Аристарх Барвихин
Тайны тропического рая
Любовно-приключенческий роман
Сердце имеет доводы, которых не знает разум.
Блез Паскаль
В восемнадцать лет мужчина сразу обожает, в двадцать любит, в тридцать желает обладать, в сорок размышляет.
Поль де Кок
Пролог. Дневник и пистолет.
Он сидел в старом глубоком кресле перед камином и смотрел на огонь. За окном ослепительно-яркое солнце клонилось к вечеру, к последнему вечеру, который он назначил себе в этой дурацкой и никому уже теперь ненужной жизни. Бутылка виски была наполовину пуста, но хмель его не брал. Он выпил еще и раскрыл толстую тетрадь в твердой кожаной обложке с серебряной застежкой. Эту тетрадь много лет назад ему подарила мать, подарила в тот день, когда ему стукнуло четырнадцать.
– Когда-нибудь ты будешь доверять этой тетради все свои сердечные переживания, – сказала она ему тогда полушутя-полусерьезно, – а пока можешь записывать в нее все, что посчитаешь особенно важным. Поверь мне, наступит время, когда ты с удовольствием будешь перечитывать свою собственную историю.
Бедная мама, она и предположить не могла, какие приключения переживет эта тетрадь вместе с ним, впитывая подобно губке все то, что он видел, что чувствовал и что постигал на своем пути к этому креслу у камина, стоящему рядом с резным старинным столиком красного дерева, на котором у початой бутылкой виски лежала тяжелая пятнадцатизарядная «Беретта», полная смертоносного металла и терпеливо ждущая его нажатия на спусковой крючок.
Когда-то давно, еще до начала мировой войны, его родители, сбежавшие от надвигавшихся нацистов, уже вплотную подходивших к их родной Праге, совсем маленьким привезли его сюда, в Южную Америку, вместе с сестрой. Тогда же семья инженера Йозефа Словака или Джона Слоу, как назвал себя на американский манер его отец, пренебрежительно взиравший на «всех этих чумазых мулатов и прочих негров», поселилась на берегу океана в маленьком провинциальном городке неподалеку от столицы. Вскоре предприимчивый чех купил там же на вывезенные из Европы ценности и деньги небольшую текстильную фабрику, единственную во всей округе.
Он же, Болеслав Словак или Билл Слоу, как звали его все окружающие, хотя и был сыном своего отца, но в отличие от него никогда не делил людей на белых и небелых. По счастью судьба поначалу смилостивилась над семейством Словак, так что первые годы жизни на чужбине им не пришлось познать горестей нищеты. Так могло продолжаться еще долгое время, ели не всегда, однако фабрика вскоре после войны пришла в упадок и в конце концов обанкротилась, перестав держаться на плаву благодаря военным заказам.
– Господи! Почему ты отнял у меня все, когда до настоящего успеха оставалось каких-то несколько шагов?! – с такими словами умер его отец, так и не оправившись от сердечного приступа, последовавшего за известием о банкротстве.
На последние деньги, вырученные за продажу нескольких оставшихся ценных вещей, вдова бывшего владельца фабрики приобрела маленький обшарпанный домик на побережье, где сейчас в кабинете огромной виллы, выстроенной на месте «крысиного убежища», как называла свою лачугу его мать, он, Билл Слоу, и сидел, молча уставившись в камин, в котором потрескивали дрова, нагревая и без того горячий тропический воздух, не охлаждаемый даже кондиционером. Но он любил этот старомодный камин, который регулярно и с удовольствием топил, вспоминая их дом в Праге, длинные зимние вечера с идущим за окнами снегом, музыкой и чтением книг вслух.
Сделав еще один глоток виски, он раскрыл свой старый дневник на самой первой странице и принялся перечитывать сделанные собственной рукой записи, медленно листая историю своих удивительных приключений, о которых теперь кроме него самого не знал ни один человек. Только своему дневнику мог он доверить историю о встреченном им затерянном в сельве тропическом рае, о золотом троне инков, о фее Илин и еще о множестве других вещей на свете, о которых знал теперь только он сам.
