Аркадий Владимирович Корнев
Государство и право в контексте консервативной и либеральной идеологии: опыт ретроспективного анализа
Полагаю, что у консерватизма есть мощная юридическая составляющая. И вообще идеология русского консерватизма, как, впрочем, и либерализма, в основном выработана юристами.
Обоснованно считается, что либерализм является прямой противоположностью консерватизму, хотя в настоящее время оснований для таких мнений остается все меньше и меньше. Один умный человек, пожелавший остаться неизвестным, однажды сказал: «Никто не знает, что такое либерализм, зато все знают, как его надо ругать».
В самом общем виде либерализм – политический, экономический, юридический в качестве фундаментальной ценности почитает свободу, самую возвышенную и химерическую вещь одновременно. О свободе, а следовательно, о либерализме написано очень много литературы. В отличие от консерватизма либерализм имеет четкие социальные идеалы в различных сферах жизни общества и свою социальную основу. Либерализм – идейное кредо набиравшей политический вес буржуазии, которая написала на своем знамени удивительно красивый и одновременно алогичный лозунг – Свобода, Равенство, Братство. Категория «свобода» занимала воображение еще древних греков, но в условиях античной цивилизации она носила совершенно другой подтекст, чем в Новейшее время – время просвещения, науки, мануфактурного производства, юридического мировоззрения. Либерализм подготовил и стал символом новой эпохи, в которой на авансцену истории выходит творчески активная личность.
Либерализм, так же как и консерватизм, может быть охарактеризован как особый тип мышления, но если первый выделяется тем, что мир воспринимается человеком как некая система ограничений, то второй не представляет себе никаких рамок, за исключением тех, которые способны оградить индивида от вмешательства кого бы то ни было в его дела. Революционный либерализм понимал свободу как явление из экономической сферы, состоящее в освобождении индивидуума от средневековой зависимости от государства и цехов. В политической сфере свобода понималась как право личности поступать по собственной воле и прежде всего право в полной мере пользоваться неотъемлемыми правами человека. По этой концепции индивидуум встречает ограничение лишь тогда, когда вторгается в сферу свободы ближних. Равенство выступает, таким образом, логическим дополнением этого типа свободы – поскольку оно не имеет смысла без принципа политического равенства всех людей. В действительности революционный либерализм никогда не думал о равенстве иначе как о постулате. Он определенно никогда не трактовал равенство как эмпирический факт и на практике никогда не требовал равенства для всех людей, исключая периоды политической и экономической борьбы.[60]
Итак, либерализм, как следует из мнений авторитетных исследователей, отстаивает доктрину равенства только тогда, когда ему это выгодно. Проще сказать – представители либеральной идеологемы просто мимикрируют в зависимости от складывающихся политических и экономических факторов. Иными словами, о равенстве, как правило, говорят только тогда, когда нужно устранить роялистов с политического олимпа или под флагом борьбы с привилегиями оттеснить государствообразующую партию от управления страной. Либералы, как правило, захватив власть, начинают проповедовать совсем другую философию, т. е. люди никак не могут быть равными ни в каких смыслах этого слова, может быть, за исключением юридического.
Характеризуя либеральный тип мышления, К. Мангейм пришел к выводу, что в его основе лежит естественно-правовой подход к проблеме: общество – государство – человек.
А. Содержание мысли, основанной на естественном праве:
1) доктрина естественного состояния;
2) доктрина общественного договора;
3) доктрина суверенитета народа;
4) доктрина неотъемлемых прав человека (жизнь, свобода, собственность, право сопротивляться тирании и т. д.).
Б. Методологические черты мысли, основанной на естественном праве:
1) рационализм как метод решения проблем;
2) дедуктивное следование от одного общего принципа к конкретным случаям;
3) постулат всеобщей правомочности для каждого индивидуума;
4) постулат универсальной применимости всех законов для всех исторических и общественных общностей;
5) атомизм и механизм: составные целостности (государство, право и т. д.) конструируются из изолированных индивидуумов или факторов;
6) статическое мышление (правильное понимание считается самодостаточной, автономной сферой, независимой от влияния истории).[61]
Либерализм как идеология, практика, программа, стиль мышления имеет свои особенности как в историческом, так и в этнокультурном, а также в идейно-политических измерениях. В интерпретации фундаментальных вопросов, касающихся отношений общества, человека и государства, он представляет собой сложное социальное явление. Проявляется в самых разных своих оттенках, отличающихся как внутри отдельных стран, так и на межстрановом уровне.[62] Либерализм как система воззрений, тип сознания и комплекс установок при всей своей многовариантности имеет некие общие корни и исходные методологические позиции, свою систему принципов и идеалов, которые в сумме делают его особым типом общественной мысли.
