Артём Яковлев
Третий вариант
Пролог
В тот день год назад Лидочка сказала:
– Рекомендую, Ира, сходи к Акселю. Он на всё тебе даст ответ.
Я до этого никогда не обращался к этим фокусникам. К тому же ни разу не покидал Россию и даже не видел океана. Просто так вместе всё сложилось, и немного волновался о том, как всё пройдёт у нас там.
И согласился сходить вместе с Лидочкой к этому чернокнижнику лишь от желания чем-то отблагодарить нашу бывшую одноклассницу за гостеприимство. И поддавшись на её уговоры.
Этот Лидочкин ведун Аксель бесспорно был тем ещё жулиганом! Его холёное лицо мне не понравилось сразу. Беспричинно вздохнув, он взял протянутые деньги и, не считая, сунул в задний карман. Потом устроился поудобней на своём троноподобном кресле и закатил глаза. Минуты три наверное мы с ним сидели и молчали. На его лице ничего не менялось и, когда я уже решился его побеспокоить, по лицу этого плута прокатилась какая-то волна, вроде скоротечного спазма. И он тихонько замычал. Видать, почувствовал, что уже пора начинать. Или просто решил себе значимости добавить. Мол, вон как тружусь. Гляди и радуйся, что обратился ко мне!
А потом Аксель неожиданно поднялся и стал ходить вокруг меня с закрытыми глазами. Как он мог это делать, даже не могу предположить. Но, сразу видно, гадалка-профессионал! Или гадатель…
В общем, представление удалось! Мне пришлось задвинуть ноги под свой табурет, чтобы этот профи их случайно не оттоптал.
Ходил, впрочем, он недолго. Сделал полных два круга, снова оказавшись у своего кресла, сел и открыл глаза. Рукой потёр в углах глаз, помял пальцами виски и, не глядя на меня, сказал:
– Я не гадалка, я – провидец. То, что скажу, тебе, парень, не понравится. Это напрямую коснётся близкого тебе человека. У тебя впереди, как говорится, дальняя дорога…
– Постойте, Аксель, а какого близкого человека? – перебил его я.
Дальняя дорога это само собой разумелось. Хотелось знать поконкретней, за кого из близких мне начинать беспокоиться. Я уезжаю надолго и не хочу оставлять за своей спиной руин нерешённых проблем.
– Не знаю я, а ты не перебивай! У того человека будет трудный выбор, но он решит всё сам!
«Он всё-таки ничего не знает». – решил я. А потом я обязательно спрошу у Лидочки, оставшейся сидеть за дверью, что в этих условиях значит, «даст ответ на всё». Как мне её понимать, если Аксель сам не знает о чём говорит? Он не знает даже кому и что придётся решать?
– Хоть подскажи, о каком выборе…
– Я уже сказал, трудный выбор, нетерпеливый человек! Выбор, что важнее, жизнь или что другое… Потому, что важно всё. И ты огорчишься, что тот самостоятельно выберет третий вариант…
Глава 1. Что значит взлёт наоборот
Саша:
Отсчёт начался рано утром. Всё пошло абсолютно буднично, будто происходит что-то совершенно заурядное. Не знаю даже, чего я ожидал, то ли оркестра с военными маршами, то ли шампанского с цветами… Никто даже не улыбнулся и не похлопал по плечу. Ту большую камеру, где я находился, не открывая, деловитые парни из команды судна подцепили к крюку и стали поднимать из трюма. Один раз ощутимо скребанули о край люка. Звук был премерзкий!
Потом камеру вытянули над палубой, перенесли через фальшборт и нежно, опустили в вовремя накатившую океанскую волну.
Меня стало беспокоить ощущение, что это всё происходит виртуально. Подводила нереальность ощущений, продолжающихся почти сутки, со вчерашнего дня, когда всё началось. Закрываю глаза и полностью теряю ориентацию.
Когда опускали, краем глаза увидел пляшущие по поверхности воды ослепительные блики утреннего солнца. Погода сегодня выдалась ясной. Поплавать бы без скафа, понырять с аквалангом у борта судна…
Но зависть остающимся беспокоила недолго. Впереди ждала интересная и, во многом, необычная работа. Брат бы сказал: «приключение». Но это так только для него.
