Б. Л. Громбчевский
Путешествия по Центральной Азии
Глава XI
Архитектура Кашгара. Мавзолей Аппак-ходжи. Школы и мечети. Религиозные обряды. Обучение в школах. Образовательные учреждения. Гробница Аппак-ходжи
Архитектурное искусство в Кашгарии стоит на очень низкой ступени развития. Здесь не только нет памятников архитектуры наподобие великолепной мечети Биби-Ханым в Самарканде, построенной Тамерланом в арабо-мавританском стиле, с высокими куполами, но и более поздних дворцовых сооружений, вроде урды в Бухаре или урды в Коканде. В последней было 184 внутренних дворика различной величины, окруженных десятками комнат, в которых размещались 300 жен последнего кокандского хана – Худояра, а также его ближайшее окружение и личная охрана.
Должен отметить, что с этим замечательным памятником азиатской архитектуры русские обошлись варварским способом, обезобразив его переделками до такой степени, что от его изначальной структуры почти ничего не сохранилось. В довершение всего они уничтожили фасад урды, так что мне неизвестно, осталось ли от нее теперь хоть что-нибудь[94]. Об этом можно лишь сожалеть, ибо, судя по дневниковым записям императора Бабура[95], который родился в Андижане, был ханом Ферганы, а впоследствии овладел всей Индией и основал там династию Бабуридов, правившую более 200 лет[96], замысел строительства урды в Коканде, прежнем месте резиденции Бабура, принадлежал ему самому, а ее возведение было начато при его непосредственном руководстве.
Мечети и медресе (высшие духовные училища) незначительны по размерам, а лучшие из них построены по инициативе пришельцев из Ферганы – ходжей – или Якуб-бека.
Одним из монументальных памятников местной архитектуры является комплекс построек над гробницей святого Хазрети-Аппак-ходжи[97], правителя Кашгарии и родоначальника претендентов на кашгарский престол. Этот святой пользуется особенным поклонением всего местного населения; гробницу его посещают десятки тысяч паломников из самых дальних уголков Кашгарии.
Гробница Аппак-ходжи находится в четырех километрах от города и соединена с ним широкою, хорошо содержащейся дорогою, по обеим сторонам которой непрерывно тянутся кладбища, своими размерами лучше всего свидетельствующие о древности Кашгара. Дорога эта ведет к большим воротам, за которыми на протяжении нескольких сот шагов по обеим сторонам улицы располагаются лавки с разнообразными товарами, чайханы, закусочные, да и вообще все, что только может понадобиться паломнику.
У вторых ворот спешиваются и через крытый проход входят на второй двор, посредине которого помещается пруд, обсаженный большими тенистыми тополями; каждая сторона этого пруда имеет в длину около восьмидесяти метров. Против пруда выстроено Якуб-беком медресе из жженого кирпича. Медресе это было прежде обильно наделено вакуфами[98], но китайские власти отобрали их в казну под тем предлогом, что Якуб-бек, выходец из Ташкента и авантюрист, личного имущества не имел, а делал пожертвования из государственной казны, куда они и должны быть возвращены.
