Айрин Мацумото
49 оттенков индигово-сиреневенького
«Хотел посмотреть на японскую принцессу».
Нахлобучило. Стыдом за себя. Тощую, стриженую под мальчика, и с лицом перекорёженым смесью генов.
Буркнула:
«Посмотрел?»
Он, нагло:
«Не-а. Завтра пойдём гулять по работе. И снимать профессиональный фотосет».
Мрачно посмотрела на него. Подумала, спросила:
«А вот если бы ты воровал мои нервы – Ангел бы тебя пристрелил?»
Он замер, глядя на меня каком-то остекленевшим взглядом. Я – напугалась, что что-то я затронула этим вопросом. Буркнула «извини».
Он – продолжил сидеть. Потом вернулся. И буркнул:
«Не понятно. Наверное, нет».
Я – хмякнула. Собралась было предположить, что Ангел его бы в тюрьму кинул, но он – договорил:
«Он бы хотя бы гранату кинул. Ну, или ядерный ранец».
И – мне стало страшненько. Потому как поняла, что он – серьёзно. Честно. И вообще это правда. Если б чё, то вот в него, Ангел – ядерный ранец. Ну или хотя бы – гранату.
И мне – расхотелось. Ощутила себя котёнком недалеко от драки волков с медведем. Очень не хочется смотреть, чтобы не заметили и не сожрали.
Подумала, машинально закрыла разговор:
«Ладно, завтра – пойдём».
Встала, и пошла спать. Замолчав пожелание спокойной ночи. Которое бы выглядело издевательством. Потому что я сама с себя уже наболталась на эротические кошмары. И не представляла, что будет делать он.
Точней, как легла – представила. Что он пойдёт в душ. И там возлюбиться. А я –войду…
В общем, засыпала – долго. Пока не взялась за книжку, которая меня кое-как усыпила.
Засыпая, вспомнила, что «спасибо» за постановление суда я так и не сказала.
Утром меня разбудил он.
Пощекотал за пятку и убежал.
А я обиженно буркнула молча мысль, что – конечно, он меня не видит, это ему Ангел нашептал, как меня дед будит.
Ощутила, что за ночь эффект от вчерашней болтовни не вполне рассеялся. Жёстко сделала зарядку, пытаясь выгнать из организма истому.
За завтраком, вместе, взгляд толком не поднимался. Потому что получилось только загнать всё вглубь. Ну, ниже рёбер всё зудело. И не только потому, что заживало и росло.
Ну, так-то чай с бутерами прошёл молча. Но дожёвывая бутер, он сказал:
«Есть несколько… знаешь слово фактор?»
Метнула на него взгляд. Злобно-обиженный, что он издевается. Он смотрел выжидательно, ровно. Только гудел нацеленностью на работу.
Кивнула. Он помедлил, вздохнул. Сказал ровно, в стол:
«Отходя в бок от основной темы разговора, хочу понадеяться на твоё доверие, а заодно пояснить ход мыслей.
Я очень хорошо умею догадываться. Я – не вижу наверняка, как Ангел. Но очень хорошо умею догадываться»
Хмыкнула. Подумала очень громко злобненько, что под грядущую игру в откровенность не хватает сигарет, может с лампами в лицо. Промаячила:
«Он – уровня 8-0, ты – 3-5?»
Он впетрил в меня взгляд. Помедлила, повернулась встретить. Еле удержала. Потому что смотрел – как серьёзный, уставший мужик на тупого подростка, который на гормонах гонит какую-то типа взрослую чушь. Ну, там, матерится, будучи девственником, например.
Смотрели пяток секунд. Я – уронила взгляд. Прошептала смущённо «извини».
Он вздохнул, и сказал, очень мимолётно и поверхностно думая, как капельки по броне прокатил:
«Виденье у Ангела не восьмидесятое. Немного пониже. А я – на другой ветке навыков, способной выдавать похожий результат».
Помолчал. Я – тоже, ощущая некое… что у меня в памяти оно – куда-то прячется.
Хмыкнула. Посмотрела ему в глаза с желанием курить.
Он – в глаза ответил:
«Вот сейчас я смутно догадываюсь, что тебе нервно от этой беседы и ты хочешь, чтобы я помог тебе её облегчить. А добавляя анализа, предполагаю, что этот взгляд гласит «давай закурим». Потому что вряд ли – «давай накатим по стопочке коньяка», или «давай отложим на потом» или «давай позовём наблюдателя-судью, который будет пояснять». Но при анализе приходится перебирать все варианты».