В момент, когда вода сомкнулась сверху, наступил зеленоватый сумрак. Солнце было ещё низко и поверхность воды провела раздел: камера нырнула, а яркий солнечный свет остался там, наверху, за зеркальной гранью. Отсюда были видны только играющие на волнах тусклые блики.
И сразу же перед стеклом, за шлейфом из пузырьков воздуха, засветилась желтизна единственного ласта. Второй такой же экземпляр немного толкнул кабину где-то за непрозрачной стенкой.
Крутые чёрно-жёлтые ласты это у моего оператора связи Лёхи Савостина. Использование акваланга сегодня он не посчитал важным и, возникнув передо мной, показал большой палец и выпустил вверх струйку пузырьков воздуха изо рта. И миг спустя за его спиной у самого борта во взрыве пузырьков возник второй из операторов – Серёга, тоже в ластах и также без акваланга. Здесь они должны меня снарядить и отправить в путешествие к точке на дне.
Они блаженствовали, оба не могли отказать себе в маленьком удовольствии последний раз поплавать в тёплом море перед многочасовым сидением на связи в душной каюте.
Леха, с этого момента мой пиар-ангел, распахнул створку люка и, когда я сел на дно кабины и свесил ноги, чтобы Сергей обул мне ласты, сам зарядил за спиной у меня систему жизнеобеспечения и сразу переключил её в автономный режим. Дыхательный насос дал короткий сбой и пошёл качать снова. И я понял, что отсчёт расхода затикал, пора отправляться.
Глюкоза на трое суток была заряжена в скаф ещё вчера вечером. И сейчас, вероятно, уже должна была создавать впечатление, что спасает меня от чувства голода. Я нормально не ел уже вторые сутки, со вчерашнего утра. И ощущал только тошнотворный привкус тёплого солёного раствора во рту. Бр-р! Гадость какая!..
Скафандр был очень умным и не требовал постоянного контроля. Связь и электроника в нём, накануне были проверены дважды. На внутренней стороне левого рукава помещался гибкий дисплей цифрового коммуникатора, совмещённый с почти полной клавиатурой на кириллице. Данные на экране светились позитивные: на высоком уровне и аккумулятор, и кислород. Только углекислота в обратке немного выскочила за лимит… Здесь, конечно, мог не справляться насос, но признаки отравления мне хорошо известны и их у меня не было. А другие, нормальные для остальных ощущения в лёгких, у меня обнулены коварными медицинскими методами.
Так что всё работает как надо. Из-за такой мелочи, как небольшое превышение нормы окиси углерода, огорчать специалистов не стал.
Пока мой Лёша вынырнул на поверхность, уже передохнувший Сергей к моему карабину за кольцо пристегнул трос, на котором меня будут спускать.
Задерживаться теперь повода не было, я махнул Сергею рукой, оттолкнул себя от кабины и повис на тросу. И тот почти сразу дёрнулся и понёс меня в глубину, к месту работы. Через несколько минут я буду уже на безумной пятидесятиметровой глубине, где меня дожидается только первая из семи или восьми запланированных остановок.
Лёшка, с борта, пока я спускаюсь, успевает выйти со мной на связь. Я представил, как он мокрым вваливается в пультовую, садится на своё место, накидывает на голову наушники и щёлкает тумблером, включая звуковой канал.
– На связи!.. Как слышимость…
Нас разделяло уже больше половины первой дистанции, связь была ещё вполне приличной. Но уровень громкости неудержимо плавал и какие-то смутные шумы порой глушили голос так, что трудно было разобрать о чём он говорит. Похоже, Лёшка всё-таки интересовался моим самочувствием.
Я на левой руке набрал «ок».
Проводимость воды для цифрового канала намного выше. Можно эсэмэсками общаться на значительном удалении от трансивера. Не так быстро, зато надёжно.
Голова немного кружится, и мне приходится держать свои руки перед глазами, чтобы, хоть таким хитрым образом, определять вертикальное направление. В голове была какая-то закавыка, а с этим невозможно определиться, когда все среды и внутри и снаружи стали очень близкой плотности. Именно это сделало вероятным это наше рекордное погружение.
Кстати, пузырёк с подсветкой в стеклянном шарике на правом рукаве, тоже мало чему помогает. Он маленький, и расположен настолько неудобно, что сам на глаза не попадается. Надо стараться, чтобы разглядеть. Эта подсвеченная игрушка, придумана неизвестно кем и неизвестно для чего.