В Кашгарии, как и в других среднеазиатских странах, существуют школы двух типов: мектеб-хана и медресе. Мектеб-хана – это начальная школа. Любой город или значительное селение состоят из махаллей (кварталов), которые объединяют от сорока до шестидесяти домов. В каждой махалле обязательно должна быть своя мечеть, а при ней – мулла и школа, где мулла учит чтению и письму. Мулла и школа содержатся на добровольные пожертвования жителей квартала. Помимо этого, мулла получает плату, также в виде добровольных пожертвований, за свадебные и похоронные обряды, обрезание и вычитывание молитв по самым разным поводам. При мечети есть также муэдзин, или азанчи, который пять раз на дню, в установленные часы, поднимается на башню и громким, мелодичным голосом созывает верующих в мечеть на молитву. Посему во всех мусульманских городах голоса муэдзинов доносятся одновременно изо всех мечетей, наподобие нашего колокольного звона во время молитвы «Ангел Господень»[99]. Сигнал к началу созывания подает муэдзин главной мечети – джами (соборной мечети), самой большой в городе, построенной обычно рядом с гробницей какого-нибудь святого. Голос муэдзина джами подхватывают муэдзины всех остальных мечетей в городе или селении. В мечети джами, в отличие от квартальных мечетей, относящихся к определенному кварталу, по пятницам после полудня совершаются коллективные молитвы с участием имама. Отсюда происходит еще одно название таких мечетей – джума мачит ([пятничная мечеть], от джума – «пятница»). В мечетях нет никаких портретов и иных изображений людей, поскольку это считается проявлением идолопоклонства. Стены мечетей украшают лишь искусно выполненные надписи – изречения из Корана. В главной стене – в том месте, где в христианских храмах располагается главный алтарь, – есть полукруглая ниша с возвышением, с которого мулла зачитывает соответствующую суру (раздел, псалм) из Корана. Во время молитвы мусульмане поворачиваются лицом в сторону Мекки, где находится гробница Магомета[100]. Пол в мечети устлан коврами или войлоками, в зависимости от финансовых возможностей жителей квартала. Нельзя входить в мечеть и приступать к молитвам без предварительного ритуального омовения. Посему в каждой мечети есть обязательно водоем с текучей водой. При входе в мечеть необходимо разуться. Мусульмане носят на голове чалму как знак их готовности в любой момент умереть и предстать перед лицом Всевышнего. На тело мусульманина после смерти не принято, как у нас, надевать одежду: его оборачивают в кусок белого тюля, который верующие носят на голове в виде чалмы. Тело кладут непосредственно в землю, без гроба, таким образом, чтобы умерший по звуку трубы архангела Джабраила мог сесть для Страшного суда. Поэтому тело нельзя плотно засыпать: над ним делается что-то вроде свода или деревянного настила, и уже на него насыпается земля. С течением времени своды эти обрушаются, дерево начинает гнить еще быстрее, и в могилах образуются щели, из-за чего кладбища принимают самый отталкивающий вид. Во время молитвы мусульманин вытягивает край материи, из которой свернута чалма, и покрывает им спину. Это означает, что молящийся полностью приготовился к немедленной кончине, ибо начал покрывать себя саваном, в который он будет завернут после смерти.
В мечеть на молитву приходят только мужчины, они встают в ряд и повторяют все движения муллы, молящегося в нише: одновременно с ним опускаются на колени, одновременно – плюют трижды через левое и правое плечи, отгоняя тем самым дьявола, чтобы тот не искушал их. Молитва длится около десяти минут, и только полуденные богослужения по пятницам продолжаются полчаса, поскольку в эти дни читаются нараспев фрагменты из Корана.
Женщинам доступ в мечеть запрещен, и только в мечетях джами есть специальные уголки, закрытые деревянной решеткой с маленькими ячейками, в которых молятся исключительно женщины.
Любые собрания, где обсуждаются проблемы данного квартала, проходят только во дворах мечетей, чаще всего сразу после джума-намаза (полуденной молитвы»[101]). Здесь также устраиваются обеды для бедных по случаю свадьбы, обрезания или выздоровления и т. п. кем-нибудь из состоятельных жителей квартала, причем львиная часть продовольствия, подготовленного для угощения, предназначена для муллы и муэдзина.
На дворе перед мечетью может остановиться и переночевать в крытой пристройке к мечети любой путешественник или бездомный, но не дольше, чем две-три ночи.
У каждого путешествующего мусульманина к седлу прикреплен чистый коврик, который он снимает, когда приходит время молитвы, раскладывает на земле и молится, повернувшись лицом в сторону Мекки. Предварительно нужно совершить ритуальное омовение; в отсутствие воды можно мыться песком.