В психологическом плане либерализм придерживается ярко выраженного индивидуализма, идеи о самодостаточности человеческой личности, которая сама по себе имеет право выбирать тот образ жизни, который более всего отвечает ее интересам. Кто-то из консерваторов упрекал либералов за то, что они рассматривают жизнь как служанку, наступив на горло которой, можно требовать от нее что угодно. Человек наделен сознанием и волей, и никто не имеет право диктовать ему, как жить, думать, поступать в тех или иных ситуациях. Как верно отмечает К. С. Гаджиев, в целом либеральное мировоззрение с самого начала тяготело к признанию идеала индивидуальной свободы в качестве универсальной цели. Более того, гносеологической предпосылкой либерального мировоззрения является вычленение человеческой индивидуальности, осознание ответственности отдельного человека за свои действия как перед самим собой, так и перед обществом, утверждения представления о равенстве всех людей в своем врожденном, естественном праве на самореализацию. Поэтому неудивительно, что на первоначальном этапе комплекс ценностей и идей, составляющих сущность либерализма, включал индивидуальную свободу, достоинство человеческой личности, терпимость.[63] Индивидуализм развивался, рука об руку с гуманизмом, идеями самоценности человека и человеческой свободы, плюрализма мнений и убеждений, он стимулировал их, стал как бы их основанием. По сути дела, индивидуализм превратился в источник творческих потенций Запада. Индивидуализм – тип мировоззрения, сутью которого является абсолютизация позиции отдельного человека по отношению к обществу и миру в целом.[64]
В политическом плане либерализм выступает за концепцию разделения властей, контроле общества за государством, выборности органов власти и ее ответственности перед народом. С формированием и утверждением идеи индивидуальной свободы все более отчетливо вычленялись проблема отношений государства и отдельного человека и собственно проблема пределов вмешательства государства в дела индивида.[65]
Юридическая составляющая либерализма выражается в естественно-правовой доктрине и концепции правового государства. С точки зрения либералов, человек в силу самого факта рождения имеет некие прирожденные права, которые никто не имеет права нарушать – ни другой человек, ни общество, ни государство. Эти права являются границей власти. Правовое государство представляет собой особый тип власти, которая реализуется на основе ее разделения в правовых формах и границах, определенных правом. Одна из основных обязанностей государства состоит в том, чтобы оно охраняло свободу и права человека. Следует согласиться с тем, что сфера индивидуальной активности человека, не подлежащей вмешательству со стороны внешних сил, рассматривалась как сфера реализации естественной свободы и, стало быть, естественного права. Поскольку это право призвано защищать отдельного человека от неправомочного вмешательства в его личную жизнь со стороны государства или церкви, оно является формой «юридического протестантизма». Адепты естественного права исходили из идеи, согласно которой человек появился на свет раньше общества и государства. Уже в дообщественном, догосударственном, «естественном» состоянии он был наделен некоторыми неотчуждаемыми правами, руководствуясь которым каждый получал то, что заслуживал.[66]
В гуманитарной, духовной сфере либерализм почитает человека как высшую, а где-то даже и абсолютную ценность. Либерализм постарался освободить сознание человека от многих догм, и религиозных в том числе. Он наделил его правом строить рай на земле, а не страдать, надеясь на компенсацию в загробной жизни. Гуманистическая (в другом варианте – эгоистическая) доктрина либерализма выражается в учении о самодостаточности человека.
В социальном плане либерализм находит свое воплощение в концепции гражданского общества, контуры которого были заложены английским экономистом А. Смитом, а затем развиты Гегелем. Гражданское общество – это юридический союз свободных граждан, в котором каждый имеет право преследовать свой экономический интерес. Гражданское общество состоит из граждан, свобода которых зиждется прежде всего на экономической самостоятельности, которая дает обладание собственностью. Государство в данном случае является слугой общества, содержится на его налоги и обязано охранять правопорядок, обеспечивать безопасность личности, устанавливать цивилизованные формы конкурентной борьбы. Классический либерализм объявил потерявшими силу все формы наследственной власти и сословных привилегий, поставив на первое место свободу и естественные надобности отдельного индивида как самостоятельного разумного существа.
