Айрин Мацумото
49 оттенков индигово-сиреневенького
Наверное, чай был успокоительный.
Дохлебала. Взяла под контроль стыд. Ну, достаточно, чтобы уйти в спальню, а не в ванную.
Ушла – в спальню. Закрыла дверь, хоть так изобразив изоляцию. И, не имея сил сдерживаться, забилась под одеяло и разрыдалась в подушку. Тиская её зубами и затыкая краями уши, чтобы себя не слышать.
Выплакалась до грустной пустоты. Перевернула подуху сухим вверх и потеряла сознание.
Ночью, не просыпаясь, ходила писать. Второй раз было больно, но не до ора. Попялилась в унитаз убедиться, что – заработало. Но мозг был – как в подушке.
Утро сильно не задалось.
Во-первых, мозг так и остался в подушке. То есть всё было тупое. Отстранённое. Не трогающее. Чувствовала себя тупой зверушкой, а не человеком. Но ничего не могла с этим сделать.
Во-вторых… хер на стыд, проснулась от того, что набухли титьки. Сладко ноют, а я держусь ладошками, чтобы не порвались. И – тупо, как зверушка, уже почти… не кончаю. А – разложилась отдаться. Как течная сучка, которую так проняло, что даже скулить и дёргаться не может. И противно быть такой. Но ничего поделать не могу, ибо во сне началось и пропитало весь мозг. И поднять и выдернуть его из этого как-то смогла. Но стекает – медленно.
В-третьих, ощутив и вскочив, с пронзительным стыдом и ужасом обнаружила, что матрас – в крови. Не говоря уже о простыни и трусах. Ибо протупила с прокладками.
Но. Тело-то – забыло как дышать от стыда. А вот мозг – ни из подушки вылезти, ни ускорить отжим пропитавшего. От чего ещё хреновей стало, что мозг – не мой как бы.
Ну и само собой, на стуле у кровати лежало свежее бельё, простынь, чёрный мусорный пакет. И прайс химчистки с обведённым пунктом про матрасы. На пять рублей.
Раздышалась матом шёпотом.
Затупила, что – сначала, что потом. Тупила, пока не дошло, что задача не решается без выхода в коридор в этих трусах.
Вышла. Мимолётно охренела от вида нового матраса в пакете, стоявшего в коридоре.
Поняла, наконец, практическим путём, почему раковина в туалете – низкая, и что за странный кран из лейки душа на двух шарнирах.
И да. Это ныне культурный код не видит ничего особенного, чтобы в одной микрованне мыть попу и руки. А мне там придавило чувством… Ну, не знаю как назвать пакет эмоций от руки-жопа. Омерзение в клею восторга?
Тупо позлилась, пока запихала грязный матрас в пакет. Ну, всё остальное сделала тупя, на автомате. А матрас потребовал мозга. А его не было. И промучилась полчаса. Даже всплакнула, что я – тупая, неуклюжая и у меня даже такое простое – не получается. Три раза перевязывала, понимая, что недостаточно плотно скрутила. Бесилась от непонимания, злит ли меня, что он – не помогает, или я ему благодарна, что дал всё – самой. Бесилась на себя, что во мне – килограмм сорок с чем-то на сто шестьдесят полтора сантиметра. И тупо не хватает массы. Бесилась от незнания, обязательно ли запихивать в пакет или можно просто обвязать.
В общем, когда я выволокла в коридор матрас в пакете, и рухнула на кровать, мне было тупо и пусто. Уже ничего не хотелось.
Через минуток пятнадцать в коридоре шелестнул пакет, в двери показалась рука с большим пальцем. Подбесило от трепыхнувшего чувства радости. А рука поманила «выходи».
Полежала минутку. Через нимагу пошла в душ и завтракать. С непрерывным тупым нытьём болящего тела.
Омлет, сковорода. Чай с травками. Без книжки.
Не смогла себя заставить. Оправдалась, что за компьютером – он, а я не закончила редактуру.
После завтрака он ткнул пальцем в мусорное под раковиной. Потом – выманил в прихожую, и ткнул в чёрный «пилот» на вешалке и достал из шкафа шапку, зимний бело-сероцифровой перевёртыш с дырочками.
И ушёл, оставив меня тупить, тиская спецназовскую шапочку и понимая, что он – точно где-то там. Капитан разведки как минимум. И дед с ним, наверное, справится. А я – точно нет. Даже табуреткой со спины внезапно, наверно, не получится.
