь всё же мог быть прямолинейным, как кинжал. Ему приписывают колкое замечание: «Республика – ничто, пустое имя без тела и облика».[104] Так утверждается в памфлете, написанном одним из противников диктатора.[105] Это может быть вымыслом, но звучит как типичная острота Цезаря.
В старой гвардии говорили, что Римом должны править не люди, а закон. Цезарю не было дела ни до того, ни до другого. Он считал старую гвардию лукавой или наивной, а может быть, лукавой и наивной одновременно. Он верил, что только его гений даст народу империи мир и процветание. Чтобы уяснить, как Цезарь пришел к такому выводу, следует лучше понять его личность.
ВОСХОЖДЕНИЕ ЮЛИЯ ЦЕЗАРЯ
Путь Цезаря был долог. Его детство прошло в римских трущобах Субуры[106], но в какой-то момент в его владении оказалась царская резиденция на окраине Форума; он занимал ее как верховный жрец Рима, после того как в молодости был избран на эту должность[107]. Затем бегство и поиски укрытия в горах Центральной Италии, где он спасался от смертного приговора, вынесенного диктатором Суллой[108], и боролся с малярией, и успешная военная кампания против потомственного врага Рима: здесь, в холмах Анатолии, он настолько блестяще выиграл битву, что события оставалось описать только известным выражением «VENI VIDI VICI»[109] («пришел, увидел, победил»)[110]. Затем – получение в возрасте двадцати лет второго по значимости римского военного отличия[111]; возможность купаться в овациях сенаторов каждый раз, как он входит в помещение; радость победы над поверженным вождем галльских повстанцев, лежащим у его ног; три брака и бесчисленные романы с женами ведущих римских политиков; ведение дел с царицей, что вела свое происхождение от одного из военачальников Александра Великого.
Раньше он был консулом-реформатором, который успешно противостоял сопротивлению всего сената, и политическим брокером, который считал себя равным только величайшему полководцу того времени Гнею Помпею и богатейшему человеку того времени Марку Лицинию Крассу. Но уже к 45 г. Цезарь превзошел их обоих – он одержал победы в трех частях света и написал военные «Записки…», которые считаются абсолютной классикой вот уже две тысячи лет. То был гений и демон в одном лице. Всех когда-либо живших ему удалось превзойти в политике, военном деле и литературном мастерстве – никто в истории прежде не выказывал столь изощренного владения этими тремя искусствами.
Цезарь жил в обществе, где скромность не считалась добродетелью. Он был из тех, кого Аристотель именовал[112] «достойными и деятельными», то есть людьми, имевшими высокое самомнение и большие амбиции. Цезарь был уверен в своих качествах: высоком интеллекте, гибкости и эффективных навыках управления. Ему хватало и смелости и нервов, а его жажда власти была безгранична. Он считал себя политическим виртуозом, который умеет не терять здравого смысла. Цезарь был человеком, который в самые тяжелые моменты войны делал всё возможное, каждый раз спасая, таким образом, свою армию. Он был суров, справедлив, осторожен с врагами и бесконечно милостив к римскому народу. Он одобрительно повторял мнение, что Гай Юлий Цезарь является «заслуженным и покрытым воинской славой полководцем».[113]
Еще сидя на коленях у матери,[114] Цезарь привыкал думать, что он заслуживает место первого человека в Риме.[115] Он был уверен, что может вести за собой людей и без помощи сената, который вообще казался ему препятствием на пути к новому и еще более великому Риму: в новой империи жители будут полноправными гражданами, а не подданными; участниками строительства общего будущего, а не костью в горле аристократии. Сам город предстояло отстроить вновь и сделать еще более прекрасным.
В 59 г., будучи консулом, Цезарь принял в интересах бедного населения два земельных закона, несмотря на возражения сената. Он также принял один из первых законов, защищающих население империи от произвола со стороны наместников. Сенат выступал против Цезаря, но он игнорировал данное обстоятельство и получал народное одобрение всех проектов в законодательных народных собраниях. Это было законно, но происходило вопреки всем обычаям.