Кому он мог поведать все это? Да и кто мог ему поверить? Теперь же, когда ничего уже нельзя было изменить, а тем более вернуть, перед его внутренним взором благодаря дневниковым записям проходили люди, нашедшие смерть там, где хотели найти спасение, и горе там, где мечтали найти счастье или хотя бы отдохновение. Благодаря Биллу и его дневнику, охота за которым не прекращалась, как он догадывался, и по сей день, люди эти все еще продолжали жить. А он… он все оттягивал неминуемую роковую минуту, давая всем этим мертвецам счастливую возможность воскреснуть в лабиринтах его памяти и на страницах, заполненных его рукой.
Однако по мере того, как глаза его бежали по длинной паутине слов, собирающихся в строки, он все более отчетливо понимал, что как ни старался он занести сюда все, что только было можно доверить страницам этой заветной тетради, еще больше осталось за пределами ее исписанных мелким почерком страниц. Что же было там, между строк? Голос Властелина, рассказывающего ему, тогда еще совсем молодому юноше, о семи заповедях счастья, дивный, ни с чем не сравнимый блеск золота в райском саду, звуки и картины жизни своего нового народа и его гибель, лица его прекрасных юных жен и гибель его врагов и преследователей, а еще самолет, улетающий от него навсегда и уносящий в неизвестность его последнюю в жизни любовь…
Проходила минута за минутой, час сменился другим и третьим, а Билл Слоу читал и читал, что некогда поведал этой толстой тетради с серебряной пряжкой, где первые страницы, исписанные аккуратным детским почерком, постепенно сменялись на все более и более резкий почерк взрослого человека.
Наконец он закончил читать, добравшись до последней записи. И тут часы на камине стали бить три раза, напоминая о том, что уже поздняя ночь. Он протер уставшие глаза, достал из кармана свой старый любимый «Паркер» и занес его над последними страницами дневника, такими же чистыми, какой была его душа миллион лет тому назад, когда он, совсем тогда юный, доверил этой заветной тетради первое откровение своей чистой детской души.
Билл Слоу на мгновение помедлил, держа руку на весу, потом опустил ее и стал писать быстро, почти не останавливаясь. Когда же он, наконец, внес в тетрадь свою последнюю запись, стало светать. Наступал новый день. И лучи восходящего солнца проникли через огромные окна и упали на последние слова его дневника. Он вполне мог доверить эти записи солнцу, гладящему сейчас исписанные страницы нежными пальцами еще нежарких утренних лучей. Ибо оно одно не могло проговориться его врагам и выдать его тайну. Пройдет совсем немного времени, и оно, это жаркое солнце южных морей, вступит в свои права горячего диктатора полдня, за которым не должно было последовать вечера. По крайней мере для него, Билла Слоу, хозяина этой роскошной виллы, горделиво возвышающейся над окрестными пляжами, почти всегда пустынными в этих почти забытых Богом и людьми краях.
Закончив писать, он взял пистолет, привычным движением снял его с предохранителя и хотел уже было вставить его дулом в рот, но остановился, решив еще раз перечитать сделанную им последнюю запись, последнюю не только в его дневнике, но и во всей его быстро катящейся к концу жизни. Он отложил пистолет, взял дневник и, перелистнув несколько страниц назад, снова побежал глазами по только что написанным им строкам.
«Большинство из нас никогда не теряли своего «я» только потому, что никогда не обретали его, – гласила эта запись. – Мало кто понимает, что наделен своей собственной и ни на кого не похожей сутью. Люди большей частью напоминают мне одинаковые гвозди из одного общего для всех гвоздей ящика. Разве что один гвоздь еще длинный, ровный и блестит новизной, а другой весь искривился и покрылся ржавчиной. Вот и вся между ними разница.
Зачем я хватаюсь за эту бессмысленную жизнь, зачем я продлеваю дни, нанизывая их как одинаковые блеклые бусины на длинную нить. Зачем, зачем мне ждать старости? Чтобы она холодной неумолимой волной затопила жар моего тела? И что тогда? Сидеть на веранде и предаваться воспоминаниям, от которых рвет на части и без того не спокойную душу?
Когда-то, в самом начале этой истории, я был дивным чистым мальчиком, чье любопытство было так очаровательно. Но… проклятое время… увы, оно выжгло мою невинность, потому сейчас я стал больше похож на стареющего Казанову, закончившего свою жизнь смотрителем библиотеки в продуваемой ветрами холодной комнате старого замка. Пусть так, пусть! Но ведь я был когда-то счастлив, я испытал и познал такое, что многим недоступно и неведомо. Я еще не старик, я еще свеж и силен, я стал опытен как никто другой в этом мире, но что из того? Ведь почему-то именно в эту пору и появилась неодолимая и необъяснимая тоска. Откуда она, с чем она связана, как ее побороть? По чему же, по кому я тоскую сейчас, когда с немыслимой ранее скоростью получаю все, что хочу?