Минутку тихо тупо поплакала от своей никчёмности. Вытерлась, не думая, шапкой. Натянула на голову и пошла собирать по квартире мусор. Аж два места. Свой пакетик и ведро из-под раковины. В туалете, внезапно, мусорки не было. Но это внезапно было уже день назад.
Оделась, обулась. Вышла.
Встала в паре шагов у подъёзда. Поставила ведро. Вдохнула уличный воздух.
И – поняла. Что технически, могу вот сейчас просто уйти. Или вернуть ведро, забрать сумку и уйти. А деньги за куртку с шапкой вернуть в течение пяти лет.
А в этой одежде, наверное, можно придти в издательство и не будут тыкать пальцем.
Короче, меня накрыло охренительным, пронзительным чувством возможности выбора. Выбора не между плохо и плохо. А – пожить ещё тут, или уйти жить там. Ну, типа выбора не между съесть сейчас или оставить на потом. А между борщом и лапшой.
Я тихонько расплакалась. От счастья. И от грусти, что докатилась до того, что счастлива от – такого.
И от этого плача – свалилась с мозга подушка. Просто стало тихонько, ровненько хорошо и просто похер, что дальше.
И я тихонько, чтобы не развеять, пошла искать мусорку.
И наслаждалась жизнью минут десять. Потом начала подмерзать. И поняла, что надо – обратно. Пока он не пошёл меня искать и загонять греться под одеяло, а мне не стало стыдно, что запарываю лечение.
Вернулась. Матрас переместился на лестничную площадку. Еле мелькнуло – как это, сопрут ведь.
Разделась-разулась, вернула ведро. Подумала минутку. Подошла, встала вопросительно.
Он – допечатал предложение. Повернулся. Отмаячил, чтобы брала распечатки, ложилась просто читать, а потом написала не более трёх листиков общего отзыва. Напомнил, что сортировка и двадцать отзывов. Ткнул пальцем в термос у плиты и махнул забирать в комнату.
А я… ну, меня достаточно расслабило, чтобы я решилась вести себя как дома с дедом. То есть – поклонилась, еле слышно шепнув и громко сдумав «хай». И плавно пошла выполнять.
Взяла другую, не ту, что редактировала.
Глотала, не вчитываясь в стиль. Прихлёбывая травяной чай из термоса. С перерывами на поесть, как только хотелось.
Ну, мне просто было спокойно и ровно. Очень тихо и в мыслях и чувствах. И – вернулось ощущение пространства вокруг, которое из меня выдавил за неделю переезд в город, где стены, гул мыслей людей и всё такое.
Мимолётно отметила, что он – вышел.
Где-то через пару часов – дочитала. Закрыла глаза сформулировать ощущения от книги. Задремала. Открыла глаза. Взяла ручку, накидала пару листиков отзыва. Закрыла глаза подумать, всё ли написала или ещё что. Задремала.
Крутилось… ну, какое-то предновогоднее настроение. Когда – знаешь, что всё хорошо, и понятно, что будет вкусно и подарок. Но – не знаешь, что именно.
И ещё пошатывало туда-сюда ощущение пространства. От много, как дома. До стиснутости, как месяцы в городе.
И где-то в фоне ныло и щекотало тело.
Вынырнула из дрёмы от хлопка двери.
Открыла глаза от звука шагов и ощущения, что он – подходит. И оно – надвигается.
Он подошёл. С папочкой.
Глянул на отзыв. Взял, Прочитал.
Положил мне папочку на одеяло. Взял рукопись с отзывом. Вышел.
А у меня была дрёма. Так что я открыла папочку. Прочитала, в полусне, письмо. Ну, сейчас это обычный зазыв работать. А тогда – сразу не зашло. Мимо реальности пролетело, а растягивать её было лень.
Ну, там был просто зазыв. Не помню точно. Наверное, что-то вроде
«Уважаемая Ирина Александровна,
По итогам вашего тестового задания на редактуру, издательство предлагает вам два месяца испытательного срока на должности редактор-стажёр.
За это время ваша работа оплачивается сдельно по общему тарифу, с вычетом работы вашего редактора-наставника по тому же тарифу. Задача редактора-наставника – выявить, дополнить и направить Ваши навыки.