Цезаря, таким образом, не останавливали ни обычаи, ни сенат. Он был надеждой бедных[116] и гордился этим, а потому презирал сенат за отказ идти даже на малейшие уступки народу. Он продвигал таких людей, от которых сидящие в сенате снобы приходили в ужас: римских всадников, италийцев, новых граждан из Галлии или Испании, даже сыновей вольноотпущенников, не говоря уже об аристократах, совершавших преступления или запутавшихся в долгах. Цезарь не видел в том ничего зазорного. Он даже заявил однажды, что, если для защиты чести (dignitas) рядом ему понадобятся бандиты и убийцы,[117] он с радостью возьмет их на высшие общественные должности[118]. Цезарь не колеблясь применял насилие к своим врагам в высшем свете. После бурных дебатов он выдворил Катона из сената и заключил в тюрьму, а также организовал нападение на своего коллегу по консулату, принадлежавшего к числу оптиматов, за то, что тот пытался остановить принятие одного из земельных законов[119].
Всю свою жизнь Цезарь любил риск и приветствовал насилие. Однажды он совершил опасную переправу через Адриатическое море[120] в небольшой лодке вместе с парой друзей и рабами, вооружившись на случай атаки пиратов только кинжалом, спрятанным под туникой: молодой Цезарь спешил вернуться в Рим. В другой раз он не принял должных мер предосторожности и завел армию в ловушку на реке Сабис в Галлии.[121] Тогда ему чуть было не довелось увидеть, как хорошо подготовленный противник уничтожает его войска. И всё равно Цезарь одержал победу, собрав своих людей по всему полю боя, лично сражаясь в первых рядах: рядом был верный человек – Тит Лабиен. Эта битва изображена как славная победа в «Записках…»; Цезарь, впрочем, преуменьшил здесь вклад своего помощника.
Самый рискованный и славный поступок Цезарь совершил, перейдя Рубикон. Эта небольшая река служила границей между Италийской Галлией и самой Италией. Согласно римскому закону, полководец не имел права вводить армию в Италию без одобрения сената. Но всё же январской ночью 49 г. (в ноябре 50 г. по нашему календарю) Цезарь сделал это[122].
Сейчас выражение «перейти Рубикон» означает принять бесповоротное трудное решение, отрезав себе пути к отступлению. Так оно было и для Цезаря – он бросил вызов сенату и нарушил закон. Это положило начало пятилетней гражданской войне. В сенате враги Цезаря под предводительством Катона и Помпея потребовали, чтобы он отказался от командования и вернулся в Рим как гражданское лицо. Цезарь хорошо понимал, что такое возвращение будет концом его карьеры или даже жизни, и закономерно не подчинился. Он обратился к солдатам с речью, в которой сообщил, что его противники подчинили себе сенат,[123] угрожают свободе римского народа и его собственной dignitas. Солдаты поклялись поддержать своего полководца. Цезарь решил рискнуть всем и развязать войну. Он перешел Рубикон и двинулся на Рим.
Ни один политик не мог остановить Цезаря, ни одна армия не могла победить его. Почти десять лет население Галлии относилось к нему как к царю. Так, предводитель галлов Верцингеториг, сдаваясь римлянам[124] в Алезии, объехал Цезаря на коне, бросил к ногам победителя свои лучшие доспехи, а затем и сам распростерся у его ног. В общем, понимая, насколько тяжело дается такое господство, и сполна вкусив его, Цезарь не горел желанием передавать его мелочным, озлобленным римским политикам, которые, как он считал, и втянули его в войну несмотря на все заслуги перед государством.
Любой человек, не склонный к романтике, будет, вероятно, полагать, что властолюбие Цезаря еще сильнее распаляла его любовница, царица Египта.
КЛЕОПАТРА
Цезарь встретил Клеопатру в 48 г., когда отправился в Египет в погоне за Помпеем. Помпей был убит, едва ступив на берег. Его предал «союзник», царь Птолемей XIII. Впрочем, от Птолемея не было большого проку – он лишил Цезаря возможности принять сдачу Помпея, а кроме того, отказался содержать римские войска. Зато Цезарь получил партнера в лице сестры Птолемея, Клеопатры. Она с удовольствием сотрудничала, лишь бы Цезарь своими войсками поддержал ее претензии на трон.