Резкий рывок. На остановке трос резко натянулся и вокруг него появилась муть. Первая остановка – глубина 50. Мой датчик при этом реально показывает 47. Весь спуск должен происходить с остановками на каждых полста метров.
Эти девушки в зелёных комбинезонах с красным крестиком на рукаве объясняли, зачем нам необходимо такое. Но я этого уже не помнил…
При обычном погружении, например, фридайвера, главное – это спуститься достаточно быстро, но согласуясь с допусками, пробыть на дне сколько надо и подниматься медленно, с предписанными остановками, чтобы избежать ДКБ. Зачем делать такое при спуске, всё-таки я не понял.
В этой точке подводного пространства достаточно светло, и я вижу всё вокруг и подсветка на рукавах скафа почти не видна. Ощущаю себя в центре огромного синего шара темнеющего в сторону увеличения глубины. Здесь, в открытом океане вода слишком прозрачна. Она выглядит кристально чистой и кажется мои белые перчатки сами светятся от падающего с поверхности света.
Для меня дорога вниз ещё только началась. И там внизу уже двое суток находился, дожидаясь нашего с братом появления, подводный дрон. Его, после получаса блужданий в самый первый день, решено было оставить в режиме ожидания, чтобы не пришлось поднимать для перезарядки. Всё равно нам почти всё придётся делать самим, без этой глупой «умной» железки.
Лёшкин голос пропал окончательно сразу после остановки. Я, помучавшись, набрал пальцем на клавиатуре:
«вишу не слышу отлично».
Пусть знают, что связь звуковая пропала, а я в порядке. Начинать баловаться со знаками препинания не стал. Как поймут меня, пусть так и поймут.
Но связь цифровая всё ещё действовала и меня поняли. Пришло ответное сообщение: «Пока висишь, сообщай, что видишь».
Не дождутся! Я так глубоко иду впервые, буду сам смотреть что здесь и как. Пусть мой напарник им все эти прелести расписывает. Он вечер и полночи готовился к этому.
За стометровой отметкой ещё немного стемнело. Сгущавшийся сумрак всё более насыщался синими тонами. Ещё немножко и всё вокруг посинеет окончательно. Белые перчатки теперь потускнели, а подсветка дисплея и пузырькового шарика стали ярче.
Стайных рыб на такой глубине уже нет. Только различные, шарахающиеся от меня, одиночки. Мелочь, крупных хищников, вроде акул, здесь не вижу. И метровая пика, закреплённая на спине, я боюсь так и останется не испытанной в настоящем деле.
Когда меня начинают опускать, возникает неприятное ощущение бездонного тёмного колодца, куда меня тросом проталкивают… С каждым метром погружения всё заметнее темнеет, но не так уж сильно и мне без надобности включать прожектор, там у дна иметь свет важнее.
Остатки цифровой связи пропали на двухстах пятидесяти. Не страшно. Внизу должен оставаться ещё один транслятор, правда не такой мощный, как верхний.
И в то же время стал заметным холод. Температура, пока опускаюсь, снизилась. Почти как в зимней речке подо льдом, куда я окунулся как-то в детстве, решив проверить толщину льда. И спас меня тогда братишка. И мы оба потом в мокрой одежде бежали домой и там оба были наказаны за мою шалость. Но брат принял всё как надо и не стал себя выгораживать.
Костюмчик на мне хоть и теплоизолированный, но под водой тепла не держит совсем. Поэтому и был предусмотрен подогрев. Но я стараюсь обойтись своими силами.
Поработал пальцами в тугих перчатках, от души помахал ластами. Как бы начал согреваться. Но на очередной остановке всё равно пришлось включить терморегуляцию. И ещё подсветку на пальцах, от них в воде разлилось небольшое сияние.
На такой глубине свет почти отсутствует. Темнота снизу и темнота вокруг заметно сблизились. Большой синий шар почернел и его воображаемые стенки сблизились. Вижу только то, до чего могу дотянуться рукой.
После шестой остановки, когда до дна осталось меньше восьмидесяти метров, неожиданно моргнул коммуникатор и дошло текстовое сообщение, состоящее из обрывков:
«…то…64…им…за…смоляков…».
Я не понял, какой-такой этот Смоляков, фамилию эту в первый раз увидел, и она мне ни о чём не сказала. Но на всякий случай на эту абракадабру ответил привычным «ок». После чего цифровой канал сверху замолк. Как видно, они, если и получили мой ответ, то тоже ничего не поняли.