В экономическом плане либерализм придерживался идей рыночной экономики, свободного производства и товарообмена, конкуренции между товаропроизводителями, свободы собственности.
Для либералов аксиомой является отсутствие фундаментального согласия о природе человека, о человеческой личности, а следовательно, и об общем благе, будь то личное, политическое или социальное благо. Поэтому они видят цель политической организации и власти не столько в реализации в сфере политики одной какой-то концепции человеческого совершенства, а скорее, в задаче создания безопасных рамок, в которых люди могут стремиться к самостоятельно избранным вариантам блага, каким бы оно ни было, до тех пор, пока это не приходит в конфликт со стремлениями других людей. Таким образом, для определения фундаментальных целей политической жизни и институтов много зависит от аргументов в отношении природы человека.[67]
Либерализм породил колоссальные изменения во всех сферах жизни общества: политической, социальной, правовой, экономической. В нем заложен очень мощный юридический аспект. При помощи права он отвоевывал все новые и новые сферы своего приложения. Любопытно, но идея о том, что право является самым эффективным регулятором общественных отношений, утвердилась в Европе уже в XIII в. Старая немецкая поговорка, гласившая «Юристы – плохие христиане», не рекомендовала обращаться к судьям в случае спора, а идти к пастору, со временем перестала быть актуальной.
Либерализм делал основной упор на защиту и обоснование «гражданской свободы», понимаемой как свобода частной инициативы, предпринимательства; договоров, свободы совести, мнений и печати. Государство согласно этой концепции должно лишь обеспечивать безопасность личности, частной собственности, охранять общество, основанное на «гражданской свободе». Особенно настойчиво либерализм отстаивал невмешательство государства в экономическую жизнь. Распространение либерализма было обусловлено боязнью усиления государственного вмешательства в дела общества.[68]
Свобода – идейное кредо либерализма. Однако в понимании природы свободы, ее границ, соотношения с обязанностями по отношению к обществу и государству никогда не было единства мнений. Нет его и до сих пор. Исайя Берлин в своей работе «Два понимания свободы» справедливо отмечает, что почти каждый моралист в человеческой истории воспел свободу. Подобно счастью и добродетели, природе и реальности, это слово настолько рыхло, что подлежит любой интерпретации. На самом деле понимание свободы содержится в ответе на два вопроса: «Велико ли пространство, в рамках которого человек или группа людей может делать, что угодно или быть таким, каким хочет быть?» Второй вопрос выглядит так: «Где источник давления или вмешательства, которое заставит кого-то делать то, а не это или быть таким, а не другим?» Вопросы эти различны, хотя ответы могут частично и совпадать. Ответ на первый вопрос дает нам «негативное» понимание свободы, ответ на второй – «позитивное».[69]
Понятие «негативная свобода» заключается в том, что быть свободным – значит не испытывать чужого вмешательства. Именно это имели в виду классики английской политической экономии. Тем не менее они считали, что такая свобода не может быть безграничной, ибо тогда все непрерывно сталкивались бы друг с другом и естественная свобода привела бы к социальному хаосу. Но при этом должно существовать минимальное пространство личной свободы, вторгаться в которое нельзя ни при каких условиях. Если же его нарушить, то человек утрачивает возможность того минимального развития своих естественных свойств, которые позволяют ему исполнять или просто ставить разные цели и задачи, которые он считает благими, правильными или священными. От произвольного вторжения должны быть защищены по крайней мере религия, свобода слова и собственность. Но какими бы ни были принципы, на основе которых определяется сфера невмешательства, будь то естественный закон, естественное право, полезность, категорический императив, священность общественного договора или какая-нибудь иная доктрина, с помощью которой люди пытались прояснить и оправдать свои убеждения, свобода в этом контексте означает свободу «от», отсутствие вмешательства в пределах по разному определяемых, но всегда различимых границ.[70]
«Позитивный» смысл понятия «свобода» появляется тогда, когда мы пытаемся ответить на вопрос: «Кто мной правит?» «Позитивный» смысл слова «свобода» проистекает из желания быть хозяином самому себе. Я хочу, чтобы моя жизнь и мои решения зависели от меня, а не от каких-то внешних сил. Я хочу быть орудием действия, а не подчиняться чужой воле. Я хочу быть субъектом, а не объектом, следовать собственным соображениям и сознательным целям, а не делать что-то под воздействием внешних причин.[71]
Свобода (от лат. liberalis) это вовсе не аналог русскому слову «воля». Свобода означает прежде всего ответственность за разумно выбранный образ жизни, поведения. Как правовые, так и политические, экономические, социальные составляющие либерализма, рассматриваются по жестким критериям рационализма, теории, согласно которой по крайней мере часть нашего знания имеет своим источником разум, лишенный поддержки чувственных данных, и потому мы можем знать о вещах то, что недоступно органам чувства, и можем знать это с гораздо большей достоверностью, чем это позволяют нам органы чувств.