Я – уронила взгляд со стыдом. Ну и злобой, что меня ткнули носом…
Он вздохнул и сказал:
«Когда ничего не происходит, и мы – плотно в беседе, всё нормально. Мозги всё равно не особо заняты. Но я не уверен, есть ли у тебя привычка разделять мирную, можно сказать, штабную работу и поведение в бою, где надо сообщать сразу быстро наверняка.
Почитав… историю твоего деда, я догадываюсь, что, возможно, у вас есть набор распальцовок для охоты. И может быть, для дома в случае опасности типа соседи пришли бить всей деревней, или КГБ решило сделать план по шпионам. И наверное, у тебя есть привычка этими распальцовками пользоваться. Но ты знаешь, что я её не знаю. И когда хочешь что-нибудь сказать, просто кидаешь мысль с жестами. Иногда получается правильно. Но – иногда.
Поэтому – огромная просьба: я, пока ты на лечении, стараюсь держать в тепле, уюте и сытой. И на невнятные нарушения перечисленного откликаюсь как можно вдумчивей. Но я не читаю твои мысли полностью. Только ловлю то, что чётко и ясно.
В конкретном примере.
Хочу курить – это выданное тобой ощущение неудобняка.
Попробуй, пожалуйста, зайти в самоощущение княгини. И выдать где-то между просьбой и командой «дай закурить».
Я – повисела. Укладывая все взвихрившееся от его речи эмоции и мысли… ну, только вот это «в тепле, уюте и сытой» чего стоило… где-то в организме родилось, но заблудилось ответное радостное повизгивание.
И любопытство от «почитал историю деда»… ну, потребовалось пара секунд сообразить, что, наверное, оно где-то есть в архивах НКВД. И, наверно, у него есть допуск почитать. Ну, или позвонить туда, где архивы лежат и попросить копию. И ещё пара секунд – проглотить вопрос, а что он там вычитал.
Так что за выполнение… его команды, я взялась секунд через десять, в легком бешенстве и раздрае.
Посмотрела на него со всем этим и мысленно рявкнула «дай курить».
Сразу поняла, что рявкнула – зря. Ощутила себя…
Извиняюсь за пошлую странную аналогию.
Первый раз я стреляла, из трёхлинейки, в двенадцать. Когда была на пару ладоней ниже винтовки и весила килограмм около двадцати пяти. То есть в перерасчёте, это как среднему мужчине, которое пять пуд сажени, – из трэша… трёх шестёрок, без дульного тормоза.
Для заграничных слушателей: полагаю, про три русских калибра, вертелка, валялка и трэш, квортеринч 6,5, фо-лин 10,0 и три шестёрки, триплсикс 15,12 вы в курсе.
Соотношение 15,12 к 7,65 и восемьдесят кило к двадцать пять… короче, я приуменьшаю, что как эталону из трэша.
Ну, тогда дед смастерил подушку бронебойщика. И велел напрячь всё тело. И выложил правильно. Ну и всем телом и снесло отдачей.
Так вот. От мысленного рявка на кухне ощущения были… ну, как будто бабахнула, уложившись, чтобы между ног было дерево.
Ну, можно сказать, выкинула импульс из горловой чакры, а отдача прокатилась и бахнула по нижней. А оттуда срикошетила в мозг.
Так что – рявкнула, и – окаменела, стиснув зубы, чтоб не застонать.
Он подумал-посмотрел. Молча выставил пепельницу с сигаретами.
Взял себе, посидел-подождал, пока я зашевелюсь.
Вязко, натужно потянулась к пачке. Взяла.
Дал огоньку. Метнула на него стыдливый взгляд – понял ли.
Увидев спокойное лицо, поняла, что – всё понял, но делает вид, что нет, чтобы мне можно было сохранить лицо.
Мрачно пыхнула дымком.
Он – сказал:
«Сквозит у тебя какая-то неуверенность в том, что тебя воспримут. И сообщения кидаешь со всей дури. Попробуй принять вот какую точку… бытия и зрения окрест:
Всё вокруг – твоя свита. Они постоянно держат на тебе чуть-чуть внимания, чтобы поймать и исполнить. Вот, как я, например, в роли твоего лечащего доктора и хозяйки квартиры, занимаемой дорогим гостем».