Во дворец в Александрии она проникла тайно. Ее завернули в постельное белье и, как гласит один из источников, развернули перед Цезарем. Клеопатра обладала прекрасными физическими данными.[125] Она была небольшого роста и полна энергии, каталась на лошади и охотилась. Если судить по ее портретам на монетах, она не отличалась безупречной красотой. У Клеопатры был тяжелый подбородок, большой рот, грубо очерченный нос. Впрочем, на этих изображениях ее черты могли намеренно утрировать и сделать более мужественными, чтобы она внушала больше уважения.
Разумеется, то была умная, хитрая и чрезвычайно привлекательная женщина. Она была очаровательна – живое воплощение Египта, страны древней и утонченной культуры. Клеопатра гордилась тем, что происходила из рода Птолемея I – сподвижника Александра Великого. Она была молода; ей исполнился двадцать один год, Цезарю – пятьдесят два. Уже в первый месяц после их встречи она поняла, что беременна[126].
Пока Цезарь и Клеопатра были вместе, вечеринки не кончались до рассвета. Они совершили круиз по Нилу в сопровождении более чем четырехсот кораблей, проплывая мимо величественных храмов, экзотической флоры и фауны, – и почти достигли Эфиопии. То было путешествие, полное новых впечатлений, приключений и любви.
К весне 47 г., после сражений в Александрии и дельте Нила, Цезарь стал хозяином Египта, а Клеопатра – его любовницей, если только это не вымысел современников или потомков. Они были двумя могущественными политиками, а не безумными влюбленными. Цезарь предпочел поддержать Клеопатру вместо ее брата по чисто политическим соображениям: как политическая величина она была слабее. В отличие от популярного в Александрии правителя Птолемея, Клеопатра зависела от римской поддержки, поэтому в качестве царицы Египта она могла и далее оставаться лояльным партнером.
Но Клеопатра могла и влиять на Цезаря. О чем бы он задумался, если бы она спросила его, например, почему он не считается богом? В конце концов, она же была богиней: все египетские цари и царицы считались божествами. Александр Великий был богом, как и другие правители греческого Востока, – почему бы и Цезарю не числиться таковым? Почему Цезарь не был по крайней мере царем? Оценив его решительное поведение в Александрии, Клеопатра, возможно, укрепила желание Цезаря покончить с нудными, пусть и влиятельными, личностями в сенате и конституционными банальностями, необходимыми для защиты их привилегий. А ее династическая память об эпохе походов с Александра Великого могла напомнить Цезарю, что на Востоке его ждали новые, еще не завоеванные миры[127].
Летом 47 г., после отъезда Цезаря, у царицы Египта родился сын[128]. Она назвала его Птолемей XV Цезарь, но он стал известен как Цезарион – «маленький Цезарь», «Цезарёнок». Клеопатра утверждала, что его отцом был Гай Юлий Цезарь. Сейчас сложно судить, как на это отреагировал великий римский политик и отреагировал ли вообще, поскольку этот сюжет скрыт под покровом более поздних пропагандистских текстов. Один из римских источников сообщает, что «некоторые греческие писатели»[129] нашли Цезариона очень похожим на Цезаря лицом и походкой.
Цезарь, вероятно, не был любящим отцом, но можно представить, что мальчик вызвал в нем теплые чувства. Двадцатью годами ранее Цезарь сетовал, что в его возрасте Александр Великий уже умер, а он еще не совершил ничего замечательного.[130] Сейчас Цезарь имел репутацию великого завоевателя, а Цезарион генетически связывал его с родом одного из полководцев Александра Великого. Тем не менее, даже признав отцовство, Цезарь никогда и не подумал бы сделать рожденного вне законного брака полуегиптянина своим наследником в Риме[131].
О чем можно судить более определенно, так это о том, что Цезарь наверняка был под впечатлением от Александрии. Этот город потрясал красотой и величием. В ту пору он был почти таким же многолюдным, как Рим, но еще более грандиозным. Основанная Александром Великим, столица Египта при династии Птолемеев превратилась в город, полный достопримечательностей. Знаменитый маяк высотой 150 метров на острове к северу от города, дворцовый квартал, порты, колоннады, Мусейон, огромная библиотека, гробницы Птолемеев и Александра Великого, сеть широких бульваров, игра мрамора и гранита, – архитектура Александрии ослепляла и очаровывала посетителя. Александрия затмевала Рим. Неудивительно, что после этого путешествия Цезарь так стремился сделать родной город больше и лучше.