О небо! К тебе, к тебе я взываю со дна своей бездны. Неужели моя единственная доля – ощупывать в непроглядной тьме нестерпимо одинокого существования слепыми пальцами изверившейся души последнюю стену перед пропастью, плутая в лабиринтах бесконечного отчаяния? Неужели останусь я трусливо тянуть свое прозябание на расстоянии шага от чистого источника всех блаженств? Зачем мне жить в этом мире, где я просто никчемный червь, ползающий по пустыне? Не должно ли мне подняться из пыли к звездам – ведь всего вытянутая рука отделяет меня от пистолета, который один может приблизить меня к долгожданному земному концу. Быть может там, в загробье осчастливит меня Создатель возможностью встретиться наконец с моими возлюбленными и друзьями. Ибо должны же Его ангелы, охранявшие меня все это время и не давшие погибнуть там, где погибли все остальные близкие мне люди, должны же они почтить мое терпение! А потому я смело иду к Тебе, Боже, я иду к тебе, в трепетной надежде встретить в Твоих чертогах всех, памятью о ком терзается мое искровавленное сердце».
Кончив читать последнюю сделанную им запись, Билл Слоу взял пистолет и снова засунул его стволом в рот, на этот раз твердо намереваясь нажать на спусковой крючок, он вдруг ясно услышал такой знакомый женский голос, необыкновенно мягкий и ласковый, каким он помнился им всегда, голос, который звал его откуда-то из глубины дома:
– Болли, Болли…
Голос этот, несомненно, принадлежал Илин, его Илин, ибо она одна в этом мире звала его так. Но Боже! Ведь ее уже давно не было в живых! Он резко повернулся в ту сторону, откуда послышался ему ее голос, и увидел в дверях кабинета силуэт своей единственной и как ему казалось безвозвратно потерянной возлюбленной. От неожиданности он вздрогнул, вскочил ей навстречу, но тут перед ним все задрожало, закружилось, дыхание у него перехватило, и он упал навзничь на ковер, выпустив пистолет, весело блеснувший зеркальной стальной поверхностью в лучах восходящего тропического солнца.
Глава 1. Две ссоры.
– Ну как ты, поедешь на праздник в столицу или нет? – поинтересовался Диего и ткнул Билла Сноу в бок.
– Не знаю, Ди, – пожал плечами Билл. – Отец не хочет меня брать с собой. Говорит, что еще рано.
– Рано! – рассмеялся Диего, весело блестя глазами. – В твои годы я уже давно начал.
Билл ничего не ответил, почему-то смутившись и почувствовав в словах своего старшего приятеля какой-то полунамек на что-то смутное, непристойное, но от этого не ставшее менее желанным и волнующим.
Они уже с полчаса сидели на траве у старого дерева и болтали.
Диего Рамирес или просто Ди для близких и друзей, был старше Билла года на два, а это в их краях что-то да значило. В округе его побаивались. И побаивались не зря. Диего кому угодно давал сдачи, благо что силенок у этого парня хватало. Так что дружба с ним очень льстила Биллу, которому едва стукнуло шестнадцать и которого не очень жаловали в округе. Он не очень любил шумные ватаги, драки и попойки втихаря от родителей, чем отличались все его сверстники. Так что верховодил в их отношениях всегда Диего, а Биллу оставалось лишь ему подчиняться, что и делал он можно сказать без особого насилия над собой. Нагловатый и ловкий Диего был для Билла, сына хозяина единственной в их краях фабрики, кумиром, чем, по правде сказать, частенько пользовался в своих интересах, периодически вытягивая из Билла деньги.
– Жаль, что твой отец не берет с собой, – произнес Диего. – А то бы погулял всласть. Карнавал это здорово!
– Да ладно, – махнул рукой Билл. – Я и без него могу погулять всласть.
– Ну, да? И как же это? – хитро прищурился Диего.
– На старый пирс пойду, там клев хороший.
Старый пирс был их излюбленным местом на побережье, где мало кто бывал из взрослых, и где они с детства спокойно играли, рыбачили, купались голышом и вообще весело проводили время.
– На старый пирс сегодня не ходи, – вдруг произнес Диего твердо.