Ну, вы поняли, откуда задумка песни «Подкроватия».
А тогда мне – поплохело. Мелькнуло, не успев толком сформулироваться, безумие… ощущение полной безнаказанности за любую херь, которую по любому намёку кидаются выполнять окружающие. И огромный ком этой хери – тоже мелькнул на доли секунды. Где на поверхности мелькнула вишенкой на торте картинка, что хозяйка гостиницы – вылизывает после туалета.
А потом оно всё сразу сменилось ощущением полной пустоты и нежелания жить. В смысле – общаться и кого-либо видеть.
Я потупила пару секунд. Потом через силу медленно – затянулась, выдохнула струю дыма и прошептала:
«Не могу».
Он удивился:
«Ну – как это? Зверушек в лесу – можешь, а человечков в городе – нет?»
Мелькнуло то самое, с волками. Потом – как в деревне собаки подходили пообщаться. А в лесу иногда – лисы, рыси, которых чуяла метров за двести.
Потом жахнуло яростью, что он копается у меня в памяти, как у себя. Безумной яростью.
Которая подбросила на ноги и очень тихо, холодно, отмороженно отчеканила:
«Пшёл вон из моих мозгов»
И повела тело на выход.
В дверях кухни в спину влетело:
«Ну вот, а говоришь – не могу… ЗАМРИ!»
Замри – это когда я от «говоришь не могу» – встала в дверях и мелькнуло, как дед на рукопашке состояние боя вытаскивал.
А потом было начала понимать, что эта скотина со мной делает, и из ярости я почти вывалилась. Но не успела вывалиться от «замри».
Он сказал:
«Не вываливайся из этого состояния»
Повернулась. Подмаршировала к столу. Прорычала тихо, в пространство над столом, чтобы не сдерживаться:
«А потрошить человечков, как зверушек – тоже можно?»
Он хмыкнул, сказал… почтительно, как мажодорм:
«Ваше высочество, запасы дикого скота в наших темницах исчерпались. Но если изволите, в несколько часов могу наловить на улице. Будут ли пожелания по возрасту, полу, виду?»
Меня накрыло пониманием, что он не совсем шутит. То есть я – могу. Попросить… повелеть наловить мне пяток юношей и сделать с ними всё. А он потом утилизирует остатки.
Если бы не опыт… добычи мяса в лесах – я бы блеванула прямо на стол. А так мне просто было жутко. От ощущения, что я – на ребре. На режущей кромке меча. И я или приму эту игру… эту роль в игре в жизнь. Или мне останется бытие той, которую ловят.
И я – не знала, куда идти. Потому что смерть была и там и там. Только в одном случае…
Что-то… наверное, изъятая из глубин, тщательно скрываемая, чтобы не сломали, гордость, сказала… приказала мной:
«Сегодня мы заняты. Однако, потрудитесь восполнить запасы».
Он – встал, и склонился в поклоне.
Кивнула.
И вот с этим кивком всё это стало мной.
До меня дошли прочитанные речи Ангела. До меня дошло, что… мерзких человечков, которых не много, но от которых мне было очень хреново на улицах и в транспорте, на самом деле можно ловить и потрошить. Мне. Потому что я – в Империи. И – княгиня.
И я могу не делать это сама. Потому что у меня может быть свита. Которая сделает это за меня и для меня. И которая, как наши собаки, будет грустить, если хозяева ничего не приказывают.
А потом мелькнуло ощущение, как я – в деревне, чую всех собак и они меня. И – мгновение, когда они собираются взорваться лаем на пришлую… волчицу. И я успеваю стать человеком и спокойно сказать: молчать, вы меня устраиваете там, с кем вы есть, не буду я вас в лес сманивать.
И от этого ощущения жахнуло ощущением, что мне не надо никого сманивать в свою свиту. У меня в свите, там, где мне нужно, и так вся Империя. А я – могу быть у неё. У них всех. На своём месте, с которого никто не будет выгонять, если моё.
Не выдержала. Из тела – выдернуло стержень, и я сложилась на пол. На колени сгорбившись.
Он – сел рядом. Плюхнулся на попу, скрестив ноги. И задал вопрос. Который до сознания просачивался медленно:
«У тебя дома есть земляничное варенье?»