Вернусь, однако, к начальным школам – мактаб-хана, существующих при мечетях. Теоретически обучение в этих школах должно быть для всех детей обязательным и бесплатным. В действительности же никто не следит за обязательным посещением школ, поскольку правящие власти как России, так и Китая поощряют школы, где обучение ведется на государственном языке, а общинные школы при мечетях вообще оставляют без внимания. Вот почему в таких школах учатся дети только тех родителей, которые сами в этом заинтересованы. Обучение здесь продолжается несколько лет. Все ученики сидят в одной комнате и учатся началам арифметики, а также чтению, автоматически выкрикивая при этом непонятные для них арабские названия букв. Школы эти давно бы уже исчезли, если бы не добрая воля и финансовая заинтересованность учителя-муллы, который получает от общины минимальную сумму на книги и письменные принадлежности. Есть школы, в которых авторитетному учителю удается собрать до 80–100 учеников, но есть и такие, где едва ли наберется десяток учащихся.
Высшим учебным заведением в Кашгарии являются медресе, основанные исключительно на пожертвования частных лиц. Существование медресе обеспечено вакуфом, доходы от которого делятся на три части. Одна из них идет на ремонт помещений; другая – на оплату мутавалиев (правлений) и мударисов (учителей); наконец, третья часть составляет стипендиальный фонд для учащихся, которые не только учатся и живут в медресе бесплатно, но и дважды в год получают материальную помощь в виде наличных денег и продовольствия. Делается это для того, чтобы они не тратили свое время на поиски средств к существованию, а целиком посвящали его обучению. От уровня финансовой обеспеченности медресе зависит количество мударисов и учеников.
В медресе молодые люди продолжают обучаться чтению, письму и счету, изучают Коран и географию исламских стран, а также книги ученых, толкущие Коран и объясняющие шариат. На деле обучение в этих якобы высших учебных заведениях сводится исключительно к урокам беглого чтения, письма и декламирования на память фрагментов из Корана, написанного по-арабски и потому представляющего трудность для всех народов, говорящих на иных языках. Количество студентов в каждом из медресе ограничено и зависит от числа комнат, в которых они проживают; как правило – по одному, в крайнем случае – вдвоем. Надзор за тем, как расходуется вакуф, осуществляют потомки основателя медресе, причем очень часто они сами являются мутавалиями, т. е. управляющими вакуфом. Также такой контроль находится в ведении членов управляющего комитета, в который входят, помимо мутавалиев, один учитель и один студент. Раз в году правление отчитывается о своей деятельности перед всеми учителями и студентами. В случае возникновения разногласий окончательное решение принимает местный казий, который имеет право отстранить недобросовестное правление и заменить его новым. Сколько лет будет длиться обучение в медресе, зависит только от степени одаренности и старательности студента.
Помимо описанных двух типов школ, существуют еще так называемые коре-хана, основанные и обеспеченные материально также частными лицами: в них студенты, окончившие медресе, заучивают весь Коран наизусть. Человек, окончивший медресе, называется домулла, а тем, кто знает наизусть Коран, к этому титулу добавляется коре.
Во время моего посещения гробницы Хазрети-Аппак-ходжи в тамошнем медресе, рассчитанном на несколько сотен студентов и нескольких учителей, были только 32 ученика и один мударис, получивший образование в медресе в Бухаре. В свободные комнаты охотно селили проезжих странников, прибывающих из разных уголков Кашгарии для поклонения святому.