И после последней остановки, я наконец смог снова расслышать знакомый голос Лёхи:
«Саш… Ты меня слышишь?..»
Лёхе кто-то со стороны посоветовал чуть слышно:
«Ты набери ему текстом…»
Но Алексей был таким же упрямым, как и я, он повторил голосом:
«Как слышишь меня, ответь!..».
Я тут же набрал:
«слышу леша».
Алексей обрадовался:
«Хорошо что ответил!.. На какой ты глубине сейчас?».
Так как вопрос был каким-то позиционным, а трос скользил, я отвечать не стал. Пока набираю, да пока это до Лёши дойдёт, я буду уже на месте.
Трос опускался стремительными рывками, и до дна остались уже считанные метры. Пора было готовить приземление.
Я включил прожектор на плече. И ближайший ко мне мир воды вспыхнул яркими красками… То, что я считал работой глаз, оказалось больше работой воображения. Кромешной и неподвижной сизой пустоты больше не было. Ярко-зелёный луч сиял в воде, упираясь в близкое дно.
Удар ногами я всё-таки прозевал. Спружинить не удалось, ударился подошвами в ластах, ноги только после подогнул и сразу завалился на бок в облако поднявшейся мути. А трос, продолжая скользить вниз, широкими петлями падал на меня…
«стоп» – торопливо набрал я, замерев в лежачем положении. Вода засияла жирной мутью, пришлось дисплей коммуникатора приблизить к самому стеклу шлема, чтобы можно было что-то разглядеть в кромешном тумане.
Падение на меня троса остановилось только через двадцать секунд. Оторвать себя от дна мне было уже невозможно, более двадцати метров стального троса, огрузившего мой, и без того тяжёлый, скафандр, неподъёмно придавили ко дну. А найти какая петля лежит на какой, в этом положении я не мог. И снова на руке набрал:
«вира помалу».
В этих петлях ещё необходимо было найти свой карабин и успеть отцепить себя от троса.
Глава 2. Близнецы
Ира.
Меня этим утром ударом чем-то твёрдым снаружи по стенке моей индивидуальной камеры, разбудили вместе с Сашкой. Спать со всей этой требухой, торчащей во рту, оказалось совсем не прикольным. Но я всё-таки немного поспал… Сегодня ночью, когда вернусь, я буду уже спать как нормальный человек.
Я проводил брата на выход только глазами. Когда его камеру поднимали на крюке, связь с ним не работала.
На мои обращения через коммуникатор к ответственным за связь: «Доброе утро!» и «Хэллоу! Есть здесь кто?», вообще никто не пошевелился. Сергей то ли ещё спал сам, то ли считал меня спящим. Правда, минут через пять после моих обращений, к моей одиночке подошла Алёна Викторовна и излишне громко произнесла:
– Как себя чувствуем, Ириней Сергеевич?
Она одна звала меня полным именем и, вероятно, на «вы», а не просто во множественном числе вместе с собой. Странная. На судне все, даже капитан и начальник экспедиции, как и последний из матросов, обращались ко мне по-свойски: «Ира». Правда, капитан облекал это всегда в шутливую форму. Но я на такие шуточки давно уже не обижался. Тем более, что он – капитан, власть, и ему можно было всё!
В школе, например, никто не решался дразнить меня, сравнивая с девчонками. Потому, что мы вместе с моим братом были силой! И никому такой наглости не прощали с самого первого класса…
Кто мог знать в то время, что после школы мы пойдём разными путями и каждый своей дорогой.
Теперь я стал, скорее всего, лётчиком, а он, тоже скорее всего, моряком… Моряком потому, что в российской армии Сашка стал служить на Тихоокеанском флоте боевым пловцом. Мы с ним ещё в школе увлеклись дайвингом.
А мне одному удалось тогда же поступить в военно-космическую академию имени Можайского в Санкт Петербурге, куда мы мечтали попасть вместе.
Слышимость в заполненной морской водой камере гораздо лучше, чем на воздухе. Стенки её тоненькие и работают акустическим резонатором, а несжимаемая вода великолепно доносит звук туда, куда надо, даже через акустический барьер наушников. Алёна Викторовна, как всегда, говорила громко и не улыбалась.
Очень строгая девушка. И, по-моему, неровно дышит к моему брату Сашке. Но это не моё дело.