Вытащило удивлением. И раздражением.
Сказала, холодно:
«Зачем спрашиваешь, если знаешь?»
Он, спокойно, но как-то без шутки, но весело:
«Я не знаю. Я – догадываюсь. А много или всего пара банок?»
Я, ну или тогда ещё пока не совсем я, почти не задумываясь, естественно, ответила:
«Во всей деревне, полагаю, наберётся не менее пары десятков вёдер. Я не считаю, кто сколько набрал и наварил»
Он хмыкнул, сказал:
«Очень хорошо. До идеально – смысл второй фразы вполне передан «полагаю» и обобщением «пары десятков»».
Я – замерла от мысли, что, наверное, мне можно… просто не общаться с теми, с кем приходиться общаться не так, как я хочу. Можно не ломать себя, не паясничать так, как заходит в них.
А потом – пронзило ощущением, осознанием, что с ним мне… я с ним просто общаюсь. Что это – третий человек в мире, с которым я за последние три года общаюсь голосом. Причём второго я убила.
Окатило, пропитало… разными эмоциями.
Почти сразу – с собачьей тоской и грустью, что кто – я, и кто – он. Ну, точней, какая – я, и какой – он.
А он сказал, снова – как каплями дождя по броне:
«С-с-сегодня…»
У меня вообще, цепануло, что как-то затянуто вот это «с». Но – не обратила. Услышала только:
«Сегодня, ты работаешь под другим именем. Многие редакторы, как и писатели – работают под якобы псевдонимом. Хотя – просто отказываются от фамилии рода и клички, данной родителями. И работают под своим истинным именем. В отличие от актёров, которые берут какой-то звучный псевдоним в рекламных целях. Типа «мыр-мыр», «Мырлин Мырло».
Потому предлагаю тебе: во-первых, под фамилией рода. То есть Мацумото. Тут хочу отметить, что вообще-то даже юридически, хотя не оформлялось… Отец – не тот, кто заделал, а тот, кто поддерживал и воспитывал. То есть ты одному пожилому самураю – приёмная дочь с полным правом на фамилию. А то, что он тебе дед – это детали. Несколько неудобно его не спросить, но догадываюсь, что он будет не против».
Чуть улыбнуло от «догадываюсь, что не против». Типа он не знает про «извини, я не обучен воспитывать девочек, и могу обещать только то, что воспитаю из тебя Мацумото».
Помедлила. Сказала по-японски:
«Я – Мацумото».
Помедлил. Откликнулся:
«Хай, Мацумото-сама».
Меня начало потихонечку распирать от смеха. И от смущения, что «Мацумото-сама» – это мне. И от того, что это не серьёзно как-то, хотя не понарошку. И от его гайдзинской неуклюжести с попыткой соответствовать. И от ощущения правильности тоже начало распирать на радостный смех.
Фамилия в свидетельстве о рождении меня бесила. Когда подавала на паспорт – хотела поменять на Мацумото. Дед запретил, объяснив, почему. Во всех деталях включая японские интриги с пятнадцатого века по 1944-й, из-за чего у нас – мизерные, конечно, но не исчезающее малые шансы поймать сюрикен от пятёрки нанятых по наши головы шиноби. Именно сюрикен, а не кунай. Из-за чего он, в том числе, после лагеря военнопленных пропал без вести, а не вернулся.
Ну и в распиравшем меня смехе – была нотка истерики, что теперь придут они за мной, ниндзя с сюрикенами. То есть вся та хрень – придёт.
А он – продолжил:
«Касательно личного имени, я предлагаю международный обработанный вариант. Айрин. Рина или Айри или Айра – разговорное русское сокращение»
Замолк. Я – зависла. С нарастающим внутренним хохотом пытаясь не завозмущатся вслух, откуда он взял «Айри» с «Айрой», если дома я уже второй десяток лет как «Рина».
Буркнула, чтоб не заржать:
«Меня второй десяток как Рина зовут».
Он помолчал и включил… ну, я потом узнала, что это называется «административно-боевой режим с посекундной тарификацией рабочего времени»
То есть он стал очень быстрым и бодрым. И меня взбодрило ощущением, что я – в схватке, на татами.
А он – скомандовал:
«Тогда, Айрин Мацумото, вставай и побежали работать. Минута до выхода»
И – убежал одеваться.