– Почему это? – удивился Билл. – Разве это не наше общее место? Или ты его купил?
Билл редко спорил с Диего, но сейчас в тоне его приятеля было что-то командирское, назидательное и противно-взрослое.
– Место-то общее, но ты все равно не ходи туда, – посоветовал Диего и как-то странно посмотрел на Билла.
– А чего так?
– Сказал – не ходи, значит, не ходи. Понял?
– Ну ладно, как скажешь, – несколько озадаченно произнес Билл и пожал плечами. – А ты сам-то поедешь на праздник?
– Не, у меня другой праздник намечается, – ухмыльнулся Диего и пояснил: – Нынче у нас свиданка с Зябкой. Вот так-то.
Зябкой звали самую красивую девушку в округе. Изабель Фуэнтес была единственной дочерью управляющего фабрикой, принадлежащей отцу Билла. Многие ребята увивались за ней, но особенно было видно, что больше всего это удавалось Диего. Да и кто еще мог с ним сравниться?
– Разве она не поехала с отцом в город? – полюбопытствовал Билл. – Туда все наши с фабрики собрались. Специально два автобуса пригнали.
– Нет, она наврала, что натерла ногу. Хотя натерла она совсем другое место! – Диего громко рассмеялся и хлопнул себя по ляжке. – Знаешь, как с ней здорово! – он мечтательно зажмурился, потом ткнул вдруг оробевшего Билла в бок и добавил: – Не дрейфь, у тебя тоже такого будет вдоволь, когда вырастешь.
– А я и так уже не маленький, – обиделся Билл. – Мне в прошлом месяце уже шестнадцать стукнуло.
– Стукнуло, пукнуло! – хохотнул Диего и вдруг спросил, снова пихнув Билла в бок:
– Ты уже с кем-нибудь пробовал?
Билл покраснел и стал что-то насвистывать, стараясь скрыть смущение и догадываясь, что его приятель намекает на какие-то отношения с девчонками. Но этих самых отношений у Билла еще не было, он даже не знал про них ничего толком.
– Эх ты, бледнолицый! – усмехнулся Диего. – У вас, у белых, всегда всё не так.
– У тебя самого не так, – огрызнулся Билл.
– Ладно, не обижайся, я пошутил, – примирительно произнес Диего и похвастался:
– А я этим делом уже давно занимаюсь, когда мы с тобой еще и не дружили.
– Ну и как, нравится тебе? – спросил Билл, стараясь не показывать свою робость.
– Не захочешь ничего другого, – ухмыльнулся его приятель и добавил: – Скоро сам все узнаешь. Хватит тебе за мамкину юбку держаться. Наши все уже попробовали, один ты у нас один нецелованный ходишь.
– Да я как-то и не очень… – хотел было что-то сказать Билл, но не договорил и замолчал, снова покраснев.
– Эх, белый парень, белый парень, – вздохнул Диего. – У вас в Германии что, все такие робкие?
– Я не немец, я чех, – поправил его Билл.
– А чехи что, не умеют девчонок щупать? – рассмеялся Диего и добавил примирительно: – Ладно, научу, если не умеешь. Надо же когда-нибудь начинать. Пойми ты: пока молодой, погулять надо всласть. Потом некогда будет. Вот у тебя много баб было?
Билл смущенно промолчал.
– Ага, ни одной не было, – догадался Диего. – Но сопли-то из банана давно льются. Так ведь?
– Чего? – удивленно посмотрел на него Билл. – Какие сопли?
– Да известно какие, по ночам, – ухмыльнулся его приятель. – Особенно когда малышки-голышки снятся.
– А ты откуда знаешь? – изумленно уставился на Диего Билл, пораженный тем, что тот знает про его недавнюю болезнь, которая стала беспокоить его последние месяцы, пачкая простыню после того, как по ночам ему действительно вдруг стали сниться бесстыдно голые женщины.
От этих совершенно новых для него снов почему-то сладко щемило сердце, к тому же после них он все время стал просыпаться от острого блаженства, омрачаемое мыслями о том, что не заболел ли он какой-нибудь болезнью, ведь раньше ничего такого с ним не было? Но сейчас, когда Ди спросил его об этом, он вдруг смутно стал догадываться, что вовсе это не болезнь, а что-то новое, неизведанное им доселе.