Цезарь не забыл Клеопатру, покинув Александрию в 47 г. Вернувшись домой на следующий год, он включил позолоченную статую царицы в оформление своего нового форума. Эта статуя была пощечиной римским традиционалистам.
Но Цезарь не беспокоился о них. Он помнил, что почти все сенаторы и бывшие консулы (консуляры) выступали против него в гражданской войне. Для Цезаря имели значение только небольшое число верных сторонников, его союзники из новой элиты Италии и провинций, городской плебс, а прежде всего армия. Пускай оптиматы ворчат, хотя он столько сделал, чтобы примирить их. Зато сторонники Цезаря ценили его по достоинству – и считали главной надеждой своей родины.
СТОРОННИКИ ЦЕЗАРЯ
Война в Галлии не только сделала Цезаря одним из величайших завоевателей в истории, но и позволила ему построить государство в государстве. Это государство состояло прежде всего из солдат.
Другие римские полководцы, предшественники Цезаря, пользовались верностью своих воинов как политическим инструментом, но никто не делал этого лучше Цезаря, что всегда было очевидно и до сих пор читается между строк его «Записок…». Наиболее эмоционально в этом произведении изображены не старшие офицеры, а центурионы – римские капитаны. Цезарь описывает их храбрость, самоотверженность, профессионализм. Они отплатили ему в Риме – как политические союзники и более того. Центурионы даже одолжили Цезарю денег перед тем, как он перешел Рубикон и начал гражданскую войну в 49 г.
Центурионы не могли жаловаться на бедность. Они, вероятно, происходили из богатых семей среднего класса; в любом случае жалованья им хватало, чтобы в конце концов оказаться среди обеспеченных людей. У простых солдат не было денег, они сражались из соображений личной преданности. Цезарь реагировал на это без сентиментальности. Как он однажды заметил, власть зависит только от двух вещей: солдат и денег.[132] Цезарь платил своим воинам – и своим влиянием на них творил чудеса. Он поддерживал свою репутацию, разделяя с солдатами все невзгоды и участвуя в солдатских жертвоприношениях. Он разделял с воинами все опасности, которым они подвергались. Так, в начале одного из сражений он приказал отослать всех офицерских лошадей,[133] что недвусмысленно предполагало: исход битвы – победа или смерть. Своего коня он отослал первым.
Цезарь заботился обо всем: от мелочей наподобие отказа бриться и стричься[134] в знак скорби о погибших – до таких важных дел, как распределение жалованья, военной добычи или земель. В итоге войска отвечали ему «редкой преданностью и отвагой».[135] О Цезаре можно было сказать то же самое, что говорили о Ромуле, легендарном основателе Рима: «толпе Ромул был дороже, чем отцам, а воинам гораздо более по сердцу, нежели прочим».[136]
В 46 г. солдаты, одетые в военные доспехи и гордо демонстрирующие награды, проходили по Риму триумфальным маршем, кричали от радости и пели непристойные песни о сексуальных похождениях Цезаря. Среди прочего они выкрикивали: «Поступаешь правильно – будешь наказан, но если ошибешься – будешь царем».[137]
Разумеется, они имели в виду, что, будучи консулом, Цезарь нарушил закон и начал гражданскую войну, но всё же избежал наказания и оказался на вершине власти. Говорили, что взаимопонимание с солдатами доставляло ему удовольствие. И он не ограничивал демонстрацию симпатии красивыми словами.
Так, во время триумфов Цезарь одарил своих воинов солидными суммами сверх жалованья. Каждый ветеран получил единовременно 6 тысяч денариев – а это в 25 раз больше, чем годовое жалованье легионера (225 денариев). Центурионы получили по 12 тысяч, а военные трибуны (полковники) и командиры кавалерии – в два раза больше. Огромные выплаты были возможны благодаря невероятному богатству Цезаря, которое теперь приумножилось военными трофеями.
Всё это были первые признаки грядущих перемен. Армия стала настоящей властью в Риме. Менее чем через три года это станет очевидно каждому, но пока позволительно было надеяться, что солдаты просто склоняют головы перед политическим авторитетом.