Следующие часы эмоций почти не было. На них, как в драке, не хватало внимания.
Я потратила секунду испугаться, что я не знаю, что делать. И ещё секунду – со стыдом усомниться, что справлюсь. Потом решила, что Айрин Мацумото может довериться ему позаботиться о ней. Если сама не будет его подводить.
Вскочила, рванула было в комнату. И – замерла в непонимании, зачем. Потому что одежды у меня никакой другой не было. Потом – сообразила, что он имел в виду. И рванула в туалет.
Через почти минуту стояли в прихожей. Я, закончив завязывать шнурки, потянулась к «пилоту». Он махнул рукой «оставь» и махнул, уже в движении к двери, «за мной».
Удивилась. Успела вздрогнуть от предвкушения холода и понадеяться, что мы – пробежимся, и это не далеко.
Почти всё угадала.
Вышли. Спустились по лестнице. Не выходя, завернули в дверь в подвал.
Прошли почему-то аж два пролёта в темноту.
Он шепнул «стоп», и я не стукнулась в ему в спину.
В темноте клацнул кодовый числовой замок.
По команде «ход» аккуратно перешагнула порог двери, встала. Он – очень громко захлопнул дверь за спиной, обогнал.
Спустились ещё на два пролёта. Он – выстучал по двери ритм. Дверь – распахнулась, и я увидела небольшой тоннель с лампочками.
За дверью стояли два автоматчика. Не в форме. В броне и в касках. В серо-цифровой раскраске. Как на той шапочке, в которой я ходила с мусором.
Ну, вот эта мысль, что я тоже в таком цвете ходила, меня успокоила. Дала ощущение, что это – свои.
Они – расступились, мы – вошли. Он со всей дури захлопнул за нами дверь.
Увидела в туннеле напротив нишу с третьим в цифре, но уже – пулемётчика, который нас держал почти на прицеле.
Он…
Так. Вот тут возникает проблемка.
Я не буду называть ни имени, ни фамилии. Все и так поняли, ну или точно поймут чуть ниже, о ком речь. Пока мы были вдвоём… в истории – вдвоём, то вполне хватало просто «он».
А теперь, как появились другие, надо его как-то назвать, не забегая вперёд.
Можно, конечно, обозначить его Хозяин. В смысле – хозяин квартиры, где я гостила. Или даже Хостелмастер. Или просто Мастер, что хозяин по-английски и сами страдайте, как переводить интервью.
Просто предчувствую, что хейтеры завалят воплями, что я тут на самом деле имею в виду, подсознательно, что Хозяин – тощей рыжей похотливой течной сучки. И это я тоже имею в виду. Только где-то в пятую очередь. И скорей про больную бездомную собаку, которую подобрали и подлечили, и которую трепало сомнением – вот тут оставят, или кому отдадут и что бы сделать, чтобы не выкинули обратно.
Так что… далее по рассказу буду обозначать его Деск. Демоническая Скотина. А не только английское «рабочий стол, конторка, органайзер, пульт управления». С игрой слов, что я была с Деском, то есть сидела за рабочим столом или даже на пульте управления.
Само собой, я в курсе, кого в не самых узких кругах называют «десками». А вы-то в курсе, что «демонстрация» и «демон» – не однокоренные слова?
Короче, Деск.
Деск показал автоматчикам удостоверения. Два.
Глаза автоматчика над маской посмотрели на меня, на удостоверение. Автоматчик – отшагнул. Деск сунул удостоверения в карман и потрусил по коридору. Я, секунду помедлив – за ним. Удерживая лицо, но внутри возмущаясь, что у него – какое-то моё удостоверение, но я не в курсе. И что автоматчики непонятно что подумали от того, что моё – у него.
Как отбежали на пару десятков шагов, он – ответил:
«По внутреннему протоколу, стажёр первую неделю, пока не сориентируется на объекте, перемещается только в сопровождении куратора, и пропуск стажёра – у куратора. У того сотрудника, который в этот момент – куратор. Передача пропуска равно передача надзора над стажёром»
Подумала, показала большой палец такой простой продуманной системе.
Через сто метров прижались к стенке, пропуская телегу газетных листов, которую катили два рабочих.
На нас посмотрели с любопытством. Особенно – на меня. Но – молча прокатились мимо. И мы тоже – молча обошли по стеночке и побежали дальше.