Одну из комнат вот уже несколько месяцев занимал приехавший из Египта араб. В своих пламенных речах, обращенных к сотням слушавших его паломников, он проповедовал идеи махдизма[102] и призывал собравшихся к восстанию против китайцев и войне с неверными, обещая поддержку Махди, который разбил англичан и со своим шестисоттысячным войском готов помочь кашгарцам[103]. Поскольку дело происходило спустя несколько лет после смерти Махди[104], я, выслушав страстные речи араба, спросил его, зачем он обманывает и сбивает с толку народ, ведь Махди давно нет в живых и армии его больше не существует. Араба нисколько не смутило мое заявление, напротив, он обратился к своей аудитории с такими словами: «Этот человек, должно быть, сам неверный, хотя он и говорит на вашем языке и похож на руми (т. е. офицера армии турецкого султана), если он не знает, что Махди не может умереть. Он лишь исчез на время, превратив свои войска в сонмы ангелов, чтобы усыпить бдительность неверных и внезапно их уничтожить». Этот случай наглядно показывает, каково было отношение местного населения к китайцам, коль скоро в течение нескольких месяцев араб мог безнаказанно вести агитацию, не боясь быть преданным в руки китайцев и невзирая на то что его внимательно слушали иностранцы, то есть мы.
Рядом с медресе стоит мечеть, построенная из жженого кирпича, а напротив нее – пруд меньших, чем предыдущий, размеров. Прежде в этих прудах водилась рыба, которая выплывала на поверхность воды, услышав звук колокольчика, и ее кормили паломники. Теперь рыбы нет. Всю ее выловили китайские солдаты.
За мечетью расположен громадный сад, в котором и помещается гробница Аппак-ходжи. Это высокое здание из жженого кирпича с куполообразной крышей и четырьмя минаретами по углам. Купола и крыши минаретов покрыты цветной глазурью. Посредине восточной стены здания помещаются двери, ведущие внутрь гробницы, а над ними – надписи на дунганском языке. К сожалению, главный шейх, заведовавший гробницею, уехал в Кашгар и забрал с собой ключи, а потому мне не удалось побывать в самой гробнице. Но, насколько мне удалось рассмотреть сквозь притворенную дверь, внутренность ее разделена пополам шелковой занавеской, а сам склеп укрыт множеством знамен и бунчуков, завоеванных Якуб-беком в сражениях с китайцами.
Рядом с гробницею устроено небольшое помещение – каре-хана, в виде открытой галереи, в которой сидят чтецы Корана и читают те суры, которые им заказывают паломники.
К югу от здания гробницы находится целое кладбище сподвижников Якуб-бека, убитых в войне с китайцами. Надгробные камни украшены изречениями из Корана или разноцветными глазурованными надписями. Здесь же мне показали место, где было погребено тело Якуб-бека, которое китайцы, заняв Кашгар, вынули из могилы, обезглавили и сожгли, а прах развеяли.
По соседству с только что описанным садом выстроена огромная мечеть из жженого кирпича. Главное и боковые корпуса здания увенчаны куполами, покрытыми цветной глазурью. Внутри мечеть разделена арками и состоит из нескольких приделов со сводчатым потолком. В этих мечетях проходили пятничные, а также праздничные богослужения в присутствии Якуб-бека, который за свой счет привел в надлежащий вид гробницу и все остальные строения, проявив тем самым свою политическую дальновидность и снискав народную признательность.
Гробница Аппак-ходжи является самым крупным архитектурным памятником в Кашгаре.
Глава XII
Отъезд из Кашгара на пер. Суяк в Тянь-Шане. Прощальный дастархан. Тутовые шелкопряды и их разведение. Производство шелковых нитей. Дорога на пер. Суяк. Ночлег в горах. Встреча с китайским представителем. Объезд двенадцати тянь-шаньских перевалов. Влияние высокогорной атмосферы на человеческий организм. Флора и фауна тянь-шаньских склонов
Даотай 27 августа вновь посетил консульство и, после обмена любезностями, посреди разговора о малозначащих пустяках вскользь упомянул о том, что представитель Китая, чиновник IV ранга Ван Да Лое, спешно выехал из Урумчи и 2 сентября прибудет к подножию пер. Суяк («кости»)[105] на границе с Ферганской областью. Подсчитав в уме, что мне нужно будет преодолеть верхом 175 км от Кашгара до Суяка, да притом по горной тропе, я принял решение выехать на следующий день, о чем сразу же сообщил даотаю. Услышав это, Хуанг Да Жень сделал большие глаза, словно был искренне изумлен моим решением, и вскричал: «Возможно ли это? Так скоро? Нет, я вас не отпущу! Мне будет невыносимо без вашего драгоценного общества!» Несмотря на уверения с моей стороны, что мне никак нельзя дольше задерживаться, ибо в противном случае китайскому уполномоченному придется меня ждать, даотай продолжал протестовать, говоря: «Ничего страшного! Он – хозяин, а вы – гость. Хозяин всегда ждет гостя».
