Арсений Долохин
Закат
Вдруг из-за окна, а точнее – из-под окна – донеслось едва слышное шуршание колес, ей даже сначала показалось, что машина ехала с заглушенным мотором. Дошуршав примерно до подъезда, в котором располагалась квартира с тремя обитателями, занимавшимися в спальне какими-то важным делами, и с ней, стоящей у раковины, колеса замолчали, и снова стало очень тихо. В ее груди вдруг заметно потеплело – шуршание колес передало ей несколько до боли знакомых образов. Вхождение твердого в мягкое. Успокаивающий ропот внутренних волн. Бережный шум воды в ее ванной, которая была готова литься хоть до самого утра. Закрыв кран, чтобы не обременять любезных хозяев квартиры лишними расходами, она осторожно подошла к окну и заглянула в недавно проделанную в газете дыру. Закат был уже не алым, а скорее бархатным, но не траурным, а совсем наоборот. Машина внизу и правда была – слишком немодная с виду, чтобы принадлежать одному человеку. Качели на детской площадке пустовали. Она сделала дыру шире, чтобы видеть больше. Людей во дворе не было совсем, были только машины жильцов и одна только что прибывшая непонятно чья. Вдруг снова послышалось аккуратное вкрадчивое шуршание, и во дворе появилась новая машина, подъехав к первой, она тоже остановилась и замолкла; с виду новая машина была немного другой, но тоже явно не с этого двора. Вспомнив про еще не успевшую опустеть бутылку, она взяла ее со стола и продолжила наблюдать за преобразившимся двором. Ничего не происходило; машины как будто приехали просто постоять. Она сделала большой глоток, чтобы немного скрасить томительное ожидание непонятно чего. Наконец боковая дверца одной из машин отъехала назад, и из машины выбрался человек. Человек старался казаться предельно серьезным, но все равно как будто немного из-за чего-то переживал, хотя пока что даже ничего не делал. Из второй машины тоже вылез человек. Посмотрев на них обоих, она угадала, что жизненные интересы у этих приехавших на разных машинах людей были примерно одинаковыми. Ей не нравилось подглядывать за людьми, когда они даже не догадывались о ее существовании, поэтому она решила не вникать в чужие тайны и отошла от окна. За порванную газету ей было немного стыдно, она решила, что извинится перед человеком в свитере, прежде чем уйти.
Надевая куртку, она услышала, как открылась дверь спальни, доносившиеся оттуда звуки на мгновение стали громче и отчетливее; дверь закрылась, и из темной прихожей показался человек в свитере, только свитер на нем был уже другим, темнее старого и с неиспачканным воротником. Зайдя на кухню, человек в свитере спросил, как у нее дела. Она улыбнулась и сказала, что хорошо. Человек в свитере посмотрел на ее обмотанную бинтами руку и поинтересовался, не болит ли рука и хорошо ли на ней лежат бинты. Она несколько раз согнула и разогнула руку, как будто занималась со спортивным снарядом, и ответила, что лучше и быть не может. Человек в свитере вдруг заметил выдвинутый ящик со столовыми приборами, о котором она уже забыла, и задвинул его, ни о чем на этот раз не спросив. Она протянула человеку в свитере бутылку и спросила, не хочет ли он сделать глоток. Человек в свитере покачал головой. Она сказала ему, что у нее есть еще одна такая же, только еще не открытая – на случай, если он брезгует. Человек в свитере снова покачал головой. Пожав плечами, она наконец осушила бутылку одним длинным глотком и спросила у человека в свитере, нельзя ли ей оставить бутылку у них в квартире, чтобы не уносить с собой ничего лишнего. Человек в свитере тоже пожал плечами и сказал, что можно. Некоторое время они молчали, потом она вспомнила про порванную газету и объяснила человеку в свитере, что ей хотелось посмотреть на закат и поэтому она проявила неуважение к жильцам, испортив часть интерьера. Человек в свитере взглянул на дыру в газете через ее плечо и сказал, что у них в запасе много газет и он сегодня же может повесить новую на место порванной; потом он сказал, что он тоже часто смотрит в окно вечерами. Где-то под окном хлопнула дверь машины, потом еще раз. Человек в свитере вдруг опустил взгляд, очевидно, его опять заинтересовали так никуда и не пропавшие пятна на ее куртке, лицо его стало обеспокоенным; ей показалось, что его все-таки тревожил этот цвет, не только на ее куртке и джинсах, но и во всех остальных местах, где его было много, кроме разве что вечернего неба. Она снова улыбнулась и сказала человеку в свитере, что ему не нужно переживать за нее саму и уж тем более за ее наряд. Человек в свитере посмотрел ей в глаза и молча кивнул. Она сказала, что ей, наверное, уже пора идти. Человек в свитере снова осмотрел ее с головы до ног, но беспокойства в его взгляде уже не было – он понял, что она и правда могла отвечать за себя. Повесив на плечо торбу, она предложила человеку в свитере угостить пивом хотя бы его сожителей, но он ответил, что им это тоже будет ни к чему. Она направилась к входной двери, человек в свитере последовал за ней, чтобы выпустить ее, свет в прихожей он зажигать не стал; в полумраке его очертания казались ей особенно загадочными, даже мифическими. Когда он крутил ручку, которой подчинялись толстые железные стержни, державшие дверь запертой, ей показалось, что издаваемые замком звуки причиняют ему настоящую боль, до такой степени сосредоточенным было его лишившееся в полутьме многих внятных черт лицо. Открыв дверь, человек в свитере еще раз посмотрел ей в глаза, о чем-то задумавшись; взгляд его совсем при этом не изменился. Она вдруг поняла, что человек сейчас видит примерно то же самое, что и на том снимке с холодильника, и оно все еще, по его мнению, чего-то заслуживало. Звуки, доносившиеся из спальни, стали громче; она поняла, что там очень быстро, не считаясь с заветами школьных скрижалей печатали на компьютере, точнее, на двух одновременно. Она немного сощурилась, как вчера, при их первой встрече, потом развернулась и вышла, ничего не сказав. Человек в свитере закрыл дверь и снова стал крутить ручку, возвращая железные прутья на место.