В настоящее время, Издательство не имеет возможности выделить на дом компьютеризированную редакторскую станцию, и потому требуется работать только на территории Издательства. Столовая при издательстве – высшего уровня, сотрудникам питание – по себестоимости в кредит с вычетом из зарплаты.
Столовая и Издательство в целом работают круглосуточно. Включая душевую и зону отдыха.
При необходимости, предоставляется жильё по заниженной стоимости аренды, Однако хочу предупредить, что в среднем, объём выплат редактору-стажёру, после всех вычетов, достаточно только на аренду комнаты, а не квартиры.
По окончании испытательного срока вам будет предложен вариант работы, наиболее точно соответствующий Вашим навыкам и задачам Издательства.
Испытательный срок может быть прерван в случае несоблюдения Вами общих требований к сотрудникам, с которыми можно ознакомиться в Издательстве перед подписанием договора.
С уважением,
Директор Издательства»
Число, подпись, печать.
У меня мелькнуло чувство благодарности. И я встала. Вышла на кухню. И поклонилась ему глубоким поклоном на полчаса. Но обнаружила, что всё это мне приснилось, а шевелиться – лень.
Так что решила, что он и так всё понял. И просто уснула.
Проснулась в другом настроении. Выспавшись.
Вспомнила, как проснулась вчера. Вскочила в панике, что забыла. Успокоилась, что нет.
Кое-как сделала зарядку, выгоняя из тела утреннюю истому.
Настроение было… ну, пограничное какое-то. Неуверенное. Не знала, какой быть.
Ну, я понимала, что я – в зеркальном коридоре. И меня – ловят. И что мне принесли письмо с предложением о работе, отражающим точно всё, что я хочу. В том числе – посмотреть на остальных пруфридеров со стороны. И письмо – от директора, а не от демона.
Но я также понимала, что как он письмо выпросил, так может и попросить уволить.
Ещё я не понимала, зачем он всё это делает. Ну, есть ли в этом что-то, кроме забавы с пойманной зверушкой. И можно ли зверушке всё-таки шипеть, рычать и кусаться и насколько, чтобы не выкинули обратно голодать на морозе.
Вошла в кухню – встала, пялясь на камеру у стены. Вроде как фотоаппарат на штативе, но какой-то большой.
Он допечатал, повернулся.
Подумала секундочку. Всё-таки маякнула «то письмо» и – глубоко поклонилась. И – замерла, ожидая, как положено, реакции.
Внутри – подёргиваясь от неуверенности, почти без страха. Ну, потому что этикету меня учил дед. И предупредил, что его знания – образца 1945, а сейчас может быть по-другому. Хотя вековые традиции, пережившие Мейдзи, поменяться не должны.
Он – вздохнул. И сказал, очень спокойно, ровно. Без эмоций.
«Слыш, зверуха лесная, дикая. Это в лесу людей – нету. И когда заблудишься, и сутками бегаешь по лесу от волков, питаясь сыроежками, встретить, того, кто выведет – счастье великое. Хотя ему и не сложно. А тут – город, людей полно. И спросить у прохожего, как пройти в библиотеку – мелочь. Ну и заблудившегося в этих джунглях и булькнувшего в болото вытащить и довести до околицы – тоже не сложно.
Так что – не за что».
Я – осталась стоять. Ну, шипела я так.
Он подождал минутку.
Потом ещё вздохнул и сказал, всё так же ровно:
«А ещё перед тем, как в чужом доме вести себя по своим культурным традициям, следует убедиться, хотя бы в том, что хозяева их понимают».
Меня – пронзило стыдом и страхом, что я – упорола косяк. Он – добил:
«Например, я слышал про японские поклоны и кое-как могу изобразить. Но ни хрена не представляю, как правильно ответить на глубокий поклон благодарности. Так что извини, если что не так».
Встал, поклонился. Средним, как положено.
Выпрямилась, через силу, после него. В мозгу бурлило и бешенство, что он воспользовался ошибкой, и злоба на себя, что ошиблась, и стыд, что дура.
Вздохнула. Решила, что с Японией, пожалуй, много не буду.
Встряхнулась. Вопросительно посмотрела на камеру.
Он подумал, сказал:
«Это – фотоаппарат с полноформатной киноплёнкой. Снимает кадр в секунду. Можно выставить два и пять.
Я хочу посмотреть, как ты выглядишь на живых фото. И на случайных фото в резкий момент.
Всё снятое – под соглашением о неразглашении личных данных. То есть плёнка – тебе, оттиски куда-нибудь ещё – только с твоего разрешения.