Диего на его вопрос только пожал плечами и, ухмыльнувшись, произнес:
– Это у всех бывает, когда мужиками становятся. Но учти, ты теперь запросто можешь какой-нибудь девчонке ребенка заделать.
– А ты-то откуда все это знаешь? – посмотрел с уважением на своего более взрослого и, видимо, более опытного приятеля, Билл, несколько пораженный осведомленностью Диего в таких ему еще пока недоступных вещах.
– Да уж знаю, – произнес самодовольно тот, покровительственно похлопав его по плечу. – И ты скоро узнаешь.
От произнесенных Диего слов сердце у Билла заколотилось, в голове зашумело. Как? Неужели и у него когда-нибудь случится ЭТО? Неужели и он сможет быть таким, как Диего?
– Слушай, а ты Зябку случайно сегодня не видел? – поинтересовался приятель Билла. – Все утро ее ищу и нигде найти не могу.
– Нет, не видел, – признался Билл.
– Ладно, пойду, поищу ее, – Диего встал. – Если увидишь где, скажи ей, чтобы ждала меня здесь, – он указал на то место, где только что сидел сам.
И он ушел, оставив Билла одного.
Не прошло и нескольких минут, как Билл увидел Зябку. Она была в нарядном коротком платье и в блузке, подчеркивающих ее красивое, налитое молодым соком тело.
– Зябка! – окликнул ее Билл. – Иди сюда!
– Зачем это? – полюбопытствовала она.
– Тут тебя Диего по всему поселку ищет. Сказал, если увижу, то…
– То что?
– Чтобы ты тут его подождала, – Билл указал на место, где еще совсем недавно сидел Диего.
– Ладно, подожду, – проговорила та и уселась на землю рядом с ним.
Некоторое время они сидели молча.
– Скучный ты какой-то, – проговорила девушка. – Кинул он тебя, да?
– Кто? – не понял Билл.
– Да Диего.
– Почему кинул?
– Потому что деньги берет, а отдавать и не собирается.
Билл смутился: так все оно и было.
– Ага, что я говорила! – рассмеялась Зябка. – Он правильно с вами, сопляками, так делает. Со всех собирает, а мне отдает.
– Тебе? Почему тебе? Ты ведь ему не жена.
– Когда деньги дает – еще какая жена, – усмехнулась Зябка.
– Как это? – не понял ее слов Билл.
– Как, как, как у взрослых. Или у кошек с собаками. Кувыркаемся да лапаемся. С Диего здорово! Он ведь большой, и между ног у него тоже большой, не то, что у вас, мальцов. У меня прямо сердце заходится, когда он меня ТАМ тискает.
От откровенности Зябки у Билла вдруг заколотилось сердце.
– Что покраснел-то как барышня? – с вызовом сказала она. – Боишься, что не сможешь как он? Эх, ты соплячок-дурачок. Ладно, пойду-ка я поищу Диего. С тобой мне ловить нечего, – она встала. – Хотя если денег найдешь, то я с тобой тоже поиграюсь, – она вдруг задрала короткую юбку прямо перед его лицом и показала ему край трусов. – Хочешь поглазеть, что там у меня под трусами – тащи деньги, а так – фигушки.
Билл смутился снова и отвернулся, хотя ему сейчас больше всего на свете не хотелось этого делать.
Зябка оправила юбку и ушла, нарочито повиливая бедрами и насвистывая веселый мотивчик. Вскоре поблизости снова показался Диего.
– Диего! – окликнул Билл своего приятеля.
– Ну что, не видел мою кралю? – поинтересовался тот. – Как сквозь землю провалилась.
– Она здесь была недавно, – ответил Билл, показывая на траву рядом, где совсем недавно сидела Зябка.
– Вот черт! Ты хоть сказал ей, что я ее ищу?
– Сказал, но она все равно куда-то потопала.
– А я уж подумал, что она с тобой закрутила, – усмехнулся Диего, усаживаясь рядом с Биллом. – Ладно, подожду ее здесь. Надоело по поселку без толку мотаться. Ничего, найдется, никуда не денется, – проговорил он уверенным голосом и добавил с усмешкой: – особенно когда разденется.
Диего расхохотался, оголив белые ровные зубы. Посмеявшись, он добавил уже серьезно:
– Только ты особо губы на нее не раскатывай – у тебя с ней все равно ничего не выйдет.
– Почему это? – насупился Билл.
– Да потому что денег у тебя на нее не хватит. А без денег она с тобой не пойдет.