Поскольку я знал, что истинной причиной неожиданного визита даотая была именно необходимость срочно уведомить меня о прибытии китайского представителя на границу и что удивление и протесты даотая были лишь следствием обязательных для китайцев правил приличия, я решительно заявил, что никогда бы не простил себе, если бы китайский уполномоченный был вынужден ждать меня в горах, и что мне так же тяжело расставаться со столь гостеприимным хозяином; однако долг – превыше всего. «А потому, – продолжал я, – завтра на рассвете я уезжаю и прошу извинить меня, поскольку не только не смогу нанести прощальный визит, но даже и предупредить о своем отъезде цзунтуна, которому, впрочем, я пошлю свою визитную карточку». Во время этого непростого разговора – ибо в действительности мы оба кривили душой – даотай то закрывал глаза, то восклицал: «Как мудро! Как вы тактичны!» После этого мы продолжили прерванную беседу и расстались как лучшие друзья.
Утром следующего дня, торопясь добраться до Тянь-Шаня, я выехал по кашгарско-нарынскому караванному пути. Меня провожали: сотрудники русского консульства, чиновники даотая, делегация торговцев – русских подданных во главе со старейшиной, казачий конвой, а также конвой из китайских солдат. Вся эта огромная кавалькада, поднимая клубы пыли, миновала Яр-баг – предместье Каш-гара; частью по мосту, частью вброд переправилась через Кызыл-су и проследовала на высокий берег реки, откуда открывается вид на весь Кашгар. Миновав Зунг-караул, главный китайский таможенный пост, мы проехали несколько километров по степи, пока не въехали в с. Артыш, насчитывающее 2 тыс. домов.
Здесь в одном из садов были установлены палатки с дастарханом. Мы задержались на прощальный обед, который устраивали купцы – русские подданные. Во время обеда прискакал на взмыленной лошади один из чиновников добросердечного цзунтуна, ведя за собой еще одну лошадь, навьюченную подарками. Это были: окорок, горшок превосходного ханшина, горшок варенья из имбирного корня и жестяная банка чаю – деликатесы, привезенные из Кантона[106] по караванному пути через весь Китай, а также большой горшок с ханшином, три окорока местного изготовления и жестяная банка чаю для казаков. На визитной карточке – короткое письмо: цзунтун писал, что не прощается со мной, ибо сердце подсказывает ему, что мы еще увидимся, и просит принять эти скромные дары; особенно же он рекомендовал имбирное варенье в качестве средства, оказывающего возбуждающее действие и придающего сил и энергии во время изнурительного путешествия.
Я не знал, как поступить. Не принять подарки значило бы обидеть цзунтуна. Принять их я также не мог, так как вьюки мои пошли вперед, и мне не только нечем было отблагодарить цзунтуна, но и некуда сложить подарки. А взять в придачу еще и лошадь, как того хотел цзунтун, мне не позволяло самолюбие.
От колебаний меня избавил купеческий старейшина, который воспользовался своими знакомствами среди жителей Артыша и нанял для меня вьючную лошадь с погонщиком, и тот повез присланные съестные припасы.