Если не хочешь совсем – не будет.
Завтракай, ответ скажешь после завтрака».
Я повисела, решаясь поднять взгляд и заглянуть ему в глаза. Он начал отворачиваться к работе.
Торопливо вскинула руку. Подняла взгляд. Встретила. Не сдержалась – вздрогнула. Переламывая себя, в глаза ему маякнула «зачем вообще тебе это видеть?».
Он наклонил голову, скептически задрал бровь и сказал с весёлым сарказмом:
«Знаешь, если я тебе прочитаю лекцию про пересыщение рынка фотомоделей типовыми лицами, или про прохождение сигнала через фото или видео, это, наверняка, пролетит мимо. И ты начнёшь думать, что это какая-то сложная разводка непойми на что. Так что, может быть, мы сможем ограничиться тем, что я хочу на память пару фоток тебя у себя на кухне?»
Я, чуть подрагивая от напряжения взглядов во взгляд… как в драке насмерть, натужно вопросительно подняла бровь, ткнула в камеру и показала два пальца.
Он хмыкнул, сказал:
«Ну, пару тысяч, чтобы было, из чего выбрать лучшие»
Я отвела, наконец, взгляд, типа подумать. Показала британский «алл райт» и пошла к плите. Где ждала кастрюлька овсянки с ягодами.
Ну а после завтрака – грянуло.
То есть сначала был стандартный фототест. Который «я говорю, кто ты, эмоция и сообщение, ты – пробуешь показать это в камеру. Если сразу – не твоё, показываешь руками букву «хер» и я даю следующую. Иногда я вношу уточнения в образ и прошу поменять жесты и эмоцию».
Ну и дальше – по плану. «Улыбочку. Просьбу. Ладно. Теперь попробуй, «порву, сука»… не, как гопник… ладно, не будем. Попробуй «убью, тварь». Отлично. Теперь – «Ты – дурак?»… Теперь, с улыбкой, где ты пытаешься обратить в шутку что-то неприятное… уточню – пугающее. Ладно. Теперь, «ты – дурак?» с омерзительным презрением. Ладно, теперь, ты – княгиня, а там… ну, пьяный барон, и вокруг – бал».
С княгиней меня – заклинило. Не могла легко притвориться. Ну, потому что где-то в глубине души было воспитание деда.
А демон – упёрся. А я – поняла, что эта демоническая скотина выколупывает меня из-за моих зеркал. Стиснула зубы. И выдала княгиню.
Он – обрадовался и где-то двадцать эмоций-сообщений гонял этот образ. И я уже было подумала, что сейчас он попросит совсем в наглую показать что-нибудь противоположное от княгини. И уже собралась с яростью, чтобы вспомнить прошлый месяц.
Но он сказал:
«Ок, ладно. Для оценки – хватит. Теперь хочу несколько фоток в очень внезапной ситуации. То есть, заранее прости, но я хочу вызвать неуправляемый всплеск эмоций и сравнить с управляемыми.
Можно?»
Я подумала и посмотрела ему в глаза. И даже – заглянула в чай с углями. Пытаясь увидеть, что скрывается за просьбой разрешения.
Само собой, ничего не разглядела.
Так что – отвела взгляд в камеру и кивнула.
Он, вздохнул и сказал:
«Ир, сейчас мы – с тобой. Как бы забудь про камеру. Ну, нет её. И – ещё раз напомню, всё снятое – только твоё, кроме пары фоток лично мне».
Ну, я перевела взгляд на него. На подбородок. И кивнула. Мол – валяй.
И он – навалял. Так, что меня мгновенно проморозило ужасом. Накопленным ужасом. И ужасом, что я – всё.
В общем, он сказал:
«Ир, сначала – уточню, что соглашение о неразглашении покрывает всё совместное проживание. А не только после подписания. Понятно ли?»
А я – уже поняла, о чём. Уже застыла от стыда и ужаса. Но ещё цеплялась за надежду, что – нет. Он – ждал. Я уронила взгляд. И через силу кивнула. Стиснув в кармане когатану.