И. Берлин дает развернутое понимание рационализма. С его точки зрения, знание освобождает нас не тем, что представляет больше возможностей, а тем, что предохраняет от разочарований, которыми чреваты попытки совершить невозможное. Желая, чтобы непреложные законы были не тем, что они есть, мы становимся жертвами иррационального стремления к тому, чтобы что-то было Х и не Х одновременно. Пойти дальше и считать, что законы эти – другие, чем то, что они из себя по необходимости представляют, может только безумец. Такова метафизическая сердцевина рационализма. Заложенное в нем понимание свободы – не «негативное» представление о пространстве без препятствий (в идеале), о вакууме, где ничто не загораживает мне путь, а представление о самоконтроле и самосостоянии. Я делаю все по собственной воле. Я – разумное существо; если я убедился, что то или иное не может быть другим в разумном обществе, т. е. в обществе, которое разумные люди направляют к целям, какие и должны ставить, я не захочу устранять их со своего пути. Я приму их, впитаю как законы логики, математики, физики, искусства – словом принципы, управляющие всем, что я понимаю и потому принимаю, и разумные цели, которые никогда не помешают мне, поскольку я не хочу, чтобы они стали другими. В этом и состоит позитивная доктрина освобождения человека через разум.[72]
Критики рационализма – мыслители консервативного направления, говорят, что либералы «очеловечили» все, даже Бога. В каком-то смысле так оно и есть. Однако российскому человеку, особенно если он имеет склонность иногда задумываться, хочется немножко рациональности хотя бы потому, чтобы уйти от нашего прогнозируемого сценария «хотели как лучше, а получилось как всегда». Одна из особенностей нашей жизни состоит в том, что мы увлекаемся идеями, повсеместно уже отвергнутыми. И в этой связи разумность вовсе не повредит.
Идеи естественного права, общественного договора, прав и свобод человека являются юридическим фундаментом либерализма. Всем этим категориям либеральные теоретики придали строго рациональный характер. Как справедливо указывает А. М. Величко, требование рационального осмысления и рационального «оправдания» прав как характерная черта западного правосознания является объективной предпосылкой обоснования принципа индивидуализма.[73]
С точки зрения либерализма, не всякий закон личность должна воспринимать как право. Если этот закон противоречит разуму, «естественным» правам, то его вовсе необязательно выполнять. Оправдание этих посылок может заключаться только в признании человека абсолютной ценностью, причем в таком аспекте, что его индивидуальная свобода представляет собой единственную нравственную ценность, которая не сопоставима с другими. Конечно, сам факт образования государства играет объективную роль, независимую от воли человека, но последующая политическая деятельность становится немыслимой без воли лица, без его политического участия. Не случайно на заре развития естественно-правовой доктрины именно договорная теория образования государства получает невиданный успех: это, на наш взгляд, совершенно последовательное восприятие мира «через человека и для человека», совершенно органично для данной доктрины, и если в последующем от данной идеи пришлось отказаться, то не в связи с методологическими трудностями доказывания, а исключительно по причинам ее абсурдности и несоответствия многочисленным историческим фактам, которые не дают примеров «антропоцентрического» построения социального мира.[74]
Не все сторонники договорной теории происхождения государства свято верили, что такое соглашение как исторический факт имело место. Они прекрасно понимали, что это всего лишь красивая сказка, в которой скрыт мощный прагматический позитив. Ценность договорной теории происхождения государства состоит вовсе не в том, что с него, собственно говоря, и начинается государственная история человечества, а в том, что договор служит юридическим основанием отношений общества и власти. Еще Эразм Роттердамский напоминал правителям, что они «правят свободными людьми и с их согласия». Если общество устраивает эта власть, то оно пролонгирует с ней отношения, если нет, то наймет себе новых правителей. В этом смысле идея договора представляет собой какую-то социальную ценность, что бы там ни говорили об ее абсурдности.