До следующей двери. Точней, двух – грузового лифта и двери на лестницу.
Деск показал пропуска ещё тройке автоматчиков, мы прошли на лестницу. Через дверь с числовым замком в темноте вышли к просто двери, и из неё – в коридор, где молча, очень быстро работала бригада штукатуров, а им откуда-то сверху бегал ручеёк курсантов с вёдрами раствора.
Я удивлённо притормозила, как верхний из пары штукатуров перешагнул козлы, как ходули, и принял следующее ведро.
А потом мы свернули и потрусили в нештукатуреную часть.
Завернули за угол. Прошли ещё чуть-чуть и ещё через дверь вышли в комнату сто на тридцать метров, заполненную стеллажами и вешалками с одеждой. Пробежали через неё, и через ещё коридорчик попали в парикмахерскую. Очень чистую, полную зеркал и камня. И игры света. Как какой-то сказочный храм. Или воплощённый кусок зеркального лабиринта.
На повёрнутых клиентских креслах сидели и болтали, видимо, ожидая нас, двое.
Пожилой дядька с пепельной бородой, хвостом волос. Добрый, но какой-то очень отстранённо-внимательный.
И – женщина, которую я мгновенно обозвала Стальная Леди. Потому что никак по-другому её назвать было нельзя. Ровное лицо. Из самых средних деталей. Разве что, глаза не просто серые, а сталисто-серые. Как ствол с вытертым воронением. Хвост серых волос. Серое тонкой вязки платье с капюшоном. Чёрные армейские ботинки. Чёрный нейлон чулок. И, на шее – ручка-кулон из воронёной стали. Мелькнуло, что жаль, что нет своей обозначить принадлежность. И посмотрела она на меня – холодно. Как может посмотреть, наверное, сабля со стены.
Деск в том же режиме «бегом бодро весело» сказал:
«Так, команда. Это – Айрин Мацумото».
Посмотрел на Стальную Леди и добавил с ноткой намёка на угрозу:
«Из рода Мацумото».
Фразу «на самом деле» он не сказал, но она – прозвучала. И взгляд Стальной Леди сильно поменялся. Ну… теперь на меня смотрели, как сабля на катану.
«К Мацумото-тян можно кратко обращаться Рин. Это, считайте, текущий позывной.
Обращу внимание, что Рин полностью владеет русским, но временно под жёстким ограничением на устную речь и умеет объясняться жестами на уровне мастер-мима любому, кто хочет понять. Хотя по сегодняшней задачи от неё вообще не требуется говорить.
Этот кусок оружейной стали изящнейших форм – Марина. Вячеславовна добавлять туда же, где Мацумото-сама. Можно на ты, но под обещание пофехтовать на ножах, как будет возможность».
Марина посмотрела на Деска очень вопросительно. С угрозой пренебрежения.
Деск повернулся ко мне и сказал:
«Покажи, пожалуйста, Марине Вячеславовне… небесно-синюю когатану. Её, желательно, вписать в причёску и отстроиться по имиджу от неё в том числе».
Я помедлила, вспоминая, как это. Ну, дед сказал-показал один раз мельком, с охотничьим ножом. Так что я не сразу – вытащила вещь, уложила на пальцы, поджав большие и только потом, показав, что несу и что не готова хватать, подшагнула и протянула с поклоном.
Марина – замерла, рассматривая. Потом – не вставая из кресла, поклонилась мне и сказала:
«Очень красивое. Спасибо, что показала».
Я – убрала, отшагнула.
Марина вопросительно посмотрела на меня. На Деска. Он недоумённо махнул плечами. Марина встряхнула рукой, клацнуло и у неё на протянутой мне ладони оказался кнопарь. Не бандитский. А какой-то военный. Цельностальной. Матово-серый.
Я – маякнула, что вид ножа тронул мне сердце и поклонилась.
Марина понимающе, как своей, угукнула. Нож исчез.
Деск метнул взгляд в дядьку, который кусал губу, и бодро сказал мне:
«Ну, вот эта Сталюка, позывной Люка – вообще-то скорей кисточка, чем резец, которая умеет рисовать образ человека целиком».
А потом – сказал Марине:
«Люка, сегодня нужны фото. Статика. Не вибрируй, что стажёр в движении иногда выпадает за маску».