– Ага, а с тобой пойдет, – зло проговорил Билл.
– Со мной точно пойдет. И с другими мужиками, у кого кошелек деньжатами набит.
– Как это? – поразился Билл словам приятеля. – Она что, за деньги, что ли?!
– А ты папашу своего спроси, он тебе всё подробно расскажет.
– Ты что, сдурел?! – возмутился билл.
– Ничего я не сдурел. Точно тебе говорю: у них уже давно шуры-муры.
– Не может такого быть! – воскликнул Билл, все еще не веря своим ушам.
– Как не может, когда она чуть ли не со всем поселком живет? – криво усмехнулся Диего. – С кем за деньги, с кем так. Она тут у нас главная давалка из всех.
– Эй, Ди, ты меня искал? – раздался голос приближающейся к ним Зябки.
– Чего так долго-то?! – недовольно проговорил Диего.
– Че? – отозвалась та.
– Че, че… Обыскался я тебя. Все ноги отбил.
– Главное чтобы другое не отбил, – рассмеялась она. – Ну что, прогуляемся до старого пирса? – произнесла она, обращаясь к Диего.
– У тебя что-то было с моим отцом? – поинтересовался Билл, обращаясь к Зябке. – Говори сейчас же!
– Отстань от нее! – сиплым грубым голосом проговорил Диего. – Сказал, что было, значит было.
– Черт тебя дери, – не успокаивался Билл. – Ты не хочешь заткнуться?
– И не собираюсь, – Диего самодовольно улыбнулся.
Бил подошел к нему вплотную, протянул было руку, чтобы скрыть эту его самодовольную улыбку, но тут же передумал и съездил Диего по лицу. Тот не раздумывая ответил Биллу, ударив его в скулу, а потом в ухо.
От боли Билл охнул и присел.
– Ну его, пойдем лучше на пирс, – сказала Зябка, обращаясь к Диего, взяла его под руку и потащила прочь.
Придя в себя, Билл послонялся по опустевшему поселку, но потом не выдержал и все-таки отправился к старому заброшенному пирсу на дальней окраине бухты. Он почему-то чувствовал, что именно там, в таких хорошо знакомых ему прибрежных зарослях, которые до этого служили им местом для игр и развлечений, сейчас происходит что-то очень важное, совсем недетское и этим влекущее его к себе как магнит притягивает железные опилки.
Берег вокруг пирса был пуст. Да и как могло быть иначе? Все сейчас устремились в горд, где праздник ежегодного карнавала уже входил в свои права.
Едва Билл углубился в чащу, как вдруг услышал где-то в глубине её какие-то шорохи и приглушенные голоса. Песок делал его шаги неслышными, что позволило ему подобраться поближе. Сердце его стучало в предчувствии чего-то волнующе-необычного, и это предчувствие его не обмануло.
Укрывшись за стволом пальмы и осторожно, стараясь не шуметь, он раздвинул руками ветки кустарника и сразу же увидел Диего и Изабель, стоящих к нему боком. Диего прижался всем телом к спине девушки и без удержу и стеснения тискал её.
От этого зрелища у Билла закружилась голова. Не успели они дойти до самого главного, как Билл почувствовал, как его охватило уже знакомое ему сладкое волнение. От опьянившего его острого возбуждения вперемешку с болью стыда, он бросился прочь, спотыкаясь и размазывая льющиеся по щекам слезы. Всю дорогу домой он плакал, проклиная себя за то унизительное положение, которое, как ему казалось, он пережил, подло подглядывая за Диего и Зябкой, что как настоящие взрослые любили сейчас друг друга там, где никто не должен был их видеть. Он плакал и от ставшей такой острой зависти к ним, оставившим позади свое детство: ведь он, такой нескладный и глупый, все еще пребывал в нем, а потому сейчас стеснялся его. К тому же ему вдруг стало страшно от внезапно надвинувшейся на него взрослости.
Добравшись домой, он наткнулся на свою сестру Эмили, которая была на три года его старше и всегда понимала его больше, чем мать с отцом. Но сейчас ему было не до нее, ему хотелось поскорее проскользнуть к себе, чтобы скрыться от всего мира.
Эта его поспешность не ускользнула от Эмми, как называли его сестру все в доме, поэтому она последовала за ним в его комнату.
– Что с тобой, Болек? – мягко поинтересовалась она, взяв его за плечо, но он оттолкнул ее, что никогда раньше не делал, и упал на кровать, зарывшись лицом в подушку.