Нечто необыкновенное являла собой упаковка окорока, привезенного из Кантона. Он пробыл в пути по меньшей мере год, подвергаясь при этом воздействию жары и морозов, однако остался таким свежим и сочным, как будто был только что куплен в лучшем магазине Вестфалии[107].
Я очень жалею, что не записал рецепта этой замечательной упаковки. Помню лишь, что окорок был обернут тонкой пергаментной бумагой и герметично покрыт полусантиметровым слоем какой-то серой мази, которая затвердела и отделялась от бумаги, как скорлупа от яйца. Сверху сверток был завернут в бумагу разных видов: слой толстой мягкой бумаги, наподобие промокательной, чередовался со слоем обычной китайской бумаги, все они были тщательно заклеены, и только на самом верху был указан адрес производителя и прилагалась его красная визитная карточка с пожеланием приятного аппетита. Горшки из толстого китайского фарфора с ханшином (крепкая водка, настоянная на ароматических травах), а также вареньем из имбиря не только были плотно закрыты фарфоровыми крышками, но и аккуратно зашиты в толстые бычьи пузыри, так что длительная транспортировка на верблюдах нисколько им не повредила.
После обеда и трогательного прощания мы расстались: я отправился в горы, а провожатые мои остались в Артыше, воспользовавшись возможностью провести этот прекрасный день за городом и вернуться в Кашгар только с наступлением вечерней прохлады.
Дорога по направлению к Семиречью и Ферганской области идет поначалу через местность, где хорошо развито сельское хозяйство; по обеим сторонам дороги тянутся поля риса и хлопка; всюду фруктовые сады и густые плантации тутовых деревьев, свежие веточки которых ежегодно обрезают, чтобы использовать их листья для разведения шелкопрядов.
Яйца тутового шелкопряда, черного цвета и размером с маковое зернышко, в марте складывают в узкие мешочки, которые женщины носят под грудью, согревая их теплом собственного тела. В начале апреля, одновременно с появлением первых листочков на новых ветках шелковиц, яйца набухают, и из них вылупляются крошечные желтые гусенички с черной головкой. Их выкладывают на свежие листья шелковицы, разложенные с промежутками на решете. Решето это помещается на открытой веранде, чтобы дать доступ свежему воздуху, но со всех сторон тщательно завешивается муслином или иной продуваемой тканью, которая, не препятствуя проникновению воздуха, обеспечивает защиту от муравьев и других насекомых, активно поедающих беззащитных гусеничек.
Через неделю длина гусеничек достигает уже 1,5–2 см и они быстро передвигаются. Одних только листьев им уже не хватает. Тогда на деревянные нары, которые также стоят на проветриваемой веранде, укладывают небольшие веточки тутового дерева, только что срезанные: гусенички переползают на них и объедают листья до основания так, что остаются лишь голые ветки. Регулярно, дважды в день, повторяется процедура подкладывания свежих веточек поверх старых, при этом стараются оставить доступ для воздуха между слоями, поскольку гусеницы очень уязвимы и подвержены различным заразным заболеваниям, приводящим к их массовой гибели. Как только сверху подкладывают свежие веточки, гусеницы сами переползают на верхний слой. Они чрезвычайно быстро растут, поедая все большее количество свежих листьев, так что слой объеденных веток увеличивается прямо на глазах. Гусениц продолжают кормить в течение 30 дней. За это время они приобретают длину тела до 5–6 см. Наступает период окукливания: гусеницы выпускают тоненькие нити и окутывают себя ими, создавая коконы размером со среднюю сливу, почти всегда более или менее продолговатые (хотя иногда попадаются и совершенно круглые), бледно-желтого или желтого цвета, изредка белые. Наступает самый сложный этап разведения шелкопряда. Нужно правильно выбрать момент, когда следует остановить развитие бабочки: если убить гусеницу слишком