Он – сказал:
«Знаешь, ты, пока без сознания, орала и разговаривала. Так что – извини, я – знаю, что ты можешь говорить»
У меня – рухнуло. Оставив меня висеть в пустоте. Потерявшись. И пытаясь ухватиться хоть за что. Но – за что, я ждала от него. Повода. На стыд, на ярость, на лютую тоску, на вскрыться…
Он – сказал, очень мягко:
«Я смутно догадываюсь, почему ты боишься применять голос по людям»
Я начала дрожать. Чтобы не согнуться от нестерпимого сочетания «смутно догадываюсь» и – точнейшей формулировки «применять Голос по людям», которую, кроме меня, никто не знал. Мне было очень бешено, страшно и стыдно. От того, какая – я, и как неуклюже он делает вид, что не видит меня всю.
«Со мной общайся, как тебе удобней…»
Я не успела толком на это среагировать, потому как он – внезапно:
«… но я хочу уточнить, почему ты – в розыске».
И меня – выдернуло. Из стыда за себя в тупую ярость – в обиду на свою невезучесть, в злость на свою слабость, и в тупую ярость на Сергея. А ещё вернулся страх. Привычный донный страх, что меня – поймают. Допрос. Побои. Я – заговорю. И – всё. Так что лучше – сразу всё.
И меня опять начало подёргивать бежать. Пока он меня не сдал.
А ещё стало очень обидно. Почти до плача. Что я как последняя дура попала под шантаж спецслужб. Где вот это редактором – прикрытие того, чем мне предстоит на самом деле.
Лицо я удержала. Глаза – нет.
Он – вздохнул. Окликнул мягко, почти поверила:
«Ир, я просто хочу уточнить – ты тогда куда-то ушла, в лес, наверное, покричать. Он – услышал. Его – накрыло. Он попытался изнасиловать. Ты – убила. Так?»
Я – помедлила, решаясь. Открыла рот.
Попробовала сказать.
Переклинило.
Вздохнула-выдохнула.
Прошептала, глядя в стол:
«Зачем? Зачем спрашиваешь, раз знаешь?»
Он – молчал.
Я – вскинула взгляд. И натолкнулась на ярость. На лютую, холодную ярость.
Глаза – сами отвернулись, меня – пригнуло. Мысли – снесло желанием нестись со всех сил.
Он – очень медленно, страшно спросил:
«Скажи пожалуйста. Честно. Это – важно. А в строительном отряде 428, которым командовал твой дед, был инструктор по шиноби-до?»
Я… просто машинально пролепетала:
«Не знаю»
Он – выдохнул, подумал. Потом сказал:
«Мир – кабуки. Все – в масках. Тело – маска духа.
Возраст, пол, походка, голос – роспись.
Новое поверх старого – заметно.
Если снять всё – будет пустота, способная всем»
Помедлил, давая понять. Спросил:
«Ты такое слышала раньше?»
Ну, ярость от него – поутихла. И я смогла чуть-чуть сообразить, и ответить:
«Отзеркаль жертву и убейся…»
И – подождала, продолжит ли он. Но он – не продолжил. А вместо этого отвернулся. И выдал длинное ругательство на каком-то вообще левом языке. И – утробным жопораздирающим голосом. Ну, каким-то запредельно страшным до усрачки. Он это – не мне, не в меня выорал. Но вот почуяла, что если бы в меня, то…
А он, выругавшись, притух. Подошёл к кухонному столу, врубил вытяжку. Достал из шкафа сигареты, пепельницу, зажигалку. Сел, и закурил.
Молча.
А я решила… порычать. То есть тоже – закурила. Несмотря на ворчание лёгких.
Он – посмотрел на меня. Я – встретила взгляд. И выпустила струю дыма.
Ну, курить меня дед тоже научил. Сказав, что иногда – надо уметь. Но нельзя постоянно, чтобы не портить форму.
Пока голодала – иногда стреляла у какого-нибудь дедка. По пятницам.
В общем, он посмотрел, как я – курю, натужно глядя в потолок.
Ну и мне, вообще-то, на самом деле было надо. Покурить. Осознать, что он – знает.
А он тяжело вздохнул и сказал:
«Хреново мне, Ир…»
И – замолчал.
Я – посмотрела на него. На его мрачное лицо. Он – затоптал бычок. Подхватил сигареты с зажигалкой.
Встал, вышел.
Вернулся, забрал камеру.
Вышел.
Хлопнула дверь.
А мне внезапно показалось, что он – ушёл насовсем. Ну, что я вообще останусь тут жить. Редактировать. Есть. Спать. Учиться. Поступлю. Отучусь.
Но всё – без него.