С чем действительно стоит согласиться, так это с тем, что понимание хода общественного развития, появление основных политико-правовых идей в Западной Европе обусловлено жестким противостоянием между духовной властью римского первосвященника и светской властью, в результате чего западноевропейская правовая наука полностью исключает идею духовности верховной власти, обмирщает ее. Нет сомнений, что данная тенденция носит основополагающий характер для всех политико-правовых исследований либерально-демократического направления.[75]
Либерализм как мощное идеологическое течение формировался постепенно. Со временем пришло понимание того, что государство должно быть светским. Его можно было сделать таковым только ценой отпадения от католицизма, что и произошло. Жан Боден, профессор университета в Тулузе, обосновал теорию государственного суверенитета. Власть Папы и власть короля – это разные вещи, у них своя сфера приложения. Этот тезис получил юридическую аргументацию в его работе «Шесть книг о республике». В центре теории государственного суверенитета находится мысль о неделимой, единой, постоянной, стоящей над законом государственной власти. Протестантские мыслители, в свою очередь, постарались внести существенные корректировки в основные догматы веры. Таким образом, совместными усилиями произошло обмирщение государства и власти, которая его олицетворяет.
Либерализм, существующий еще как нечто аморфное, стал приобретать осязаемые черты тогда, когда были сделаны первые удачные попытки интерпретации прогресса как главного критерия эволюции общества. Есть довольно много показателей прогрессивности общества, весьма и весьма спорных. Имеют место и разные оценки самого явления прогресса, например, позитивистский, историко-культурный и т. д. Любопытно, что сама идея прогресса была чужда греческой философии, которая так и не смогла выработать философского понятия истории и склонялась к идее вечного круговорота, периодически повторяющегося в мире. Точно так же понимают историю и китайцы, для которых всякое движение есть движение по кругу. И только в Западной Европе сложилось вполне определенное понимание прогресса в виде восходящей прямолинейной черты. К. П. Победоносцев в одной из своих работ цитирует Дж. Стюарта Милля, одного из столпов либерализма: «Зимою 1821 г., когда мне довелось в первый раз прочесть Бентама, у меня явилось то, что можно назвать целью жизни; цель эта – быть преобразователем мира. Все остальное показалось неважно, точно цветы, которые путешественник срывает по дороге».[76]
Сама идея прогресса имела строго религиозную трактовку до начала того момента, который мы называем Реформацией и Возрождением. Понимание исторического процесса приобретает все более выраженный характер, где речь уже идет не о Царствии Божьем, а о земном государстве, где социально-политический аспект получает доминирующее значение. Пламенная вера в прогресс основывается на идее торжества разума над суевериями вообще и религиозными в частности. Дальнейший процесс интеллектуального развития приводит к отрицанию каких-либо религиозных начал как независимых от человека. Характеризуя либералов, Победоносцев писал: «Знания служат им для разрушения веры… они обещают нам заменить веру посредством того же знания… Они изъяли из жизни небесное счастье и хотят заменить его счастьем земным».[77] В западном обществе появляется мысль о замещении веры «некоей гражданской религией». Такая попытка наблюдается уже у Руссо. Видный русский юрист С. А. Котляревский выдвинул предположение о том, что «гражданская религия» Руссо еще не отрицает христианства, но уже рассматривается им в качестве переходного состояния. Институт гражданской религии предполагает иной характер связи между человеком, обществом и государством, поскольку христианство подчинило себе светскую власть. Задача состояла в том, чтобы найти новые формы взаимоотношений с церковью. Французы буквально поняли вольтеровский лозунг «Раздавите гадину!», и во время революции 1789 г. ликующая толпа ввела обнаруженную блудницу в один из главных парижских храмов, указав тем самым место церкви. Другие европейские народы поступили более гибко. Они рационализировали свои религиозные верования, приспособив их к эпохе мануфактурного производства, частной собственности, парламентаризму, избирательным правам и т. д. Уже М. Лютер и Ж. Кальвин расценивали богатство как проявление божьей милости. Образ рая, взятый из Откровения Иоанна Богослова, стал символом переустройства общества. Со временем строится особая ценностная система, базирующаяся на интересе, а не на идеале. По мнению писателя Валентина Непомнящего, в основе «рождественского миропонимания» лежит убеждение: «Христос родился (и умер) для того, чтобы я жил лучше. В “пасхальном” понимании Христос умер (для того и родился), чтобы я был лучше».
Макс Вебер в своей работе «Протестантская этика и дух капитализма» приводит мысль о том, что идеи – это не рефлексия материальных, экономических интересов, как полагал Маркс. Наоборот, идеи – самостоятельная, автономная сила, способная влиять на экономику. Он сформулировал свой взгляд на индивида в традициях моральной философии протестантизма и либерализма, экономического индивидуализма неоклассических экономистов XIX в. Для М. Вебера фраза Ницше «Бог умер!» воспринималась как утрата влияния во всемогущую трансцендентную силу, которая могла придать смысл и цель жизни. Индивиды все больше понимают, что должны принять на себя ответственность за собственные моральные ценности и выбор. Капитализм получил большое распространение на Западе благодаря его религиозным верованиям, и опять же по этим причинам он «пробуксовывает» в других регионах. «В отличие от протестантизма, – правильно отмечает Т. А. Алексеева, – конфуцианство и индуизм не создали духовных предпосылок для эндогенного капитализма. Индуизм призывал к уходу от мира, конфуцианство – к приспособлению к миру. И только протестантизм признал ценность рациональных инноваций».[78]
Протестантская этика затронула и преобразовала глубинные пласты западного общества. В литературе на смену средневековому рыцарю, поклоняющемуся прекрасной даме, пришел делец, буржуа. Фраза Бенджамина Франклина «Время – деньги» становится символом новой эпохи. Был сформулирован и принцип буржуазного общества – человек должен быть всем обязан самому себе. Цель жизни становится неактуальной темой, поскольку все говорят о качестве жизни.
Борьба за религиозную свободу, воплотившаяся в принципе «свободной совести» как права свободного вероисповедания, данного человеку от рождения, постепенно приобретает очертания борьбы с религией. Даже Б. Н. Чичерин, трепетно относившийся к церкви и религии как истинно русский человек в самом хорошем смысле этого слова, во всех своих произведениях отстаивал один и единственно возможный способ познания – рационализм: «Разум один и законы его всегда одни и те же».[79]
В этом смысле Чичерин ничем не отличался от своих западных коллег-либералов.
Таковы в общих чертах сущностные признаки либерализма. Надо иметь в виду, что русские консерваторы и русские либералы второй половины XIX – начала XX в. заметно отличаются друг от друга, как, впрочем, и от своих западных и, возможно, восточных коллег. Современный консерватизм и современный либерализм настолько претерпели изменения, что порой затруднительно проводить какие-либо параллели. Отдельные составляющие консервативной парадигмы проникли в либерализм, и наоборот. Скажем, национальное, национализм – свойства, присущие консерватизму. А. А. Френкин утверждает: «Для либералов в принципе характерно нейтральное отношение к национальному сознанию и негативное отношение к национализму».[80] С позиций общепринятых представлений о либерализме с этим можно согласиться. Но как быть с Й. Хайдером, провозгласившим «Австрия – для белых!» Хайдер был осужден, забыт и погиб странной смертью. Но совсем недавно Н. Саркози, А. Меркель и Д. Кэмерон констатировали провал политики мультикультурности. Что дальше? И вообще, мы становимся свидетелями возрастающей волны белого национализма в Европе, когда либерально мыслящие политики проводят откровенно националистические лозунги. Так что и консерватизм, и либерализм, возможно, будут принимать такие очертания, которые не укладываются в традиционные мнения о них. В этом смысле «Идеальный тип» – «интерес эпохи», представленный в виде теоретической конструкции, не извлекается из эмпирической действительности, а конструируется как теоретическая схема. Именно поэтому М. Вебер называет идеальный тип «утопией».[81]