Цезарь рассчитывал на поддержку городского плебса, а потому производил выплаты и этой части населения. Солдаты не хотели делить с кем-то богатство, которое считали своим, и попытались было бунтовать, но он лично усмирил их. Более четверти миллиона граждан мужского пола имели право на 100 денариев. Также полагались скидки на аренду жилья в Риме и по всей Италии – настоящее благословение для бедных. Цезарь еще не был готов согласиться с советом, который столетия спустя умирающий римский император Септимий Север дал своим сыновьям: «Обогащайте воинов, а на всех остальных не обращайте внимания».[138] Он знал, что без поддержки легионеров он не сможет править, но без поддержки народа не сможет править, сохраняя мир в государстве. Поэтому по его приказу трое мятежных солдат были убиты, причем двое из них ритуально казнены, а их головы прикреплены к стене резиденции Цезаря.
В дополнение к поддержке солдат и городского плебса Цезарь сформировал новую элиту. Еще в период завоеваний в Галлии он начал собирать команду советников, куда вошли политики, администраторы, юристы, пропагандисты, посредники и банкиры. Они контролировали доступ к государю, улаживали конфликтные ситуации, служили шпионами и выполняли грязные поручения. Почти никто из них не принадлежал к римскому нобилитету, некоторые от рождения даже не были римскими гражданами. Большинство составили люди, происходившие из высших слоев италийского населения, имевших гражданство, но лишенных возможности занимать высокие должности.
Двумя самыми влиятельными представителями новой элиты были Гай Оппий, римский всадник, и Луций Корнелий Бальб, новый гражданин родом из Испании. Всегда в курсе дел и, как правило, молчаливые,[139] они как бы постоянно стояли за кулисами и были глазами и ушами Цезаря. Они выполняли функции начальников штаба, министров одновременно связи и финансов – и могли потянуть за много ниточек в столице. Цицерон жаловался, что Луций Бальб составлял постановления[140] и подписывал их его именем, даже не сообщая ему о том. В прежние времена, печально замечал великий оратор, он был рулевым на корабле Республики,[141] а теперь ему едва хватало места в трюме.
К своему неудовольствию, вскоре он обнаружил, что теперь невозможно увидеть Цезаря, минуя этих лиц. Добиваться встречи с государем было не просто утомительным процессом, но и оскорбительным для dignitas Цицерона – учитывая, что ему приходилось общаться с людьми более низкого социального статуса. Казалось, сам Цезарь понимал, какой урон эти «привратники» наносят его популярности. Однажды он якобы сказал, что если даже Цицерону приходится ожидать[142] аудиенции, то и Цицерон, и все остальные должны бы ненавидеть его. И всё же, каким бы прискорбным ни находил Цезарь такое положение дел, других вариантов пока не имелось.
ВРЕМЯ РЕФОРМ
Пока Цезарь откладывал въезд в столицу и оставался на вилле в Лабикуме, он наверняка обдумывал, как сильно успел изменить Рим. За год до того он уже принял ряд блестящих законов, развивающих страну во всех отношениях: от введения зернового пособия до определения календаря; перемены охватили все территории: от сельской местности до новых колоний за пределами Италии.
Городскому плебсу Цезарь предоставил раздачи денег, развлечения и снижение долгов – но не слишком значительное, чтобы не причинить ущерб состоятельным гражданам. Своим сторонникам в провинциях он даровал римское гражданство. Наиболее влиятельным римским всадникам открыл доступ к общественным должностям и местам в сенате, численность которого расширил с 600 до 900 человек. Некоторые из новых сенаторов Цезаря были гражданами с территории Италийской Галлии и, вероятно, даже из Галлии Заальпийской[143]. Бывшим сторонникам Помпея он предоставил помилование и возможность продвижения. Цезарь использовал свое колоссальное богатство для приобретения новых друзей, включая сенаторов, которым он давал беспроцентные ссуды или ссуды под низкий процент, вольноотпущенников и даже рабов, если те имели влияние на хозяев.
Цезарь раздавал землю ветеранам и зерно городской бедноте, но добавил к этому и ложку дегтя: уменьшил число получателей зернового пособия и начал строить планы по переселению большого числа бедных граждан в новые внеиталийские колонии. К концу его жизни на новых местах обосновались 80 тысяч колонистов. Он помог должникам, установив довоенные расценки на землю, но отказался полностью простить долги, тем самым успокоив кредиторов. Одновременно с этим он поощрял миграцию врачей и учителей в Рим.