Марина вздохнула, кивнула. А я – уронила взгляд в пол. От понимания, наконец, что такое Марина. И почему, возможно, у неё фигура – на двадцать, лицо – на тридцать с чем-то, а волосы – седые.
Деск показал мне на дядьку.
«Это – Витёк, можно резать до «Тёк» За Виктор Дмитриевич – обижается, что состаривают.
Тёк – мастер по отлову картинок на фотоплёнку. С любой дистанции и при любом свете. То есть откуда чем снять выстроенную кем-то сцену – он может. И в свет поиграть – тоже, буквально за пять секунд подстроив до идеального. Строить картину он тоже может, но тут с ним лучше обсуждать, чтобы получалось что-то живое, а не фотоиконы».
Витёк улыбнулся и помахал мне рукой. Я – махнула в ответ.
Деск – скомандовал:
«Задача сегодня. Нужно фото Рины в одних же местах в двух масках полностью. Маска раз: дочь даймё, по молодости вращающаяся в кругах якудзы подругой молодого босса и помогающая ему с планированием операций и бухгалтерией. Маска два: дочь ярла, боевик-координатор Ирландской Республиканской Армии под прикрытием начинающей рок-музыкантки, экспортирующей ирландскую культуру в мир. На одной из фото будут пары из Японии и Ирландии. Там они сидят на встрече, где обсуждают контрабандные поставки японской техники в США в обмен на поставки из США оружия с боеприпасами, оба канала – поверх официальных с перевалкой в открытом море с японского сухогруза на ангольский с ирландской командой из граждан США.
Столько деталей – для пояснения того, какие и чем занимаются дочери даймё и ярла.
Люка, в образе «дочь даймё» – можно зафиксировать. То есть крась, как удобней. Снимаем в любой последовательности.
Вопросы?»
Тёк поднял руку и спросил:
«Сколько?»
Деск:
«Счас сдам Рину Люке и пойдём смотреть, где-как. Ещё?»
Посмотрел на Марину. Она – кивнула. Он достал-отдал ей мой пропуск.
Марина посмотрела на меня, на него, спросила:
«Час? Гнать полчаса?»
Деск ответил:
«Не спешим»
Марина сказала:
«Всё, валите»
И они – свалили.
А она посмотрела на меня и сказала спокойно:
«Надо что сделать, перед тем, как на полчаса – неподвижно в кресло?»
Покачала, что нет. Она – кивнула на кресло.
И – полчаса. Закрыв глаза и переваривая последние события.
Руки у Марины были прохладные. Во всех смыслах.
Через полчаса – она подняла из кресла, и потащила в костюмерку.
Завела в раздевалку, сказала – скидывать. Я – на секунду зависла, собираясь с духом раздеться перед незнакомой.
Марина сказала спокойно, что ей надо глянуть размеры, чтобы точно подобрать.
Подумала ещё секунду. Поняла, как мне сохранить лицо за паузу – непониманием, насколько раздеться. Разделась до трусов. Покрутилась.
Марина сказала «ага» – и ушла. Вернулась с пакетом красного белья, джинсами, майкой-безрукавкой. И мешком бижутерии. И с рыжими берцами.
Оделась, она обвесила меня фенечками и кольцами-серьгами-ожерельями. И увела обратно.
Посадила в кресло и начала красить лицо.
Пришли, споря о теплоте света в кафе, Деск и Тёк. Марина бросила «две минуты».
Докрасила, отошла.
Я – открыла глаза, посмотрела на Марину, на Тёка, пялившегося с «вау» на лице. На Деска.
Он осматривал задумчиво. Посмотрел на Марину, сказал:
«У меня – чуть рвет. Хиппи – вижу. Ирландку – вижу. Рок-музыканта – не очень. Они, как мне кажется, в коже, в чёрном и сталью обвешаны».
Марина – спокойно:
«Это не хиппи, а ирландский фолк-рок. Эквивалентно русским народным песнопениями до крещения Руси. То есть кокошникам, языческому обвесу амулетами и всё такое. И вот оно уже – в рок-обработке для исполнения на электронных инструментах типа электробалалайки. Причём прикрытие должно сидеть криво. Потому как лейтенант-аналитик снайпер рукопашник-ножевик ячейки подпольного сопротивления – это больше, чем рок-певица и по краям будет накладка руководителя коллектива. То есть бизнес-имидж, рассчитанный на обе целевых аудитории. Белый верх, тёмный низ».