Я рукой показал ей, что всё хорошо, и она тут же ушла.
И больше никто не появился…
Вообще я ожидал, что возле меня, запертого здесь, постоянно кто-то будет крутиться. По крайней мере, вчера так и было. А сегодня я уже изнывал от ограничения в общении. Попробовал снова вызвать Сашку:
«Как дела у тебя там, на дне?».
В ответ – ничего. То ли мой канал случайно оставался отключенным, то ли нас умышленно развели в пультовой…
Нас с Александром Сергеевичем, Младшим, вчера после операции, ещё под наркозом, сперва опустили в очищенную морскую воду, где поочерёдно упаковали в эти оранжевые суперскафы. Как происходила эта упаковка, я уже немного помнил. Была куча гадких ощущений…
Потом, заперев в скафы, вытащили нас из операционного бассейна и разместили каждого в своей, тоже заполненной доверху водой, камере в другой части трюма. Мне стоять в этой камере или лежать, было всё равно, как, собственно, и ожидалось. Практически, я там вертикально лежал!
Тело своё я чувствовал пушинкой и мне казалось, что продолжаю лежать, а весь экипаж спятил и стал ходить по стенке у моих ног… Вертикальное направление я перестал чувствовать с первого момента, как в бассейне открыл глаза.
А окончательно придя в себя уже в запертой камере, решил опробовать коммуникатор скафандра, и для эксперимента набрал на левой руке: «Огурец в банке!» – имея в виду себя, заправленного в солёную морскую воду.
На что Серёжа Селиванов, который с этого момента должен оставаться со мной на связи, ответил:
«Давай приходи в себя, огурец!» – и, щёлкнув, тут же отключился.
После наркоза я отходил ещё больше часа. И, когда настало время обеда, под ложечкой немножко засосало. Привычка, наверное. Я скинул Сашке: «Сейчас у них обед».
На что он ответил в своей манере, грубо, и без всего излишнего:
«твой обед послезавтра».
Заглавные буквы, как и знаки препинания, по его мнению, всё только усложняют. Я и сам раньше плохо понимал зачем в урезанной клавиатуре коммуникатора оставили клавишу регистра. Но теперь всё стало по-другому, я ей охотно пользуюсь. Так заглавными буквами можно выделить важное в сообщении и разделять предложения даже не пользуясь точкой.
Точку, как знак, на дисплее я различаю плохо. Но уже хорошо, что запятую я вижу лучше. Оптика на глазах подобрана была нормально, но я к ней, как видно, ещё не привык.
А насчёт обеда послезавтра Младший, как всегда, прав, миссия рассчитана на тридцать шесть часов, вместе с предварительной адаптацией. Плюс-минус часа четыре ещё. Тогда мы и сможем уже поесть, поспать и почувствовать себя нормальными людьми…
Да, кстати о Младшем. Наш отец, помимо имён, всегда употреблял такие клички. Считается что я появился на свет на несколько минут раньше, поэтому получил прозвище Старший, а брат с тех пор зовётся в семье Младшим. Впрочем, это, я думаю, какие-то условности. Мы были тогда так похожи, что отличить одного от другого без бирочки на ноге никто бы не смог. Имя Ириней решил дать первому сыну отец, так звали нашего прадеда. А я тогда меньше чем брат требовал к себе внимания, с тех пор поэтому и считают меня старшим без каких-либо особых на то оснований.
Меня теперь после брата ждал спуск на глубину, работа, связанная с испытанием жидкофазной дыхательной системы при высоком давлении в реальных условиях… Очередная попытка адаптации существ с газовой поверхности к жизни глубоко на дне океана.
Сорок часов – это всё, что нам обещали. На большее рассчитывать очевидно нельзя. Могут начаться различные трудно- а то и вовсе необратимые последствия. Поэтому обязательной после подъёма будет очистка лёгких и длительный возврат нас в исходное состояние… Снова будет наркоз, ультразвуковое сканирование, жуткие длинные иголки в руках этих фей от медицины и всё прочее такое же.
После того, что с нами делали вчера, я чувствую себя лишённым чего-то очень важного, какой-то части своей индивидуальности. И это не связано с отвращением к процедурам.
Едва прикрываю глаза, я плыву будто в космосе. Вот она невесомость и нет реальной точки отсчёта, что считать верхом, что низом… Все координаты вертятся вокруг, поэтому предпочитаю глаза держать открытыми, чтобы контролировать это кружение.