Дёрнуло – догнать. Мелькнуло – а кто я ему? Ну и какая я вообще. Потом – мысль, что он это играет, чтобы вовлечь в лабиринт.
А потом… потом я вспомнила его лицо в ярости. И угрюмое. Затянулась, затоптала.
Поняла, что оно – не демоническое, а просто человеческое очень красивое.
И вот это понимание – спустило лавину мыслей и эмоций. Которая началась потихоньку. С мысли, что раз он – человек… что если он – человек, я могу попробовать глянуть на себя с его точки зрения.
Потом мелькнуло, что его точка зрения – офицер спецслужб. Который, судя по издательству, разбирается в общении. То есть во всех этих стилях, скрытых смыслах, гипнозе, закладках и прочем. И что это – его работа.
Ну а потом – покатилась лавина. Оценки меня и его. Всего.
Ну, начиная тем, что Шерлок Холмс бы легко сложил версию про самооборону от изнасилования… вытащив и посмотрев на княгиню. И попав под мой голос.
И заканчивая тем, что увидев, что – жесты, и я – вмысливаю, он подумал, что – нашёл, с кем отдохнуть от работы. Где – слова, слова, слова. Много болтовни. Очень часто – тупой, ни о чём. Или без единой мысли, вложенной в неё.
То есть… он, наверное, понадеялся, что – нашёл, наконец, с кем можно поговорить.
А потом меня накрыло стыдом и болью, что в его глазах, я – подводка от шпионов противника. Которую, просчитав его, подбросили втереться. И что это он во мне – демона, который ловит в лабиринт.
И я – застыла, погребённая осознанием, что мы… поймали бесконечный зеркальный коридор. Где оба думают про другого, что…
И всё сказанное и сделанное будет восприниматься через паранойю. С подозрением. Без доверия.
Хотя я…
А вот тут меня добило наглухо. Пониманием, что я сама – совершенно точно не смогу вдумать в зрителя что-то, что не хочу сказать честно и явно.
Ну, первую неделю в городе плакала от омерзения, как говорят пустое, или вообще орут как скот про рефлексы. Ну, слова-то вроде человеческие, но за ними – жрать, размножаться, опасность.
Глотком… чего-то в полную жажду, стало даже когда говорили одно, думая другое. Но – хоть что-то думая по-человечески.
Боялась, что сама разучусь общаться. И – покоробило. Вдумывать стала с трудом. Как бегать в воде.
А он мне – чётко и ясно.
Как будто – нет никаких коварных замыслов.
И, наверное, на самом деле – нет. А я всё это…
Дура.
И что бы ни сказала – это будет восприниматься, как работа агента. Так что самое лучшее…
И тут я поняла, что он меня опередил. Ушёл. И не вернётся.
Упала на пол, свернулась в комок и завыла от горя, что всё – так по-дурацки.
Где-то через час, когда стало пусто, я собралась. Встала. И пошла обратно в постель. Доделывать работу, на которую подписалась.
Увлеклась. Так что когда щёлкнул замок – вздрогнула. Мелькнула чуть-чуть, надежда, что – он. Потом сменилась страхом, что он пришёл меня выселить. Обречённостью, что – выселит. И горькой безнадёгой, что такого я и заслуживаю. Ну и ещё, может, милицию привёл сдать меня. Что будет правильно.
Смахнула слёзы. Встала.
Застыла. Ну, поняла, что счас – войду на кухню, и не сдержусь ни хрена. Рухну на колени, обниму его ноги и буду рыдать поверить, что я – не того. А он просто будет не иметь права вестись на это. Так что нехер позориться.
Успокоилась. Сцепила зубы. Сделала лицо. Пошла.
Вошла. В сумраки низовой подсветки. Он сидел за столом, разливал чай. Во вторую кружку.
Подошла. Посмотрела на чай. На шоколадный тортик, который он раскладывал в тарелки. Посмотрела на папочку на столе рядом с ним.
Начала беситься, что не понимаю.
Он – протянул мне папочку.
Открыла. Вздрогнула от шапки «Областной суд…»
Впилась взглядом.
Прочитала постановление, что моё дело о необходимой самообороне закрыто в связи с отсутствием состава преступления.
Потупила, что так быть не может. Попыталась понять, как – может.
Поняла, что – никак.
Подняла на него взгляд. И – прошептала медленно, внимательно шевеля ртом с непривычки:
«Так быть не может»
Подумала, и добавила:
«Ты – кто?»