Вот только тут я встала, подошла к ростовому зеркалу и наконец, посмотрела на себя. До этого как-то… чуяла, что Марина мне не показывает полработы. И ждала посмотреть целиком.
И замерла, делая вид, что рассматриваю. Как майка навыпуск ниже жопы скрывает её узкожопость. Как красный лифчик с подкладкой подчёркивает, что там всё-таки что-то есть. Как джинсы обтягивают короткие, но прокачанные нижние лапы.
И что вообще Марина сделала с моим лицом, вывесив по бокам две вплетённых в остатки волос накладных косы с бисером цвета глаз. И превратив подводкой глаза в смотровые щели, за которыми пылает зелёный огонь цвета сгорающей меди. С волосами как раз этой самой меди разных оттенков патины.
Остальное лицо… ну, я себя узнала. Но поначалу подумала, что – перебор. А потом сообразила, что я – рок-певица. И поняла, что до сценической размалёвки – недобор.
Вот тут Деск – отколол. Посмотрел на Марину. Получил у неё мой пропуск. Потом вынул из-под толстовки пистолет и засунул мне за пояс.
Сначала я посмотрелась. И поняла, что майка – почти прячет. И только потом аккуратно вытащила незнакомое оружие и посмотрела.
Оружие оказалось почти знакомым. Я – нервно осмотрелась, выискивая, куда. Нашла столик перед креслом. Вопросительно посмотрела на Марину.
Она – кивнула.
Я – подошла к столику, и аккуратно раскидала ТТ, удостоверившись, что это – он. Хотя обойма – двурядная на кнопке и изменёны угол рукояти, калибр и длинна ствола. А из затворной рамы торчит часть ствола с резьбой. Собрала, протянула Деску. Он покачал головой, достал-протянул вторую обойму.
Сунула её в карман джинсов.
Деск махнул рукой, и мы пошли.
В тир. Стометровый на пять дорожек. Пустой, не считая деда за стойкой оружейной комнаты в углу.
С мишенями напротив каждой дорожки, оттянутыми на возрастающие дистанции. И с обоймой на каждом столике дорожки.
Деск мне просто кивнул.
Я – подумала, щёлкнула по пистолету, изобразила руками угол вверх-вниз и кривизну-пологость полёта.
Он – ответил ТТХ.
Ну, вы поняли, что за пистолет и не буду зачитывать по памяти абзац.
Я подумала, вспомнила речи Ангела про Медную Длань, и решила показать всё, что умею и насколько.
На пятнадцать с упора правой на левую выбила глаза, пупок и крестик на сердце. Потом вернулась на первую дорожку, и на пять метров отстрелялась от пояса с левой и с правой по конечностям. На двадцать пять попробовала от бедра просто попасть. На пятьдесят отработала с одной руки. По очереди левой-правой, медленно. И на сто – с двух рук вылила всю обойму.
Деск понажимал кнопки возврата. Снял художественную. Повесил на гвоздик у оружейки. Рядом с мишенью, где были выбиты глазки, соски и улыбка.
Посмотрел на меня. Я перехватила пистолет кончиками, как нечто грязное, и вопросительно махнула вверх-вниз на оружейку.
Деск показал «погоди» и махнул на мишенное поле и пошёл туда. Я – за ним. Зарядилась, встала.
Через десяток секунд сзади раздался визг и шаги. И я – поняла. Развернулась и стала плавно отходить, разрывая дистанцию. Потому что…
Но двое работяг занесли не кабана. А свинью. Я укоризненно посмотрела на Деска. Он оскалился в ответ.
Мясо вытащили на поле, уронили. Свинья вскочила и понеслась. Мимо меня в пяти шагах, так что пулю в затылок я засадила одну.
Посмотрела на Деска. На рабочих, которые перевели взгляд со свиньи на меня и тоже застыли пялиться. Подумала, ткнула в свинью и помахала рабочим стволом пистолета «на вынос».
Они – подорвались и унесли.
Я – убрала пистолет и вопросительно посмотрела.
Он внимательно, тяжко посмотрел на меня. И я поняла, что сейчас что-то будет.
Деск пошёл к пулеуловителям.
Я зацепила взглядом валявшийся там у стены мешок и поняла – что.
Вспомнилось про пополнение запасов в темнице.
Вот тут была самая эмоция в «Подкроватию».