На зрачки мне вставили какие-то подводные контактные линзы, позволяющие не терять фокус в воде, и в значительной мере сохранять ориентировку.
Ощущения, близкие к истинной невесомости я испытывал прежде несколько раз. Но не настоящие, космические, а в летящем по сложной траектории самолёте, меньше минуты и под наблюдением инструкторов…
О том, что со мной было вчера, мне вспоминать совсем не хотелось. Меня коробит, как подумаю, что испытать это придётся снова и с неясными перспективами. То ли всё восстановится, то ли придётся воссоздавать всё потом неизвестно сколько…
Когда вчера я пожаловался Сергею на свою невозможность ориентироваться, Алёна Викторовна, прочитав это, подошла к камере и сказала, что это НОРМАЛЬНО (подумать только!). Она ещё добавила:
– Вестибулярный аппарат дезориентирован, так как полости внутреннего уха, во избежание глубоководной травмы, теперь заполнены физраствором… – и тэдэ, и тэпэ. – А потом мы всё это постараемся исправить…
Исправители! Они мясники какие-то, эти феи, маньяки с ножами и иголками! Меня, как шашлык, насадили через рот на связку гибких трубок, заканчивающихся где-то у меня в лёгких, замаскировали рот чёрной резиновой полумаской и замариновали в солёной воде. Когда после операции очнулся, пришла в голову глупая мысль, что это уже совсем не я.
Дышал я не сам и дыхание было очень, и очень, и очень тормозным. Как будто кто-то другой ме-едленно раздувает огромные меха, каждый вдох по полминуты. Мне при этом вдохе никакие мышцы не подчиняются. Небольшой насос и управляемые клапаны теперь легко справлялись с обеспечением меня кислородом и азотом. Азот, говорят, организму тоже необходим. Чтобы не свихнуться от глубины.
Сашка, например, считал, что азот придумали именно для того, чтобы нам служба не казалась намазанной мёдом. Всё потому, что от азота при всплытии всё равно надо будет как-то избавляться…
Со слов Сергея Сашка сначала сообщил, что спуск идёт нормально и потом надолго отключился. Связи пока нет, но всё в порядке. Хотя я уже по голосу Сергея догадался, что обстановка там оставляет желать лучшего. Они боятся, что что-то пошло не так, но расчётный режим спуска отменять всё-таки не решились. И живут надеждой, что с Сашкой всё хорошо.
Кто лучше меня мог знать Сашку? Я в том, что он молчит потому, что не терпит за собой контроля, был просто уверен.
А команде обслуживания, чем напрасно бояться, лучше бы поставить на тросе для спуска кабель связи! Неужели им так уж неважно, что с нами происходит при спуске? Эту мысль я тут же адресовал Сергею. Он буркнул: «Сейчас…» – и долго не отвечал на мои запросы.
Минут через пять снова включился: «Есть связь с Сашкой! Говорит, отцепился от троса, можете сматывать. Глубина – триста семьдесят семь… Теперь, что касается связи. Александрыч дал добро. Сейчас вытянем трос, подвяжем кабель и у тебя уже будет связь. Подождать немного придётся».
«Сколько?» – тут же поинтересовался я.
«Совсем немного. – успокоил Сергей, – Минут пятьдесят. Может, чуть больше…»
Ничего себе, немного! Брат целый час будет вынужден ждать только начала моего спуска. Не могли что ли раньше это подготовить. В достаточной подготовленности экспедиции у меня давно закрались сомнения… Сашка уже говорил, что эту экспедицию готовили второпях и наспех. Но я не мог подумать, что всё настолько плохо.
«Не надо кабель!» – торопливо нашлёпал я с восклицательным знаком. – «Саша на дне один. Спуск сразу!»
И, действительно, меня стали спускать почти сразу.
Пока открывали сверху палубный люк и цепляли крюком мою временную темницу, прошло минут пятнадцать. Потом камеру вытянули над палубой, где она стала грузно раскачиваться.
Солнце сияло уже высоко. Сквозь двойное стекло и воду внутри смотреть на расплывшееся в синеве светило и раскачивающийся вместе с океаном судно было удивительно! Как будто я маленькая золотая рыбка и гляжу из подвешенного в воздухе аквариума на эту воздушную нереальность!