Он замер. Посмотрел на меня внимательно. Потом спросил:
«Ир, ты как думаешь, что такое АКРИ?»
Подумала. Покачала головой. Потом – шепнула:
«Не знаю».
Он неверяще поднял бровь.
Меня – пронзило… горем, болью, что он думает, что я – играю.
И я заорала. В голос. Со слезами. В него. С заносом в него мысли со всей силы, не сдерживаясь:
«Я НЕ ЗНАЮ!»
Посидели секунду. Он – в шоке. Я – яростно глядя ему в глаза. И видя там – хохот с восторгом.
Я – уронила взгляд. Он сказал:
«Вау. Охренеть».
Потом добавил:
«Съешь, пожалуйста, тортику, пока чай тёплый»
Встал, пошёл к компу.
А я – хлебнула чаю. Взяла ложечку, и отломила тортику. Вместе с тортиком засунув в голову – я применила по нему Голос. А он – держится. И даже, вроде, лучше, чем дед. Ну, или коварен и всё будет позже.
Так.
Наверное, тут самое место вставить пояснение.
Вы все слышали записи. А некоторые – были на концертах. Так вот. Это – очень, очень сильно не тот голос, которым жахнуло по нему. Это – отбитый полутысячей часов тренировок рабочий Голос. Полностью управляемый. Где я контролирую каждую грань и каждый оттенок эмоции и мысли.
Ну, вообще с заносом голосом у меня – врождённое. И людей всегда вздёргивало, что когда я говорю, мысль – залетает. И не понять, и не принять – не возможно. В детстве – ещё шутили, что колдунья и хорошо, что инквизиции нет. А потом уже не очень шутили, и я начала пытаться говорить тихо. И куда-нибудь мимо людей. Как-то – получалось. Но вообще молчала.
Дед в интервью рассказал, что я с тринадцати – молчала совсем. Почти. Потому что голос был слишком сильный и он – терпел, а остальным я стеснялась. Но больше – ничего не рассказал. А было вот что.
В тринадцать меня по зиме прижала к дереву тройка волков. И я поняла, что меня сейчас – сожрут. Совершенно точно сожрут, если я напугаюсь. И буду нервничать. А ещё я поняла, что в ярость – не смогу. В безумную боевую ярость – не смогу. И тогда меня со всей дури качнуло в другую сторону. Я припомнила закон бутерброда и изо всех сил, со всей воли, влюбилась в них и захотела им отдаться. Захотела, чтобы они меня сожрали. И вот это – смогла, вывихнув мозг, убив самосохранение. Ну, в общем, вывернулась в прыжке, и – смогла.
А волки – сели. В удивлении. Потом встали и ушли.
А я – сползла по дереву и колбасилась в истерике полчаса.
Ну а потом выяснилось, что в голосе намертво застряло вот это вот всё. И – я этим не управляю. То есть что б я ни говорила, кроме одной мысли, туда со всей дури вплетается эмоция «сожри меня». Ну, точней, «возьми меня».
Ну дед, поутру после волков, полчасика меня послушал. Спросил, заметила ли я. Я – заметила. Тогда он чуть помялся и спросил, не против ли я, что он заведёт любовницу.
Вот тогда я и поняла. Примерно половину.
Вторую половину я поняла, когда первый раз сбежала в лес поорать песни. Когда обнаружила, что меня саму мой голос – тоже. Не сразу, но минуток через пять я с себя начинаю возбуждаться. Ну, сначала хотелось вообще себя сожрать. Там, палец откусить. Но вот это ещё нормально перекрыла. Но весной через полгода разоралась. И как-то не заметила, как накрыло оргазмом.
Рассказала деду. Он подумал-подумал и ответил, что, может, пройдёт. Ну и что сама знаю, что надо иногда поорать. Это-то мы раньше обсудили. Так что посоветовал не вообще в лес, а на старое капище. И там орать.
Из полтысячи тренировок голоса, сотня часов тренировок были чудовищными. Демоническими.
Мы с этой демонической скотиной сидели сутками в звукоизоляции. И выбивали заклинившее. То есть я часами орала на него, не сдерживаясь, на все лады, «сожри меня». «трахни меня». В оргазме, бляйн, орала. Падая на пол и содрогаясь. А потом – снова орала.
А он холодно, как тренер, воспринимал и толкал треню дальше. И так – пока я не начала это контролировать. То есть оно не исчезло. А я стала это контролировать.