рано, то шелковая нить получится очень тонкой и будет рваться при разматывании; и наоборот, если опоздать на один-два дня – куколка превратится в бабочку с толстеньким тельцем и белыми или бледно-желтыми крыльями, проделает дырку в коконе (нарушив тем самым целостность нитей, отчего они утратят всю ценность) и улетит. Умерщвляют гусениц различными способами: либо оставляют их под лучами палящего солнца, которое в этих местах нагревает воздух до +75–85°С, либо бросают на несколько секунд в котел с кипящей водой. Для получения новых личинок в будущем году отбираются несколько десятков самых больших коконов, которым дают развиться до стадии бабочек. Отложенные бабочками яйца заворачивают в несколько тряпочек и оставляют под потолком или в каком-то другом затемненном месте до следующей весны. Разведением шелкопрядов занимаются только женщины, и полученные от продажи коконов деньги идут исключительно на их нужды. В середине мая на базарах в каждом селении разложены горы коконов, которые скупают перекупщики и свозят в крупные города, где находятся производства по разматыванию коконов. Это самая оживленная пора, предшествующая сбору нового урожая, особенно для местных женщин. Собранные коконы каждая женщина старается продать или обменять на ситец, кумач и подобные ткани как можно скорее, так как коконы быстро усыхают и теряют в весе. Чтобы выкормить шелкопрядов, выведенных из 1⅓ лота яиц, требуется зелень 10–12 тутовых деревьев. В летнее время последние представляют собой весьма печальное зрелище: лишенные листьев и веток, они торчат вокруг полей, словно столбы. Только в августе в кронах этих деревьев появляются новые веточки, быстро отрастая и покрываясь листвой; следующей весной их снова полностью обрезают. Местные жители выращивают шелковицы не только для разведения шелкопрядов, но и ради их плодов, приторно-сладких и водянистых, по вкусу немного похожих на ежевику. Огромные, раскидистые – эти деревья так обильно усыпаны плодами, что напоминают наши цветущие вишни или яблони. Плодами шелковицы охотно лакомятся дрозды и другие птицы. Местные жители также употребляют эти ягоды в пищу: в небольших количествах в сыром виде, а когда они полностью созревают, под деревьями расстилают полотнища и трясут их, как у нас яблони. Собранные плоды сушат на крышах, перемалывают в ручных жерновах, смешивают полученную муку с кукурузной или пшеничной и выпекают из этой смеси сладкий и весьма вкусный хлеб.
Разматыванием коконов занимается значительное число небольших мастерских, имеющихся в небольших и крупных городах. Для этой цели используется большое колесо, вращающееся вручную нанятым работником или кем-то из членов семьи. Колесо это, в свою очередь, заставляет вращаться несколько больших шпулек. В той же комнате вмурован котел, под которым непрерывно горит огонь, поддерживая воду в кипящем состоянии; в воде варятся коконы, плавая на поверхности. Под влиянием кипятка клей, склеивающий тонкие, как волоски, нити шелка, растворяется. Мастер – а это, как правило, человек опытный, – вылавливает пальцами отделяющиеся в кипятке ниточки и очень умело набрасывает их на вращающуюся шпульку. Таким способом крутящееся веретено наматывает нитку, тянущуюся из кокона, а тот дергается и вертится на воде. Естественно, ниточки часто рвутся; искусство мастера заключатся как раз в том, чтобы молниеносно схватить оборвавшийся конец нитки и ловко набросить его на веретено. Какие же нужно иметь пальцы, чтобы целыми днями вылавливать из кипящей воды порвавшиеся нитки!
В той же комнате с помощью передаточного ремня быстро крутятся веретена, скручивающие нитки с 3–4 шпулек в одну, и вот уже готов шелк, из которого можно ткать или окрашивать его в самые разнообразные цвета. В комнатах, где происходит разматывание коконов, стоит отвратительный запах из-за разложения находившихся в коконах гусениц.