Мой связной Сергей, в ластах уже ждал меня, плавая в воде. Пока кабину опускали, он снизу что-то кричал. Но я за общим шумом ничего разобрать не смог. Гудели стропы, в борт судна звонко билась волна и чайки ещё орали, как ненормальные… А с борта мне махал почти весь состав экспедиции и ещё часть свободного экипажа. Приятно, когда так тебя провожают, будто ты это заслужил. Я прижал к иллюминатору ладони с пальцами в форме сердца. Они ещё больше оживились. Но я уже в следующее мгновение оказался накрытым волной и мало что увидел…
Когда Сергей распахнул в воде люк, моя одиночная камера так дёрнулась, что я чуть не вывалился наружу. Успел схватиться за край кабинки. Серёжка тоже меня подхватил и, поднатужившись, помог вернуться обратно.
Да, я теперь необычайно тяжёлый. Один только этот «лёгкий» скаф, со всем снаряжением, мной и жидкостью внутри, около четверти тонны весит! Не знаю даже, как смогу я плавать? Все слои этого костюма эластичны, поэтому подвижность конечностей нормальная, но у меня за спиной такой чудовищный вес системы жизнеобеспечения!
Пока я, корячась на дне кабины, пытался пристегнуть себе ласты, Сергей, суетясь, вставил в гнездо за моей спиной тяжёлый дьюар со свежим кислородом и три аварийные ампулы в кассету у сгиба локтя и перевёл систему обеспечения жизнедеятельности в автономный режим.
Кстати, об этих аварийных ампулах. Одна из них с быстродействующим наркозом, который все здесь зовут: «рубильником», потому, вероятно, что вырубает. Вторая у них зовётся «будильник» с соответствующим этому анти-вырубающим действием. А третья на слэнге – «отрыжка», инициирующая позывы к собственному дыханию. Вот такое смешное у них арго! А правильные названия содержимого этих ампул знает только одна Алёна Викторовна, специалист-анестезиолог.
Подготовились к погружению мы с Сергеем достаточно быстро. Была ещё одна непредвиденная задержка: перед застёгиванием заклинил карабин на тросе, который должен меня связывать с лебёдкой корабля, и сколько мы ни бились с этим карабином, результат был отрицательным. Два раза Сергей выныривал отдышаться.
При последнем его всплытии я на всё плюнул, времени ремонтировать уже не осталось, и один из рабочих «космических» карабинов на своём поясе справа зацепил за звено на тросе. Снова нырнувший Серёжка проверил надёжность, от души рванув соединение к себе. Затем шлёпнул меня рукой по шлему, пальцами показал, что всё хорошо и вынырнул, чтобы отдышаться и дать отмашку на лебёдке.
Спуск пошёл! Я повис на медленно скользящем в глубину тросе и тут же набрал на коммуникаторе:
«Опускаюсь. Вода чистая, видимость великолепная. Вижу над собой воздушную границу воды на 25-40 метров. И масляный след от кормы…».
Многоточие поставил, чтобы они могли ждать продолжения. Я чувствовал себя эдаким глубоководным репортёром. Такая идея пришла мне в голову, когда я ещё отходил от наркоза, в полубессознательном состоянии. И уметь быстро набирать длиннющий текст, чтобы считать себя по праву таким репортёром, я обучал себя один только предыдущий вечер. Поздно вечером нас с Сашкой все оставили в покое, и делать было совершенно нечего.
И свободное время это я использовал для реализации своей революционной идеи. Сперва, отключив связь, тренировался один. Описывал всё что вижу и чувствую, набирая текст у себя на руке. Позже мне стали помогать Серёжка с Алексеем, пришедшие узнать почему я отключился.
Правда, когда я попробовал работать с ними вслепую, ничего хорошего не вышло, и они перестали меня понимать. Я по слепому набору много тренировался потом, пока остальные спали, включил связь и мучал брата Сашку, пытал его разными длинными вопросами до тех пор, пока он, наконец, не уснул. Может он и не спал, просто ему всё надоело, и он перестал откликаться.
Кстати, клавиши для слепого набора совершенно не приспособлены. Всё время приходится искать края клавиатуры. Перчатки недостаточно тонкие и не позволяют чувствовать поверхность клавиш. Пальцами «вижу» только края и промежутки между клавишами, поэтому пришлось заучить назубок расположение каждого знака в клавиатуре.