Но вот тогда я это не контролировала ни хрена.
То есть я ему – команду, в мозг прямо, «трахни меня, я уже с тебя кончаю». А он – к компу.
Взревел принтер.
Он выдал мне распечатки. Те, которые «Меня зовут Ангел…» и так далее.
И я – сидела, кушала тортик и жадно быстро читала, в какой стране я живу уже месяц.
И – не очень верила. Особенно – местами. Особенно актуальными, но об этом – ниже.
Дочитала.
Попыталась уложить и покрутить. Прикидывая, что да как, если всё это – правда. А не лично мне написано.
Он сидел, печатал.
Посмотрела на него, на распечатки на столе. Мелькнуло, что – книги.
И – дошло, что такое АКРИ.
Прокашлялась. Тихонечко, и в холодильник как бы, сказала:
«Арт Корпус Российской Империи?»
Он – допечатал. Не сбившись. Повернулся ко мне. Посмотрел. Сказал:
«Точно. Остальное – пояснить?»
Кивнула.
Он улыбнулся, сказал:
«Ну, на старые звания, редактор-стажёр, это что-то типа прапорщика КГБ резерва. Которого можно спрашивать только с разрешения полковника КГБ, который главный кадровик. Ну и вообще полковник сам может порешать вопросы, если они – понятные».
Подумала, спросила. Тихонечко сдерживаясь:
«А ты – кто? И они что, совсем понятные?»
Он – вздохнул. Сказал:
«Вообще-то – нет. Не очень. По уму, труп бы неплохо проявить по варне для полноты картины. Чтобы точно сформулировать, что это было. Например, скот напал на вояку и от того – умер. Но поскольку он и так и так – умер, смысл шуметь? Его – не воскресить. Ты уже сама наказалась по самое нимагу. Хоть в тюрьму тебя пихай на исполнение приговоров, чтобы расклинило спокойно людей убивать»
Я подумала-подумала. И неуверенно предположила:
«Что, на Медную Длань натягивать?»
Он:
«А ты что, из пистоля – вот с пятнадцати на бегу от бедра в сустав бегущего?»
Я подумала, призналась:
«Не знаю. Из ружья, наверное, с пятидесяти. А из пистолета…»
Тут я вспомнила, что вообще-то… но он вбросил:
«Не парься. Статью за хранение вообще отменили. И как бы не наоборот. Для вояк».
Я ещё подумала. И буркнула:
«Только это для граждан Русской, а не Японской Империи. А дед всё ещё без паспорта. Пропал без вести в плену».
Он вздохнул, сказал:
«Если он тут живёт – он тут Житель, точка. Ну или Гость. А по варне его вопросов нет. И ношение разрешено всем по варне. А не по статусу Гражданства»
Подумала, мелькнуло спросить, откуда он так уверен.
Но вместо этого попросила закурить.
Он – подумал. Достал. Закурили.
Я собралась, и решилась.
Спросила в стол
«То есть Ангел видит меня всю?»
Он помедлил, кивнул.
Отмахнула ощущение, что мы поменялись. Я – еле слышно говорю, а он…
Спросила:
«А ты – штатный персонал Арт Корпуса, и он присматривает вокруг тебя».
Он помедлил, кивнул.
Я собралась с духом и всё-таки выдавила:
«То есть если бы я была внедрённым к тебе вражеским агентом, он бы хотя бы тебе сказал?»
Он помедлил. Вздохнул. И ответил:
«Нет. Не сказал бы».
Я – очень растерялась. И успела начать расстраиваться и грустить.
Он посмотрел на меня, и добавил медленно:
«Он бы тебя переместил, если бы ты была вражеским агентом, который лезет в Арт Корп. А мне бы молча настучал по… душе. Молча. Но поскольку он – не переместил, а мне – не настучал, можешь быть уверена в том, что ты – не японский шпион. И вообще не шпион и всё такое».
Я ощутила какую-то большую недосказанность. Помолчали. Ждала, что ещё что-то скажет. Ощущая, что он от меня что-то ждёт. Но не знала – чего.
Я – подумала. Спросила:
«А можешь – честно? Зачем на фото тащил княгиню?»
Он хмыкнул, сказал. Нешуткой в шутке, но я тогда не знала, как это называется. И что он имеет в виду. И почему ему так страшно и стыдно это говорить. Сказал он: