Аристарх Барвихин
Тайны тропического рая
Глава 2. Золотая индианка.
Он смутно помнил всё, что было с ним дальше. Очнулся он только тогда, когда добрался до знакомого ему убежища в кувтах напротив старого пирса. Вокруг не было ни души. Упав на землю, Билл застонал. Ему казалось, что жизнь его кончилась. Возвращаться домой он не хотел. Да и как он мог вернуться? Идти ему было некуда. И от этой безысходности горло сдавил комок, и брызнули слезы. Выплакавшись, он неожиданно для себя уснул, проснувшись только под утро от какого-то шума. Протерев глаза и зевнув, он прислушался. Вне всяких сомнений это был шум мотора, раздававшийся со стороны океана. Билл осторожно выглянул наружу из своего убежища, раздвинув ветки куста. Прямо перед ним буквально в двух десятках метров стояли трое незнакомцев. В руках одного из них, здоровенного верзилы, был револьвер. Вдалеке у края прибоя виднелась только что вытащенная на берег длинная лодка с мотором.
Не успел Билл понять что к чему, как стоящий к нему ближе всех незнакомец произнес, обращаясь к тому, что стоял с револьвером в руках:
– Не думай, Хуан, что тебе удастся провести меня на этот раз. Думаешь, я не знаю, сколько это стоит? – с этими словами он потряс рукой с каким-то свертком.
И тут спрашивающий неожиданно ударил держащего револьвер по руке и, не дожидаясь, пока тот упадет на песок, бросился прочь в заросли, пробежав в каких-нибудь трех шагах от Билла и бросив в его сторону сверток. Через несколько секунд в том же направлении промчались и оставшиеся двое.
Едва все трое миновали Билла и скрылись в зарослях, как он подскочил к тому месту на земле, куда упал сверток, схватил его, ощутив странную для такого маленького предмета тяжесть, и со всех ног побежал прочь. Удалившись на достаточное расстояние от опасного места, Билл остановился перевести дух. Развернув материю, он увидел, что держит в руке необыкновенной красоты небольшую, сантиметров двадцать высотой, статуэтку, изображающую стройную нагую девушку. Без всякого сомнения, это было изображение индианки. Работа была такая искусная, что видны были самые мелкие детали, даже отдельные волосы, спускающиеся по ее плечам и перевязанные лентой или ремешком. Глаза девушки были полузакрыты, а по лицу ее блуждала странная улыбка. Статуэтка была глубокого желтого цвета и очень тяжелая. Присмотревшись внимательно, Билл понял, что она золотая…
В последний раз обернувшись в ту сторону, где едва виднелась вдали длинная лодка, в которой приплыли незнакомцы, и где осталось его теперь уже кончившееся детство, Билл вздохнул, завернул статуэтку обратно в материю и пошел прочь, все дальше и дальше уходя от родного крова.
Добравшись до города, он проскользнул в пустой товарный вагон и через сутки был уже далеко от дома, соскочив на какой-то незнакомой станции неподалеку от столицы. С тех пор он мотался по стране, перебиваясь случайными заработками и ночуя где придется. Наконец ему удалось устроиться в магазин продавцом. Его старательность, цепкую память и вежливую манеру обращения с сослуживцами и покупателями заметил хозяин магазина и предложил ему повышение, если Билл останется работать в магазине. Но Билл отказался. Его не прельщала мысль простоять всю жизнь за прилавком. К тому же ему никак не удавалось забыть прошлое. Несколько раз пытался он разузнать что-нибудь о своей семье, но все напрасно. Наконец он решился съездить туда сам. Накопив немного денег и получив расчет, он сел на поезд и отправился к себе домой.
С того самого дня, когда он покинул дом и поднял с земли золотую статуэтку, прошло больше трех лет. Теперь он из угловатого подростка превратился в сформировавшегося красивого юношу, который жаждал вернуться в родные места и одновременно боялся этого.
Он добрался до своего городка рано утром. С колотящимся от волнения сердцем он шел по знакомой улице к родному дому. Но едва свернув за угол, он остановился, замерев на месте. Его дома не было. Вместо него была груда поросшего травой мусора вперемешку с обуглившимися перекрытиями.
Заметив проходящую мимо пожилую женщину, он бросился к ней с расспросами. То, что она рассказала, повергло его в отчаяние. Их фабрика разорилась. Отец не выдержал и покончил жизнь самоубийством. Что стало с семьей женщина не знала, но долгие расспросы в округе помогли ему выяснить, что его мать и сестра перебрались в далекую деревню. Прибыв туда и найдя их новый адрес, Билл оказался перед заколоченным покосившимся домиком на самой окраине. Ничего не говорило о том, что здесь кто-то живет. Обшарив всё вокруг и расспрашивая буквально каждого встречного он, все-таки. узнал судьбу своих близких.
В деревне была единственная старая маленькая церковь и единственное такое же старое кладбище рядом с ней.
Билл все бродил и бродил по нему и, наконец, нашел то, что искал, и что надеялся не найти. Небольшой скромный крест и плита с двумя родными женскими именами и его собственной фамилией рассказали ему всё. Он долго стоял над ними, привыкая к мысли, что потерял всех, кто был ему дорог.
Он упал перед могилой на колени и произнес сквозь хлынувшие ручьем слезы:
– Я грешник… я страшный, ужасный грешник… страдания терзают меня… прости раба твоего за содеянное… Господи, прости!..
Погруженный в тяжелые думы, он не заметил, что рядом с ним стоит человек.
– Вы тоже остались одни? – вывел его из оцепенения приятный мужской голос.
Билл вздрогнул и посмотрел на спрашивающего. На вид тому было лет сорок пять или чуть меньше. Это был высокий хорошо одетый светловолосый мужчина крепкого телосложения. Он стоял чуть поодаль, опираясь на красивую резную трость.
– Почему вас это интересует? – Билл не хотел быть невежливым, но он не любил, когда посторонние вмешивались в его жизнь.
– Просто я тоже из этих мест, – пояснил незнакомец. – И мне кажется, что я вас где-то уже встречал.
– Может быть, – пожал плечами Билл, вставая с колен, и хотел было уже повернуться и уйти, но незнакомец поинтересовался:
– Вам случайно не в город?
– Уж, по крайней мере, не обратно в деревню, – нехотя отозвался Билл, который твердо решил не возвращаться к заколоченной хибаре.
– Тогда позвольте мне предложить вас подвезти. У меня тут автомобиль.
– Что ж, – согласился Билл. – Подвезите, если хотите. Хотя не понимаю, почему вы мне это предложили.
– Вы белый, а это здесь редкость, – отозвался незнакомец. – Ганс Клюге, – он протянул Биллу руку.
Но тот не стал ее пожимать. В ответ на удивленный взгляд незнакомца он пояснил:
– Я не люблю немцев. Именно они загнали нас в эту глушь.
– Не все немцы носили свастику, – мягко улыбнулся человек с тростью. – По крайней мере, в нашей семье ее никто не носил. И не одобрял, – добавил он после паузы.
– После войны все немцы так говорят, – ухмыльнулся Билл и с вызовом посмотрел на своего собеседника.
– Я так говорил и до войны, – произнес тот спокойно. – Ну, так как, поедем? А то уже темнеет.
Они вышли с кладбища и скоро уже ехали по дороге к городу.
– Не бойтесь, я не нацист, – прервал воцарившее молчание Ганс. – Я вообще не люблю политику.
– А что вы любите?
– Я люблю… любовь, – улыбнулся хозяин машины и добавил: – И вообще жизнь как таковую. А вы?
– Я? – Билл задумался на мгновение и произнес: – Когда-то я любил своих родителей и свою сестру. Сейчас, когда их нет, я никого из живых не люблю.
– Хотите, я верну вам это чувство? – Ганс посмотрел на Билла внимательно и серьезно.
– Вы что же, можете повелевать человеческими чувствами? – ухмыльнулся Билл.
– Вы попали в самую точку, – отозвался его собеседник, направив машину по одной из пригородных улиц. – Я дарю людям то, о чем они мечтают всю жизнь и ради чего издревле постоянно воюют друг с другом.
– Вы говорите о любви?
– А разве есть на свете хоть что-нибудь, что может с ней сравниться? Вот мы и приехали, – он остановил машину у маленькой гостиницы. – Сейчас я возьму свои вещи, и мы двинемся дальше. Вас не затруднит мне помочь?
– Разве в гостинице некому это сделать? – несколько удивился Билл.
– Не хочется никого будить. К тому же вещей у меня немного.
– Мистер Кдюге, вас ждут какие-то господа, – обратился к спутнику Билла портье, едва они переступили порог гостиницы.
– Назад! – Ганс вдруг увлек Билла к выходу.
Но в дверях им преградил путь широкоплечий верзила.
– Что, не ожидал нас увидеть? – ухмыльнулся он и выхватил пистолет.
Новый знакомый Билла, увидев перед собой верзилу, вдруг подпрыгнул и ударил его ногой в лицо. Да с такой точностью и силой, что того отбросило назад, и пока он падал, они вдвоем выбежали в раскрытую дверь. Но не успели они выскочить наружу, как на них из темноты кто-то бросился, повалив хозяина машины на землю. Схватив лежащего на земле за горло, неизвестный стал душить его. Но тут Билл выхватил из-за пазухи сверток, сжал его в руке и с силой ударил нападавшего в висок. Тот охнул и стал валиться на бок. Лежащий под ним Ганс выбрался из-под обмякшего тела, вскочил на ноги и бросился прочь, увлекая Билла за собой.
– Быстрее, быстрее, мой мальчик! – крикнул он. – Иначе нам с тобой придется туго.
Они вскочили в машину, мотор взревел, и вскоре они уже мчались прочь от негостеприимной гостиницы.
– Спасибо за помощь, – поблагодарил Билла его новый знакомый и потер шею. – Так схватил, что едва концы не отдал.
– Вы ничего не хотите мне рассказать? – поинтересовался Билл.
– Потом, мой юный спаситель, все потом. А пока нам надо побыстрее убираться из города.
Некоторое время Ганс вел машину молча, явно что-то обдумывая. Они выехали из города и помчались по ночному шоссе прочь.
На просьбы Билла пояснить происходящее Ганс пожимал плечами или отшучивался.
Почти три дня они колесили по дорогам страны, изредка позволяя себе несколько часов сна. Однако никаких признаков того, что за ними охотятся, не было.
Чем дальше они удалялись от океана, тем хуже становились дороги и тем реже им попадались автомобили.
Наконец дорога резко ушла в горы, и начался подъем по горному серпантину.
– Голова что-то разболелась, – пожаловался Билл.
– Это от нехватки кислорода. Тут, наверное, километра четыре, а то и больше над уровнем моря. Ничего, ты скоро привыкнешь.
Солнце исчезло, вокруг стелился туман. Показался снег.
Они коротко пообедали в придорожной харчевне, и снова отправились в путь. К вечеру они прибыли в небольшой городок.
– Скоро мы будем дома, – сказал Ганс. – Кстати, поскольку мы очень высоко забрались, то первое время лучше тебе не употреблять алкоголь, не переедать и не переутомляться. И много пить. Обильное питье способствует быстрому привыканию к такой высоте. Курильщику лучше выкуривать не больше 1-2 сигарет в 3-4 часа и не слишком затягиваться.
– Я не курю, – сказал Билл.
– И хорошо. Иначе будет кружиться голова. Также стоит избегать резких движений – все движения должны быть равномерными и плавными. Отлично помогает «мате де кока» – чай из листьев коки. Надо будет его приготовить по прибытии.
Наконец машина свернула на едва заметную грунтовую дорогу и через некоторое время подъехала к высокому каменному забору.
– Вот мы и на месте, – произнес с облегчением Ганс, когда они вылезли из машины у парадных дверей похожего на средневековый замок огромного дома. – Это моя вилла «Вилинорес». Кстати, а у тебя хороший удар. Свалил этого негодяя с одного раза. Ты случайно боксом не занимался?
– Я его ударил вот этим, – усмехнулся Билл и достал из-за пазухи сверток.
– Что это? – поинтересовался Ганс.
Билл развернул материю, внутри которой оказалась та самая золотая статуэтка, которую Билл подобрал у океана несколько лет назад. Едва Ганс взглянул на статуэтку, как глаза его расширились от изумления.
– Господи! – взволнованно проговорил он. – Откуда у тебя это? Расскажи мне всё, это очень важно. Поверь мне, очень.
И Биллу пришлось рассказать своему новому знакомому о том, что предшествовало его появлению у старого пирса в тот самый день, когда он нашел статуэтку, и о том, как она к нему попала.
Когда Билл закончил свой рассказ, Ганс поманил Билла за собой:
– Пойдем, я тебе кое-что покажу.
Они поднялись по широкой мраморной лестнице на второй этаж и вскоре очутились в огромном кабинете. Ганс сдвинул в сторону одну из деревянных панелей, которыми был обшиты стены кабинета, и за ней оказалась дверца сейфа. Достав из кармана ключ, Ганс открыл дверцу и выдвинул наружу большой деревянный ящик.
– Помоги мне поставить это на стол, – обратился он к Биллу.
Взявшись за боковые ручки ящика, они с трудом приподняли его и еле дотащили до стола.
Хозяин дома открыл ящик ключом и стал вынимать оттуда золотые статуэтки, изображающие людей. Все они были похожи на ту, что была у Билла.
Расставив их на столе, он протянул руку к Биллу и попросил:
– Не одолжишь мне на минутку свою красавицу?
Билл снова вытащил на свет сверток и развернул его, передав статуэтку Гансу. Тот поставил ее рядом с остальными и произнес:
– Ну и как тебе коллекция?
Билл ничего не ответил, пораженный тем, что его статуэтка явно была похожа на те, что стояли рядом с ней на столе. Это все были сплошь изображения обнаженных людей в весьма откровенных позах. Судя по лицам, все они были индейцы.
– Что это? – наконец произнес Билл.– В жизни ничего подобного не видел, – признался Билл, пораженный как откровенностью изображаемых сцен, так и тонкой работой неизвестного мастера, удивительно точно передавшего пластику тел и выражение лиц индейцев.
– И вряд ли увидишь, – почему-то с грустью вздохнул Ганс и добавил после некоторой паузы: – Впрочем, пути господни неисповедимы. Если ты не возражаешь, пусть твоя золотая подруга побудет со своими соплеменниками. Тем более, что они давно не виделись. Как только она тебе понадобится, я тебе ее сразу же верну. Поверь мне, так будет лучше всего. И помни: никто в этом доме кроме тебя и меня этой коллекции не видел и не знает о ней. И пусть так будет и дальше.
Пока Билл рассматривал статуэтки, то почувствовал, что от них ему передалось буквально источаемое ими возбуждение. Это смутило его, и он отвернулся, что не ускользнуло от взора Ганса.
– Ты не должен лишать себя того, ради чего мы все созданы, – произнес Ганс. – Настало твое время, когда тебе не придется ограничивать себя во всем. Скажи мне честно, разве любовь – это не радость?
– Радость, – признался Билл, – но… сейчас мне любить некого.
Увидев, что Билл сделался после этих слов грустным, хозяин дома сказал:
– Не печалься. Ты слишком молод и слишком здоров, чтобы пребывать постоянно в унынии. Не беспокойся, я помогу тебе избавиться от излишнего стыда. И от излишнего семени тоже.
Билл покраснел. Ему было неловко от того, что Ганс говорит с ним о том, что волновало его все годы скитаний. Ведь за то время, пока он странствовал вне дома, он не был близок ни с одной женщиной, изредка снимая напряжение при помощи рук. Но все это было совсем не то. И он сам понимал это. Ганс словно бы почувствовал охватившую его неловкость, потрепал его по руке и сказал:
– Пойми, вот сейчас, в эту самую минуту бесчисленные миллионы юных девушек и милых дам, лишенные жарких ласк, скрывшись от всех, тайно предаются самовозбуждению и мечтают о любви… А до нее рукой подать… Ведь эту любовь им можешь подарить ты. Ибо ты один сможешь утолить испепелившую их жажду струей своей живительной влаги. Ведь тебе хочется этого?
Билл молчал.
– Разве тебе не хочется снова увидеть их тайные прелести? – голос Ганса был мягок. – Но тайные для кого? Для других или для них самих? И то и другое. И вместе с тем и ни то и ни другое. Вот что ты должен понять прежде, чем снова побываешь внутри них: они хотят того же самого, чего хочешь и ты. И все у тебя будет, как и полагается. Если только тебя не задавит «трамвай желания», – усмехнулся он.
– Трамвай желания? – удивленно посмотрел на него Билл.
– Так можно перефразировать название пьесы Тенесси Уильямса, – пояснил Ганс. – Недавно появилась. Увидишь, когда повзрослеешь. И испытаешь всё, что должен испытать, – добавил он. Так что давай не будем тяготиться бесконечными терзаниями. К чему все эти зачем, что будет потом, что о нас скажут другие. Знаешь, в чем наша основная беда? Мы слишком современные люди, слишком! У нас так много рефлексий и ненужных вопросов! Какая-нибудь девочка, валяющаяся на соломе или шкуре где-нибудь в пещере каменного века, была куда счастливее нас, теперешних: она просто хотела и также просто получала то, что хотела. И у нее никогда не было вопроса – зачем. Для нее был важен только один вопрос – с кем. Почему бы и нам не поставить его перед собой? Тогда мы получим единственно правильный ответ. Посмотри на эту картину, – он показал на висящее на стене рядом с ними полотно.
На нем была изображена удивительной красоты обнаженная девушка, спящая в лесу и стыдливо прикрывшаяся рукой.
– Красиво, – отозвался Билл и отвернулся в смущении.
– Признайся, разве ты не видишь под ее нежной ладошкой того, что хочешь видеть больше всего? – поинтересовался Ганс. – И чем больше такая вот нимфа хочет сокрыть свою тайну, тем больше ты стремишься в нее проникнуть. Потому что нет ничего слаще запретного рая, чьи тайны так нас манят к себе. Нам ведь всегда больше всего хочется того, что нельзя. Так уж мы, люди, устроены. И глупо с этим бороться. Да и зачем? Не отворачивай от картины взора, посмотри на нее. Тем более, что это картина, а не реальность. Посмотри на нее, не бойся. Подойди к ней поближе.
Билл послушался Ганса и подошел к картине.
– Видишь – девушка на этой чудесной картине вовсе тебя не стесняется и совсем не краснеет, – произнес его собеседник. – Ну, прикрылась слегка ладошкой, так что? Это забитый в ее чудною головку элемент воспитания, ничего больше. Инстинкт, первобытный инстинкт говорит ей как раз обратное: вот стоит перед ней красивый молодой человек, у которого на нее тоже стоит. Так зачем же вам обоим стесняться того, что вы обоюдно хотите? Глупости это всё. Скажи, ты бы хотел соединиться с ней, будь она живая?
Билл утвердительно кивнул головой и вздохнул
– Я часто вот о чем думаю, – продолжил Ганс. – Не потому ли мы готовы крушить все преграды на пути к запретному плоду, что он нам недоступен? Чем больше женщина задрапирована, тем она желаннее. Заметь, почему-то ни у кого нет эрекции в семейной бане. Ты не находишь это странным?
– Не знаю, – пожал плечами Билл. – Я как-то не очень задумывался об этом.
– А ты задумайся, – посоветовал Ганс, убирая стоящие на столе статуэтки в ящик.
Они вдвоем с Биллом водрузили ящик на прежнее место сейфе, Ганс запер дверцу, убрал ключ в карман и обратился к Биллу: – Ты, наверное, устал с дороги?
– Если по правде, то есть немного, – признался тот.
– Ладно, мой юный друг и спаситель. Тебе пора отдохнуть. А я позабочусь о том, чтобы ты отдохнул как следует. Это единственное, что я могу для тебя сделать в благодарность за спасение своей трижды никому не нужной жизни.
Ганс направился к двери и сделал Биллу знак следовать за собой.
Глава 3. Первый круг познания.
Вскоре они оказался в небольшой хорошо обставленной комнате, посередине которой помещалась огромная кровать с балдахином.
– Пока это будет твоими апартаментами, – сказал Ганс. – Сейчас уже поздно, так что прими душ и ложись спать. А об остальном не беспокойся. Видишь шнур у кровати. Это колокольчик для слуг. Если что-то понадобится – звони, не стесняйся. Помни: ты в этом доме главный гость. Ничего не бойся, ничему не удивляйся и делай всё, что хочешь.
Едва Билл коснулся головой подушки, как сразу же заснул, сломленный усталостью последних дней.
Проснулся он поздно. Было приятно ощущать прикосновение тонкого шелка постельного белья, в комнате пахло чем-то ароматным, кругом стояла мертвая тишина. Билл потянулся, зевнул, и тут в его дверь постучали.
Это была служанка. Чуть полноватая, невысокого роста, с миловидным лицом и плавными движениями. С виду ей было лет тридцать или чуть побольше. Под тонким обтягивающим ее фигуру платьем угадывалось еще молодое, но уже чуть оплывшее тело.
– Меня зовут Этель, – мягко улыбнулась служанка. – Я буду вам прислуживать.
Билл хотел было встать и одеться, но служанка ходила по комнате, что-то поправляя и казалось, не собиралась никуда уходить.
– Вам что-нибудь нужно, господин? – поинтересовалась она и как-то странно посмотрела на Билла.
– Вы можете быть свободны, – сказал он. – Я оденусь и позову вас.
– Разве я вам мешаю? – неожиданно произнесла она и снова бросила на него странный взгляд. Он был одновременно спокойным и призывным.
От этого взгляда Биллу стало не по себе. Но он скрыл свое смущение и усмехнулся:
– У вас всегда мужчины одеваются при женщинах?
– Настоящие мужчины – да, – ответила Этель и, подойдя к его кровати и присев на нее, положила свою мягкую руку на его. – Разве хозяин не сказал вам, что в этом доме вам не надо задавать лишние вопросы?
– Нет, не сказал, – признался Билл, не зная как ему себя вести.
Но тут Этель улыбнулась и вдруг, взявшись за край простыни, стала медленно стягивать ее с Билла.
Он стал сопротивляться, она отпустила простыню, с улыбкой наклонившись к нему, так, что в вырезе платья стала видна ложбинка между двумя округлыми смуглыми грудями, и прошептала:
– Не бойтесь меня, молодой господин, я не кусаюсь. По крайней мере, до того, как добегу до конца, – рассмеялась она.
– До какого конца? – не понял ее Билл.
– Вот до этого, – отозвалась она и стала медленно расстегивать пуговки платья, все больше и больше обнажая нежную кожу грудей.
От этого зрелища у Билла закружилась голова. Он хотел отвернуться, но не смог пересилить себя, пожирая глазами обнажающееся перед ним тело молодой женщины. Наконец Этель расстегнула последнюю пуговичку и, нагнувшись к Биллу и взяв его руку в свою, положила ее на свою обнажившуюся грудь.
– Вы всегда такой робкий? – прошептала она, блестя глазами, и вдруг провела второй рукой по его телу, все еще накрытому простыней.
И тут он почувствовал, как его начинает охватывать возбуждение. И он обнял ее и стал страстно целовать в губы, в плечи, в тяжелые прекрасные налитые соком молодости груди…
– Тебе понравился утренний моцион? – поинтересовался хозяин дома за ужином.
Билл смутился и ничего не ответил.
– Вижу, что понравился, – произнес хозяин дома. – Я позволил себе послать к тебе милую Этель поиграть в эту игру для того, чтобы ты понял, что ты хочешь.
– Да я и сам этого не знаю, – признался Билл.
– Какие же женщины тебе нравятся?
– Они мне все нравятся, – Билл в смущении опустил голову.
– А как насчет Этель? Она пришлась тебе по вкусу?
Билл смущенно молчал.
– Тебе надо было разрядиться, – сказал Ганс. – И насколько я понимаю, тебе это удалось. И даже не раз. Жил когда-то один француз. Звали Его Никола Шамфор. Однажды он сказал очень верные, на мой взгляд, слова: «Наслаждайся и дари наслаждения, не причиняя зла ни себе, ни другим – в этом заключается суть нравственности». Ты не согласен?
– Не знаю, – признался Билл. – Я как-то об этом не думал.
– А ты подумай. Эти слова стоят этого.
Некоторое время они молчали. Потом Ганс сел в стоящее в углу столовой кресло, откинулся и произнес задумчиво:
– Знаешь, я часто думаю вот о чем. Почему сотни и тысячи лет Индия или Китай говорили о любви открыто, а Европа наложила на всё запрет? И кстати, с тех пор в этом вопросе по сути не открыли почти ничего нового. Разве в «Камасутре» индийского мудреца Ватсьяны или в «Душистом саде» не сказано всё или почти всё?
– Вы хотите сказать, что раньше люди знали обо всем этом больше, чем теперь?
– Несомненно. Да по сравнению с Индией до рождества Христова или Японией какого-нибудь десятого века мы просто шарим в темноте. Поверь мне на слово – все лучшие руководства по любви написаны задолго до того, как Карл Великий появился на свет. И написаны куда более красивым языком, чем нынешние. А любовь… ею надо наслаждаться, а не испытывать постоянные угрызения совести по поводу полового возбуждения. Бог Эрос – величайший из всех богов. И некоторые люди верно служат ему, служат любовью во всех ее проявлениях. Увы, таких меньшинство, к тому же их презирают и гонят те, кто называет себя большинством. Один из этого меньшинства сейчас перед тобой.
– Но не может же большинство ошибаться!
– Вот как? – рассмеялся хозяин дома. – А разве не большинство травило Галилея и Джордано Бруно? Разве раньше не считали землю плоской, а солнце вращающимся вокруг Земли? Большинство! – Ганс скривил губы. – Большинство это толпа. Увы, наше сегодня безраздельно принадлежит толпе. Если ты ищешь в толпе самого себя – не обманывайся. В ней ты найдешь только суету и вопли. Она затопчет в тебе все, что составляет твою индивидуальность, отучит тебя любви и к самому себе и ко всему чувственному.
– Но это же эгоизм! – воскликнул Билл. – Вы призываете меня стать эгоистом?
– Нет, просто тебе надо научиться легко и просто любить себя, а это высшая наука. Ибо научиться любить себя самого без истерики и излишнего самолюбования – из всех искусств самое тонкое, самое сложное и поэтому требует больше других терпения.
– И тогда я стану счастлив?
– По крайней мере, у тебя будет на это шанс. А в толпе точно нет. Вот ты, что ты хочешь больше всего на свете?
– Жить сам по себе, – признался Билл.
– А любить?
– Кто же этого не хочет?
– Тот, кто не знает что такое любовь.
– Что же такое любовь?
– Если хочешь это понять – оставайся у меня. В этих стенах на этот вопрос пытались ответить многие, но не всем удавалось.
– А что это за дом?
– Не знаю. Я купил его много лет назад у одного португальца. И, будучи его хозяином, пытаюсь помочь другим найти в нем себя самих. Не даром же меня зовут в этих стенах Властелином. По сути это так и есть. Но вопрос не в этом, вопрос в том – властелин ли ты себе самому. Сейчас для тебя самое главное – постичь свою суть. Нигде в мире не будешь ты так свободен в своем выборе и в своих поступках, как здесь. Поэтому пользуйся моим гостеприимством и ищи того, что ты хочешь.
– Или ту.
– А вот с этим будь осторожен. Сначала научись по-настоящему радоваться жизни. Именно плотской, телесной жизни. Простой, непритязательной и доступной как наша Этель. И не строй философии на пустом месте. Сначала познай всё, а потом уже и мудрствуй. Главное – не беги к ближнему, спасаясь от самого себя. Сначала оцени себя по достоинству, полюби себя, а потом уже смотри на других. Помни – нелюбовь к самому себе и делает из нашей жизни тюрьму. И еще помни, что стадо всегда будет говорить тебе: «Всякое твое уединение есть опасность и грех». Ты, лично ты принадлежишь себе или стаду?
– Себе.
– Ну, вот и хорошо. Но как удивительно мы устроены. Когда у нас огромный выбор – мы воротим нос, придираемся к мелочам, а когда нам просто хочется женщину после ее долгого отсутствия, то радуемся любой, какая только нам не попадется.
– Когда голодаешь, то уже не до деликатесов, – заметил Билл. – По себе знаю. Тут каждому куску хлеба радуешься.
– Да, разумеется, это так, – согласился с ним хозяин дома. – И даже Этель показалась тебе богиней, правда ведь?
– Сначала не очень, а потом… – Билл запнулся, подыскивая нужное слово.
– А потом в самый раз? – усмехнулся его собеседник, внимательно глядя на него. – Конечно, у нее уже нет этих задранных вверх сосков на плотных грудях, да и сами вместилища женского молока уже не те, что были в юности. И ее мишень Венеры не так молода, не правда ли?
Билл согласно кивнул головой.
– Но почему-то ведь тебя это не остановило?
Билл молчал. Да и что он мог сказать? Ведь не будет же он признаваться, что тогда, несколько часов тому назад, ему очень хотелось женщину, просто женщину, любую, и не обязательно юную красавицу с осиной талией и свежей упругой кожей.
Властелин как будто читал его мысли, он посмотрел на Билла внимательным долгим взглядом и произнес:
– Этель не самая красивая женщина из тех, кого мы с тобой видели. Но почему-то рядом именно с такой женщиной всегда чувствуешь себя в безопасности. Она не переметнется к другому, не станет капризничать. Вообще с ней проще и чище, если так можно сказать. И всегда чувствуешь, что она словно тебе мать, а не просто любовница. Хвала небу, что на свете еще не перевелись такие женщины. А сколько при этом им лет, и как они выглядят – не имеет никакого значения. Или я неправ?
– Правы, – согласился с ним Билл. – Просто у меня не получается так хорошо сказать. И странно. Я ведь в первые минуты даже и не думал о ней как о женщине для любви. Но потом все изменилось.
– В этом нет ничего постыдного, – успокоил его Властелин. – Ибо твоя страсть должна была отдать тебя в руки той, кто мог в этот момент ее утолить. Только в этом случае у тебя, наконец, появилась возможность погасить хотя бы на время это бушующее пламя… Хотя бы на время… Да по-другому и быть не может. Иначе бы мы все сгорели в адском неутолимом огне. Да разве есть другой выход?
– У вас, наверное, женщин было полным-полно, – предположил Билл.
– Знаешь, если честно, то я смутно помню свою двадцатую женщину и уже совсем не помню пятидесятую, но всегда буду помнить первую. Разве могу я позабыть ту страстную благодарность, какую испытывал к ней за ее доброту? О, никогда! Лично я и сейчас помню все до самой последней мелочи. О, какое это было блаженство! А ты помнишь ту, кого в первый раз взял за талию? А к чьей груди или попке ты первый раз прикоснулся? Как много все-таки значит первый чувственный опыт! Но он хоть и прекрасен, но одновременно и опасен.
– Почему? – удивился Билл.
– Потому что слишком фиксирует нас на предмете первого удовольствия. И мы невольно сравниваем всех последующих с ней, с первой. Но я вижу, ты хотел мне что-то сказать…
– Хотел, но… – бил осекся на полуслове.
– Говори смело – ни один твой вопрос не останется без ответа.
– Честно сказать, я боюсь, – признался Билл.
– Люди не должны ничего бояться, они должны знать и уметь все, чтобы вместе наслаждаться этим дивным чудом близости.
– Я не этого боюсь, – сказал Билл. – Я боюсь того… что… а вдруг я не встречу другую, которая будет лучше… – Билл осекся.
– Чем кто?
– Чем Этель.
– Она что, первая женщина у тебя? – поинтересовался Ганс.
Бил молча кивнул. Он был смущен, что его собеседник так легко догадался об этом.
– Ладно, не думай об этом. Я возьму решение этого вопроса на себя. Ведь я твой должник. Я вот что тебе скажу: к сожалению, для нас слишком часто первая женщина остается единственной. Особенно, если ты познаешь ее в юные годы. Хочешь, я расскажу, как могла бы пройти твоя жизнь, если ты влюбишься в Этель по-настоящему? Скорее всего, поначалу ты будешь ходить как шальной от страсти, сердце твое будет колотиться, а с губ срываться нечто вроде: «Милая! Милая! Я тебя люблю, люблю, люблю!» И она поломается, поломается и вполне может быть и даст согласие стать твоей супругой. Тут-то и случится с тобой беда, какая случается с теми, кто женится на первой женщине, давшей в себя войти.