Эмми села рядом с ним, наклонилась и, щекоча его прядкой волос, тихо спросила:
– Болек, ты чего это, а?
Ее теплое, почти материнское участие растрогало его, размягчило, он всхлипнул и тяжело вздохнул.
– Тебя кто-нибудь обидел, малыш? – прошептала она, гладя его по голове. – Ты чего такой сегодня?
– Никакой я не малыш и никто меня не обидел! – мотнул он головой. – Просто я несчастный и глупый, и никому я не нужен, – вдруг произнес он сквозь слезы, почувствовав ужасную жалость к самому себе.
– Тогда что с тобой такое? – не унималась Эмми и стала гладить его по голове как маленького. – И что это у тебя ухо такое красное? И синяк на щеке. Подрался с кем-то, да?
– Оставь меня в покое! – вдруг неожиданно даже для себя самого огрызнулся он, отталкивая ее руку.
– Ну, как знаешь, – миролюбиво произнесла сестра, встала и вышла из комнаты.
Был уже поздний вечер, а они с Эмми все еще сидели на кухне и болтали о том, о сем.
– Ладно, братик, – сказала она, зевнув и прикрыв рот ладонью, – давай-ка помоги мне убрать со стола. А то мне еще посуду мыть. Прислуги сегодня нет, она вся на празднике, так что будем справляться сами.
– Иди, иди, – милостиво предложил Билл, – я сам всё уберу и помою.
– Какой ты милый, – проворковала сестра, чмокнула его в щеку и выпорхнула из столовой.
Когда родители вернулись с праздника, отец поинтересовался, показывая на ухо Билла и на синяк на его щеке:
– Что это у тебя?
– Так, поцапался кое с кем, – уклонился от прямого ответа Билл.
– Надо учиться решать все дела мирно, – назидательно проговорил отец. – Терпеть не могу насилие. Оно аморально. Я вот никогда ни с кем не дрался. И тебе не советую.
– А все остальное в жизни ты тоже делал правильно и морально? – поинтересовался Билл, прямо глядя отцу в глаза.
– Ты про что это? – не понял его тот.
– А про то, что у тебя… что у тебя… – Билл не в силах был продолжить.
– Что у меня? Ты про что?
– Про то, что там у вас с Изабель Фуэнтес… – наконец решился Билл. – Или у тебя с ней ничего нет?
– Это просто никуда не годится, – сказал отец.
– Что не годится? – спросил Билл, заметив смущение отца. – Та-а-ак, значит всё это правда.
Отец был явно растерян от его слов. Наконец он совладал с собой и сказал, глядя куда-то в сторону мимо Билла:
– Понимаешь, некоторые женщины даны нам для души, как твоя мама, а другие – для боли. Потому что те, которые для души, к великому сожалению, не всегда удовлетворяют наше тело. Поэтому те, которые для боли, спасают наши души.
Билл вскочил с места и злобно выдохнул:
– И ты меня учишь морали?!
– Я… – отец осекся, не найдя подходящих слов.
– Значит, тебе нечего мне сказать? – спросил Билл и с вызовом посмотрел на отца.
– Не буду я ничего говорить, – отозвался тот, – легче все равно не станет. Ты еще мал, все равно не поймешь.
– Ничего я не мал! – огрызнулся Билл. – Мне уже шестнадцать, так что я всё могу понять.!
– Тогда попытайся понять и меня.
– Понять что?
– Пожить хочется, вот что, – отозвался отец. – Понимаешь? Хочется кроме работы хоть что-то еще в этой жизни видеть!
– То, что у Зябки между ног, да? – Билл посмотрел на отца с вызовом.
– Как ты смеешь так разговаривать со мной! – воскликнул его отец. – Кто тебе дал такое право? Ты спасибо должен мне сказать.
– За что?! – воскликнул Билл. – За что я тебе должен сказать спасибо?!
– За то хотя бы, что я тебя кормлю!
– Я сам себя прокормлю! – воскликнул Билл и бросился вон из дома.
Здесь, на улице уже снова кипела жизнь. Но это уже была не его жизнь. Сердце его билось как бешеное, а на грудь словно бы жаба села. Внутри него была пустота. А еще боль и разочарование. Он был в бешенстве, он был в горе. И не знал, что ему делать с собой и с этим миром вокруг.