Покинув квартиру, она снова вспомнила про затею с такси и все-таки решила, что именно так она домой и доберется, но сначала спустится вниз, чтобы присесть на скамейку в последний раз и осушить последнюю, уже точно прощальную бутылку. Свет в подъезде был каким-то необычным; повернувшись, она поняла, что это закат прорывался в окно лестничного пролета, его густые краски и не думали сходить на нет. Внизу открылась дверь подъезда, коротко и очень тихо. Она не услышала ничьих шагов, но вдруг каким-то неведомым чутьем ощутила, как подъезд стал теснее. Вскоре послышались и шаги; она сразу поняла, что шедших было несколько, даже еще больше, и шли они вместе друг с другом, не порознь. Вдруг она что-то увидела на полу лестничной площадки, прямо у своих ног, в нескольких шагах от закрывшейся за ее спиной двери. Она опустилась на корточки, чтобы видеть ближе. Это был лепесток, сорвавшийся с ее запястья, когда человек в свитере принес ее сюда. Она подняла голову и увидела еще один, в двух шагах от первого. Поднявшись с корточек, она шагнула к лестнице и увидела целую вереницу оброненных ей лепестков, тянущуюся через ступени и пролеты вниз, туда, откуда доносились шаги; было похоже, что шедшие наверх были одержимы идеей найти букет или хотя бы один цветок, подаривший им начало сводящих с ума следов. Повернувшись назад, она поняла, что вереница алых частиц завершается слишком недвусмысленно: последний лепесток, который она не увидела сразу, лежал прямо у подножия закрытой на железные прутья двери. Шаги были уже ближе; она вспомнила звуки стучащих по клавиатурам пальцев, шедшие снизу приближались немного похоже – не так быстро, но все равно желая успеть раньше, чем станет поздно. Предвидя скорое появление шедших по ее следам людей, она решила узнать, может ли она ходить тише, чем они, и стала подниматься вверх, к лестничному пролету с окном, ступая аккуратно, но не слишком медленно. Когда она оказалась на площадке пролета, поднимавшимся снизу оставалось пройти последний ряд ступеней, чтобы оказаться там, где только что была она. Она решила подняться еще выше, чтобы никто не узнал о ней слишком рано, и дошла до середины следующей лестницы, ступая все так же тихо и осторожно, бутылка в торбе покачивалась в такт ее шагам, будто заботливый амулет; прямо под ней перемещались чьи-то тела, от их бессчетных шагов стены подъезда беззвучно завибрировали, отталкивая полученные сигналы, чтобы не треснуть и не обвалить вслед за собой весь дом. Наконец шаги прекратились, и стало совсем тихо. Она стояла на обшарпанной ступеньке, дыша спокойно, без всякого напряжения, бутылка в торбе наклонилась к ее спине и поддразнила своим еще никуда не девшимся холодом; кокетливо оскалившись, она изогнула руку и осторожно коснулась дна бутылки сквозь торбу, обещая рано или поздно выпустить из нее застоявшийся пар. Снова послышались шаги, кто-то перемещался по лестничной площадке, но никакого хаоса в этих новых шагах уже не было; потом вдруг стало совсем тихо. Внезапно стало ныть обмотанное бинтами запястье, прося свободы; поднеся запястье ко рту, она надорвала бинты зубами и стала ожесточенно разматывать их, бросая прямо на лестницу. Когда рука полностью выбралась из пут, она внимательно присмотрелась к тому месту, откуда выронила цепочку, приведшую сюда тех, кто толпился за слоем лестничного камня под ее ногами; там не было больше ни розы, ни зоркого глаза, был только непонятный иероглиф, который ей неинтересно было расшифровывать. Обернувшись, она увидела, как краски заката льются сквозь зыбкое стекло на лестничный пролет, деливший отрезок между ее подошвами и головами стоявших внизу на примерно равные половины, но при этом не проникают слишком глубоко. Она поняла, что закат зовет ее попрощаться с ним.
Неожиданно воцарившаяся в подъезде тишина прервалась – кто-то из стоявших на лестничной площадке постучал в дверь, она сразу поняла, в какую именно. Когда стук замолк, в подъезде стало еще тише, чем было. Несмотря на давление, которое оказывало на нее сузившееся пространство подъезда, она чувствовала, как ее сердце с каждым мгновением бьется все спокойнее и спокойнее, транслируя ей какую-то незыблемую правду мира. Стук повторился, в этот раз стучали куда требовательнее и доходчивее. Ей показалось, что она услышала какой-то шум, приглушенный дверью со стальным замком, толстые штыри которого теперь, скорее всего, очень хотели стать пластилиновыми; потом по ту сторону двери стало намного тише, чем на застывшей лестничной площадке, и она вдруг непонятным образом поняла, как звучала разрубленная на куски тишина подъезда для тех, кто был сейчас в темной прихожей.