Те коконы, в которых гусеницы были умерщвлены слишком рано, а потому нитки из них оказываются короткими, разматывают на специальных машинах; эти нити получаются толстыми и стоят существенно дешевле. Это так называемый сар-нак, из которого ткут местную недорогую ткань – шелковую, но с основой из хлопка, называемую адрас.
В Маньчжурии, где тутовые деревья не произрастают из-за сильных зимних морозов, шелкопрядов выращивают на листьях дуба, известного в ботанике под названием Quercus manchurica. Этот вид шелкопряда дает толстые нитки, из которых ткут известную у нас чесучу. Эту разновидность шелка производят в больших количествах фабрики в Ляояне, Хайчене и других городах Мукденской провинции.
За Артышем рисовые и хлопковые поля исчезают. Караванная тропа постепенно поднимается в гору в северо-западном направлении и пролегает преимущественно по руслу реки Туюн, берущей свое начало в тянь-шаньских горах. Два главных притока этой реки – Аксай («белая река») и Суяк – сливаются в 115 км от Кашгара, рядом с местностью под названием Кызыл-курган. В 50 км от Кашгара мы миновали китайское укрепление Тышик-таш, а за ним – небольшой островок, образованный речными наносами, под названием Тугай-баши («начало зарослей»), густо поросший тальником, колючкой, тамариском и большими деревьями горного тополя. Теперь нам предстояла самая трудная часть пути, равной которой по сложности не было на всем его протяжении от Кашгара до пер. Суяк в Тянь-Шаньском хребте.
Река течет по ущелью с отвесными скалами, местами не превышающему в ширину 50–60 шагов; дорога несколько раз переходит реку вброд с одного берега на другой, причем броды эти каменистые, а летом – глубокие. На обрывистом берегу возвышается якуб-бековское укрепление, не занятое китайцами, с барбетами[108] для орудий, откуда удобно вести обстрел. Ближайшие к укреплению горные вершины и склоны, обнесенные глиняными стенами с блокгаузами, защищают подступы к укреплению. Наш путь пролегает уже мимо зимовок киргизов, кочующих на китайских склонах тянь-шаньских гор.
За Кызыл-курганом дороги расходятся: на север, по руслу р. Аксай идет дорога в долину Ат-баши и далее через русское укрепление Нарын в Семиречье, а на северо-запад – по руслу р. Суяк на пер. Суяк, что в 62 км от Кызыл-кургана. Мы едем по дороге на Суяк и находимся уже на высоте свыше 3392 м, в зоне альпийских лугов. Пологие склоны гор покрыты великолепной травой. Здесь кочует множество киргизов, которые за лето спугнули со своих привычных мест больших диких баранов (Ovis argali), и последние ушли выше в горы. По дороге мы видим целые кладбища с белеющими издалека костями, в основном под отвесными скалами. Это следы кровавых стычек диких баранов с волками. Волки собираются в большие стаи и пытаются отбить нескольких молодых баранов от стада; когда им это удается, они гонят их по горам к заранее намеченному месту, в котором спуск оканчивается крутым обрывом. Не видя другого спасения, обезумевшие от страха бараны бросаются с кручи вниз и – израненные и пришибленные – становятся добычей для волков. Массы белых костей дали название реке и одноименному перевалу.
Наконец, мы без труда поднимаемся на пер. Суяк, абсолютная высота которого достигает 3972 м. Отсюда открывается прекрасный вид на долину р. Тар, по руслу которой идет дорога к с. Узгент в Ферганской долине. В глубине долины виднеются горные склоны, покрытые великолепными арчовыми лесами (Junipetrus). В нескольких километрах к северу различим еще один пер. Суяк в Александровском хребте[109], через который идет дорога в Семиречье; именно в этом месте от Тянь-Шаня, протянувшегося с севера на юг, ответвляется мощный горный хребет, уходящий в западном направлении и носящий название Александровского. Горы эти отделяют Ферганскую область от Семиреченской.